Чертовски хорошо

      Двадцать секунд. Разница в двадцать секунд между тем, что уборщица видит Джози, снимающую маску в лифте гостиницы Грейт Нотерн прежде, чем он закроется, и нет. Видит, как она дрожит. Видит её, неловко прячущей пистолет в карман пальто.       Всего двадцать секунд и, возможно, никто никогда не узнал бы, кто три раза выстрелил в специального агента ФБР Дейла Купера и оставил истекать кровью на полу его гостиничного номера, как брошенную собаку в аллее. Как будто он был ничем.       Он определенно не был ничем для шерифа Гарри Трумена. Куп, как Гарри называл его, был его товарищем в поиске правосудия как законными методами, так и не очень. Его доверенным лицом в делах полиции и по жизни. Его учителем в том, как смотреть на мир — даже на его собственный потрепанный — свежим восхищенным взглядом. Его ученик в перипетиях Твин Пикса, его жителях — их запутанных отношениях, достоинствах и недостатках — и его земле, полной тех красивых деревьев, которыми агент так восхищался.       Попросту говоря, он был другом Гарри. Одним из самых близких, как ни странно. Несмотря на относительно короткое время их знакомства, они сразу поладили. Куп принял это место, его людей (включая Гарри), уважал и любил их. Он заботился и интересовался, уделял полное внимание каждому, кто нуждался в нём, в любое время, не думая о себе. Он излучал доброту, надежность, сострадание и заботу. Он был преступно честным, но не осуждающим. Причудливый и странный в своих манерах и речи, но до боли располагающий.       Но также Купер не был всем для представителя закона. Жизнь Гарри была лоскутным одеялом, состоящим из множества людей, вещей, мест и переживаний разных оттенков — от хороших до плохих. Это был гобелен из обязанностей и ответственности, базового комфорта и простых наслаждений, сплетенный из давних слез, которые казались незначительными, но были совершенно непоправимыми, пронесенными через всю жизнь. Джози была большим ярким кроваво-красным сердцем, вышитым в центре, придавая объемность и живость, так недостающих прежде.       Она была всего одним лоскутиком среди множества сшитых вместе, но все же именно она придавала всему остальному приятный узнаваемый узор, держала весь гобелен устойчивым, сохраняла его от незаконченности, от прорех, которые могли никогда и не быть заполненными. Сердце Гарри, его душа без нее — просто беспорядочно сшитые вместе тряпки. Джози была той, кто останавливал медленное постоянное распускание, вызванное временем, разочарованием, скукой, монотонностью и шепотом минувшего, которое, казалось, никогда его не оставит, сколько бы лет он ни прожил. Она сделала это одеяло чем-то большим, чем его знакомства и призраки прошлого.       Но сейчас Джослин «Джози» Пэккард находится в тюремной камере дальше по коридору от кабинета Гарри, где он сидит за своим столом и потягивает — хорошо, глушит — бутылку дорогого виски, которую он положил в ящик на черный день. Энди нашел пистолет в её вещах достаточно легко после того, как Пит Мартелл впустил их с ордером, ради которого судья окружного суда Клинтон Стернвуд был поднят с постели ранним утром. Питт настойчиво утверждал, — он побледнел как смерть после того, как Ястреб рассказал, что произошло с Купером, и кто по их предположениям за это ответственен — что Джози не способна на такие вещи. Гарри ждал снаружи, не желая, чтобы его присутствие стало причиной каких-либо проблем в дальнейшем или обвинений во вмешательстве в её интересах. Она смотрела на него бесконечно глубокими и завораживающими глазами, когда Ястреб выводил её в наручниках, одетую в один из множества её длинных струящихся красивых халатов.       Гарри обернулся взглянуть на нее, и он знал, что Джози не хотела этого, что, возможно, она никогда не сделала ничего за всю жизнь, чего по-настоящему хотела. И ему стало жаль ее.       Хотя он возненавидел её в то же время. Ненавидел, что не имело значения, что Джози чувствовала к нему; в конце концов она, вероятно, приглашала его в свои объятия и кровать потому, что он был Законом в этих местах, и ей было необходимо, чтобы Гарри был на её стороне.       Ненавидел, что больше не мог доверять ни одному её слову, не мог верить, что всё, — ВСЁ — что она когда-либо говорила ему, было правдой.       Ненавидел, что у неё было так мало веры в Гарри, что она не пришла к нему и не сказала, что происходит, не позволила помочь ей и защитить.       Ненавидел, что Джози, должно быть, думала, что он был простым шерифом-деревенщиной, хорошим для удержания местных от неё подальше, но когда дело доходило до больших закулисных махинаций — это было полностью за пределами его умений. Она рассказала Ястребу всё: о занятиях проституцией в подростковом возрасте в Гонконге, о мужчине, что владел ею, и убийстве Эндрю по его приказу, о причастности Хэнка. Как Купер задавал слишком много вопросов, смотрел будто прямо внутрь неё, видел её насквозь. По её словам, она отказалась от всего, чтобы Гарри мог её понять и, может быть, однажды простить её. Вот что он увидел на записи её допроса, которую смотрел на повторе в то время, как напивался до беспамятства.       Гарри не мог быть в комнате для допроса, не мог быть вовлечен. Наружу вышло бы, что они встречались, занимались сексом, давали друг другу обещания, которые только один из них собирался сдержать.       Но больше всего, черт возьми, он ненавидел, что Джози ранила Купера, одного из самых светлых (и в плане интеллекта, и в смысле жизнерадостной энергии, что он излучал) и добрых людей, что Гарри когда-либо знал.       Гарри думает о Купе без сознания на больничной койке, трубки торчат из него и вставлены в нос. Шериф швыряет бутылку из-под виски, её осколки разлетаются по всему полу кабинета, брызги коричневой жидкости повсюду. Купер заставил себя сесть ранее, когда он наконец пришел в сознание, настаивая, что должен быть на ногах. Но они уже задержали виновного, и этого было достаточно для него. Все остальные загадки города и недавний разгул преступности могли быть оставлены на шерифа и его помощников, настаивал Гарри. Купер, упрямство которого было единственной слабой стороной его логики, внял просьбам Гарри, при этом проигнорировав доктора.       Так что вот где он сейчас. На больничной койке. Подключен к аппаратам. В безопасности, если можно так сказать. Тем не менее, огорченный и одинокий.       Голова Ястреба внезапно показалась в проеме.       — Гар? — спросил он заботливо, кажется, с первого взгляда заметив состояние шерифа, источник шума и причиненный ущерб.       — Я собираюсь, — настаивает Гарри, поднимаясь, хватая свою ковбойскую шляпу и в спешке напяливая её. Чертов тупой деревенщина носит её, будто он думает, что он Техасский рейнджер. Он снимает её обратно, и кидает на стол, пробегаясь рукой по своим кудрям. Это был дерьмовый день, и он напился как скотина, а также ему нужно… Хорошо, ему нужно пойти нахрен домой и проспаться, но он хочет пойти и увидеть своего друга, убедиться, что Купер чувствует себя так же хорошо, как утверждает Док.       — Тебе нельзя за руль в таком состоянии. Я подкину тебя до больницы. — говорит Ястреб, не принимая возражений. Проницательный ублюдок.       — Ты нужен мне здесь. — отвечает шериф.       — Я могу закинуть тебя и вернуться обратно. Делов-то. Энди ж здесь. Он плачет и заполняет бумаги, но он здесь.       Поездка до больницы ощущается, как будто Гарри тащила сквозь снег и дождь на санях команда бабок, страдающих артритом. Это так мучительно долго, его тело трясет, он мерзнет, хотя Ястреб включил печку. Каждая маленькая кочка на дороге подталкивает его на край, сотрясает его кости, словно стеклянные, заставляет его желудок судорожно сжиматься. Он чертовски много выпил. Он накидался и заработался, его психика висит на волоске. Шериф хочет ударить кого-нибудь. Хочет свернуться калачиком и умереть.       Гарри полощет рот снова и снова в питьевом фонтанчике, как только заходит в эти стерильные стены, одержимый идеей, что Купер заметит аромат перегара от виски в воздухе, и не имеет значения, насколько тот будет не в себе, когда он придет. Шериф не хочет, чтобы его друг знал, как проебался во всем, не хотел расстраивать, или хуже того получить нагоняй за то, что не держит себя в руках, когда столько всего происходит. Вдобавок он брызгает холодной водой в лицо одной рукой, потому что он чертовски потеет непонятно почему, насухо вытирается рукавом куртки. Сейчас слишком поздно для посетителей, но он — Закон, так что никто не указывает ему на дверь по пути к палате Купера.       Там лежит Куп без рубашки, спит, больничные простыня и одеяло натянуты до его ключиц. Здесь не за что зацепиться в настоящий момент, кроме как за пустой пакет капельницы, висящий на крючке неподалеку. Кнопка вызова персонала на проводе перекинута через изголовье регулируемой кровати, которая слегка приподнята. Гарри не знает, откуда у него появился этот импульс, и даже меньше знает, почему он позволяет этому случиться, но он стягивает одеяло до бедер мужчины, проверяя обернутые вокруг середины его живота бинты и темные синяки в тех местах, где пули попали в бронежилет.       Он плачет. Плачет непрерывно минут десять, сжимая поручень кровати Купа, плечи Гарри сгорблены, грудь тяжело вздымается, слезы капают на покрывало. Кто и должен был предвидеть, что это произойдет, так это он. Как он мог подпускать Джози близко так много раз, стольким делиться, смотреть в её глаза и знать так чертовски мало о ней.       Может быть, ты никогда на самом деле и не знаешь никого, размышляет он. Может быть, ты толком не знаешь даже себя.       Купер издает небольшой звук, выводящий Гарри из состояния самобичевания. Бледное лицо агента искажено как будто от боли, хотя он все ещё казался спящим. Одинокая слеза появляется из-под его закрытого века, как бусина в его густых черных ресницах, лежащих веером на его щеках, а затем медленно катится по виску к волосам. Как будто он чувствовал страдание Гарри и либо разделяет их, либо скорбит по шерифу. Это не было для него сюрпризом после тех вещей, которые на его глазах делал Куп, того, что агент просто знал обо всем, каким экстремально эмпатичным он выглядел. Он такой особенный человек, такой другой, уникальный, и Гарри чувствует себя счастливчиком, что встретил его, несмотря на обстоятельства, может считать его своим другом, все ещё считать его своим другом.       Куп жив, напоминает он себе.       Он будет в порядке, сказал Док Хэйворд. За исключением серьезной инфекции.       Он будет медленным и болезненным, пока рана заживает. Останется шрам, как внутри, так, и снаружи. Но, помимо этого, нет долгосрочных опасений за его здоровье, настаивал Уилл.       Шериф пытается взять себя в руки, проводя руками по лицу, пропуская их через волосы, снова вытирает лицо рукавом. Он должен протрезветь. Работа должна быть выполнена.       Но он обнаруживает себя просто стоящим там в течение длительного времени, качающимся из стороны в сторону, рассеянно изучающим мужчину перед собой.       Фарфоровая кожа Купера и то, насколько у него мало волос, абсолютно противоположны телу самого Гарри. Его губы такой необычной формы. Пухлые, но при этом тонкие. Гарри желает, чтобы он мог увидеть, как они растягиваются в одной из его восхитительных улыбок, тех, что заставляют кожу вокруг его глаз морщиниться, радужки глаз — сиять, показывают все его носогубные складки и его симпатичные, почти слишком маленькие белые-белые зубы. Это во многом успокоило бы нервы Гарри. Алкоголь определенно не успокоил.       Лицо Купа выглядит невинным, мальчишечьим, даже милым, и тем не менее как-то не по годам изможденным одновременно — его кожа хорошая, чистая и гладкая без намека на щетину, а также тонкая и нежная. Вокруг его глаз есть небольшие гусиные лапки, смутно видимые даже когда он в таком состоянии, а тонкую кожу под ними прорезают маленькие морщинки. Есть что-то вечно усталое в нём, пусть оно обычно и похоронено под оживленной любопытностью и истинным энтузиазмом. Возможно, ему необходим этот отдых, даже если он при худших обстоятельствах. Этот мужчина видел слишком много. Даже слишком много.       И хотя Гарри может только гадать, что у агента эта усталость появилась до его приезда в Твин Пикс, это определенно навалило гору дерьма поверх всего, что Купер уже носил на его плечах, в голове и сердце.       Гарри импульсивно кладет ладонь на середину груди Купа, чувствуя медленные, спокойные «ту-дум». Живой. Очень даже живой. И теплый. И неожиданно мягкий. Гарри мягко проводит рукой вниз до самого верха повязки, обернутой вокруг живота агента, и вернул ладонь назад. Такой гладкий. Если он не был таким рожден, то сделал лазерную эпиляцию. Даже бритьё не могло сделать его таким гладким. Гарри закрыл глаза, мягко проводя рукой вверх и вниз. Он не знает почему, не слишком задумывается об этом. Куп теплый, живой и дышащий, ощущается как бархат под ладонью, и это чувствуется так приятно. Это всё, что нужно. Наслаждение тактильными ощущениями, признаками жизни.       Он адски пьян и его движения едва скоординированы — его рука делает маленький вираж, едва скользя по направлению вверх, задевая на один из сосков Купа. Он уже немного затвердевший и сильнее напрягается от контакта, мужчина в кровати издает тихий звук как будто от удовольствия.       Гарри, не думая, мягко поглаживает его, и сосок ещё больше твердеет. Куп бормочет, слегка шевелясь. Открыв глаза, Гарри видит, что у Купера они до сих пор закрыты. Его пристальный взгляд перемещается к своей ладони, к коричневато-розовому соску, что он до сих пор мягко перекатывает между двумя пальцами, ко второму, расположенному на другой выраженной грудной мышце Купера. Теперь они оба стоят, то ли из-за прохладного воздуха и отсутствующего одеяла, то ли из-за касаний Гарри, он не уверен. Его касаний. Точно… Он все ещё касается агента… Касается так, как друзья определенно не трогают друг друга. Пристальный взгляд Гарри перемещается к пальцам, все ещё аккуратно ласкающим маленькую горошину, твердую как горошина теперь. Почему он…?       Громкий звук сглатывания пугает шерифа, и он осознает, что тот исходит из его горла. Он чувствует себя… странно. Его рот наполнен слюной, лицо горит, пульс зашкаливает по сравнению с ровным ритмом Купера, всё ещё смутно ощущаемого ладонью. Сейчас пульс Купа стал быстрее, или ему это кажется?       Напряжение скрутило живот Гарри, нарастающее тепло накапливается и распространяется ниже, и шериф понимает, что его джинсы сейчас кажутся там слишком тесными.       Гарри резко выпрямляется, отдергивая руку как будто ожидая, что грудная клетка Купа распахнется и захлопнется вокруг неё, отрывая от запястье.       Какого хрена?       Тяжело дышать — озадаченный, напуганный, злой, возбужденный (озадаченный, напуганный, злой, потому что возбужденный) — Гарри не может перестать пялиться на грудь Купера, его твердые соски, маленькие ореолы вокруг них.       Что он…? Что он сейчас делал? Лапал своего бессознательного друга? Почему? Какого хрена он делал это? Гарри С. Трумен ни хера не делает подобных вещей.       В старшей школе он нашел девушку, которая ему нравилась, отрубившейся в спальне на вечеринке в загородном доме. Из-за того, как она лежала, одна из её грудей почти показывалась из её топа. Он одернул майку на место и накрыл её одеялом, разбудил, чтобы оценить, были ли у неё серьезные проблемы. Девушка была просто пьяна, слишком пьяна даже чтобы просто встать. Гарри просидел с ней там, пока та спала около двух часов, чтобы убедиться, что никто больше не побеспокоит её, затем, когда девушка достаточно проспалась, он вывел её к друзьям и прочитал им строгую лекцию, чтобы они следили друг за другом. Куча подонков вокруг. Как Хэнк грёбанный Дженнингс. Множество парней, которые не подумали бы дважды и…       Но Гарри не был таким парнем. Никогда в своей жизни. Даже если был пьян. Хотя он была так пьян сейчас, так чертовки пьян. Было случайностью, что Гарри трогал его там. Он не думал о том, что положить руку на грудь Купа — это так же неправильно во всяком случае, как и сексуально, что он пользуется ситуацией. Это было нежно, как… более странный вариант того, чтобы взять чью-то руку или положить свою на чье-то плечо.       Но это стало сексуальным, признал шериф, желудок сжимается.       Куп издал тот звук, и Гарри просто не задумываясь ответил, ожидая услышать его снова.       Какого хера он хочет снова это услышать? Почему это сделало его таким твердым?       Хорошо, Куп — красивый мужчина, если вам такое нравится. Гарри может признать это. Не то чтобы он никогда не замечал раньше, что агент в некоторой степени… сверхъестественно красив. Даже жутко красив. Как что-то из сказки или готической страшной истории с его меняющими цвет от зеленого к ореховому и карему глазами, что почти сияют на свету, иногда почти светятся золотом. С его блестящими волосами цвета вороного крыла, что контрастируют со светлой кожей. Мужчины одинакового роста, с разницей в дюйм или два, но Купер более… хрупкий что ли, несмотря на его размер, его очевидные мускулы, он уже в плечах и бедрах. Это заставляет его выглядеть длинным и изящным, таким, как тело Гарри, все ещё близкое к атлетичному телосложению, — несмотря на возраст и поглощение бесчисленного количества пончиков — никогда не было. Так что да, Куп — красивый парень, даже почти женственный.       Хотя агент слишком маскулинный, чтобы оправдать свое влечение к нему. Знание, что кто-то привлекательный, и влечение к нему — это две разные вещи, и эрекция Гарри говорит ему, что он продвинулся от первого ко второму, когда дело касается Купа. И это не могло просто так произойти, не так ли? Это должно быть чем-то, что было где-то там, возможно очень глубоко, всплывшим сейчас потоком жидкой алкогольной храбрости, несвязанное с разрушением его прежних романтических предпочтений.       Гарри вышел за оградительную занавеску, уставившись в окно, шагая, бормоча под нос, пытаясь разобраться. Раньше его никогда не привлекал мужчина. Когда-либо. Ему было наплевать, если других мужчин привлекали мужчины, но его самого… Никогда.       Загруженный тем, кто он есть, голова идет кругом от всего этого, поэтому он едва отмечает шум, что тихо начинает раздаваться позади. Какое-то движение. Шелестит ткань. Раздается его имя, что наконец привлекает все его внимание. Его не просто произнесли или прошептали — его простонали. Купер проснулся. Должно быть от боли. Гарри врывается обратно, ожидая увидеть агента, старающегося понять, где он и что с ним произошло. Он просыпался раньше, конечно, но пробуждение на больничной койке полутемной палате в агонии от выстрела в живот не может быть легким.       Когда Гарри проскальзывает обратно за занавеску, Купер тяжело дышит, его рот приоткрыт в отличие от глаз — они прикрыты. Одна толстая прядь его зачесанных назад волос выбилась из прически на лоб, бусинки пота выступили на нём и над верхней губой агента. Возможно, ему слишком жарко. Может быть поэтому он скинул одеяло, стянул боксеры к лодыжкам. Гарри смутно отмечает, что ящик маленькой прикроватной тумбочки открыт, какой-то маленький выжатый тюбик лежит рядом с бедром Купера. Наконец, словно разум защищал его от самой очевидной вещи, что должна была завладеть его вниманием, шериф замечает, что колени Купа согнуты и широко разведены, нижнее белье мешает как следует раздвинуть ноги, таз приподнят, три его длинных тонких пальца внутри его дырочки, движутся внутрь и наружу, толкаясь и изгибаясь.       Гарри так долго пристально смотрит на них, не понимая, что происходит, неосознанно думая о том, какой Купер гладкий и безволосый там, как и почти везде. Затем его пальцы чуть сдвигаются и, видимо, задевают что-то более чувствительное внутри, потому что Куп вскрикивает и повторяет движение, его дыхание учащается.       Внезапно в пропитанном алкоголем мозге Гарри щелкает, что он видит. Он знает, что такое простата. Как бы.        — Иисус, — хрипит шериф.       В палате царит почти что тишина — только прерывистое дыхание Купа эхом разносится по комнате, в которой никого кроме них нет (вторая койка не занята), и Гарри может слышать ритмичные влажные звуки его дырочки, пока Купер трахает себя рукой.       — Г-Гарри, — снова стонет Куп, на этот раз жалобно. Отчаянно. — Гарри. Я… мне нужно… мне нужен ты.       То, что происходит дальше, безумное размытое пятно. Тело Гарри просто действует без команды. В мгновение ока он приближается к изножью кровати, заползая на неё, чтобы встать на колени между коленями Купера, снимая кобуру, ремень и расстёгивая ширинку на ходу. Затем он быстро стягивает свои поношенные штаны и обтягивающее белье, хватает тюбик, даже не взглянув на него, выжимая слишком много скользкой густой субстанции в руку, смазывает себя. Гарри не видит, слышит или чувствует, как высвобождаются пальцы Купера — они просто уже больше не на его пути, когда он опирается на предплечье рядом с головой агента и использует руку, все ещё обернутую вокруг его ствола, чтобы проникнуть внутрь.       — Аах! — Куп полухнычет, полустонет — высоко, красиво и ошеломленно — в восьми дюймах от лица шерифа. Глаза агента крепко зажмурены, черные брови сдвинуты, рот открывается ещё больше, выдающийся подбородок приподнимается, пульс трепещет под молочной кожей его горла.       Его дырочка тугая, но тело просто уступает, принимая Гарри внутрь, как будто создано для этого. Как ключ, входящий в замочную скважину.       Гарри шипит, погружаясь в тело Купера. Нет беспокойства. Нет мыслей. Он только чувствует, видит, ощущает, его голова так затуманена алкоголем, похотью и ярким экстатическим отсутствием страха и злости, которые скручивались во внутренностях, голове и душе с тех пор, как он нашел подстеленного в живот Купа на полу его гостиничного номера. Он толкается так глубоко, как может, сколькое тепло столь манящее, такой потребности слиться он не чувствовал никогда раньше. Куп как тряпичная кукла. Абсолютно расслабленный. Обмякший. Просто принимающий его. А ещё он теплый. Такой теплый. Судорожно ловящий воздух ртом. Очень живое, дышащее существо с такими ярко-зелеными глазами сейчас, когда они соединены, пристально смотрящими в глаза Гарри сквозь туман очевидного жара, потребности.       Даже сейчас дыхание Купа сладкое и горячее на губах Гарри. Шериф наклоняется к губам агента, не столько чтобы поцеловать, а распробовать их вкус.       Краткого, легкого как перышко скольжения пальцев Купа по бокам бедер Гарри — прежде чем его руки с тихим глухим звуком падают обратно на кровать — достаточно, чтобы шериф начал двигаться, почти полностью выходя и входя обратно. Едва ли полдюжины медленных покачиваний, просто чтобы прочувствовать каждую унцию ощущений, и затем он толкается, загоняя себя в тело Купа, подбрасывая его на слегка приподнятой половине регулируемой кровати. Резкие приливы удовольствия при каждом погружении сочетаются с ощущениями при выходе: внезапные тело и давление, затем прохладный воздух и никаких ощущений на большей части ствола, затем снова тепло и давление. Погружен. Обнажен. Погружен. Обнажен.       Куп вскрикивает с явной нуждой, и Гарри хочет дать ему, что бы тому не было нужно. Это его первая четкая мысль с момента возвращения за занавеску и обнаружения его друга, слабо ласкающего себя пальцами и со стоном произносящего его имя.       Он выходит на время, достаточное чтобы до сих пор обутой ногой стянуть белье Купа с лодыжек. Поднимает одну из этих длинных бледных ног, а затем и вторую, перекидывая через поручни койки и широко разводя их, что проще простого, ведь тело Купа как пластилин — теплое и податливое. Без особых церемоний достает подушку из-под головы агента, чем приводит в беспорядок всегда идеальную прическу, и сгребает тело рукой под поясницу, чтобы засунуть её под его задницу. Когда Гарри с силой входит снова, Куп вскрикивает так громко и жалобно; воздух покинул его легкие, стон вырвался из горла, а из ноздрей хныканье, когда шериф быстро проникает в него полностью. Яйца Гарри плотно прижаты к такой гладкой, безволосой и подтянутой заднице, бледная грудь всего в нескольких дюймах от его собственной. Хриплое аах вырывается из Купа каждый раз, когда Гарри погружается в него, тем самым подстегивая шерифа, пока он не начинает колотиться в него.       Звук шлепанья кожи о кожу и влажные звуки дырочки Купера наполняют большую полупустую палату снова и снова.       Гарри обожает это.       Стук в дверь. Внезапный. Быстрый. Небрежный. Гарри замирает, когда дверь открывается.       — Агент Купер. — Женский голос. Приятный. Профессиональный. Удобная обувь на потертом линолеуме. — Это снова я для проверки Ваших показателей.       Небольшое предупреждение, чтобы не напугать агента, которому следовало спать. Или чтобы убедиться, что он в приличном виде. Прикрыт.       Единственное, что прикрывает Дейла Купера сейчас — это Гарри, его голый зад, влажные от пота кудри прилипли ко лбу.        — Вы не могли бы вернуться через час, Селия? У меня посетитель, — говорит Куп, его голос заторможенный, слегка надтреснутый, но он говорит достаточно легко, спокойно, как будто член Гарри С. Трумена не был глубоко погружен в него. Будто шериф не на нём, едва удерживающий себя с помощью предплечья, кусающий губу, чтобы скрыть одышку, обернувший вторую руку вокруг мягкой кремовой кожи внутренней части бедра Купера.       — Молодой человек, время для визитов прошло и…       — Это дела полиции, Селия, — настаивает Куп ровнее. — Срочные. И приватные. Пожалуйста, извините за беспокойство.       Вздох.       — Ну хорошо. Но Вам лучше прикрыть меня, когда Док укусит меня за задницу за то, что не проверила Вас вовремя.       — Да, мэм, — отвечает агент.       Легкий топот подошвы удобной обуви по старому линолеуму. Дверь закрывается. Тишина.       Лицо Купера поворачивается обратно к Гарри. Шериф понимает, что он должно быть выглядит… удивленным, напуганным или что-то в этом роде, потому что Куп шепчет:       — Это нормально. Всё, что бы здесь ни происходило. Это нормально. Все, чего бы ты ни захотел нормально.       Гарри как чертов подросток выпаливает:       — Могу я кончить в тебя?       Куп достаточно сильно кусает губу, чтобы остался след, который медленно исчезает, глаза затуманены очевидным желанием.       — Пожалуйста, — говорит он так же уверенно, как и прежде.       Гарри скользит рукой с бедра Купа обратно к тазу и держит его там, пока яростно вдалбливается в него. Короткие сильные толчки, когда Гарри едва отстраняется перед погружением обратно, заставляют Купера быстро подпрыгивать в его хватке. Приглушенный звук трения кожи агента о простыни еле слышен за его пронзительным потрясенным хныканьем. Звуки Купа меняются, как когда его пальцы нашли то место внутри. Он вскрикивает выше, громче, снова и снова, смотря на Гарри с таким неприкрытым отчаянием, как будто ему необходимо, он нуждается…       Затем Куп становится таким чертовски тугим вокруг Гарри. Плотно сдавливает перед тем, как начать сильно пульсировать и, блядь, подвывать. Шериф быстро протягивает руку с места, где она покоилась рядом с щекой Купера ко рту, перенося вес на локоть. Он жестко качает бедрами, заставляя глаза Купа закатиться, его заглущенные звуки становятся громче. Быстро взглянув вниз между их телами, видит, что член Купа, — длинный и отчасти более стройный, чем его, примерно того же цвета, что и соски, — все ещё твердый качается между их животами, чем ставит Гарри в тупик. Только немного жидкости вышло из него, водянистой и почти прозрачной. Но он же…? Купер кончает, верно?       Гарри смотрит в лицо Купа, видит, что его веки резко подрагивают и затем зажмуриваются, брови поднимаются вверх. Гарри чувствует, что тело Купа, блядь, спазмирует под ним, напротив него, вокруг него. Он слышит, что тот до сих пор вскрикивает, чувствует это как потрескивающую вибрацию на ладони, ощущает дыхание агента, с силой выходящее через нос на мизинец шерифа.       О да, он определенно, блядь, кончает.       Кажется, член Гарри внезапно осознал, что он достиг своей цели, и без предупреждения начинает выстреливать. Скрыть свое лицо в сгибе шеи Купа кажется лучшим решением, дабы заглушить себя, потому что он, черт возьми, ревет, пока наполняет своим семенем глубины тугой маленькой задницы его друга.       — АахчеертКууп, — рычит он, как будто горячий ветер дребезжит старым листом металла, сразу после пика наслаждения. Гарри вбивается в тело агента так сильно, что скрипит койка под ними.       Гарри продолжает толкаться время от времени, опускаясь вниз, жестко, но произвольно, беспорядочно, и Куп — снова обмякший — стенает в его ладонь при каждом заходе, содрогается внутри, чуть больше жидкости вытекает из головки его члена на рубашку шерифа и его собственный живот. Гарри немного склоняется, чертовски очарованный тем, что мужчина под ним все ещё тверд после всего. Он никогда в жизни не трогал член другого парня, даже никогда не думал об этом, никогда не было даже намека на интерес, кроме детского любопытства в раздевалках и местах для купания. Какие у других по сравнению с ним. Кто развивался быстрее него.       Есть какой-то невинный мальчишечий интерес в том, насколько по-другому будет ощущаться член другого мужчины по сравнению с собственным. Что-то определенно не невинное, а также взрослое. Нужда продолжить исследование этой новой территории, что открылась перед ним так полно, продолжать потворствовать гедонистическому удовольствию, предоставленному ему, даже после своего удовлетворения. Рука Гарри скользит вокруг основания своего члена, до сих пор погруженного в Купа, зачерпывает вязкую субстанцию, которая там повсюду, затем без колебаний хватает орган агента. Уверенно, решительно, почти собственнически.       Шериф осознает, что его рука до сих пор зажимает рот Купа, но тот даже не отодвигается. Есть что-то опасное и удовлетворительное в его огромной ручище поверх красивого бледного лица этого мужчины. Гарри просто смотрит в его глаза, остекленевшие, сияющие и зеленые-презеленые, когда начинает работать скользким кулаком, толкаясь бедрами время от времени, двигая медленно опадающим членом внутри тела агента. Куп хнычет и стонет в его ладонь, и теперь это чувство занимает первое место в листе его любимых физических ощущений, которые он когда-либо испытывал. Голова шерифа склоняется вверх и вниз, когда пристальный взгляд перемещается с его большой руки, на пробу качающейся на члене его друга, к этим чертовым глазам. Они смотрят в ответ, безмолвно умоляющие.       Прошло пять минут или пятьдесят, прежде чем Куп весь сжимается и стонет, ниже, с придыханием и более уравновешенно, чем раньше, и выстреливает себе на грудь и верх живота.       — Чеерт, — хрипит Гарри, очарованный этим по каким бы то ни было причинам, не в состоянии подобрать слов, даже если бы ему сейчас предложили миллион долларов за это.       Бедра Купа совершают эти, вероятно, рефлекторные толчки вверх, и в конце концов один из них заставляет мягкий член Гарри, наконец, выйти из его дырочки. Горячий поток его семени выливается оттуда на него, по всей нижней части задницы Купа и на кровать под ними. И это… Господи. Иисус. Он может поклясться, что Купер становиться громче, чувствуя это, и шериф сильнее прижимает ладонь к его рту, доводя его до оргазма, потираясь своим членом об опухшую, грязную дырочку.       Окончание оргазма Купа — он успокаивается, расслабляется и обмякает — разрушает чары, наложенные на Гарри. Он одергивает руки и садится на пятки, натягивая штаны и засовывая член и яйца в белье трясущимися пальцами.       — Гарри, — Купер мягко сипит, глаза большие и искрящиеся, грудь резко поднимается и опускается, персиково-розовый румянец покрывает её. Покрытая семенем. Расчерченная и располосованная им. Когда Купер последний раз кончал? Думал ли он о Гарри тот момент? Ласкал ли пальцами свою тугую маленькую задницу, со стоном произнося имя шерифа, как он это делал недавно?       Кажется, эти мысли делают Гарри только более безумным.       Какого хрена он хочет это знать? Какого хера он хочет, чтобы это было правдой? Что, черт возьми, он только что сделал?       Это было… всё это было так хреново. Так неправильно.       Это всё сон? Кошмар? Галлюцинации, вызванные алкоголем? Он где-то свалился пьяным и ударился головой?       Он должен свалить нахрен. Убраться к черту. Он должен… должен…       — Гарри? — на этот раз вопросительно, озабоченно, возможно испуганно.       Последний взгляд в эти красивые глаза, глядящие с беспокойством и, возможно, болью, на эти сладкие маленькие губы, а затем Гарри со скоростью выстрела вылетает с кровати, грудь все ещё вздымается, когда он убегает из палаты, крыла, здания. Это долгая, чертовски долгая дорога до дома, но он заставляет себя продолжать идти, ноги покрываются волдырями в даже в его хорошо разношенных ботинках. Он делает остановки, когда его рвет в траву, не менее трех раз: тревога, страх и алкоголь — чертовски ужасное сочетание. Уже светло, когда он добирается до поляны вокруг своего дома, а на самом деле простой хижины. Гарри забывает даже закрыть за собой дверь после того, как ему наконец удается открыть её дрожащими руками. Он бросается на диван лицом вниз, полностью одетый. Он думает, что так будет лучше спать после всей той рвоты, и в последнюю минуту умудряется перевернуться на бок, прежде чем вырубается, все ещё в ботинках и вооруженный.