Белоснежка

Бурелом принимает меня с распростертыми объятьями, а также с тусклым светом едва работающих фонарей и бессвязной болтовней какого-то алкаша прямо на детской площадке. На часах почти десять. С восьми часов я тащу ноги от Музыкальной, где жил раньше. И где живу до сих пор для тех, кто не в курсе проигрыша. То есть для всех, кроме Димы, его отца и других государственных шишек. Весь этот путь я брел в собственных мыслях, размышляя о своей прошлой жизни, о друзьях, об Академии, о том, что мне нужно перестать ныть и постараться вернуть свое имя в списки верхушек Солнечной столицы, пока не стало слишком поздно. Пока я не спился. Вернувшись в разбитую реальность Бурелома, на автомате включаю осторожность. Особенно перед темными поворотами и странными звуками. Хер знает с чем или с кем придется столкнуться в этот раз. Но вариант кое-как драться с пакетом королевской жрачки – не очень обнадеживающий, а вариант проиграть ее – вообще недопустимый. Поэтому, крепче сжав пакет замерзшими пальцами, я наугад скриплю снегом, в слабом свете луны разыскивая третий подъезд. Сердце подскакивает к горлу, когда я слышу чьи-то крики. В ужасе замираю около скрипучих качелей, судорожно прокручивая пути обхода и, на всякий случай, бегства. Я бы действительно дал деру, если бы не распознал звонкий смех Ильи. На смену облегчению приходит ужасный стыд: обещание забрать малого и купить морковку для его снеговика – успешно провалено. Молодец, Артём. На тебя и правда можно положиться. С максимально раскаянным видом подхожу к лавке. Опухшее лицо Влада вытягивается в немом изумлении, Алиса хмурится. —Просто класс. —Простите. —Ну не знаю, — она стряхивает пепел с сигареты указательным пальцем, — ударить тебя или потребовать объяснений. Влад, что думаешь? —Предлагаю Илюхе решить. Все-таки ты перед ним облажался, — он оборачивается, — Илюха. Сюда иди. Твою мать, что у тебя с курткой? Малой подбегает с горящими щеками, распахнутой курткой, часто дыша и гордо улыбаясь. —Я прорыл туннель в снегу! —Блять, где твоя шапка? —Там! —Там! — устало кривляет Влад. — Ты заболеешь и помрешь от лихорадки. —А ты от запоя, — Илья поворачивается ко мне, блестя своими большими глазами даже в таком полумраке, — а почему ты меня не забрал? Я честно признаюсь, что забыл. Он продолжает допрос. —А где ты был? —В центре. —А что там? Это тот магазин? Ты принес пиццу? — он оживает, начиная тараторить на всю улицу. — Я хочу пиццу! И домой! Но мы не можем, потому что Влад сказал, что папа там умирает, а мама пьет, а у Алисы мама злая не пустит, а Гриши все ещё нету. Алиса дёргает Илью за рукав и прижимает к себе, скрестив руки на его груди. Илья жмется к ней спиной. —Я хочу домой и есть. Огромную пиццу! —Вот зачем ты ему сказал, — цедит Алиса сквозь зубы так сдавленно, что мне кажется, она плачет, — и так ни черта нет, а тут ты со своей роскошью! Влад обнимает ее плечи. —Он как лучше хотел. —А получилось как обычно! —Я принес еды, — виновато роняю я, слабо тряхнув пакетом, — тут на всех хватит. А ещё мазь от синяков, обезболивающее, сироп от кашля, пластырь, бинты, гречку и сосиски. Последнее я купил по дороге сюда с расчётом позавтракать, но за секунду меняю планы. Им нужнее. Вой ветра заполняет громкую паузу, воцарившуюся между мной и лавкой. Алиса вытирает замерзшие щеки, Влад оживает, а Илья прыгает с радостными криками. Я улыбаюсь, будто искупил этим несчастным пакетом все свои грехи и даже больше. —Сколько вы здесь сидите? —Мы не считали, — отзывается Алиса уже смягчившись, — иначе сошли бы с ума. —Ключи у Гриши, а его нет, —поясняет Влад, съежившись от резкого порыва ветра, — что-то я уже на нервах. Не дай бог снова собаки. —Какие собаки? —Обычные дворовые собаки с бешенством. Гриша их на дух не переносит. Я недоуменно изгибаю бровь.  —Он чего-то боится? —Ну не все же бесстрашные, — мрачно усмехается Алиса, подперев голову, — там долгая история и, наверное, жуть неприятная. Нам он ее точно не рассказывал. По крайней мере за два года здесь я ничего такого не помню. Влад утвердительно качает лохматым гнездом на голове. —Я за свои три тоже. —Ключ! — неожиданно восклицает Илюха. — Я знаю, где ключ! Влад бросает на брата уставший взгляд. —Какой ключ, Илюх? Ты совсем мозги отморозил? —Запасной! Гриша показывал мне, где он! В такой штуке… — он пытается показать жестами, — такой… где цифры тикают за свет и газ на третьем этаже. Мы смотрим на него ошарашенными глазами. Алиса берет его за плечи: —И ты молчал?! Боже! Пошлите быстрее! Я в этой юбке сейчас сдохну!

***

Мы сидим на маленькой кухне в теплом свете одинокой лампочки. Место находится всем – Илья у стенки, Влад с Алисой напротив, я – на полу лицом к коридору. Будто сиди я так, Гриша явится сию же секунду. Но его нет. Ни через секунду, ни через две, ни даже через двадцать минут. Ну где можно таскаться?! —Артем, а ты не будешь? – Влад с аппетитом поглядывает на оставшиеся макароны, но Алиса толкает его плечом. —Это Грише, если он, конечно, собирается вернуться. —Да конечно вернётся, — Влад смотрит на время, — еще даже не двенадцать. И мы снова молчим, взволнованно поглядывая на дверь. Кажется, у всех, кроме Ильи резко портится аппетит и даже Влад перестаёт давиться слюнями над чужой порцией. Горло скованно нервами и ничего в него не лезет. Алиса умудряется уложить Илюху спать в зале и развесить его вещи, Влад успевает принять ванну и прибрать со стола, а Гриша так и не возвращается. На часах уже час ночи. Морозной зимней ночи, когда метель ломится в стекла и погребает под толстым пластом снега все дороги к дому. Я бы вряд ли вернулся. Дверной замок наконец-то щелкает. Гриша заходит так расслабленно, будто не заставил понервничать трех человек одновременно. Алиса атакует первой. —Ах ты скотина! Мы тут все нервы извели! —Я же говорил, что зачет по экономике, — он перехватывает ее удар, но от локтя под ребра уклониться не успевает, — ауч… вот это было хорошо! —До часа ночи? —До восьми сидели, на восемь и сдал кстати. Потом тусили у Матвея, сами знаете. —Молодец, — Влад с улыбкой жмет ему руку, — тогда прошу к столу, у нас сегодня королевский пир. —Супер, а то я голодный пиздец просто, — Гриша проходит на кухню, по пути взъерошив мои волосы, — что с лицом, Белоснежка? —То же, что и вчера. —Фингал твой получше. —Я принес мазь. —Ой, Артём много чего притащил на самом деле, — Влад ставит на стол контейнер с макаронами и мясом, — ей богу, приди ты позже, я бы не удержался и сожрал. —Я бы тебе шею свернул. —Очень страшно. Мы облепливаем стол с разных сторон. Я с ногами забираюсь на диванчик, Алиса на стул, а Влад прямо на стол. Гриша с аппетитом уплетает макароны, бросая на меня подозрительные взгляды. —Это кто тебя так щедро одарил, Белоснежка? —Гномы, —парирую я, вертя в руках вилку, — нравится? —Очень. —На здоровье. Вчетвером мы болтаем обо всем, куда только язык повернётся, пока Гриша не вспоминает, что у нас не решён главный вопрос: мое возвращение. Как бы я не отрицал – душа тянется к прежней беззаботной жизни, потому что здесь, в Буреломе, я никогда и ни за что не найду себе места. —Так что ты решил? —Наверное стоит попытаться вернуться, — я окидываю всех задумчивым взглядом, — и помочь вернуться вам. Алиса невесело усмехается, заваривая чай. —Дохлый номер, Белоснежка. —Вы даже не даете себе шанса. —Да давали мы уже кучу шансов, — Влад обреченно вздыхает, — и каждый раз все шло по пизде. Я смотрю на Гришу, но он лишь безучастно пожимает плечами мол сам разбирайся. —Дайте мне шанс помочь вам. —С чего вдруг тебе не похуй? —Может ты весь Бурелом заодно вывезешь? —Мы могли бы собрать деньги, — начинаю я, игнорируя их издевки, — воспользоваться всей моей заначкой и снять квартиру. Не обязательно в центре, может даже в другом городе. —Будем жить в одной? —Первое время. —А потом? —Будем работать, учиться, — я понимаю глаза на Алису, — или тебе нравится ложиться под мужиков? —смотрю на Влада, — а тебе нормально проигрывать ее тело? Неужели вы бы не хотели вернуть то, что потеряли даже не по своей воле? Неужели вы бы не хотели жить без этого дурацкого выживания, насилия и страха? Воцаряется напряженная тишина. Мое сердце рвется из груди, пальцы взволнованно мнутся. Я правда хочу, чтобы они сбежали со мной. Чтобы никто не остался в этом клоповнике. Чтобы… Мне прилетает звонкая пощечина. —Думаешь, подавишь на больные места и мы согласимся?! Да пошел ты! Алиса с мрачным видом исчезает с кухни за секунду. За ней исчезает Влад, напоследок посмотрев мне в лицо то ли с презрением, то ли с отвращением. Я неподвижно смотрю им вслед. Потом перевожу взгляд на Гришу. Он расслабленно курит, выдыхая клубы дыма в поток. На его уставшем лице полное отсутствие мыслей. Я обреченно вздыхаю. —Может выхода действительно нет. —А может ты рано сдаешься? —Но они ушли. —Конечно ушли, — Гриша садится ровно и стряхивает окурок в пепельницу, — я уже говорил, что насильно никого не спасти. Они должны понять, зачем им это спасение и сами захотеть его. Иначе никак. Я опускаю голову на руки, внимательно смотря как Гриша вытаскивает новую сигарету. —Тогда мне придется начать спасаться одному. —Клевый способ быстрее приспособиться к жизни. —О чем ты? —Чтобы выбраться отсюда нужно порешать не только финансовые вопросы, — он улыбается, — в общем, ты многому научишься за это время. Вот тебе плюсы, хотя ты должен был найти их сам. Гриша сидит здесь, такой уставший, побитый, помятый, с улыбкой рассказывая мне, через что придется пройти, чтобы оставить Бурелом позади и начать жизнь сначала. Я слушаю, положив голову на руки. Невнимательно. Гришины пальцы забираются в волосы, перебирают их. Обрывки предложений тонут в вонючей дымке «Винстона». Спокойный голос убаюкивает. Я отрубаюсь прямо на кухне под какие-то «проценты с кредита». И этот стол, этот голос, это место, кажутся мне не такими уж и плохими. Даже, может…хорошими.

***

Дни летят со скоростью света, но я успеваю столько всего переосмыслить, что день просмотра уже не кажется чем-то похожим на конец света. Я иду в Академию с огромными мешками под глазами, которые заменяют сошедший фингал, с ужасным недосыпом, с двумя банками энергетика в желудке, с огромной папкой, в которой досыхает несколько живописей и с Гришиным «да насрать на сколько сдашь, это не самое важное в жизни». Ну да, конечно. Ты почти прав, но, в отличие от меня, у тебя вообще никакого смысла нет: только бутылка и секс, но сейчас как-то не до этих выкидонов. Сегодня я либо окончательно в себе разочаруюсь, либо отвратительно зазнаюсь. Все решат преподы и оценки, которые они мне влепят. Мы с Витей расчехляемся в самом углу второго этажа вместе с остальными группами. Широкий коридор просто кишит нервными дизайнерами и их работами. Всем важен рейтинг. Мне уже нет. Я и без него в полной заднице: балансирую над пропастью «отчисление» из-за плохой посещаемости. —Ты реально нарисовал всё? — Витя Камайский впивается в меня ошарашенными глазами. — За неделю?! —Ну почти. —Охуеть…в чем секрет? —Смешай энергетик с отсутствием сна и результат на лицо, — вешаю свои работы с недовольным прищуром, — выше пяти мне за это точно не влепят. —Плакала твоя стипендия. Я поглядываю на работы Вити. Кажется, он займёт мое место в рейтинге: идеальные штрихи рисунка, идеальные тени, идеальные пропорции, все идеально, но, как любит говорить Гриша: все идеальное не естественно. С этой мыслью мне легче принять поражение. С этой мыслью я не так сильно обесцениваю свой труд и еще придаю ему какую-то мизерную значимость. Все-таки рисовал я потом и кровью, через похмелье и драки. Мимо проходит Ангелина – наша староста. С гордо поднятым подбородком, идеальной осанкой, идеально выглаженной блузке, идеальной укладкой идеально осветленных волос. «Все идеальное – не естественно». —Ты на полном серьёзе собираешься демонстрировать комиссии это? – она недоуменно тычет пальцем в мою неудачную графику. — Тебе не хватило того раза, когда мы чуть не упали в рейтинге из-за твоей грязной майки? Ты издеваешься? В прошлый раз я был для нее кляксой, в этот – паразит, которого поскорее нужно вытравить, чтобы не съехать в рейтинге. Белоснежка умерла от отравленного яблока. И я тоже умираю, будучи отрезанным от коллектива из-за каких-то мазков краски в композиции и грязного пятна на майке. Гриша говорит, одиночкам сложнее, но от того они и сильные, и могут выжить в любых обстоятельствах. Сейчас я одиночка. —Будь проще, Ангелин. Твой рейтинг ничто по сравнению с действительно важными вещами. —Что может быть важнее успеваемости? После этих слов мне вдруг становится искренне ее жалко.

***

Комиссия проверяет работы, мы — по всем правилам —должны отсутствовать, поэтому прожигаем время в ближайшей кофейне. Витя без умолку трындит о тусовках, где он побывал и где планирует побывать в ближайшее время – на каникулах. Он рассказывает мне о Франции, об этой замечательной стране любви и мигрантов, о Германии, о теплой Турции, о черном море, о Венеции с ее восхитительными лодочками и ещё о сотнях подобных мест, где он побывал с родителями. Мне не интересно. Я был почти в каждом названном месте. В некоторых по три раза, если не больше. Со скучающим видом подпираю голову, нервно теребя клубок из чека. Неужели со стороны я выглядел также? А сейчас? Интересно, как я выгляжу сейчас, когда каждый вечер подбиваю будущие расходы, считаю несуществующие деньги и представляю, какие обои поклею в своей новой спальне. Как я выгляжу, когда рассуждаю, что важно, а что не очень, что можно, а что нельзя, что правильно, а что никуда не годится. Гриша говорит, с такими разговорами мне нужно издать собственный учебник. Я настаиваю, что это должен сделать он. Опыта для создания жизненного пособия у него гораздо больше. Витя отходит за добавкой молочного коктейля, я – листаю чаты. Дима так и не написал. У меня была мизерная надежда, что он помнит про просмотр, но, кажется, он вычеркнул его из памяти также быстро как и меня. Я должен радоваться. Мы разошлись без ссор. Но какая-то часть меня все ещё хочет поставить запятую. Какая-то часть меня хочет быть с ним несмотря на то, что я не гожусь на эту роль. Какая-то часть меня мечтает, чтобы он позвонил. Какая-то часть меня не может поверить, что после всего, что между нами было, он смог так резко поставить точку. Неудивительно. Дима всегда отличался стальным характером. Какая-то часть меня хочет позвонить ему, узнать, как его дела, как отец, вывалить все, что накопилось и тупо разрыдаться. Какая-то часть – мое бедное, глупое, влюблённое сердце. —Жесть, я такую очередь отстоял, —Камайский плюхается в кресло, потягивая коктейль с трубочки, — на чем я закончил? —На небоскребах Дубая, — первое, что приходит мне в голову. —Ах да, точно! Так вот, Бурдж-Халифа самое высокое здание в мире! Ты только представь, оно больше километра в высоту! Я натянуто улыбаюсь, играясь с трубочкой от кофе. Восемьсот тридцать, Витя. Оно восемьсот тридцать метров.

***

Елена Николаевна — старая ведьма и куратор в одном лице — проходится по нашим пресным лицам хмурым взглядом из-под очков. Сразу видно – результаты просмотра её не впечатлили. Не знаю, что вообще может ее впечатлить, кроме дачной рассады или внушительного клубка вязаных ниток. —Это был ваш первый просмотр, — начинает вещать она затяжным голосом, тряся списком успеваемости, — столько критики в адрес группы, я не слышала со времен основания Академии Искусств! Голос у нее все еще мерзкий. —Вы бюджет. Вы должны быть примером, образцом, скульптурой, с которой мастер пишет картину, кистью, создающей новые шедевры искусства, — она тычет в потолок сморщенным пальцем, — идеалом, стремящимся к совершенству, заведомо зная, что идеал и есть совершенство. Во мне вдруг говорит Гриша. Все, что идеально – не естественно. Все совершенное – искусственно. —Но никто из вас не удосужился слиться со своей работой, — старая ведьма занимает место за трибуной, — но тем не менее, оценки следующие. Я нервно стучу пальцами по тетрадке философии. Живот скручивает от волнения. Горло перехватывает страх оказаться самым худшим в деле, которому я посвятил половину своей жизни и которое сам же схоронил, выставив на всеобщее обозрение сырых недорисованных чудовищ. Сейчас мне стыдно. Сейчас уже совсем не похуй на оценку. Сейчас, слыша, как одногруппникам сыплются десятки и девятки, мне хочется провалиться сквозь землю. Исчезнуть, лишь бы не чувствовать на себе презрительные или насмешливые взгляды. Может выйти? Нет. Не перебью же я ведьму прямо посередине списка. Да и убегать от того, что все равно случится – глупо. Все равно догонит и превратит в лепешку. Остаётся только молча переваривать тревогу, надеясь, что все закончится быстро. —Рижский, —вот тут она останавливается, как и мое сердце, — твои работы хочется переработать на что-то более ценное. Комиссия сжалилась, только потому что им понравилась твоя октябрьская живопись. Но в сравнении с остальными, о боже, у меня даже язык не поворачивается назвать эти «каляки» рисунками, просто отвратительно. Витя со своей девяткой утешительно гладит мое плечо. Я сжимаю губы. Мне мерзко. —Но в любом случае на проходной балл ты наскреб. Даже чуть больше. Пять. По группе тут же прокатывается удивлённый шепот. Некоторые оборачиваются посмотреть, плачу я или нет. Да, плачу, но хера с два я покажу вам это. —Таким образом средний балл нашей группы - 8,6. Три семерки и одна пятёрка. Второе место в рейтинге. Молодцы те, кто хоть как-то вытянул. Ангелина, сходи за зачетками. Витя что-то оживленно чирикает мне на ухо, но я не могу связать слова в предложения. Во рту пересыхает. Внутри так противно пусто, что я слышу, как там надрывно завывает ветер.

***

На улице пасмурно и даже небольшой снегопад. Тяжёлое серое небо мрачно нависает над Академией, где я мечтал оказаться всю свою жизнь, но в итоге не нашёл себе места. Я кутаюсь в красный шарф. Впервые мне холодно. Не знаю, связано ли это с неожиданным похолоданием или с оценкой, перечеркнувшей мою искреннюю любовь к искусству. Витя швыряет в меня снежок. —Блять, ну Артем! Хорош киснуть. Ну исправишь ты эту пятерку летом, ну не проблема же! —Легко тебе говорить. —А за друзей, между прочим, нужно радоваться, — он черпает снег и отправляет прямо мне в живот, — бля, реально прекращай. Павловская тусу устраивает в честь просмотра. Не придёшь же ты с такой постной рожей. —А его и не звали, — Маргарита поправляет шапку и прячет руки в карманы, — из-за него мне теперь придётся просить у родителей денег на маршрутку. Второе место в рейтинге – прощай нормальная стипендия. Спасибо, Рижский. —Пожалуйста. —Ты даже не раскаиваешься! —она смахивает снег с перил прямо мне в лицо. — Хотя бы сделал вид, что сожалеешь! —Ну не расстраивайся, —продолжает утешать Камайский, вытирая снег с моего лица, — летом все исправишь, к тому же впереди ещё сессия. А с тусовками ты ведь завязал, да? Так что не расстраивайся… Блять. Просто убери от меня свои руки.

***

В детском саду я занял первое место в конкурсе рисунков. Воспитатели посчитали, что для своих лет я отлично разбираюсь в цветовой гамме и посоветовали родителям как можно скорее отдать меня в кружок живописи. Мне было пять. Я любил гуашь и ненавидел акварель, потому что она вечно растекалась по бумаге. Мне было десять, а я уже выиграл медальку в районном конкурсе юных художников. Мне было пятнадцать, когда мою «Реку во льдах» отправили на городскую выставку. Мне было семнадцать, когда я выиграл республиканский конкурс и уже окончательно решил связать с рисованием будущее. Мне скоро девятнадцать и я ненавижу свои работы. Обрывки мерцающего озера, могучие ветви деревьев, неба, кусочек женского глаза, пухлой губы, носа с горбинкой летят со второго этажа вслед за красками. Кисточки точно копья врезаются в сугробы, открытая гуашь окрашивает снег в разноцветные пятна. В беззвучной ярости я вышвыриваю из окна все, до чего дотянутся руки. Ватманы, карандаши, холсты, бумага… —Артем! Эй, слышишь! Ты блять что здесь устроил! — Миронов чудом уворачивается от летящего мольберта. — Артем! Высовываюсь в распахнутое окно, холодный ветер подхватывает волосы. По всей улице летают рваные клочья пейзажей и рисунков. —Чего тебе?! —Что происходит? —Избавление от бесполезного хлама! —Во придумал… — Влад растерянно чешет затылок, — ты бы продал! Больше пользы было бы! —Тебя забыл спросить! —А сигаретки у тебя не найдётся? Я швыряю ему полупустую пачку «Винстона». Он расплывается в улыбке. —От души, Белоснежка! Отдам с выигрыша! Выкурив все, что там было, Миронов скрывается в подъезде. Кажется, сегодня у него игра на несколько сотен. Когда ничего под рукой не остается, я начинаю фурией метаться по комнате и мять свои волосы. Мне некуда выплеснуть остаток злости. Она кипит во мне серной кислотой, отравляет организм, разрывает легкие до стонущих хрипов. Но кричать я не могу: на кухне пьянствуют местные алкаши и родители. Я курю. Одну, две, три, но становится только хуже. Хочется лопнуть этот разросшийся шар неистовой ярости, чтобы из него выдулось все дерьмо и мне наконец-то стало легче. Сделав последние затяжки, я тушу сигарету о запястье. Резкая боль въедается в бледную кожу, расплавляет ее с тупым жжением и оставляя жутко красные пятна. Я не могу остановиться. Еще и еще, пока шарик внутри меня не лопается и на душе не становится тихо. По-настоящему тихо.

***

Вечером валит снег. Я отрешенно сижу на лавке, упершись локтями в колени, и не спеша потягиваю сигареты. Напротив, в тусклых отблесках фонаря мерцают баночки гуаши и замерзшие палитры акварели. Ветер все ещё гоняет обрывки рисунков по тёмной улице. Один из них будто издеваясь прилетает мне под ноги. Я равнодушно наступаю на него и делаю глубокую затяжку. Кругом тишина. Только воет морозный ветер. Дверь подъезда чуть не слетает с петель. Я поднимаю голову. Из темноты вылетает Алиса. Совершенно ее не узнаю: размазанная тушь, дрожащие пальцы, рваные колготки и все та же мини-юбка. Вся шея в фиолетовых пятнах, а руки в синяках и царапинах. Я тут же срываю с себя куртку и набрасываю на ее голые плечи. Она прячет мокрые глаза в моем плече, дрожа то ли от холода, то ли от злости. —Мрази! Ебанные мрази! Сука! Какие они противные нахуй! — ее голос ломается с новым ругательством. — Конченные выблядки! Подонки! Я обнимаю ее дрожащие плечи, поджав губу. Огромные хлопья снега мягко оседают в длинных рыжих волосах и, померцав в свете одинокого фонаря, неумолимо гаснут. Я обнимаю Алису крепче, с сжатым сердцем слушая глухие рыдания. Холод пробирает до костей, но это не погода. Это страх, отвращение, гнев, сочувствие…это все вместе. Алиса стоит так несколько минут, потом нехотя отстраняется с равнодушным лицом. Грубо вытирает щеки. —Мне пора на работу, а ещё привести себя в порядок и забрать Илью, — она возвращает куртку, избегая зрительного контакта. Голос ее очень, очень сдавленный и тихий, — спасибо, Артем. Сейчас ты был очень кстати. —Я могу чем-то еще помочь? —Потом, — она скрывается в подъезде, — завтра. Я сама к тебе зайду. —Хорошо. —Прости за ту пощечину. —Все в порядке. Я в ней нуждался.

***

Я все также отрешенно сижу на лавке. Холодный ветер больно хлещет по мокрым щекам, но мне это даже нравится. Чувствовать боль гораздо приятнее сегодняшнего дня, который я блять хочу вырезать из памяти и больше никогда в жизни не помнить. Отвратительный просмотр, косые взгляды одногруппников, разбитая мечта, осколками которой хочется вскрыть себе вены, опухшие лица родителей, больной игорной зависимостью Влад, рыдающая мне в плечо Алиса… кажется в организме человека установлен невидимый предел допустимой боли и, выходя за него, наступает либо смерть, либо полное безразличие. По ощущениям я стою слишком близко к обоим вариантам. В зубах зажата сигарета. Дрожащими от холода пальцами пытаюсь чиркнуть спичку. Без толку. Пробую ещё и ещё, но каждый раз с раздраженным цыком соскакиваю. Перед лицом вдруг загорается зажигалка. Закуриваю, выпуская дым в морозный воздух. Мне не нужно поднимать глаза, чтобы узнать, кто напротив. Гриша ставит сумку на лавку и садится на корточки. Я выпускаю дым ему в лицо. Пару минут он молча изучает мое состояние взглядом, и, решив, что шутки не к месту, сгребает меня в объятья. —Я сегодня ненадолго: нужно навалять мудакам за Алису. Влад звонил. Я в курсе. —Возьми меня с собой. —Реально? Ребята крепкие. Могут сильно вмазать. —Гриша, я умру, если не избавлюсь от этого дерьмища внутри. —Ладно. Напихай в карманы бинты и возьми перекись. Повеселимся вместе.