Белоснежка

Алиса встречает нас в лифчике. Вид у нее помятый, рыжие волосы небрежно собраны в пучок, вся шея в багровых пятнах. Завидев малого, она меняется на глазах, быстро натягивая первую попавшуюся майку. —Твою мать! Сказали бы, что Илью приведете! —Да чего он там не видел, — усмехается Гриша, сбрасывая обувь и получая от Алисы по шее, — да ладно тебе! Ты ж не голая! Хотя голая гораздо… —Все, заткнись. Что с Белоснежкой? —Случайно перепутал его с местными хуилами. —Понятно. Я раздраженно цыкаю. —Я Артем. Так сложно запомнить? —Еще начни указывать нам, что делать. Белоснежка значит Белоснежка, — невозмутимо отрезает Алиса, — ты ведь все ещё брезгуешь водиться с нами. Удивительно, что согласился за Ильей приглядеть. За это, кстати, спасибо. —Мы ели пиццу! — восторженно кричит Илья, стягивая с себя зимние шмотки. — А я еще коктейль пил! Настоящий! —Да? С каким вкусом? — Алиса тепло улыбается, садится на корточки, помогая ему выпутаться. —С клубникой! —И как тебе? —Вкусно! —Я рада, если что, в холодильнике есть сок. —Только не перепутай с пивом, — острит Гриша, но поймав недобрый взгляд Алисы, в поражении вскидывает руки, — ладно-ладно, пойдем, Илюх, посмотрим, че там есть. Подхватив пакет с бутылками, Гриша скрывается на кухне. Илья убегает за ним. Алиса проводит их теплым взглядом, а серьёзным возвращается ко мне. —Кажется, ты подарил ему самый счастливый день в жизни. —Надеюсь у него таких будет много. —Вряд ли. Ладно, пошли, посмотрим твой нос.

***

Сижу на бортике треснутой ванны с запрокинутой головой и ватными затычками. —Гриша тебя еще пожалел, — Алиса аккуратно прикладывает лед, — ну либо ты крепкий орешек. Не отвечаю. Гриша мне все уже высказал и даже заставил задуматься. Может действительно взять у него пару уроков по выживанию. —Где Влад? —Пошёл узнавать обстановку дома. —Давно? —Буквально перед вашим приходом, — она садится рядом и закуривает. Дым не спеша стелется по воздуху, окутывая нас с головой, — не хочешь остаться? —Нет, пойду к себе. У меня нихуевая долговая яма по учёбе. —Зачеты? —Просмотр, —тяжело вздыхаю, свесив голову, — я должен предъявить двенадцать готовых работ через неделю. —И сколько тебе осталось? Нервно усмехаюсь. —Двенадцать. —Мазохист. Неужели в кайф? —Обожаю рисовать. —Тогда ясно, —Алиса задумчиво затягивается, — а я терпеть не могу английский. Поступила из-за мамы, потому что «есть способности», а толку если нет желания. Каждый день превращается в невыносимую пытку. —В самом деле? —Лучшая в группе, лучшая в параллели. Никто не верит, что меня каждый раз тянет блевать от одной только мысли, что надо взяться за этот ебучий английский. Переводить, переводить и переводить…у меня нет ни сил, ни времени, ни желания. Я смотрю на нее. Синяки под глазами, едва заметные веснушки и тяжёлый взгляд, устремленный в никуда сквозь серую призму едкого дыма, и губы, крепко сжимающие сигарету. Я понимаю, что единственный вариант помочь – честно выслушать. —А кем бы ты хотела быть? —Миллионершей, жить около моря и ни в чем себе не отказывать, —Алиса безнадёжно улыбается, — завтра пойду и отчислюсь. —Серьезно? —Да, надо было сделать это еще год назад и не изводить себя до нервных срывов, — она поднимается с натянутой улыбкой, — лучше пойду работать. На картах Влада мы долго не протянем: выигрыши у него так себе, зато проигрыши ну просто жуткие. Я мрачнею, вспоминая отца. —Он хотя бы не на квартиру играет. —Он играет на меня, — Алиса тушит окурок в раковине, — и честно, слава богу. Мы хотя бы не так рискуем. Я сижу в ступоре пару минут, прокручивая в голове все это дерьмо, параллельно отказываясь в него верить. Я чертовски ошибался. Влад с картами и неадекватным отчимом, который при любой возможности избивает мать, Алиса со слишком строгой матерью, вынужденная трахаться либо за деньги, либо за очередной проигрыш Миронова, Гриша, про которого нихуя не известно кроме мизерной стипендии…и Илья, которого эта троица всячески выгораживает от происходящего. А он ведь даже и не догадывается, что Влад ему не родной брат! Неужели они действительно обречены на такую паршивую жизнь, где вся боль, вся грусть, все отвращение яростно глушится в зелёных стеклах? Откладываю лед, зарываясь пальцами в волосы. Мне кажется я сейчас просто разрыдаюсь от тоски, безжалостно рвущей сердце. Алиса утешительно хлопает по плечу. —Не убивайся. От твоей кислой мины никому не легче. Она уходит, намеренно оставляя сигареты и зажигалку. Поднимаю голову. Равнодушно смотрю на них. Беру и жадно закуриваю, постепенно утопая в сером облаке. Никогда еще не хотел курить настолько сильно. В получасовом беспамятстве выкуриваю семь штук подряд. Потом меня рвет, но это кажется будничным пустяком, к которому просто нужно привыкнуть.

***

Миронов возвращается как раз тогда, когда я отлипаю от унитаза и восстанавливаюсь теплым чаем на кухне. —Короче еле уложили его спать. Теперь там безопасно. А где… —Влад! — малой с разбега прыгает на его шею. — Мне столько надо рассказать! —Расскажешь дома. Пойдем. — Миронов берет его за руку и с улыбкой оборачивается на нас. — Спасибо, ребят. —Мне тоже пора, — Алиса лениво натягивает кроссовки, — Влад, не забудь вещи малого. —Так говоришь, будто мы не в одном падике обитаем. Поднимусь заберу. —Нет уж, забирай все сейчас, — настаивает Гриша, звеня ложкой в кружке, — мои родители тебя не любят. Особенно отец. Сам знаешь, что будет с тобой и твоими вещами. —Твои родаки никого не любят. —Факт. Твои тоже не филантропы. —Кто блять? —Ой все, пиздуй уже. Гриша выходит попрощаться. Я за ним. Сам не замечаю как жму всем руки. Илье даю пять, а он мне по лицу неожиданным вопросом. —А почему ты такой белый? Я снова не успеваю собрать мысли в кучу, как находятся желающие ответить за меня. —Потому что он Белоснежка. —И потому что закинулся никотином, — начинает Гриша с умным видом, — Помнишь, Илюха, как Артем блевал несколько минут назад, а? —Ага. —Еще хочешь курить?  Илья отрицательно мотает головой. Гриша удовлетворённо усмехается. —Вот и хорошо. Доброй ночи. Пишите, звоните, все по-старому. Знаете.

***

Я остаюсь единственным гостем. Понимаю, что нужно возвращаться, но осознание количества работы, которое меня ждёт, заставляет оттягивать уход настолько, насколько это возможно. А Гриша, судя по всему, даже не против. —Так, а ты сам хоть ел что-то? —Думаешь, впервые за полгода заказав пиццу, я бы не притронулся к ней? —Ну слава богу. Я уж думал ты совсем конченный жертвенник, — он с важным видом открывает холодильник, — может, шоколада? —Не люблю сладкое. —Теперь понятно, чего ты такой нервный. —Научи меня драться. Это вырывается настолько резко и неожиданно, что я не сразу понимаю, что сказал. Но, осознав, не жалею. Пусть научит меня каким-нибудь эффективным техникам. —Я умею сильно бить, но, как оказалось, когда тебя валят на землю – это бесполезно. —Ну и какой вывод напрашивается? —Гриша садится на стол. —Отбиваться ногами? —Можно, но есть вариант получше. —Какой? —Поставить противника в свое положение и, воспользовавшись этим, либо удрать, либо добить его. Я задумчиво подпираю подбородок, но Гриша не дает связать мысли, резко дергая меня за руку. —Драка – это практика. Так что подъем. В зале места не так много, но нам, судя по решительному взгляду Гриши, хватит. Он падает на пол, держа кулаки у груди. —Вот сейчас я в твоем недавнем положении. Только не лежу соплей с раскинутыми руками, умоляя противника набить мне морду. —Иди ты. —Нападай. Или только на словах такой смелый? — он усмехается с намеренной издевкой. — Давай, Белоснежка. Бей. Со всей злостью замахиваюсь, нападаю, целясь прямо в его довольно лицо, но оно за секунду исчезает, и я не успеваю опомнится как сильные руки хватают меня за щиколотки и резким рывком валят на пол. —Черт, да как ты… Гриша нависает сверху, закрыв собой одинокую лампочку под потолком, отчего я совсем не вижу его лица, зато прекрасно предчувствую кулак, летящий в челюсть. Шумно втягиваю носом воздух. Ставлю блок и… получаю кулаком с другой стороны. Щека вспыхивает резкой болью. Матерюсь, на что Гриша лишь победно усмехается. —А я ведь даже бил не в полную силу. Блок был хороший, но твоя медлительность просто пиздец. Даже Алиса уворачивается быстрее. Вот это явно было лишним. Замахиваюсь. Бью. Гриша отражает удар, даже не моргнув. Это злит ещё больше, но на злой недовольной мине моя злость и заканчивается. Я опускаю руку. Гриша поднимается. —Если тебя повалили есть три варианта: либо агрессивно отбиваешься ногами, либо запутываешь ими противника тем самым заставляя его упасть. Ну а после просто бьешь сверху. —А ты что сделал? —Пока ты собирался с духом вцепился в твои ноги руками. Но эта штука для продвинутых, — он подаёт мне руку, — начнем учить тебя с базы. Все-таки наносить удар проще и лучше в стойке. Особенно в твоём случае. Поднимаюсь с его помощью. С вновь зажженной решимостью становлюсь в стойку. Этому Гриша научил меня еще осенью от скуки, когда мы случайно оказались на лестничной клетке с сигаретами. Держу дистанцию. Кулаки закрывают лицо, локти – корпус. Сутулюсь, уменьшая площадь возможного удара. Ноги развёрнуты и полусогнуты. Взгляд сосредоточен. Я готов. Резкий удар. Еще один. Гриша дерется в полсилы и будто бы в замедленной съемке, комментируя каждый мой блок. Это помогает заучивать удары и способы их отражения. Правда хватка у него пиздец болючая. —Бей, Артем! Выворачивайся! Хули терпишь? Или мне сжать сильнее?! — он удерживает мое запястье, блокируя удар. — Бьешь или нет, принцесса? Последнее слово он выделяет с особым удовольствием. Хочет меня разозлить и у него получается. Стиснув зубы резко шагаю вперед и с разворота врезаю локтем свободной руки прямо ему в нос. Горячая кровь капает на пол. Я взволнованно вздыхаю, но Гриша жестом запрещает излишнюю сентиментальность, сияя довольной, даже гордой, улыбкой. —Вот это было хорошо. Никакой жалости к противнику. Быстро и четко. Молодец. —Лед принести? —Да. Кстати, мы теперь квиты.

***

Только открыв дверь своей квартиры, до меня доносится весёлый голос мамы и громкий бас отца. Сердце уходит в пятки. Стою в темном коридоре как дурак, невольно вспоминая возвращение домой после школы: большой светлый коридор со множеством полок, заваленных мамиными туфлями. Просто гигантское зеркало и даже массивная колонна с аквариумом. Все это было полгода назад, но такое чувство, будто прошла не одна вечность. Сбрасываю куртку и пытаюсь незаметно пролизнуть в комнату. Не получается. —Артем! Ты время видел?! Где тебя носит?! Алкоголь делает из моей спокойной мамы незнакомую истеричку. Но и к ней я уже смог притереться. Пахнет от нее ну просто адски. —Извини. Задержался у друзей. —Я уже всякого надумала! —О, вот как, — равнодушно пожимаю плечами. Что-то объяснять просто бесполезно, — не переживай, ничего со мной не случится. Я пойду? —Пойдёшь? Пойдёшь?! — она жадно впивается пальцами в мои плечи, внимательно всматриваясь в глаза, которые я отвожу в сторону. — Такой бледный, с опухшим носом, синяками под глазами… у тебя что-то случилось? —Нет, мам… все в порядке, — аккуратно отстраняю ее, проклиная себя за то, что не успел скрыться в комнате, — мне нужно поспать. Я пойду. —Ты врешь! Ничего у тебя не в порядке! Она хватает мое лицо, и я вижу, как виновато блестят ее пьяные глаза, из которых вот-вот польются слезы, вижу синяки на руках и багровые засосы на шее, прикрытые длинными сальными прядями. Я чувствую, как дрожат ее холодные пальцы. —Мам, —пытаюсь ее отстранить, но она держит крепко, — мам, отпусти. —Ты перестал рассказывать, как дела в школе, что вы делали с друзьями после учёбы… Ты изменился! — по ее опухшим щекам катятся крупные слезы. – Прости… прости, что все так вышло. Если бы можно было… вернуться назад… —Ничего. Что случилось то случилось. Я уже не злюсь. —Артем, ты что, снова доводишь мать? — неуклюжая фигура отца медленно вываливается с кухни и рывком отрывает от меня человека, отдалённо напоминающего маму. — Марш в комнату! И больше никаких гулянок после школы! Чтобы в десять был дома! —Я уже на первом курсе Академии Искусств. Ну так, к слову, если вы до сих пор не знаете. Бросаю эти слова уже на пороге своей комнаты. Хлопаю дверью, за которой далёким эхом доносятся отцовские угрозы и рыдания матери. Замираю на пару секунд с закрытыми глазами. Три, два, один. Порядок. Проверяю нычку, надёжно спрятанную в вещах на самой нижней полке шкафа. Пересчитываю. Все рубли до единого на месте. Облегчённо выдыхаю. Эти деньги я собрал по частям в конце июня, когда несколько людей в черном и даже в ментовской форме выперли нас с чемоданами на улицу. Первую часть суммы я украл из тайника отца, когда в спешке пытался уместить в чемодан весь свой гардероб. Но, наверное, будет правильнее сказать не украл, а не дал проиграть ему еще больше. Вторую часть – наследство покойной бабушки – я тоже успел вынести, под воцарившийся хаос и истерику. Все остальное – моя стипендия, но ее я храню в кошельке. На питание и просто на всякий случай. Еще один глубокий вдох. Хожу по комнате туда-сюда, беззвучно матеря все вокруг. Конец этого странного ритуала успокоения – избиение подушки и ингаляция диминой майкой. Вот черт, я же хотел узнать, как его здоровье. Беру телефон. Экран ослепляет прекрасная Santa Catalina эпохи возрождения и белый циферблат, говорящий, что звонить поздно: час ночи. Улик в это время только приступает ко второй части домашнего задания. Костян на всю квартиру рубится в приставку, а Дима наверняка спит. Но я все равно набираю. Три гудка и от сонного «слушаю» на душе сразу перестают скребстись кошки. —Привет, я разбудил, да? —Нет. —Хорошо, — подхожу к окну, за которым во всю метет и воет ветер, — не буду мешать? —Что-то случилось? —По-твоему я звоню, только когда что-то случилось? —В последнее время да. —Сейчас все хорошо. —Спасибо, успокоил, — Дима делает глоток кофе, прежде чем продолжить, — ночью люди более откровенны чем днем. В курсе? —Да, поэтому я планирую наговорить глупостей. —Говори, — до меня долетают глухие щелчки мыши, — я пока выберу фон для этой ебаной презентации. —С какого перепугу тебе вдруг не плевать на дизайн? А как же «белый стандарт»? —Это научная работа. Завтра я представляю ее в актовом зале перед студентами, юристами и компанией отца. Ответственности море. —И он сам тоже будет? —Разумеется. Дело плохо. При виде отца у Димы две крайности – либо у него напрочь отключается мозг и он начинает творить лютую дичь, либо он настолько хорошо выкладывается, что потом сам не помнит, что делал и что говорил. Когда ты сын верховного судьи, да еще и работаешь под его начальством – потерять лицо перед всей компанией просто не позволительно. Костяну повезло больше – ему плевать, он не шагнул в зону закона и порядка, он младший, он в маму, на нем меньше ответственности, он любимчик. —Я не хотел ничего брать, но из-за отца мне буквально пропихнули уже готовую работу со словами «Выйдешь и расскажешь, ничего страшного». Конченные. —Объективно, отец ничего тебе за это не сделает. —Ну да, максимум придет в офис и начнет свою любимую лекцию «почему мой сын такой придурок читал с листочка». —Хочешь я ему ебало набью? —Попробуй. Если не сможешь довести его до недееспособности, то он лично тебя и посадит. —Да пожалуйста. Мы усмехаемся, хотя ситуация действительно пиздец. Даже не знаю, что с ней делать, хотя очень бы хотелось: Дима за один день потеряет годовой запас нервных клеток, пока я тупо отсижусь в Академии. —Иди отдохни. Не грузи себя этой ерундой хотя бы этой ночью. —Ты прав, — он пару раз щёлкает мышью, — в пизду. —Ага. —Ты вроде собирался завалить меня глупостями. —Да, — прислоняюсь лбом к холодному стеклу, — спасибо, что никогда не грузишь меня вопросами. Я сам толком не разобрался в собственных мыслях и поступках, что уже говорить про ответы на вопросы. —Я знаю. Поэтому и не спрашиваю. —Тебя устраивает? —Да, с условием, что когда-нибудь ты все объяснишь. Я тепло улыбаюсь. —Конечно. В трубке мирно жужжит кофеварка. Клянусь, мне даже не надо быть рядом, чтобы чувствовать насыщенный аромат кофе. —Я думал ты уже спать. —Я не усну. И лучше не уснуть от кофе, чем от нервов, — Дима открывает окно, чиркает спичкой, делает затяжку, — а ты? Все рисуешь? —Только начинаю, — не спеша разгребаю краски, кисти и ватманы, прижав телефон ухом к плечу, — за эту ночь нужно хотя бы одну живопись написать. —Это сколько по времени? —Часов пять. —Успеешь? —Думаю да. До занятий в Академии у меня еще… — оборачиваюсь на часы, — ну часов семь точно есть. Я кстати только сейчас вспомнил, что у меня в аудитории хранятся четыре работы по живописи, еще с осени. С таким раскладом мне остается всего лишь три, если не считать сегодняшнюю. —И все? —Если бы, — тяжело вздыхаю, приклеивая ватман к мольберту, — нужно восемь работ по живописи и четыре по рисунку. —А это разве не одно и тоже? —Конечно нет. Рисунок - это настоящий пиздец. Портрет и натюрморт с металлическим чайником тем более. За одну ночь точно не справиться. Дима задумчиво пропускает пару затяжек. —А что не так с чайником? —Металл сложнее передать, нужно больше терпения, старания и навыков, а у меня из этого набора только психи. —Психуй на здоровье, только не смей ничего рвать. —А я завтра специально останусь в Академии пока не вышвырнут. Хотя бы набросок рисунка сделаю. Рвать его в аудитории рука точно не поднимется. —Смотри только не усни там, — Дима делает глоток кофе и, судя по ветру, все еще курит, — с твоими планами сон кажется нереальной вещью. —Говорит тот, кто спит по пять часов. —Не умничай тут. —Я излагаю факты, — достаю из ящика блокнот и яркую фотографию речного пейзажа, закрепляю ее в самом углу мольберта и, вооружившись карандашом, делаю мини-набросок, — судя по подозрительной тишине даже Костян сладко дрыхнет. Такое возможно? —Сам в полном ахуе. Три часа назад вернулся со своего театрального кружка, вылакал весь суп, отлежался в горячей ванне и завалился спать. —Мечта, что сказать. —Я о чем. Чем ты там шуршишь? —Карандашом. Набросок делаю. —Не мешаю? —Нет, наоборот, — слегка отклоняюсь, с прищуром оценивая результат и недовольно подтирая лишнее, — повиси, раз не спишь. Сейчас мое желание что-то делать держится только на тебе. —Ладно, только ради тебя. —Ты лучший. —Что? —А? Говорю цветы по форме вышли грушей. Надо немного подправить. Дима усмехается. Я знаю, он прекрасно все расслышал. За час мы успеваем обсудить рекордное количество тем, посмеяться над школьными воспоминаниями и несколько минут просто послушать ровное дыхание друг друга. Меня переполняет счастье, но, кажется, пора заканчивать. —Ты уже вырубаешься. Иди спи. —Справишься без меня? —Конечно. —Славно. —Спокойной ночи, — аккуратно кладу кисть на газету, — крепких нервов. Дима сонно усмехается. —Да, не помешает. Спасибо, что позвонил. Люблю тебя. Он сбрасывает прежде, чем я успеваю среагировать. Специально, сволочь. Бросаю телефон на кровать, светясь глупой улыбкой. Но это лишь минута эйфории, которая истекает слишком быстро. Песок на невидимых часах-перевертышах уже полностью пересыпался. Без его голоса комната как-то неестественно блекнет, пустеет и становится такой чужой и холодной, что тело покрывается мурашками. Я больше не улыбаюсь, устало прожигая глазами дыру в кривом пейзаже, залитом белым светом лампы. Шумно выдыхаю. —Давай. Ты сможешь. Ты прошел через многое, чтобы вот так просто сдаться. Решительно беру кисть, затыкаю уши наушниками и, врубив школьный плейлист на всю громкость, погружаюсь в работу. Три, четыре, пять утра, и я с гордостью вытираю пот с носа, оставив на нем жирную зелёную полоску. Кругом краски, банки, вода, крышки, палитры, а самое главное – ватман с потрясающей речной долиной, окружённой массивными холмами и небольшим молодым лесом. Вдоволь налюбовавшись, щелкаю выключатель. Комната проваливается во мрак, который мои красные глаза воспринимают как команду «немедленный отбой», поэтому я без сил валюсь на кровать, параллельно вынимая наушники. Резкая тишина убаюкивает похлеще колыбельной. Щурясь точно крот, случайно вылезший на солнце, я с третьей попытки ставлю будильник на семь утра. За окном все еще воет вьюга, когда я проваливаюсь в крепкий сон, счастливый и довольный, что не опустил руки.