Белоснежка

В Академию я приползаю с опозданием в двадцать минут и почти пустой банкой энергетика. Группа уже вовсю пыхтит над натюрмортом. Я тихонько занимаю свой укромный уголок, дабы случайно не попасться на глаза преподше по рисунку, и за минуту обустраиваю рабочее место, параллельно отбиваясь от словесной атаки Вити. —Не спрашивай, не в курсе. —Ты так и не вспомнил? — Камайский корчит такую обиженную мину, будто я отказался давать ответы на работу по философии. — Совсем ничего? —Ну… только если немного и обрывками, — верчу карандаш в пальцах, — но я сделал несколько хороших выводов: первый – не таскаться по мутным тусовкам, второй  - больше на тебя не надеяться. —Вообще-то я сразу сказал тебе, что идти туда – ошибка. Еще когда ты списывался с тем владельцем квартиры. —Я был уже пьян, когда писал ему. —Это не оправдание. —Твои слова – тоже, — без всякого настроения приступаю к блокнотному наброску, — уж лучше бы ты вообще не пошёл. —Ты обижаешься? Ладно, извини, что не остался с тобой дожидаться смерти. —Какой еще смерти? —А ты не слышал? — Витя удивлённо вскидывает брови, его рука с карандашом неподвижно висит в воздухе. — Владельца квартиры как раз таки сейчас разыскивают. И не только за наркотики. Я недоверчиво прищуриваюсь. —С чего ты взял? —Вчера милиция приезжала. Обвесила наш красивый подъезд его уродливым землистым лицом. Весь вид портит, — Витя возвращается к ватману, — у нас теперь два дня рождения. Мы выжили в логове маньяка. Ничего не отвечаю от резкого холодка, пробежавшего по позвоночнику. Если бы не звонок Диме, если бы не его быстрая реакция, если бы он был без Улика и Костяна, если бы минутой позже…Сильно жмурюсь, стараясь выбросить из головы самые худшие сценарии исхода того вечера, большую часть которого я блять не помню. Настолько, что серая фотография разыскиваемого наркомана, насильника и убийцы в моем разъебанном подъезде ничего мне не сказала! Вспоминая грубые морщинистые черты его лица, огромные глаза, черные зрачки под сильной дурью, мое тело снова пропускает холодный ток. Я замираю с карандашом в ледяных пальцах, в ужасе понимая, что именно из-за меня ему пришлось скрываться от ментов, что из-за меня или того хуже из-за моих друзей милиция напоролась на их притон, пересажав всех торчков за решётку. Я стал ходящей мишенью и понемногу начал понимать масштабы нависшей опасности. —Милиция не знает, где он сейчас может скрываться? —Шутишь? Знали бы – не обклеивали бы весь город его помятой рожей! Я совсем тухну. —Проклятье. —Слушай, нам бы радоваться, — он толкает меня в бок, — мы живы, а этот трус наверняка зарылся в Буреломе. Сам знаешь, там искать никто не будет. Слишком уж гнилое место. Спасибо, Вить, мне стало в тысячу раз хуже, зная, что маньяк, которому я нихуево насолил может ошиваться со мной на одной улице. Я же тоже соврал тебе, Витя, что живу в центре и ни в чем себе не отказываю. —Если он захочет отомстить… —Ты серьёзно? Ему сейчас совсем не до мести. —Думаешь? —Уверен! Просто представь: у тебя на хвосте милиция, а твое лицо буквально на каждом городском стенде. Ну какая месть? На нее просто нет времени, — Витя самодовольно поправляет светлые волосы, — к тому же у него о тебе кроме ника в телеге никаких данных. Расслабься. Я действительно расслабляюсь, облегчённо выдохнув. Рассуждения Вити похожи на правду. Я просто накрутил себя по причине жёсткого недосыпа. —Кажется стоит спать больше двух часов. —Тебе точно, — Камайский оценивает меня взглядом, — мало того, что помятый, так еще и в домашней майке. Вон, жирные пятна. Я устало роняю взгляд на свою белую футболку. Вот черт, действительно. Будь я в школе – уже закатил бы истерику и звонил водителю, чтобы немедленно привез новую! Сейчас же несколько маленьких пятен уже не кажутся такой большой трагедией. Так, мелочь, но все же не очень приятная. Шумно втягиваю носом воздух. —Что ж, сегодня я неряха. —Сегодня быть неряхой просто преступление, — бросает Витя осуждающе, — особенно тебе. Сегодня проверка. —Проверка?! — все внутри с грохотом валится. — Ты почему мне раньше не сказал?! —Ты был занят выяснением виноватого в нашей неудачной тусовке, — Витя равнодушно пожимает плечами, — да и я думал ты в курсе. Все-таки не зря один из лучших в нашей группе. Только после этой новости я замечаю, что все мои одногруппники в накрахмаленных блузках и рубашках, с единым синим галстуком и красиво уложенными волосами, а я будто минуту назад вылез из мусорки. Конечно сильно преувеличиваю, но на общем фоне моя грязная майка, мятые спортивные штаны и бардак на голове выглядят именно так. И конечно же это не ускользает от внимания нашей преподши – злостной старушки в меховой накидке, похожей на огромную улитку с толстыми очками. Мне почему-то кажется, что именно Камайский привлек ее внимание. Намеренно. Интересно зачем. Он так сильно обиделся, что я больше не сунусь с ним ни в какую жопу? —Рижский! — в ужасе восклицает Елена Николаевна, показательно хватаясь за сердце. — Что с твоим внешним видом! Вся группа в с любопытством оборачивается в мою сторону. Я уже отвык быть в центре внимания. Неловко. Нет. Даже неприятно. —Извините, я напрочь забыл, что сегодня проверка, — раскаиваюсь максимально искренне, но это не тот учитель, который сочувственно погладит меня по головке. Она наоборот заводится еще больше. Она куратор. Она ответственна за наш рейтинг. —И что вчера занятия у тебя были, тоже забыл?! Просмотр через неделю, а я твоих работ с октября не видела!! Да, голос у нее до жути мерзкий. —Я все принесу. Честно. —Я не верю больше ни одному твоему слову! Где портрет, который ты мне уже месяц обещаешь?! Кто-то сзади ошарашенно вздыхает: —Впервые вижу, как отчитывают отличника… —Рижский реально наглеет. Ты видела, сколько у него долгов? —Да столько не нарисуешь за неделю… —Почему он вообще отличник? —В рейтинге на третьем месте! —Родители подсобили. Очевидно же. От последней фразы хочется разрыдаться. Да, может мой отец когда-то и крутился в верхушках общества, но сейчас, теряясь в алкогольном беспамятстве, среди пьяных вонючих мужиков, он даже не знает, что я уже как четыре месяца окончил школу. Мама тоже. Алкоголь остановил ее память на первых месяцах моего одиннадцатого класса, когда мы еще были беспечно счастливы и богаты. Но теперь все иначе. Теперь для родителей я вечный школьник и такая же вечная заноза в иногда просыпающейся совести. —Я поступил сам, — срывается с губ. Мне почему-то жизненно необходимо сказать это вслух, — да, родители несколько лет оплачивали мою художку, но экзамены в Академию я сдал сам. —Сам из нее и вылетишь с таким отношением к учёбе, — вдруг фыркает староста, вспомнив мои вчерашние пропуски, — начало месяца, а у тебя остался только один час! Учти, я закрывать ничего не буду. Сколько нагуляешь – столько и поставлю. —Да пожалуйста. —Учти, Рижский, — вклинивается старая ведьма, грозя морщинистым пальцем, — если я не увижу хотя бы половину твоих работ в субботу, комиссия возьмет твою фамилию на карандаш. Ты понял? —Понял. —Очень надеюсь, — она кидает пренебрежительный взгляд на мой набросок, — хорошо, только подвинь вазу левее, а то лимоны сожмутся. Странно, но на этом конфликт себя исчерпывает. Исчерпывает, но нервы мне потормошить успевает знатно. Елена Николаевна уползает к следующим жертвам, а я мрачно принимаюсь двигать вазу. Сегодня точно не мой день. Может и оставаться после занятий нет смысла? Вряд ли я способен выдать «шедевр» в таком настроении. —Рижский, тебе придётся выйти ненадолго в туалет. Староста подходит слишком близко, обдав меня приторным запахом духов. Я в недоумении отрываюсь от ватмана. —Это ещё зачем? —Ты действительно не понимаешь? – она чересчур серьёзна. — Сейчас ты как клякса на общем фоне. Я не позволю группе опуститься в рейтинге, только из-за одного тебя. —За внешний вид отчитают только меня. Вам то что? —Может ты и привык быть эгоистом, но давай не в этот раз, — ее светлые глаза вдруг наполняются мольбой и даже блестят какой-то странной грустью, — пожалуйста, просто выйди в туалет и посиди там минут десять. Сделай для группы хотя бы это. —А что группа сделала для меня? —Артем, только не начинай, — Витя невесомо касается моего плеча, — тебе что, сложно выйти на пару минут? —Нет. —Тогда в чем проблема? —В том, что вы делаете из меня изгоя! — напряжённо ищу в их лицах хоть каплю раскаяния, но нет. В них нет ничего, кроме треморного желания угодить комиссии. И сделать это любой ценой, даже если придётся запереть меня в туалете на целый день. Не сомневаюсь, они бы сделали это без всяких угрызений совести. На меня внезапно обрушивается такая мучительная тоска, что я готов уйти сам, лишь бы укрыться от презрительных глаз, для которых мое присутствие в мастерской – какая-то случайная ошибка.

***

Холодная вода отрезвляет и даже избавляет от особо назойливых мыслей. Капли быстро бегут по носу, щекам, подбородку, капают в раковину. Поднимаю голову. Несколько секунд смотрю в напряжённые глаза отражения, тру переносицу. —Тебе бы подстричься, — с непрошенными рекомендациями лезет Витя, подпирая стенку позади меня, — еще немного и соберёшь свои непослушные волосы в небольшой хвостик. —Мне бы выспаться, иначе мешки под глазами придется чем-то замазывать. —Это тоже, — он деловито скрещивает руки на груди, — тебе бы в целом освежиться. Иначе не только за одежду начнёшь получать. —А тебе, судя по твоим ехидным смешкам, нравится за этим наблюдать, — прожигаю его мрачным взглядом через зеркало, — так злишься, что я больше никуда с тобой не пойду? —Ну еще бы не злиться, — он корчит обиженную мину, — только ты со мной и ходил. Остальные либо сливаются в последний момент, либо не пьют. В общем пиздец скучные. Ты прямо серьёзно решил завязать? —Да. —А как же твой день рождения? —Слишком далеко, чтобы думать. —Чувак, через десять дней! —А просмотр через семь, — запускаю мокрые пальцы в волосы, — для меня дальше просмотра дней не существует. Тебе-то легко говорить. Ты готов. —Не знаю, что мешало тебе подготовиться раньше. —Может то, что мы каждую неделю таскались по квартирам твоих знакомых? Витя самодовольно усмехается. —Но я ведь успел, хотя в рейтинге успеваемости лишь на девятом месте, в то время как ты аж на третьем. —Это давит на совесть еще больше. —А тебе так нужно это третье место? —В сентябре я мечтал о первом, — горько усмехаюсь, — честно, мечтаю до сих пор, но сейчас бы просто не вылететь. —Ну удачи тебе подвинуть в рейтинге старосту и ее приспешницу. Боюсь, взъестся на тебя ещё больше. —Спасибо, уже достаточно, — стряхиваю воду с рук, поворачиваюсь, — долго над душой стоять будешь? —Хотел поддержать, но раз ты так рвешься страдать в одиночестве то пожалуйста. —Ты так поддерживаешь, что убиться хочется. —Вот этого не надо, — Камайский вразвалку отходит к выходу, напоследок махнув мне рукой, — а то мне реально будет не с кем пить и прикалываться. Он уходит, а я мучаюсь горьким осадком. Хожу из стороны в сторону, как животное за решёткой, ожидая отмашку на выход, после того как проверка поставит группе заветные галочки, тем самым удержав ее на первом месте в академическом рейтинге. Старосте ведь это нужно, так? Это же по ее прихоти я сейчас дышу содержимым забитого унитаза, пока другие уже завершают набросок рисунка? Или я сам виноват, что с лёгкостью позволил вычеркнуть себя из общего списка? Вычеркнуть из состоятельного, интеллигентного общества? Бросаю потерянный взгляд в зеркало. Разве я не сам загнал себя в эту клетку? Бардак на голове, круги под глазами, чертовски уставший вид и, собственно, причина, по которой я якобы не могу показываться на глаза обществу – грязная футболка. Отражение будто насмехается надо мной, демонстрируя человека, которого я вряд ли узнал бы год назад, когда с особой важностью поправлял галстук в вымытом школьном туалете. В ту пору слово «лишний» было для меня обыкновенным прилагательным, которое я просто разбирал у доски по составу на уроке русского, а слово «отчаяние» - чудным литературным помощником, который добавлял моему ответу глубину и выразительность. Я даже представить себе не мог ситуации, в которой оказался бы нежелательным грязным пятном с прицепом проблем и загонов. Меня любили. Все без исключения. И что-то противоположное казалось немыслимым. Но сейчас эта «грязь» реальна и ощущается весьма резко и неприятно. Меня воротит. Мне хочется разорвать эту чертову футболку и покромсать ее на мельчайшие кусочки, лишь бы забыть это поганое утро. Мне хочется в ледяной душ. Хочется оттереть от себя эти косые взгляды. Хочется выйти на улицу, наглотаться морозного воздуха, упасть лицом в снег и полностью в нем раствориться. Хочется разъебашить кулаком стену, проораться, что есть мочи и вылить в себя несколько бутылок – только бы не помнить, только бы не чувствовать. Падаю на стену, шумно втянув носом воздух и поджав губы. Нельзя пить. Нельзя, нельзя, нельзя… сильно сжимаю волосы, в остром желании выкурить целую пачку. Но сигарет рядом нет, и меня сжирают собственные мысли.

***

Телефон в руках загорается входящим вызовом. Медленно поднимаю тяжёлую голову и замираю в изумлении, когда вижу имя. Пару секунд тупо смотрю на дисплей. —Артем! Чего так долго?! —оглушает меня Костян, как только телефон оказывается у уха. —Я уже думал ты опять куда-то влип!  Устало улыбаюсь. —Нет. Я сейчас на парах. —А, точно. А что с голосом? —А что с ним? —У тебя кто-то умер? Усмехаюсь без улыбки. —Только если нервные клетки. —Как я тебя понимаю! Ты прикинь, решил устроить себе выходной и с кайфом отлежаться дома, —  с трудом слышу его надрывные крики сквозь гудящий шум улицы и воющий ветер, —…Дима, пидорас блять, наорал и сказал ебашить на учёбу! —И ты поехал? Ни за что не поверю. —Он не уточнил, на какую учёбу, — Костян хитро усмехается, — так что я еду к Улику в универ. У него там форточка. —А Улик хоть в курсе? —В курсе. Я так ему и сказал, что Дима сегодня нереально конченный и возвращаться домой до вечера я не планирую! Я напрягаюсь. —А чего он так разошелся? —Да блять хуй знает! Кажется, у него жёсткие ПМС, — галдеж улицы резко сменяется мерным жужжанием автобуса, — а, нет, у него ж сегодня защита какой-то научной работы перед отцом. Блять, но это вообще не повод срываться на меня! И вообще! Хочу и не хожу в школу, что он… Дальше я не слышу. Перед глазами всплывает Дима, который влажными пальцами держит микрофон, мучительно плавясь под строгим взглядом отца, но при этом сохраняя невозмутимое лицо перед публикой. С виду кажется, что у него все под контролем, но я знаю, что контролем там сосем не пахнет. Диме хуево. Он едва удерживает микрофон и едва формулирует мысли, пряча позорную дрожь в голосе. Дима не любит сцену. Не любит глазеющую только на него публику. Не любит отца. А сегодня столкнется со всем этим вместе. Я сжимаю телефон. —Во сколько у него защита? —Да откуда мне знать, — Костян на секунду замолкает, — вроде в три. Но он туда сто процентов раньше припрется. Ты ж его знаешь. Я-то знаю. Знаю, что он совсем не хочет в этом участвовать. —Хорошо. —Ты что-то задумал? —Пока ничего, — смотрю на время, — Улику привет. —Обязательно! – Костян слегка остывает, по крайней мере больше не кричит. — Но голос твой мне все равно не нравится. Что-то случилось? Тебя обидели? Плохо? Завалил работу? Или… влюбился?! —Боже, нет! Почему сразу влюбился? —Потому что перестал нам отвечать и писать! Да и в воскресенье как-то быстро ушёл. Улик сказал у тебя куча дел… а, стоп, так ты поэтому какой-то помятый? Я благословляю Кедрина всеми возможными способами: так здоровски прикрыть, вообще не зная реальной ситуации сумел бы далеко не каждый. Он просто лучший. —Да, кажется из-за этого. —Ну так неинтересно, — Костян глухо усмехается, — тебе бы проветриться. Улик говорит гулять надо больше, чем учиться. —Он говорит по-другому. —Он прав в любом случае. Отдыхай, это важно. —Хорошо. Еще пара коротких реплик и я сбрасываю. Тяжёлая тишина обрушивается на меня гигантской волной одиночества. Сложно привыкнуть к ней, после эмоциональных всплесков Костяна. Поэтому я тупо сижу и смотрю в никуда, не выпуская из рук мобильник. Мысли понемногу собираются в кучу. В три. В три часа. Нет. Нет, то, о чем я думаю просто безумие. Я ведь ничем толком не смогу ему помочь. Зачем строить из себя героя, если сам едва сводишь концы с концами, но… может Диме будет легче выступать, видя среди слушателей человека, совершенно не смыслящего в юриспруденции? Видя меня? Я поднимаюсь с пола. Смотрю на время. Час. Если уйти прямо сейчас, то я даже успею переодеться. Смотрю в зеркало, будто ожидаю оттуда сигнал к действию. Я все еще не до конца осознаю, что делаю, но, поймав серьёзный взгляд отражения и сделав глубокий вдох, я понимаю, что пути назад нет. Я должен быть в юридическом университете к трем. Должен увидеть Диму хотя бы за секунду до его выхода. Должен что-то сказать, что-то сделать, но точно не сидеть в этом вонючем туалете! Решительно выхожу. Быстрым шагом иду в аудиторию, чтобы забрать вещи. И чем она ближе, тем увереннее мое решение. Сегодня Дима не будет противостоять целому миру в одиночку. Я буду с ним. Вместе не так страшно.

***

Улица встречает меня резким прорывом морозного ветра. Жмурюсь с непривычки, прикрывая лицо ладонью. Солнца нет. Довольно пасмурно. Сбегаю по ступенькам и плавно вливаюсь в движение редких прохожих. Я не досидел одну пару и заработал две «н» за ее пропуск. Немного ушел в минус, почему-то не подумав о стипендии, которая из-за этого будет на несколько рублей меньше. Но это не так страшно. Гораздо важнее не слететь с третьего места в рейтинге группы, хотя сегодня я максимально к этому приблизился: ни готовых работ, ни запасных прогулов, ни деловой формы. Держу пари староста уже нетерпеливо потирает руки, дожидаясь момента, когда снова сможет меня отчитать. В любой другой день я бы сильно стрессовал по этому поводу, но сейчас причина для стресса резоннее. Сейчас я не хочу думать, что будет, не успей я нарисовать кучу работ за четыре дня и продемонстрировать их старой ведьме. Или на каком месте рейтинга я окажусь, когда посчитаются все мои пропуски. Сейчас все это не важно. Сейчас я просто хочу увидеть Диму и убедиться, что, выходя на сцену, он будет в порядке.

***

Полуголый бегаю по квартире, со злостью сжимая единственную белую рубашку. Кругом такой срач, что я чуть ли не падаю, напоровшись на очередную гору пустых бутылок, грязных вещей и фантиков. Блять, и когда родители успели развести в такой маленькой двушке такую масштабную помойку? С отвращением поднимаю вещи и швыряю их на диван, заглядываю в полки. Утюга нет. Видно он там же, где и микроволновка, телевизор и ещё несколько вещей, которые отец без угрызений совести проиграл за бутылку. Блеск, просто блеск! Ну не могу же я заявиться в элитный юридический университет в мятой рубашке! Возвращаюсь в свою комнату, лихорадочно думая, что делать. Времени у меня не так уж и много, другой белой рубашки нет, в майке идти не очень. От нахлынувшего отчаяния я всерьёз готов громить комнату, но вдруг над головой зажигается идейная лампочка. Настолько неожиданная, насколько человек, к которому я бегу за помощью. В глубине души я знаю, что мне не откажут, но все равно как-то неловко. Особенно после слов, которые я не подумав говорил им в течение первых трех месяцев. —Ну ничего себе, — Алиса растерянно усмехается, пробегая оценочным взглядом по оголенному торсу, — ну и в чем прикол, Белоснежка? Миронов и тебе проиграл? —Нет. —А что ты тогда тут делаешь полуголый? —У тебя утюга не найдётся? —Может и найдется, — она теплеет на глазах и широко улыбается, — слава богу! А то мне сейчас совсем не до траханья. —Да я и не собирался. —Кто знает, что у тебя в голове, — она скрывается в глубине квартиры, — то избегал нас и кривил лицо при встречах, то за утюгом приходишь. Кстати он у меня плюется грязью и мажет черным, боюсь хана твоей рубашке будет. Я не на шутку расстраиваюсь. —Черт…насколько все плохо? —Сам глянь, — Алиса отдает мне что-то черное, отдалённо напоминающее утюг, — сорри, он недавно немного горел. Но клянусь, мать сегодня утюжила свой костюм. Я тоскливо осматриваю это горе, понимая, что либо я никуда не иду, либо иду, но помятый. Алиса замечает мою кислую мину и утешающе хлопает по плечу. —Только не плачь. Найдем мы тебе утюг. А если не утюг, то рубашку. У Гриши точно должна быть. Облегчённо выдыхаю, благодаря Алису с максимальной искренностью. Она довольно улыбается. —Спешишь? —Честно? Да. —Ладно, тогда пошли попробуем почистить утюг.

***

Белый карандаш находится не сразу, но как только он оказывается в руках Алисы, она мастерски принимается за чистку. Мне стыдно признаться, что я ни разу не видел, как отдирают подгоревшую накипь. Поэтому я как можно тише устраиваюсь на кровати. Алиса снова с небрежной гулькой, из которой во все стороны торчат яркие рыжие волосы, в грязной домашней майке и таких же шортах. Она красивая. И мне почему-то кажется, что этого слова чертовски недостаточно, чтобы описать всю ее прелесть начиная от фигуры и заканчивая добрым сердцем. Я прокашливаюсь. —Ты все-таки забрала документы? —Разумеется, — она бросает на меня короткий взгляд, — я даже уже устроилась официантом. В Бар на окраине Бурелома. «Яма» называется, может видел. Хуево правда, что десять часов на ногах, но это гораздо лучше пар, от которых одни только рвотные рефлексы. —А мама что? —Какой ты смешной, — Алиса саркастически усмехается, оттирая накипь, — если она узнает, то скандал будет на весь подъезд. Слышимость здесь хорошая. —А что дальше? —В каком смысле? —Всю жизнь будешь официантом? —Если то, через то я прохожу можно назвать жизнью, то официант звучит не так уж и плохо, —  уголки ее губ опускаются, — в любом случае это до ближайшего срыва. А там черт знает, что. Может Влад бросит карты. Тогда можно о чем-то подумать. А сейчас все относительно. Давай сюда свою рубашку. —Я сам. —Сиди уже, Белоснежка. Я наблюдаю за ее действиями с чертовской тоской и внезапной слабостью в мышцах. Меня будто окунули лицом в суп, без возможности поднять голову и сделать вдох. Горло сковывает тягучий ком: я ничем не могу ей помочь. Ни ей, ни Грише, ни Владу с Ильей, никому. Что бы я ни сделал, они обречены на вечную боль кровоточащих душевных ран, которые прижигаются исключительно спиртом. И я тоже приближаюсь к этой стадии отчаяния, когда все равно на все, кроме бутылки. Меня передергивает. —Что я могу для тебя сделать? Алиса долго сморит на меня, потом грустно улыбается. —Не задавать глупых вопросов, ответы на которые ты и сам прекрасно знаешь. —Может что-то еще? —Да, — Алиса протягивает мне выглаженную рубашку, — выберись отсюда пока не поздно. Если, конечно, не хочешь кончить как мы, — она усмехается и садится рядом, — да, уезжай. Сделай это за всех нас и не включай добродетель, якобы хочешь спасти всех. Это выглядит убого. Особенно если знать, что с нами давно все ясно. —Я понял. —Молодец. —Я могу тебя обнять? Алиса смеряет меня странным взглядом, в котором вспыхивает злая шутка. —Не боишься, что запачкаю остатки твоей девственной роскоши? —Ну хватит. —Ладно, Белоснежка, — она усмехается и крепко обнимает мою шею. В носу тут же оказываются на удивление строгие духи, — спасибо. Редко кто спрашивает разрешение. Мне с трудом удаётся проглотить эти слова, ничего не ответив. —Еще раз спасибо за утюг, пойду хоть как человек. —Обращайся, —она с улыбкой отстраняется, — передавай привет огромному миру. Даже если он забыл о нас, незаслуженно гниющих здесь, в обоссанных подъездах. У меня больше нет сил на него злиться. Алиса затягивает мне галстук, когда из общего коридора раздаются нечеловеческие крики. Все бросив, она пулей летит туда. Я за ней, но не сразу: чтобы осознать происходящее непривыкшему мозгу необходимо несколько секунд. Я проклинаю эту чёртову медлительность. Особенно когда вижу окровавленное лицо Миронова прямо на лестничной клетке. Что-то внутри резко тормозит тело, но сильно ускоряет сердце. В немом ступоре замираю на лестнице. Два шага и вот она, моя квартира. Совсем ничего не стоит просто скрыться от конфликта за дверью, как я всегда это делал. Просто повернуть ключ в замке и дёрнуть ручку. Просто… —Блять, Влад, сильно? – Алиса помогает парню подняться. —Это все с носа, не переживай, — он улыбается, но при взгляде на разъяренного пьяного отчима, прекращает, — сука, я его сейчас убью. —Куда тебе с ним тягаться, придурок. —Блять, Алис, этот козел пробухал нашу нычку! —В этой квартире нет ничего твоего, паскуда! — мужчина на удивление быстро оказывается рядом с ними. — Сейчас я научу тебя разговаривать со старшими, раз этого не сделал твой отец! Он хватает и без того побитого Влада за грудки, но в эту же секунду получает по морде от Алисы. Я сражен силой ее удара, но, блять, этого совсем недостаточно, чтобы обезвредить такую массивную тушу. Отчим отпускает Миронова. Тот едва удерживается на ногах, ухватившись за лестничные перила. Кажется, у него сломана рука. Но это последнее, о чем он думает, набрасываясь на отчима с новой силой, лишь бы тот не тронул Алису. Это происходит на моих глазах. Влада со всей силы прикладывают об стену, отчего он без сознания валится прямо под мою дверь. Алиса продолжает агрессивно сопротивляться, нанося мужчине новые и новые удары. У нее даже получается оставить несколько синяков, но в конце концов ее резко прибивают к стене и душат. Это становится последней каплей. Кто-то внутри дает команду бить, во что бы то ни стало. Ни о чем не думая, я слетаю с последних ступенек и с размаху врезаю этому уроду коленом по почкам. Сложно до них достать через такой слой жира, но у меня получается. Мужик сгибается пополам от резкой боли. Я бью еще и еще, пока он не оказывается на полу, но даже так я не перестаю размахивать кулаками с дикой яростью. Бью изо всех сил, утратив бдительность, из-за чего меня с лёгкостью толкают ногой. Я падаю на спину, шипя от резкой боли и сжимая губы в тонкую линию. В глазах темнеет, но я отчётливо вижу, как этот жирдяй поднимается. Бешеное биение сердца разрывает грудь и закладывает уши. Кто-то что-то кричит где-то сбоку, но я почти не слышу. —Артем! Хорош! Только не валяйся блять! Поднимайся! Поднимайся иначе отгребешь по-настоящему! Я сжимаю кулаки. Взгляд проясняется. Вижу кучерявую шевелюру Гриши, его невозмутимое лицо, скрещенные на груди руки. Вижу Алису со светлой макушкой Влада на коленях. Вижу кровь. Много крови. На лицах, одежде, лестнице…Сознание отрезвляется всплеском адреналина. Я поднимаюсь, прожигая отчима Миронова ненавистным взглядом и на автомате занимая боевую стойку. —Бей как я учил! Он пьяный, у тебя есть все шансы! Только глазами не хлопай! —Эй, а ты не хочешь ему помочь? —  говорит Алиса, наблюдая за моими агрессивным попытками вырубить эту сальную машину. — Он ведь никогда не дрался. Гриша невозмутимо закуривает. —Опыт, Алис. Пусть набирается. —Он заступился за нас. —Тебя это удивляет? —Думала, убежит, поджав хвост как в прошлые разы. —Что ж, кажется, он постепенно выходит из роли высокомерного мажорика, которого волнует только кошелек и собственная персона, — Гриша тушит окурок, щелчком отправляет его в пролет и с хрустом разминает пальцы, — похвально конечно, но дерется он все ещё отстойно. Приведи Влада в чувство, а я займусь этим поросенком. —Гриша, — Алиса отводит угнетенный взгляд в сторону, — он пропил нашу с Владом заначку. —Не переживай. Все порешаем, но сперва я сломаю ему челюсть и пальцы.