Белоснежка

С большим трудом разлепляю глаза, щурясь от резких вспышек фонарей, проносящихся за стеклом на большой скорости. Один… два… три… все остальные – размытые жёлтые пятна. В голове все такое же мутное. Пару секунд тупо буравлю взглядом воображаемую точку, вообще ни черта не соображая и страдая от резких выстрелов боли в голове, пока до меня не доходит.  Не доходит так, что я резко подскакиваю и пытаюсь бежать из тачки, но меня силой заставляют лечь обратно. На чьи-то колени. Блять! Судорожно бью чужие руки, но сил не так много, чтобы взаправду сопротивляться. —Уебок! Отпусти меня! Пусти блять! —Успокойся. Я не горю желанием получить в нос ещё раз. Я ошарашенно хлопаю глазами, узнав этот спокойный голос. —Улик? —  облегчённо выдыхаю. — Боже, какое счастье… —Не то слово! — в сердцах восклицает парень спереди, развернувшись к нам. — Я так обосрался, когда узнал! Ты как так вообще умудрился?! Вот я бы на такую стремную тусу вообще не… —Костя, закрой рот. —Да ладно тебе, Дим, все ж с ним обошлось! После слов Костяна я напрягаюсь и нервно закатываю рукава куртки, а вместе с ней и рукава толстовки. Поднимаю руки над уровнем глаз, пытаясь разглядеть в темноте следы уколов Точнее, очень надеюсь их не разглядеть и убедиться, что все и правда обошлось…Улик успокаивающе хлопает по плечу. —Все хорошо. Я проверил. —Точно? —Ты будешь с ним спорить? — Костян изумленно хлопает ресницами. — Он уже как четвертый месяц студент меда. Или ты забыл? — Он сейчас в стельку пьяный, Кость, —  говорит Улик, поправляя кровавую затычку у себя в носу, — ему бы проспаться и проблеваться. Тогда, думаю, все вспомнит. Я недовольно хмурюсь, но ничего не отвечаю. Заебался. Организму больше не нужно сражаться за жизнь, поэтому я спокойно засыпаю, замыленным взглядом изучая едва различимые лица друзей. Они совсем не изменились за месяцы наших «невстреч». Улик все такой же серьёзный и заебанный, в линзах, если без своих фирменных овальных очков, а Костян как всегда – в самом бодром расположении духа, в самых модных шмотках и в самом привычном образе «без шарфа и шапки». Я и не замечаю, как вырубаюсь, кутаясь в куртку и тёплый черно-белый шарф. Странно конечно снова вдыхать этот до жути родной кипарисовый запах…

***

Прихожу в себя уже в квартире, а точнее в небольшой спальне с белыми лампочками под потолком и на чертовски мягкой кровати. Как-то все подозрительно хорошо… Да, я все ещё скептически отношусь к этой сказке с счастливым спасением, поэтому на всякий случай закрываю глаза и открываю их ещё раз. Картина не меняется: все те же белые лампочки, стопки книг, несколько полароидных фоток вдоль стены, бесчисленное множество списков, бардак на столе и мягкий матрас… Да, я определённо в безопасности. Шумно выдыхаю и, найдя в себе какие-то жалкие остатки сил, приподнимаюсь на локтях. Голова ужасно тяжёлая, да ещё и ноет, вынуждая лечь обратно, но я упрямый. Делаю ещё одно усилие и встаю на ноги. Встать то встал, но стоять совсем не могу, поэтому валюсь обратно поперёк матраса. Недовольно хмурю брови от дикой боли и начинаю медленно массировать виски, будто это в один миг уберёт последствия очередной безрассудной пьянки, с которыми я много раз обещал себе покончить. По телу вдруг прокатывается волна мурашек. То ли от воспоминаний, то ли от открытой форточки, то ли от отсутствия толстовки. Кстати да, а где… впрочем, ладно. Пофиг. Не знаю, как долго лежу, тупо устремив взгляд в потолок. Белые фонарики постепенно переходят в другой режим, теряя яркий свет, но через несколько секунд снова плавно зажигаясь. Я завороженно наблюдаю, как комната на секунду погружается в темноту, а потом снова светится волшебными бликами. Дима купил эту игрульку еще в прошлом году под моим давлением. Впрочем, неудивительно. Сам бы он ни за что не додумался украсить комнату к лучшему празднику года. —Уже очнулся? Я утыкаюсь взглядом в высокий силуэт и улыбаюсь дурацкой улыбкой. Дурацкой, но сука такой счастливой, будто передо мной не серьёзный покерфейс Димы, а самый улыбчивый смайл на свете. Хотя нет. На Диме он бы выглядел жутко. Поднимаю руку вверх. Дима как обычно равнодушен, но все-таки подходит ближе и переплетает наши пальцы. Я довольно улыбаюсь. —Принеси воды. И таблетку. Иначе я умру от разрыва черепа. —Только что придумал? —Ну Дима. Реально хреново… —Нечего шляться где попало, — он берет мою руку крепче, поглаживая ее большим пальцем, — тогда и хреново не будет. —Я больше не буду. —Ну конечно. Внезапно он прижимает мою прямую руку к кровати и склоняется над лицом. Я неотрывно смотрю в его тёмные глаза, где помимо серьёзности плещется что-то ещё, от чего сердце заходится в бешеном ритме. Если признаться, в его глаза я могу смотреть только под градусом. И он это знает. Так что с лёгкостью определяет, сколько во мне процентов. —Ты решил за одну ночь выжрать дозу алкоголика со стажем? —Это не входило в планы. —Не входило, — передразнивает он, не сводя с меня серьёзного взгляда, — придурок. —Ты так испугался? —Нет. Все же остаются спокойными, когда посреди ночи получают звонок от близкого человека, умоляющего вытащить его из наркопритона. Я виновато улыбаюсь и зарываюсь носом в его плечо, полной грудью вдохнув душистый кипарис. На душе сразу устанавливается мирный штиль, и я тепло улыбаюсь. Думаю, это можно засчитать за спасибо. Мы редко обнимаемся так крепко. —Он проснулся?! Дима в считанные секунды отстраняется, прежде чем в комнату врывается Костян. Светлая копна волос неряшливо торчит во все стороны, а тёмные глаза горят чем-то странным, но для нас всех давно привычным. Да уж, полная противоположность своего старшего брата. Не успеваю опомниться, как Костян с разбега падает на меня, светясь прекрасной белозубой улыбкой. —Ты как, бедолага?! Бля, все такой же бледный! —Говорит, что разрыв черепа, — парирует Дима, оттаскивая от меня младшего, — он бледный, потому что ты его придавил! А ну живо слез! —Разрыв черепа? Что за чушь? – Улик появляется в дверях сразу за Костяном. — Обычное сильное похмелье. Голова сильно болит? Киваю и сразу получаю лекарство. После таблетки жизнь действительно становится лучше! Я уже могу сидеть в теплом пледе и хлебать зеленый чай, слушая историю своего чудесного спасения. Спасение и правда вышло чудесным. Но только для меня, потому что я ни черта не помню. —Всё так быстро случилось, — говорит Костян, устроившись на ручке кресла как птица на жердочке, — я и опомниться не успел, как мы с Димой уже гнали по кольцевой под сотку! Честно, пиздец как стремно было. —Очень, — Улик разваливается в кресле, вертя в руках зажигалку, — после звонка Димы я сразу же бросил анатомию. Мама не спала. Предложила взять её боксёрские перчатки. Костян удивлённо хлопает ресницами. —Так а че ж не взял-то? —Я и без них кому надо врежу. Лишь бы брат твой прикрыл. —Всё в порядке, их разбитые лица ничто по сравнению с их занятиями в той квартире. Закон на нашей стороне, главное только, чтобы мне штраф за превышку не пришёл, — говорит Дима, забирая у меня пустую кружку, — хотя я знаю, кто заплатит. Да, Артём? —Я не работаю! —Твой отец владелец столичного казино. —А твой председатель Верховного суда. Обнулишь штраф и все. —Было бы это так просто. —Не обращай внимания, Тем, — встревает Костян, — Дима ещё на нервах. Скоро успокоится. —Я спокоен. —Нам хоть не ври. Улик тихо усмехается, и я вдруг замечаю, как красиво подсвечиваются белым его темные пряди. Не такие, конечно, вьющиеся как у Димы, но зато с относительно аккуратным пробором. Хотя толку, Костян по школьной привычке превращает укладку в одно сплошное месиво. Улик поворачивается к нему. —Ты нормальный? —Раз уж ты здесь, пошли рубиться в приставку! —Кто-то ныл, что завтра контрольная по химии, — напоминает Дима, хлопая по карманам, — пусть лучше Улик объяснит тебе разницу между органическими и неорганическими кислотами. В одиннадцатом классе пора бы знать. —А мне ваша химия до пизды! — с вызовом бросает Костян, взмахивая рукой и гордо вскидывая голову. — Я буду актёром! —Давай, у тебя отлично получается изображать из себя занятого человека. —Лучше изображать, чем всерьез трястись над уроками как ты! —Закрой рот. —Его возьмут в театральный, Дим, для этого золотая медаль не обязательна, — уверяет Улик, и я ручаюсь, были бы очки – он бы поправил их средним пальцем, — пусть лучше спит. Сон – важная штука. Хитро прищурившись, Костян наклоняется к его уху и шепчет так, что слышу даже я. —Кстати в приставке есть локация заброшенной больницы и скин медика. Там вроде можно даже операцию сделать. Улик Кедрин, студент столичного медицинского университета, один из лучших в группе, тут же подскакивает с кресла. —Что ж ты сразу не сказал? Идём. Костян победно спрыгивает с кресла и, бросив мне пару ободряющих, убегает в комнату включать приставку. Улик на секунду задерживается. —Дим, если Теме снова станет плохо, дашь Полифепан и минералку. Тем, а тебе совет – спи. Ведь как я уже говорил… —Сон – важная штука, — с улыбкой заканчиваю я, и он, довольно кивнув, уходит. Дима тоже. Не успеваю даже удивиться, как он возвращается, но уже в куртке. В грязной рабочей куртке. Она точно живёт вторую жизнь, насквозь пропитавшись машинным маслом, бензином, спиртом и другими прелестями гаража, где в свободное время Дима копается во внутренностях своего ситроена. Это кстати одна из многочисленных причин, почему этот серебристый монстр так нам дорог: Дима потратил на него слишком много сил, денег, времени и нервов. Наверное, даже больше, чем на меня. Шумно выдыхаю и, повертев головой, нахожу Диму на балконе. Без майки, босиком, решительно шлепаю по паркету и захожу следом. Зимний холод тут же пронизывает тело, за секунду покрывая его колючими мурашками. Но не это заставляет меня остановиться. Я удивлённо вскидываю брови. —Эй, ты что, куришь? Когда успел? Дима оборачивается, держа в пальцах тлеющую сигарету. —Выйди. Ещё лечить тебя не хватало. —Если кого и лечить, то тебя. Вечно болеешь. Он пропускает это также равнодушно как и короткую затяжку. —Дим. —Оденься. Тогда поговорим. Выхожу, хватаю с кровати плед, кутаюсь и возвращаюсь обратно с тем же вопросом. —Ты в курсе, что от тебя вонять будет? —Нормально пахнет, если привыкнуть. Он пропускает несколько коротких затяжек и стряхивает пепел. Я замечаю, что жестянка почти до краёв заполнена окурками и в груди что-то больно сжимается. Может, последствия моей неудачной пьянки? Вряд ли. Выдыхаю облако горячего пара и облокачиваюсь на подоконник. Долго смотрю на крыши новостроек, и в груди вдруг возникает такое болезненное, тоскливое ощущение, что я невольно перехожу на шепот. —Дай мне. —Что? —Дай сигарету. —Рано тебе. —Эй! — пихаю его локтем. — Мы одного года! —Да, только на момент твоего рождения я уже умел ходить. —Это не важно. —Ну да, конечно, — он тушит окурок и бросает его в банку, — у тебя всегда так. Я усмехаюсь с тоскливой улыбкой и чешу босой ногой вторую. Дима прав. Мне действительно наплевать на многие вещи, но чем дальше, тем больше я понимаю – мне просто хочется, чтобы действительно было так. Чтобы мне было действительно наплевать на то, что происходит в моей жизни и о чем я до сих пор не набрался смелости рассказать ребятам. Хочется не париться из-за каждой оценки, рисунка, линии, штриха, не убивать себя бессонными ночами, готовясь к просмотрам. Хочется не заливать организм литрами энергетика, глупо надеясь, что это равносильно долгому сну, не трястись перед грядущей комиссией, не делать вид, что в моей жизни все как и полгода назад - прекрасно… мне действительно хочется наплевать, но не получается. —Я пошёл на тусовку только чтобы расслабиться, — опускаю голову с тяжелым выдохом, — я чертовски устал. Просмотр, зачёты, сессия… и все не так. Я вкладываюсь в работу всем чем только можно, посвящаю рисунку все свое время, но все равно…ну…Может стоило послушать маму и пойти в IT? —И что тогда? Плакался бы мне, что ненавидишь математику? —Лучше решать дурацкую математику, чем чувствовать, как постепенно выгораешь к любимому делу. Дима запускает пальцы в мои волосы. —Это нормально. Звучит пиздец странно, но это так. —Мне то что с этого? Мой первый просмотр через неделю, а я блять с психами порвал все работы! — зарываюсь носом в свою руку. — Вот как теперь это расхлебывать… —Не знаю. У нас в юридическом по-другому – берёшь кодексы и учишь. Но на мне сейчас ещё научная работа. —И как? Получается? —Да, но бывают моменты, когда от объёма информации блевать тянет. —И что ты тогда делаешь? – поворачиваю голову в его сторону и недовольно хмурюсь. — Хотя я знаю. Куришь. Дима равнодушно пожимает плечами. —Да. Курю. Раньше в гараж бегал, ты в курсе. Сейчас уже не успеваю. Выкручиваюсь сигаретами. —Дай мне. —Подсядешь. —Сигареты лучше алкоголя, так? —Одинаково плохо. Мы молчим минуту. Дима неотрывно смотрит вдаль, перебирая мои волосы. А я смотрю на него. В полумраке зимней ночи он ощущается по-другому и мне до дрожи нравится это щекочащее чувство. Будто прямо сейчас, в этот трепетный момент, между нами зарождается что-то новое, что-то близкое. Дима поджигает фитиль сигареты, пару раз затягивается и протягивает мне. Поднимаю голову. Беру, хоть и вижу, насколько нехотя мне ее отдают. На самом деле сигарета не впервые оказывается в моих пальцах. По пьяни неумело зажимаю её губами и неудачно затягиваюсь, тут же заходясь в приступе сухого кашля. Сердце колотится как сумасшедшее, но я пробую ещё. Ещё и ещё, пока не привыкаю. К запаху и к лёгкой тряске. Выкуриваю чуть больше половины и, протянувшись через Диму, опускаю окурок в жестянку. Больше туда точно не влезет. Ну и славно. Может, в следующий раз Дима выкурит на одну меньше. —Ерунда твои сигареты. —Слава богу не понравилось, — он поворачивается и тыльной стороной ладони трогает мой нос, сразу хмурится: — иди обратно. —Не хочу. —Иди. Или хочешь рисовать зелёными соплями? Я черпаю снег с карниза и, быстро слепив снежок, отправляю его прямиком в Диму. С победной улыбкой наблюдаю как пушистые хлопья лениво стекают по серьёзному лицу, пока моё светится от излишнего самодовольства. Дима вытирает щеки рукавом и, стрельнув в меня убийственным взглядом, поворачивается к карнизу. Я делаю два шага назад уже без ухмылки. —Прости, прости, прости! Дима невозмутимо черпает горсть снега и, невзирая на мои мольбы, запускает снежок прямо в лицо. Я быстро смахиваю его и смеюсь. То ли нервно, то ли весело, но ничто не мешает мне зачерпнуть ещё горсть и обсыпать этого мерзавца снова. Балкон превращается в настоящее боевое поле. Я не могу перестать смеяться, закидывая Диму уже почти растаявшим снегом с пола. Мне не кажется, нет! Он действительно улыбается! Правда с этой самой улыбкой хватает меня за шею и размазывает снег по моему лицу, которое я так и не сумел спрятать. —Получил, засранец? С дикой отдышкой держусь за его плечо, сияющими глазами смотря прямо на него. Да, я все ещё пьян, но из-за таких «сражений», кажется, пьянею ещё больше. —Только выйди со мной на улицу. Я из тебя тут же подснежник сделаю. —Посмотрите на него, ещё сыплет тут угрозами, — Дима, поправляет плед на моих плечах, — сил то хватит? Я усмехаюсь, забираясь ледяными пальцами под его куртку. —А я не силой брать буду, а умом. —Блять, Артём! Руки убрал быстро! — Дима судорожно пытается вытащить мои холодные пальцы. — Нахуя я тебе вообще про щекотку рассказал! —Да успокойся ты, я не буду, — опускаю ладони на спину, обжигаясь приятным теплом тела, — ну нихера ты тёплый! —Придурок. —В тебя. Он держит крепко. Я позволяю себе расслабиться и зарыться холодным носом в его плечо. Глаза слегка режет острый запах спирта, но мне нравится. Нравится, потому что Дима. Нравится, потому что впервые за долгое время я могу прижаться к нему также сильно, как раньше. Грудь переполняет такое счастье, что, смешавшись с алкоголем и выкуренной сигаретой, оно преобразуется в нечто большее. В то, что я никогда не чувствовал раньше… или чувствовал, но в силу подростковой глупости не понимал. Или просто не хотел понимать. Уже не важно. Важно то, что сейчас Дима рядом и я могу попытаться забыть о всех своих проблемах хотя бы на одну ночь. Точнее на её остаток.

***

Мы лежим на мягкой кровати. Дима читает уголовный кодекс, держа его над головой, а я старательно разрисовываю его руку, болтая ногами. Узоры получаются самые разные и мне умело удаётся создать из них что-то мега классное. Высунув язык от чрезмерного старания, плавно провожу черную линию от плеча вниз, потом ещё одну, и ещё, быстрыми штрихами заполняю белые пятна, и вдруг ловлю себя на мысли, что до жути обожаю рисовать. Надеюсь эта дичайшая мотивация сможет продержаться до конца семестра и тогда я точно все сдам на отлично. —Дим, а может мы будем видеться каждый день как раньше, в школе, а? —Ещё чего, — он не отрывается от книжки, — меня уволят с работы, а следом отчислят. Я легкомысленно улыбаюсь, увлечённо штрихуя. —Ну и что? Будем жить на мою стипендию. —Долго проживём? —А разница? Главное – вместе. Дима не отвечает, тянется к моим волосам, но я прижимаю его руку обратно к кровати. —Не дергай. Дай закончить. Он цыкает, но послушно отдаётся моим бешеным идеям. Наклоняю голову, завершая замысловатую карикатуру на плече и невольно прислушиваюсь. Эмоциональных криков с комнаты Костяна больше не слышно, значит вся квартира уже спит. А мы нет. Довожу линии рисунка до ключицы. Сажусь по-турецки. Старательно крашу, удобно расположившись локтями на груди, и каждую минуту сдуваю надоедливую чёлку. Волосы у меня стали странные: отвыкая от профессиональной укладки они совсем перестали слушаться и начали периодически неряшливо торчать в разные стороны. Но, кажется, я уже свыкся. Сдуваю челку ещё раз и именно сейчас гелевая ручка подводит: начинает писать бледно, а после моих тщетных попыток расписать её на своём запястье, и вовсе перестаёт красить. Я верчу её с недовольным лицом. —Да блять… —Посмотри другую. На столе. Лениво переваливаюсь через Диму и подхожу к столу. Срач ещё тот, но у меня похуже. Аккуратно разгребаю красиво исписанные бумажки, книги, тетради, и постоянно натыкаюсь взглядом на небольшие фотографии вдоль стенки. В конце концов бросаю поиски ручки и, оперевшись на столешницу, внимательно всматриваюсь в счастливые лица людей по ту сторону фотографий. Здесь и Костян, и Улик, и Макс с Лехой -  товарищи Димы из универа, и столько моментов, которые я, к сожалению, не увидел вживую потому что учился в частной школе, а уже потом перешел в столичную, в десятый. Там со всеми и познакомился. Где-то в середине настенной «галереи» нахожу и свое фото. Точнее наше. Рассматриваю его с тёплой улыбкой и такими же тёплыми летними воспоминаниями. А какие ещё воспоминания могут быть о лете? Только тёплые и солнечные. Но не в моем случае. —Не думал, что ты рискнешь её повесить. —О чем ты? —О той фотке с парка, когда фотограф словил нас у колеса обозрения, — я усмехаюсь, тыча пальцем в фотографию, — вот смотри, ты ещё зелёным вышел! Ну конечно, после того как мы застряли на самом верху… —Закройся, — Дима захлопывает кодекс и швыряет его на тумбу, — я говорил, что боюсь высоты, а ты со своим «че слабо?» —Ну я ж не знал, что настолько все хуево! —Иди нахуй. Я больше никуда с тобой не пойду. —Ну и пожалуйста. Больно ты мне нужен. Подушка прилетает прямо мне в лицо. Я хватают ее, с диким желанием швырнуть обратно, но вдруг замираю. Глаза намертво прилипают к Диме, который разваливается на кровати, закинув руку за голову. Вторая, вся изрисованная чёрной мозаикой, спокойно лежит на матрасе. Грудь медленно вздымается от ровного дыхания, а тёмные глаза неотрывно смотрят на меня, видно не понимая этого внезапного ступора. А мне кажется, что понимать незачем. Надо чувствовать, чем я сейчас и занимаюсь. Я чувствую Диму везде: в комнате, в воздухе, в голове, в груди, на губах, на шее, на торсе, и все ниже, ниже… чувствую, хотя он лежит в нескольких шагах от меня. Чувствую, его недоумевающий взгляд, едва заметное движение бровей, его движения… Чувствую, как быстро вдруг начинает колотиться мое сердце. Выключаю свет и, оставив освещение комнаты белой гирлянде, запрыгиваю на кровать, а потом на Диму. Его лицо резко искажается. —Блять, Артём! Ты совсе… Упираюсь в его плечи и резко впиваюсь в губы, обрывая дальнейшую тираду в свой адрес. Это действует, хоть и не сразу. Дима что-то недовольно бурчит, но в конце концов расслабляется, пробегает кончиками пальцев по моим рукам, потом по спине и… сбрасывает меня. Я возмущённо приподнимаюсь на локте. —Ты охуел? —Тихо ты, — шикает он, резко прижимая меня к кровати и наклоняясь предельно близко,  — не бухти. Сердце заходится в таком бешеном, взволнованном ритме, что я аж икаю, отчего начинаю тихо смеяться. Дима отворачивает моё лицо, но я поворачиваю его обратно. Он снова отворачивает. Я продолжаю смеяться, случайно заражая смехом и его. Дима усмехается. —Дурак. Замечаю в его тёмных глазах неспешно танцующие белые блики и притягиваю лицо ближе, чтобы лучше рассмотреть. На трезвую голову ни за что бы так долго их не разглядывал…мне всегда неловко. Дима целует, прерывая все мои мысли. И все прерывается, и останавливается в мире, когда его руки, нос, губы касаются тела… меня бросает в жар, в дрожь, в удовольствие и в этом бурном потоке чувств крыша сносится конкретно. Я сливаюсь воедино со смятой простыней, с глухим поскрипыванием кровати, приглушенным светом комнаты и с тяжёлым дыханием прямо над ухом… Чертовски жарко и душно. Я уже и забыл, что трахаться у Димы дома с его то тонкими стенами -это уметь беззвучно хватать ртом раскаленный воздух в коротких перерывах и ни в коем случае не пытаться глушить стоны подушкой – можно тупо задохнуться. Но именно это я и делаю, когда случайно вскрикиваю – резко вжимаюсь лицом в постельное, закусываю нижнюю губу и мёртвой хваткой сжимаю простынь. Дышать все труднее и труднее, сердце колотится где-то в ушах, а попытки глотнуть воздух превращаются в тихий кашель. —Дурак, — шепчет Дима, тут же отстраняясь, — не делай так, ты же в курсе, что тебе хуево. —Плевать…продолжай. —Нет. Продышись. Послушно поворачиваю голову на бок. Дышу тихо и часто, облизывая сухие губы. Лицо горит, тело тоже, но это никак не мешает мне повернуться. Комната плывёт перед глазами в приятном полумраке и, кажется, становится все меньше и меньше. Руками пытаюсь найти Диму, но он находится сам, прильнув горячей щекой к моей шее. Запускаю пальцы в его взбитые мокрые волосы, обнимаю, лениво целую… он что-то говорит, но я не разбираю слов, только голос и дыхание, приятно обжигающее кожу. И вот я снова теряюсь в темноте, мятых простынях, резких движениях, приятной боли и в долгом, долгом сладостном удовольствии… … Мягкое одеяло падает на плечи, а тёплые руки, плавно проскользив по влажному телу, обнимают его. Я расслабляюсь, особенно когда закидываю на Диму ногу и прячу раскаленное лицо в его тёплой шее. —Мы друг другу ничего не оставили?... —Оставили, — шепчет он куда-то в макушку, все ещё с неровным дыханием, — там точно никто не увидит, не переживай. Откуда не возьмись возникает дикая потребность что-то сказать, но вместо слов я лениво и долго целую его в шею, бесшумно вдыхая родной запах. Дима ничего не говорит. Он медленно перебирает мои мокрые пряди с дико бьющимся сердцем. И, признаться честно, это лучший ответ на все мои мысли.