Цель

Ло Бинхэ прокручивает события в голове снова и снова. Бытие мастером снов, безусловно, помогает ему в этом. Он ворошит воспоминания, старую, иссохшую шелуху, и возрождает последние дни в своей голове. Ло Бинхэ устраивается поудобнее на воображаемом ложе, как если бы был в театре; впрочем, как если бы он был в театре, некачественная постановка быстро ему надоедает, и он встает. Не чтобы уйти. Уходить нельзя. Ему нужны ответы. Он щелкает пальцами, и оба Шэнь Цинцю застывают: один — нахмурившись, другой — с легкой улыбкой, гуляющей на губах. Именно что гуляющей, на свободном выпасе; знать бы еще, у кого этот волк овцу украл и как приручил, как выучился искренне улыбаться, говорить так мягко, звать: «Бинхэ». Его теплый голос окатывает Ло Бинхэ водой, такой же теплой, не бодрящей, а погружающей в болото глубже, и великий император все меньше интересуется владениями и все больше — собой; все больше спит, все никак не может оторваться от снов, где прокручивает их встречу снова и снова. Это обсессия, одержимость. Ло Бинхэ впервые хочет чего-то настолько сильно и впервые за долгое время мир, сама судьба, всегда благоволившая ему, стоило показать клыки, не поддается. Его жалкая копия… другая. Она отличается почти настолько же, насколько один учитель отличается от другого. Впрочем, что-то все то же: этот безумный алый блеск в глазах, собственничество, обладание, угроза. Вот только там, где Ло Бинхэ добровольно падают в руки бесполезные красавицы, этой копии отдался учитель. Фальшивка, как ни странно, немного выше. Ло Бинхэ понимает, что мог бы вырасти таким же, если бы нормально питался в детстве и юношестве. Безусловно, совершенствование сгладило углы, вышколило до идеальности тело, но, чтобы добиться нужного роста, придется болезненно ломать себя, вытягивать, сращивать по новой кости. Боль не так страшна, но Ло Бинхэ попросту раньше не приходилось думать, что ему нужно быть выше. Однако он обязан превосходить ту жалкую версию себя во всем, даже в мелочах — а это не мелочь. Это долго и неприятно. Ло Бинхэ становится уязвимым, не давая себя восстанавливаться целиком и сразу, и это ему не нравится, но это крохотная потеря ради большего блага; он привык терять. Еще у другой его версии есть шрам. То, по чему учитель вмиг определил самозванца. Он легко согласился быть слепым ко всем его странностям, поставив в приоритет благополучие, хотя Ло Бинхэ просто уверен, что его раны зажили бы и сами по себе — и тогда ему бы не пришлось вспоминать ласковые прикосновения чужих рук, таких тонких и хрупких, таких нежных и обжигающих; они слабы, но они одни смогли оставить шрамы, которых не было видно и которые не выходило свести. Учитель был готов закрыть глаза на что угодно, но опознал в нем чужака, стоило коснуться груди. Поэтому Ло Бинхэ впервые за долгое время посещает огромные и холодные сокровищницы Хуаньхуа, чтобы найти осколки Сюя и оставить ими алую метку над сердцем. Он дает кровяным паразитам зашить ее, но не более. Это знак принадлежности учителю, даже если он не знает, откуда он. Он ценен — именно поэтому другая его версия не сводит его; именно поэтому он его повторяет, глупо, как повторяет все остальное. Для него он тоже ценен; эта метка — шанс, возможность, план. Его обновленное тело, переломанное вдоль и поперек и срощенное заново, правильно, по-прежнему ощущается немного непривычно и плохо поддается. В тот же день, как заметил это, Ло Бинхэ узнает, что ни в одном отстроенном им дворце нет плаца. Он не тренировался слишком давно, чтобы забыть о его необходимости. У него по большому счету никогда не было нормальных тренировок. Выживание, завоевание, возврат. Постоянные реальные бойни закалили его лучше любых тепличных условий. Но, если бы тренировка означала, что учитель мягко поправил его стойку, встал за спину без намерения напасть, горячо дыша на ухо, он бы тренировался вечно, забыв о пище и сне. Его совершенствование бы позволило. Но учителя здесь нет, а тело все еще неуклюже, и ему нужно победить его, сразить, как он сражает врага за врагом, препятствие за препятствием. Мобэй выходит на спарринг с ним на ближайшей поляне; он никогда не соглашается и не противится, не имея права. Он всегда молчит, и Ло Бинхэ не уверен, что помнит, как звучит его голос. Мобэй очень хорошо знает свое место и то, что его лицо ничего не выражает. Его не выдает даже взгляд. Иногда Ло Бинхэ задумывается, что тот не умеет чувствовать вовсе, что все внутри у него замерзло на этом его чертовом севере. У всех известных ему демонов горячая кровь, Мобэй — исключение. Это не мешает ему сражаться на пределе своих возможностей. Они разносят все, что попадает под руку, не задумываясь. Сколько на памяти Ло Бинхэ было этих тысячелетних деревьев, божественных цветов и ягод «одна на миллион»? Они не дали ему хорошего учителя, они не успокоили щиплющий жар в груди — значит, не имеют такой уж большой ценности. Синьмо радостно поет, завивая в танце его жажду крови, поднимая багровыми всплесками в воздух; в этом даже есть что-то извращенно прекрасное, если запечатлеть узоры на холсте. После, ощущая себя приятно уставшим, но недостаточно, Ло Бинхэ впервые за годы кладет меч в ножны и бежит, как если бы снова был непокорным бунтарем на Цинцзине, наматывающим круги вокруг пика. Он теряет счет времени, пока ноги не подводят. Ло Бинхэ, рухнув в траву, смотрит на бескрайнее небо, искаженное вдали миазмами не то Бездны, не то очередной аномалии Демонического Мира. Весь свет сошел с ума после объединения царств, и он уже и не пытается понять, что и как в нем устроено. Ло Бинхэ не маленький мальчишка, чтобы с горящими глазами слушать о ботанике и зоологии. Его мышцы гудят от напряжения, и в нем совсем нет сил, чтобы и пальцем пошевелить. Если бы кто-то решил избавиться от него, это был бы идеальный шанс. Но до тех пор, пока совершенствование цело, физическая усталость и повреждения вместе с кровяными паразитами восстанавливаются до абсурдного быстро. Как же он раздражал своего учителя, неблагодарно сводя результаты его упорных трудов быстрее положенного! Что ж, урок он по-прежнему не усвоил, но теперь некому наказать его за это. Он наказывает сам себя. Ло Бинхэ возвращается во дворец. Обстановка, пестрящая золотом, черными опалами, янтарями и ониксами, рубинами, жемчугом и перламутром, кажется ужасно тоскливой, унылой. Он знает, что это невозможно: над архитектурой трудились лучшие мастера, мебель расставлена по фэн-шую, картины на стенах были куплены за безумные деньги, чтобы на них никто не взглянул. В бамбуковой хижине куда приятнее. Там тепло. Огонь только-только разведенного камина обжигает, но не греет. Ло Бинхэ запускает в него руки, смотрит, как обугливается и пузырится кожа, прежде чем позволить ей зажить. Кажется, он не чувствует больше боли. Ему больно все время и без того. Больно, холодно и пусто. Его кровь замерзает, как у Мобэя. Вероятно, ему бы не помешало отдохнуть на южных землях, на горячих источниках. Но это не понадобится: если у Ло Бинхэ все выйдет, он сможет жить в тепле Цанцюна, нежиться в объятиях учителя годами. Откладывать невыносимо. Он тщательно оглядывает себя в зеркале. Он на пару цуней выше, чем раньше, одежда перешита под размер и под моду плаксы, над сердцем красуется гордой медалью шрам: пострадал, но выжил. В медном отражении Ло Бинхэ видит копию вместо себя; это прекрасно, он доволен проделанной работой. Он отправляется в другой мир сразу же. Плакса только и годен, что плакать; в бою против самого себя слезы не помогают, и добрый учитель не встает между ними, чтобы защитить. Синьмо разрезает плоть. Ло Бинхэ вновь ощущает эту приятную усталость; он устал ровно достаточно, чтобы чувствовать, как приятно вибрирует все нутро от глубокого, ни с чем не сравнимого удовольствия. Он сбрасывает чужое тело с его лицом в кислотные реки Бездны и, не смыв крови с рук, открывает портал к учителю. Он слишком ждал этой встречи. Он не может терпеть. Все слишком похоже на тот день, когда он проиграл, но на этот раз он вышел победителем. Он никогда не проигрывает больше одного раза и не забывает воздать и обиде, и добру стократно. Ло Бинхэ без сил сваливается в объятия учителя. Тело под ним теплое, мягкое, наконец-то его. — Бинхэ?.. — взволнованно спрашивает учитель, оборачиваясь, морщит нос от сильной вони и вдруг замирает, будто испуганный кролик, но заставляет себя расслабиться. Ло Бинхэ уверен, что тот тоже помнит. Это великолепно. Его сердце, его Синьмо, поет. — Бинхэ, кто тебя так? Что случилось? Ты в порядке? Но учитель слишком добр, чтобы, если это все же его ученик, оставлять его в таком состоянии. А может, он не хочет выдавать, что понял, пока не убедится и не узнает, где тот плакса. Ло Бинхэ сдерживает смешок и зарывается носом в шею, пахнущую сандалом, бамбуком, солнцем и чем-то невероятно сладким. Этого учителя хочется вылизать, его хочется съесть, не оставить ничего другим. — Этот ученик скучал! Эти поганые северные псы все никак не давали мне увидеться с учителем! — жалуется он на грани слез, и учитель позволяет себе немного расслабиться. Он мягко, но настойчиво ведет его в купальни, помогает раздеться и вымыть раны. Вода вмиг становится мутно-бурой. Ло Бинхэ откидывается на бортик и бессовестно тянет мокрые руки к учителю, прижимает его к себе и касается губ поцелуем. Они податливые и на вкус как османтусовое вино, как счастливые слезы, как рай. Ло Бинхэ чувствует, что теряет себя. Изящные пальцы незаметно соскальзывают с его плеч на грудь, якобы разминая массажем, нащупывают шрам точно там же, где он и должен быть, и учитель наконец сдается, позволяя себе утонуть в нежности, предназначенной своему ученику — теперь по праву ему, Ло Бинхэ. Должно быть, учитель не подумал, что он поймет, что его выдало, что будет так внимателен к деталям и человеку, которого хотел убить. Этот учитель не знает простейших мелочей, но знает многое то, чего не должен. Ло Бинхэ клянется быть самым лучшим учеником и внимательно слушать все уроки, чтобы в конце концов узнать откуда. Чтобы не отпускать этого учителя из своих рук. Больше никогда. Ло Бинхэ всегда получает все, что бы ни захотел, и дело не столько в удаче, сколько в том, что он не остановится, пока не достигнет цели. Он захотел доброго учителя. Он его получил.