Чертовски хорошо

Когда Наполеон III создал баньо, его спросили:

— Но кто будет охранять всех этих бандитов?

Он ответил:

— Ещё худшие бандиты.

Заключённый и сбежавший писатель Анри Шарьер aka Papillon

      Совершенно измотанный после жёсткого перепиха, который он только что устроил Куперу, Гарри невольно тяжело валится назад, тем самым увлекая за собой другого мужчину. Его плечи и затылок — а также, как он думает, часть головы и локти агента — с глухим стуком ударяются об изголовье кровати.       — Ау, — восклицает Куп тоном, в котором явно слышится юмор.       — Оу, прости, Куп, — искренне отвечает Гарри, не задумываясь поднимая руки, чтобы, извиняясь, сжать руки агента. Он осторожно снимает их со своей шеи и массирует локти через темно-синюю ткань. — Думаю, ничего не сломано, — комментирует он. Так как лезть пальцами в покрытые гелем волосы Купа, чтобы проверить его череп, не входит в его представления о приятном времяпрепровождении, он не дотрагивается до них, а просто спрашивает: — Как твоя голова?       — Довольно туманно.       — В значении «у меня только что был великолепный секс», а не «у меня сотрясение мозга», да? — о боже, Гарри не может поверить, что он сказал это так обыденно, что всё это пришло ему в голову так обыденно. Ему следует хотеть отшвырнуть другого мужчину прочь и дать по съёбам. Несмотря на это, он чувствует себя абсолютно опьянённым от того, что только что произошло, а тепло Купа, всё ещё прижимающегося к нему, и ощущение своих рук на теле агента только усиливают это чувство.       Купер мягко смеётся, прижимаясь щекой к щеке Гарри. Его губы рядом ухом Гарри, и его тёплое дыхание скользит по нему, когда он говорит:       — Верно.       Словно тот факт, что он дрожит на Гарри, будто замерзает насмерть несмотря на то, что он горячий, как печка, не был достаточным доказательством. К тому же они оба насквозь потные, практически задыхаются. Купер всё ещё время от времени подрагивает вокруг него, что вытягивает из агента мягкие короткие звуки, которые Гарри, вероятно, не услышал бы, если бы не был прижат так близко к нему, как сейчас. Боже, они ему нравятся.       Гарри делает ещё несколько маленьких ленивых толчков бедрами вверх, так как он до сих пор наполовину твёрдый, и агент шипит самым приятнейшим образом. Купер впервые берёт инициативу и двигается на Гарри, медленно и нежно качая бедрами, резко выдыхая каждый раз, когда член внутри него скользит по его местечку. Сверхчувствительный член Гарри разрывает между тем, любит он это или ненавидит, но он просто позволяет ему делать своё дело какое-то время, его лоб падает на плечо Гарри для отдыха. Купер задыхается и снова содрогается внутри, гораздо, гораздо меньший оргазм заставляет его стонать так нежно в шею Гарри.       — Проклятье. Три раза. Жадный, — шутит Гарри, но, по правде, он трепещет.       — Иногда я слишком увлекаюсь, — шепчет Купер.       — Я знаю. Я видел какой ты, когда у тебя есть доступ к десерту.       Мягко потираясь лицом вперёд и назад о Гарри, пока они разговаривают, Куп прокладывает путь к его губам — он целует шерифа так нежно, сладко, но с открытым ртом, юркнув только кончиком языка между губами мужчины. Это заканчивается прежде, чем Гарри успевает среагировать — ткань на животе Купера липкая там, где он прижимается к прессу Гарри, отвлекая его. Учитывая то, что произошло после того, как они были вместе в прошлый раз, он беспокоится, что у Купера кровотечение. Он приподнимает мужчину за его острые локти, затем отпускает их.       Куп выглядит разочарованным, как будто он думает, что поцелуй зашёл слишком далеко, разрушил какие-то чары, что позволяли шерифу задерживаться в этой близости. Ясно, что он ожидает, что Гарри оттолкнет его, чтобы он мог убежать. Трах-бабах, спасибо, до свидания. Какая-то часть Гарри хочет этого, он не может лгать. Снятие стресса закончилось десять минут назад. Это, перефразируя Купера, чрезмерное увлечение, но большая часть Гарри предпочла бы отгрызть себе руку, — учитывая неожиданное покалывание, которое он чувствует в животе, видя блеск обиды в глазах агента, — чем вести себя так бесчувственно с ним прямо сейчас.       Они всё ещё друзья, не так ли? Куп неплохой парень. Он заслуживает элементарного уважения, которое Гарри проявил бы к любой женщине, с которой у него была связь на одну ночь. Он никогда не был из тех парней, которые сбрасывают груз и уходят.       — Я пока ещё никуда не собираюсь уходить, — уверяет Гарри. — Мои ноги сейчас будто недоваренный бекон. Я только проверяю твоё ранение. Убеждаюсь, что мы снова не заставили её кровоточить. — шериф движется, чтобы одной рукой держать бедро Купа, а другой задирает верх пижамы. Следов крови нет, но член агента наполовину мягкий, а по всему животу от середины повязки до низа грудины видна жемчужная сперма. Гарри склоняет голову набок, как сбитый с толку пёс, разглядывая беспорядок.       — Иногда я кончаю и так тоже, когда кончаю внутри, — говорит Куп, явно замечая его интерес.       — Это было в последний раз?       — Нет, только во второй. Третий был просто… как «ди-жес-тиф».       Гарри понятия не имеет, что последнее слово значит, и он не хочет выглядеть тупым, спрашивая его.       — Это… даже лучше, когда это случается? Когда ты кончаешь и так, и так? — робко спрашивает Гарри вместо этого, наблюдая, как член Купера постепенно становится мягче. Чувак, агент кончил много. Ты никогда не касаешься себя? Гарри чуть не выпалил это.       Вот опять это происходит — он снова пытается играть в двадцать вопросов. Нет, лучше, если они не будут говорить об этом. Он никогда больше не сможет выполнять какую-либо работу, если Купер признается, что трогает себя, думая о Гарри.       — Спроси у тех глубоких царапин, которые я оставил на твоих плечах, было ли это лучше, — говорит Куп.       О да. Их немного жжёт. Гарри поворачивает голову и может разглядеть лишь несколько красных рубцов. В пылу момента он едва заметил, что Купер так сильно впился в него ногтями. Он самодовольно ухмыляется.       — Тебе очень нравится, когда тебя жестко трахают, да? — выдыхает он, прежде чем успевает остановиться.       — Мне очень нравится, когда ты меня жестко трахаешь, Гарри, — поправляет Купер. Так странно слышать, что агент говорит такие пошлости, хотя несколько мгновений назад он приказывал шерифу кончить в него. Гарри это нравится. Ему всё это нравится. Это также хорошая возможность для него поднять тему, которая так часто занимала его мысли в последнее время.       — Я… думал. Нам не нужно всё слишком усложнять. Тебе нравится… когда я тебя трахаю. Мне… мне нравится трахать тебя. Вот и всё. Так что, если… Что, если бы мы делали это снова, типа регулярно, пока ты ещё в городе… только со мной? — спрашивает Гарри, стараясь говорить как можно увереннее. Вероятно, не очень, учитывая, что его взгляд снова остановился на бледном животе Купера, покрытом полосками спермы, из-за нервов, а не из любопытства.       Он не может смотреть в эти глаза сейчас. Купер мог бы сказать много вещей, что разрушили бы любой шанс на повторение, из-за чего Гарри сбежал бы домой и, возможно, к припрятанной в укромном уголке бутылке. Это хождение по канату, и шериф чувствует, будто он может сорваться в любой момент. Он хочет, чтобы Куп хотел его, и только его, но не слишком сильно, не так, чтобы это выходило за рамки.       — Я полагаю, ты просишь о том, чтобы быть, как это называется в простонародье, друзьями с привилегиями. Или, если быть более грубым, приятелями по ебле. Единственными. Верно? — Купер. Всегда такой интеллектуальный, методичный.       Единственные. Это звучит как встречаться для какой-то части мозга Гарри. Волосы у него на затылке встают дыбом, и он тихо неосознанно прочищает горло.       — Да. Я имею в виду… — Гарри опускает рубашку Купа, но не поднимает глаз. — Ты хочешь трахаться с другими людьми — это твоё дело. Мне всё равно, с кем ты занимаешься сексом и сколько. Но мне нужно знать, чтобы я мог использовать резинки. И, честно говоря, я думаю, что мы бы оба предпочли не использовать их. Так что безусловно проще, если будем только ты и я, вот и всё. Это маленькое место. Я думаю, мы бы оба узнали, если бы один из нас вешал лапшу на уши о сексе с кем-то. — прекращай болтать, идиот, шипит он сам себе.       Момент тишины, наступившей после, кажется, растягивается на целую вечность.       Наклонившись к уху Гарри, Куп отвечает:       — Трудно сказать нет после трех оргазмов, с твоей спермой внутри меня. — его голос немного хриплый — он сжимает свою дырочку вокруг члена Гарри. Шериф издает тихий стон и прижимается лбом к груди Купера. — Что подразумевала бы под собой эта договорённость, Гарри, в твоей представленной версии ситуации? — странно слышать его голос над Гарри, без ощущения его урчания у его лица.       — Ну, — начинает Гарри, двигая руками, чтобы расстегнуть пуговицы на совершенно грязной рубашке Купера снизу вверх. — Наши рабочие отношения остаются прежними. На публике ничего не меняется. — эти два своих больших обещания, он на самом деле уже нарушил. На работе многое изменилось. Всё изменилось на людях. Возможно, возможно, это поможет исправить это. Хотя более умная часть Гарри сомневается в этом. — У нас просто есть дополнительный бонус в виде… снятия стресса друг друга.       Гарри поднимает голову, заканчивая расстёгивать пуговицы на Купере, чтобы снять с него сырую вещь. Агент, должно быть, тоже изнывает от жары.       — А где и когда мы могли бы заниматься этим… снятием стресса? — спрашивает Купер, приподнимаясь, чтобы дать Гарри свободный доступ к его рубашке.       Гарри медленно снимает футболку с бледных плеч и длинных накаченных рук Купа. У агента почти нет веснушек несмотря на то, какая у него светлая кожа. Либо его тело мало видит солнце, либо он скрупулёзно пользуется солнцезащитным кремом. Ни то, ни другое не удивило бы Гарри. Специальный агент ФБР Дейл Купер точно не из тех парней, кто играет в футбол «майки против скинов», не тот тип, что устраивает пикники на пляже, не скалолаз или наездник, или, ну, какой-либо ещё любитель активного отдыха на природе, если это не потягивание кофе у костра или прогулки по лесу, по его предположениям.       — Где бы и когда мы ни захотели, в пределах разумного, — говорит Гарри так спокойно, как только может.       Куп отчасти произвёл на Гарри впечатление соседского парня, как только шериф привык к его своеобразной манере речи и мистическому образу создания ночи. Он, вероятно, в детстве помогал старушкам с их продуктами, подстригал траву или разносил газеты ради карманных денег, любил исследовать свой задний двор, лес. Он, вероятно, не доставлял своим родителям много проблем, не считая задержек на улице после наступления комендантского часа раз или два, получал хорошие оценки, широко и искренне улыбался на всех своих школьных фотографиях. Но он также, вероятно, коллекционировал перья и старые книги вместо хоккейных карточек и гитар, на которых только более-менее научился играть.       Нетрудно догадаться, что Куп был очаровательным ребёнком и красивым молодым человеком, что, вероятно, он всегда был немного долговязым, немного бледноватым, его глаза были слишком проницательными, беспокойными.       Гарри нравится его кожа как после молочной ванны, пронзительный взгляд и волосы цвета воронова крыла. Он отличается от всех тех, кого шериф видел раньше. Трудно совместить ту милую, приверженную морали, благодетельную натуру, которой обладает Купер, что Гарри не может отрицать, с кем-то, кто регулярно занимался бы случайным сексом, кто был бы вовлечён в разговор, который они ведут прямо сейчас. Конечно, Гарри и сам не святой, и он не может поверить, что даже он ведёт этот разговор сейчас. Он почти ожидает, что вот-вот ударит молния и убьёт их обоих.       — Я мог бы прийти к тебе домой? — спрашивает Куп почти нейтральным тоном, который заставляет Гарри подумать, что агент думал об этом раньше.       — Конечно. Если ты хочешь. Вокруг на много миль никого нет. Нет причин беспокоиться о том, чтобы разбудить соседей. — при этой мысли Гарри пробегает взглядом по стенам. Всё, что ему нужно, — это чтобы кто-нибудь пожаловался Бену Хорну на громкий секс, вероятно, между мужчинами, доносящийся из номера Купера, только чтобы владелец отеля прокрутил записи своих камер наблюдения и увидел, как Гарри забегает с ночным визитом.       — К счастью, сейчас обе комнаты вокруг меня пусты. В противном случае я бы постарался снизить громкость. Я не… сделаю ничего, что станет причиной твоего позора, Гарри. Тебе не нужно беспокоиться об этом. Я понимаю, в каком ты положении.       Вот оно. Эта нежность. Агент выглядит таким невинным и юным, когда Гарри, наконец, поднимает взгляд на его лицо, как будто он остро нуждается в его одобрении. Он не сомневается, что Куп, как тот самый соседский мальчик, был для своей матери зеницей ока, и это его никогда не беспокоило. Вероятно, он был тем типом, кто умеет печь и подметать пол так же, как и сгребать листья или смазывать маслом велосипедную цепь. Но он также не сомневается, что он был тем типом, кто проводил много времени в своей комнате, домике на дереве или подвале в полном одиночестве, радостно наслаждаясь хобби, но, к сожалению, он знал, что больше никто не заинтересован, чтобы присоединиться к нему.       Он размышляет, насколько странным ребёнком был Куп. Было ли ему тяжело. Были ли они говнюками с ним из-за этого. Были ли у его отца проблемы с общением с ним из-за этого. Гвоздь, который торчит, забивают, и это почти так же верно в таком месте, как Америка, которая трубит о том, как высоко она ценит индивидуальность, как и во многих других местах.       Куп сильно выделяется, бросается в глаза. Гарри понимает, что ему нравится, какой Куп чертовски странный. Каким чуждым он кажется здесь. Или, скорее всего, вообще где угодно.       — Что насчет… других мест? — тихо спрашивает Купер, наконец-то отводя пристальный взгляд от Гарри почти застенчиво, впервые за всё это время.       Гарри никогда не чувствовал себя более принадлежащим этому месту, как со времени приезда Купера, — агент настолько контрастировал, прямо как в том клише про соль Земли, насколько сам Гарри был простым деревенским парнем. Это и хорошо, и плохо одновременно. Это дом Гарри, и это правда, что он является отражением его сонной простоты, но также это означает, что он ничем не отличается от любого другого человека здесь или из тысяч таких же городков — просто ещё один деревенщина, амбиции которого не простираются дальше собственного носа, и, когда преступность здесь не процветает, с которым мало о чём можно поговорить. Гарри –противоположность странному, чуждому. Он мучительно обычный, скучный, привычный.       Может, ему и не обязательно быть таким. Он вспоминает некоторые из своих фантазий.       — Любые, где мы сможем побыть одни, — отвечает Гарри, пораженный жаром в собственном голосе.       Он комкает пижамную рубашку Купа, вытирает его ей и швыряет в корзину для белья в углу. Чрезмерно увлекаясь, он дает себе несколько мгновений, чтобы по-настоящему осмотреть его тело. Куп ни в коем случае не стар, — Гарри предполагает, что ему чуть за тридцать, может быть, даже под тридцать, — но почему у него такая идеальная кожа — выше его понимания. Безусловно, его собственная не выглядела такой гладкой, чистой и идеальной с самого детства, не говоря уже о возрасте Купа, давно минувшем; Гарри довольно скоро исполнится тридцать девять, а в следующем году — сорок.       — Скажем, твой… твой кабинет? — спрашивает Купер — трудно сказать из-за полумрака, но Гарри клянётся, что тот покраснел.       Гарри не был таким соседским пареньком, как Куп. По большей части, он был хорошим ребёнком, но у него была своя доля неприятностей, забивал на домашние дела, и примерно в семь начал думать, что мамины нежности были противными. Он проводил всё время бодрствования на улице, часто без рубашки, хулиганя со множеством своих друзей, которым нравились те же вещи, что и ему. У него были веснушки, пигментные пятна, морщины и шрамы, подтверждающие это. Фермер Трумен, как Ястреб называет его всё лето из-за линий загара от футболки, и Гарри МакБлэкнейлом большую часть осени, когда он постоянно бьёт молотком по большому пальцу, работая над чем-то на своём участке.       — Где захочешь. Скажем, мой кабинет, — отвечает Гарри голосом, который он даже не узнает.       Если бы он не был таким чертовски старым, у него бы уже снова встал.       Он берёт Дейла за задницу двумя большими ладонями, просто потому что может, и предлагает:       — На цокольном этаже участка есть много комнат и душевых. Плюс, там наши машины и много укромных мест для парковки. В лесу тоже есть много хороших мест, где можно постелить плед. Мест, о которых мало кто знает.       Он не уверен, почему сказал последнее — до достаточно тёплой погоды для секса в лесу ещё далеко, гораздо дольше, чем Купер здесь пробудет.       По правде говоря, Гарри чувствует себя смиренным, просто касаясь и целиком рассматривая такого особенного и неповторимого человека, как Дейл Купер, не говоря уже о том, чтобы стать объектом его интереса, даже если только сексуального. Он готов на любые авантюрные поступки, кинки, которые захочет попробовать другой мужчина (в пределах разумного), чтобы сохранить его заинтересованность. В то же самое время он чувствует, что другие люди не видят, насколько ценный этот мужчина, и не почувствовали бы себя такими благословенными, как он, оказавшись с ним в постели (или выпив вместе кофе и слушая, как он ударяется в лирику о чём угодно, делится какими-то ценными крупицами малоизвестных знаний).       Он сожалеет как о Купере, которому приходится нести бремя быть другим в мире, который делает всё возможное, чтобы выбить это из тебя, так и о других людях, которые упускают шанс по-настоящему узнать его. Он злится на себя за то, что так плохо думал об этом парне после того, что случилось в больнице. Он знает, что Куп — хороший человек. Моногамия и романтика не для всех, и это ещё труднее, если у тебя нет оседлой жизни, и ты не гетеросексуал. Возможно, такого рода эпизоды — это всё, на что у агента есть время.       Гарри понимает, что, несмотря на все свои сомнения и странные чувства по поводу этого влечения, он с радостью удовлетворит обширные потребности Купера, пока другой мужчина ему это будет позволять.       Купер нежно проводит большим пальцем по шраму на боку Гарри, вытягивая его из размышлений, — он так сильно сломал ребро, упав с гаража старика Стивена, что Уиллу пришлось вскрыть его и вправить. Док Хейворд был тогда ещё зелёным. Только закончивший медицинскую школу, а Гарри был маленьким мальчиком. Уилл продолжал говорить, что всё выглядело хуже, чем было на самом деле, отцу Гарри после того, как он очнулся. Отец Гарри, в то время здешний шериф, был действительно уверен, что Гарри умер. Это был единственный раз, когда он видел своего отца плачущим.       После того дня что-то стало странным между его родителями, стало странным между Гарри и его отцом — он так и не смог понять, что именно, но это было началом медленного угасания его матери, которое закончилось вместе с её лицом, погруженным в бассейн родниковой воды. Он сдерживает дрожь от этой мысли. Нет причин портить настроение, когда всё идёт так хорошо.       — Ты действительно знаешь, как подсластить сделку, Гарри, — тихо говорит Куп, снова прослеживая большим пальцем шрам, словно он его очаровывает. — Ты… делал такие вещи раньше?       — Никогда и нигде в участке. В нескольких машинах в юности. У себя дома… не так много, как можно было бы подумать, учитывая, как долго я здесь прожил, — честно отвечает Гарри. Нет смысла притворяться, что он крутой парень. Куп хорошо читает людей, и было бы нетрудно задать несколько скрытых, но наводящих вопросов сотрудникам полиции и выяснить, что Гарри не был кем-то вроде Дон Жуана уже почти двадцать лет.       — Хорошо, Гарри. Меня устраивает твоё предложение. Пока я в городе, — неожиданно говорит Купер, привлекая взгляд Гарри к своему лицу.       Что-то скребётся в груди Гарри при этих последних словах, хотя они отражают его собственные. Куп улыбается одной из своих фирменных, согревающих душу, почти наивных улыбок. Его глаза кажутся странно блёклыми и в то же время блестящими, наполненными тайным знанием, в них бурлят вещи, которые Гарри не может разобрать. Длинные бледные ноги Купера поднимают агента, медленно, но устойчиво, пока Гарри не выскальзывает из него. Он держится так, позволяя липкому теплу вытекать из него на шерифа, наблюдая лицом Гарри; новое нечитаемое выражение его ореховых глаз — что-то мощное, властное. Шериф сглатывает и становится совершенно неподвижным, затаив дыхание.       Куп прижимается к нему теснее, грудь к груди, живот к животу, губы почти соприкасаются. Они легко могли бы снова поцеловаться, но ни один не шевелится. Купер, не мигая, смотрит ему в глаза, и Гарри чувствует, как он напрягает свой живот — ещё больше спермы шерифа вытекает на член и яйца Гарри. Это чертовски грязно и горячо, как будто его пометили. Куп внезапно бесцеремонно отстраняется, встаёт с кровати и быстро направляется в ванную. Он возвращается с горячей мочалкой и полотенцем, улыбается ещё раз, слабее, вежливо.       — Сейчас я сменю повязки и приведу себя в порядок, чтобы можно было пойти спать. Счастливого возвращения домой и приятных снов, шериф, — говорит агент дружелюбно, но по-деловому.       Ладно. Ладно, круто. Без телячьих нежностей. Никто не просит Гарри остаться и не пытается поцеловать его на прощание. Даже не чмокает в щёку. Легко. Просто.       Куп направляется обратно в ванную, закрывает дверь и запирает её на замок. Этот звук — кристально ясный завершающий аккорд, указывающий на то, что Гарри не следует пытаться последовать за ним. Кран в раковине открывается и не замолкает даже после того, как шериф сидит на углу кровати — с голым задом — как идиот почти десять минут.       Наконец, придя в себя и задавшись вопросом, какого чёрта он ждёт, ведь он кончил то, за чем пришёл (каламбур засчитан), Гарри вытирает себя и постель уже остывшей мочалкой, складывает все грязные вещи в корзину для белья и переодевается. Он чувствует … ну, самое разное. Здесь замешаны вина и стыд, хотя он не уверен, насколько они должны иметь отношение к тому, что он трахается с мужчиной, по сути строит планы на будущие повторения этого, и насколько они должны иметь отношение к дальнейшей порче его дружбы и рабочих отношений (и, возможно, в конечном итоге, его рабочей обстановки).       Есть ещё что-то, что трудно уловить, трудно назвать, как будто он совершил ошибку по совершенно другой причине, и, возможно, совершает ещё одну, уходя. Возможно, он просто отвык от этой игры «поматросить и бросить», сейчас он старик, у которого не было секса, кроме как в отношениях, целых пятнадцать лет. Купер очень непринужденно пожелал спокойной ночи. Гарри следует очень непринужденно убраться к чёртовой матери.       В общем, физически и морально он наиболее расслаблен с тех пор, как тело королевы школьного бала было найдено на том скалистом пляже. Его переживания, стресс и душевная боль становятся такими незначительными, пока он едет домой, тревога и напряжение, которые он даже не знал, что чувствует, теперь очевидны из-за своего отсутствия. Его разум блаженно опустошается, когда он включает радио, подпевает старой песне, продолжает напевать, пока направляется в дом, подмывается с намыленной салфеткой, чистит зубы и отливает. Он скользит — обнаженный, хотя для него это необычно, — между простыней и удовлетворенно вздыхает, наконец, наконец насытившийся.       Аромат Купера до сих пор сохраняется на его лице и в волосах. Он мог бы принять душ, но не сделал этого. Он говорит себе, что просто слишком устал.       Гарри долго мирно спит, но в конце концов постепенно проваливается в сновидение. Он в большой комнате с высоко расположенными окнами, что указывает на то, что она находится ниже поверхности земли. Это не угнетающее место: сюда проникает солнечный свет, а потолок украшен старыми рождественскими огнями и гирляндами, на вид сделанными из желудей, высушенных листьев и сосновых шишек. Стены выкрашены в приятный голубой цвет, к нескольким стенам прикреплены пробковые доски, покрытые набросками и другими находками природы, и классная доска на другой. Несколько столов завалены незаконченными рисунками, художественными принадлежностями и безделушками.       У стены прямо перед ним темноволосый маленький мальчик. Мальчик повёрнут к нему спиной, на нём одежда, какую Гарри не видел, чтобы дети носили, десятилетия, слишком хорошо отглаженная и официального покроя для нынешних времён. Шорты цвета хаки до колен. Высокие носки. Маленькие классические туфельки. Рубашка с короткими рукавами просто заправлена в штанишки.       Мальчик пытается выбрать место для большой синей бабочки на огромном-преогромном выставочном стенде. Он занимает большую часть стены — около пятнадцати футов в длину — и заполнен бабочками и мотыльками всех размеров, форм, цветов и узоров. Ребёнок, наконец, прикалывает её, отступает назад, осматривает свою работу, уперев руки в бока.       — Я нашел эту, — говорит он, как будто знает, что Гарри здесь. — лежащей так же просто на листочке, уже мёртвую. Я не люблю убивать их. Они передают сообщения туда и обратно. Не убивай гонца, всегда говорит мой па.       Вдруг бабочки начинают двигаться. Сначала это просто трепыхание здесь и там, но оно перерастает в энергичное трепетание, а затем в полноценное хлопанье крылышками. Их маленькие прикреплённые тельца двигаются всё быстрее и быстрее, пока ветерок от их крыльев не начинает трепать волосы мальчика и всё в комнате, пока их биение не превращается в постоянный приглушенный гул, как будто снаружи смерч движется по залитому солнцем району.       — Говорят, что бабочка, взмахнувшая крыльями в Бразилии, может вызвать торнадо в Техасе, — говорит малыш, повышая голос, чтобы перекричать шум. Это звучит ярко, ясно и слишком мудро для его лет. Он поворачивается и смотрит на Гарри через плечо, но так, что его профиль только слегка виден. Это как-то знакомо. Его глаза светятся зелёным в солнечном свете. — Возможно, надвигается буря.       Внезапно бабочки отрываются от доски, и их облако заполняет комнату. Они садятся на мальчика повсюду и начинают отрывать его от пола. Ребёнок при этом хихикает. Это красиво и чертовски пугающе. Гарри поворачивается, чтобы посмотреть на две двери в стене позади себя, одну окрашенную в чёрный, другую — белый. Чёрная находится ближе, поэтому он устремляется к ней и распахивает.       Там длинный коридор, потолки слишком высокие, чтобы их увидеть, а стены занавешены тяжёлыми красными занавесками. Пол с чёрно-белым — или это темно-коричневый и кремовый? — зигзагообразным узором выглядит абсурдно гладким, как будто один неверный шаг, и ты окажешься на спине. Однако это не то, что заставило Гарри повременить с тем, чтобы пройти через дверь.       Мужчина выползает через щель между занавесок, может, в сотне футов от него.       Его движения бессвязны, неестественны. У него длинные неопрятные с проседью волосы, большие скрюченные руки и старые пыльные ботинки. Он одет как бродяга, как кто-то, кто знает каждый укромный уголок, чтобы устроить засаду, каждое сомнительное злачное место, где можно получить нужное ему. Когда его голова поднимается, когда он показывает своё лицо Гарри, сердце шерифа замирает в груди. На лице мужчины широкая безумная гримаса, что в какой-то степени имитирует улыбку. Тёмные выпученные глаза, выраженный нос, впалые щеки покрыты щетиной. Он скрежещет зубами и несётся к Гарри на всех четырёх конечностях, как мясистый краб.       Мужчина выглядит как-то лицо, что зарисовал Энди, основываясь на описании матери Лоры Палмер — она утверждала, что у неё было видение о нём, склонившимся над изножьем кровати её дочери. Купер заявил, что видел того же мужчину во сне. Филипп Жерар, однорукий поставщик хорошей обуви, который неоднократно попадал в поле их зрения, утверждал в своего рода состоянии фуги, что он был сверхъестественным существом по имени Майк, на самом деле занявшем тело Жерара, — он сказал, что человека на скетче Энди звали БОБ, и он был его бывшим протеже. Они убивали вместе, пока Майку это со временем не надоело, и он не избавился от своей (Жерара) руки, чтобы заставить себя остановиться.       Жерар/Майк сказал, что БОБ — паразит, и сейчас он выглядит именно так, стремительно двигаясь к Гарри, как демоническое насекомое, готовое вцепиться в свою жертву и осушить её.       Гарри никогда не был уверен, насколько сильно он доверяет чужим видениям или снам, — даже Купера — или разглагольствованиям вероятно сумасшедшего коммивояжёра, но в этот момент, глядя вниз на предполагаемого монстра, его охватывает абсолютный ужас. Он верит.       Шериф резко захлопывает дверь как раз, когда мужчина вскакивает на ноги в нескольких ярдах и бежит к нему на полной скорости. Он врезается в дверь с другой стороны, прежде чем она может защелкнуться, и Гарри скользит по полу. На мгновение он боится, что его позиция дрогнет, что этот человек — этот БОБ — войдёт, и он представляет ужасающую картину, как этот подонок запихивает ему в глотку каждую бабочку, порхающую в комнате, а затем и маленького мальчика, которого они в данный момент держат на весу. Гарри сопротивляется изо всех сил.       Давление с другой стороны усиливается с каждым разом, когда мужчина бросается на дверь. Гарри знает, что не может слишком долго выдерживать это. Только чистая сила воли, направленная на защиту невинного ребенка, вообще удерживает его на ногах, а не физическая сила, не протектор подошвы его старых ботинок.       Внезапно рядом с его оказывается ещё одна пара рук. Они маленькие, изящные, призрачно-бледные, а на левой помолвочное и обручальное кольца, но они не выглядят золотыми. Они серые, как и ухоженные ногти на руках, как будто он видит чью-то черно-белую фотографию, а не человека во плоти. Плоть. Их плоть мягко светится холодным тусклым светом.       С их помощью дверь захлопывается на задвижки. Запыхавшись, Гарри пятится, пока она грохочет в своей раме, а БОБ врезается в неё снова, и снова, и снова. Его нечеловеческий рёв оглушителен. Свет справа привлекает его внимание, и он фокусируется на нём — там женщина, стройная, грациозная, с черными волосами, одетая в стиле, которого Гарри давненько не видел. Его прежнее впечатление, что она черно-белая, оказывается верным, поскольку на ней нет ни единого проблеска цвета. Её глаза… Их нет. У неё только пустые глазницы.       — Это было… так давно, когда кто-то ещё приходил сюда, — шепчет она. Её голос похож на звук изношенного прибора, работающего на заднем плане. — Я думаю… Я видела тебя. Ты… шериф. — Она указывает на одну из пробковых досок — там довольно неплохой рисунок, явно сделанный ребенком, мужчины в коричневой форме со звездой на груди и ковбойской шляпой на голове. — Почему ты здесь?! — требует ответа она, возвращая его внимание к себе. Скрежет-лязг-жужжание её горла заставляет Гарри отшатнуться.       Шерифу кажется, что у него вот-вот начнётся приступ астмы — у него никогда раньше не было ни одного — и он пугается ещё больше, когда позади него раздаются звуки удушья. Он оборачивается и видит маленького мальчика на полу, его грудь тяжело вздымается. Гарри спешит к нему и опускается на колени. Он бледный, волосы черны как вороново крыло, его маленькие глазки зажмурены, маленькие ручки сжаты в кулаки. Он свернулся калачиком и раскачивается. Бабочки все ещё порхают вокруг него, нежные взмахи их крыльев оставляют маленькие поцелуи на его лице, волосах и обнажённых руках, как будто они пытаются успокоить его.       — Заставь его уйти! — задыхается мальчик между быстрыми вдохами. — Заставь его уйти!       — Всё хорошо, всё хорошо, — утешает Гарри, нежно касаясь плеча ребенка. — он не может войти. Мы не позволили ему. Мы не позволим ему войти, — настаивает Гарри.       Постепенно стук в чёрную дверь затихает, а затем прекращается. Дыхание мальчика вместе с этим успокаивается, а затем приходит в норму. Он садится осторожно, чтобы не потревожить остатки мотыльков и бабочек — большинство из них начали перелетать обратно к стенду, чтобы самостоятельно прикрепиться на место. Мальчик протягивает руку, и на неё медленно опускается большая голубая бабочка, которую он разместил последней. Он слегка улыбается, а черно-белая женщина говорит:       — Мой маленький лепидоптеролог.       — М-мы? — спрашивает маленький мальчик, смотря по сторонам.       — Что ты имеешь в виду? — растерянно спрашивает Гарри.       — Ты сказал… мы не позволим ему. Здесь… больше никого нет, кроме тебя.       Гарри поднимает взгляд — черно-белая женщина стоит прямо тут, полностью видимая им обоим — она, кажется, пристально смотрит вниз на мальчика пустыми глазницами, на её лице мягкая улыбка.       — Он не может меня видеть, — говорит она. — И я на самом деле не могу его видеть. Это было… частью сделки.       — Сделки? — хрипит Гарри, потрясенный до глубины души нечеловеческим жужжанием её голоса и углублениями там, где должны быть глаза.       — Я охраняю дверь, — говорит она почти рассеянно, затем поворачивается к нему с искаженным от ярости выражением лица. Она перед его лицом через мгновение, хотя он и не видел, как она двигалась.       — ТЫ ОТКРЫЛ ДВЕРЬ! НИКОГДА НЕ ОТКРЫВАЙ ЭТУ ДВЕРЬ! Ты понимаешь, что ты чуть не наделал??!! — её голос пронзает его насквозь, наполняет глубочайшим ужасом, тошнотой, заставляет пульсировать его голову. Она хватает Гарри и толкает его. Он летит по воздуху, сквозь стену, в темноту.       Шериф вздрагивает и просыпается, а затем вскрикивает от удивления, когда через несколько секунд на прикроватном столике пищит его будильник.