Addiction

* * *

— Adelaide öffnen die Tür, Kind! [Аделаида, открой дверь, ребёнок!] — повторял Ганс, сильнее ударяя тростью по двери. Рядом, словно тень, стоял прежде нерадивый ему японский мальчик, сейчас пытаясь образумить подругу. Он сохранял внешнее спокойствие, но едва заметное подрагивание пальцев выдавало его внутреннее волнение. — Адель, открой дверь. Нам нужно поговорить, — произнес Саске тихо. Из-за двери не доносилось ни звука, только мрачная тишина, которая давила на нервы. Ганс посмотрел на Саске, его лицо изощрённое морщинами выражало полное непонимание. — Was ist mit ihr passiert? Sie spricht nicht, sie macht kein Geräusch… [Что с ней случилось? Она не говорит, не издает ни звука] — бормотал он на немецком, его взгляд метался от двери к Саске, словно надеясь найти в черных глазах мальчика хоть какое-то объяснение странного поведения внучки. Когда Ганс пришел домой, то обнаружил как Аделаида плакала в плечо японца, а затем завидев его, убежала в свою комнату. Учиха повернул голову в сторону старика, его взгляд оставался спокойным, но в нем промелькнуло раздражение. — Я не понимаю, — холодно ответил Саске, снова прислонившись головой к двери. Аделаида не выходила из комнаты уже два часа после того как нашла документы матери о свидетельстве смерти. Её внутренний мир рассыпался на осколки разочарования и боли. Все эти годы она жила с мыслью, что мать эгоистка, что бросила их, уехав в Германию, в поисках лучшей жизни. Орочимару говорил об этом так легко, что она верила. Верила в эту горькую ложь, которая разъедала её сердце. Но сейчас… Правда была другой жестокой и окончательной. Жестокой, потому что уже покойную мать осквернили, нарекли предательницей. Окончательной, потому что её уже вернуть нельзя. Слезы от тоски по материнской любви и ласки, которые она сдерживала в себе все эти годы, вырвались наружу. Боль была настолько сильной, что казалось, будто её сердце разрывается на части. Ганс снова заговорил, на этот раз его голос звучал более тихо, почти умоляюще. — Adelaide, meine Schatz, bitte öffne die Tür. Es ist nicht gut, wenn du so lange alleine bist. [Аделаида, сокровище мое, пожалуйста открой дверь. Нехорошо, когда ты так долго одна] — последнюю фразу он произнес с особой заботой, умоляюще. — Komm raus, rede mit uns [Выходи, поговори с нами]. Саске перевел взгляд на обеспокоенного старика. Несмотря на то, что он не понимал немецкого, Саске ощущал волну беспокойства и непонимания, исходящую от старика. — Что случилось? — спросил Ганс на ломаном японском, обращаясь к Саске. — Почему Аделаида плакать? — Узнала, что мать мертва, — тяжело вздохнул Саске. Ганс замер, его лицо побледнело. Он медленно отступил от двери, словно ударяясь об невидимую стену. Саске замолчал, наблюдая за реакцией старика. Он видел шок в его глазах, замешательство, и даже страх. Вандер понимал, что молчание которое он хранил уже несколько лет, раскрыли. И последствия могли быть непредсказуемыми. Из-за двери донёсся приглушённый звук падения тела. Никаких больше рыданий, ни криков. Просто глухое падение тела, словно последний вздох. Сердце бешено заколотилось, в висках стучала кровь, адреналин волной прокатился по телу. Саске не раздумывая ни секунды, отступил на шаг, размахнулся и со всей дури ударил плечом в дверь по замочной скважине. Дверь не сразу подалась. После нескольких ударов, старый замок не выдержав напора, вырвался с куском дерева. Дверь распахнулась, открывая взору комнату, погруженную в полумрак. На ковре, словно брошенная помятая кукла, лежала Аделаида. Её тело бесчувственно валялось на полу, распущенные темные волосы прилипли к лицу, скрывая бледное лицо. Опустившись на колени рядом с ней, Саске осторожно перевернул её на спину. Бледное личико, засохшие слезы, глаза обведенные темными кругами. Глаза были закрыты, дыхание едва слышным. Саске приложил два пальца к её тонкой шее, нащупав пульс. Слабый, прерывистый, но он был. Аделаида жива. Ганс увидев неподвижное тело внучки, застыл, словно парализованный. Оцепенение сменилось паникой. — Adelaide! Mein Gott, Adelaide! [Аделаида, боже мой, Аделаида!] — закричал он, бросаясь к ней, отбросив в сторону трость. Ганс засуетился вокруг подростков, бормоча что-то на немецком, пытаясь привести её в чувства. Саске приподнял голову Аделаиды, поддерживая её на руках, и слегка похлопал по щекам. — Адель, — произнес он твердо. — Очнись, Адель. Аделаида не реагировала. Ганс осмотрел комнату в поисках воды. На прикроватной тумбе стоял графин с водой. Не теряя ни секунды, он схватил стакан, налил воды и плеснул немного на лицо внучки. Холодная вода подействовала. Веки Аделаиды дрогнули, и она медленно открыла глаза. Её взгляд был затуманенным и пустым, словно она ничего не видела перед собой. Аделаида моргнула пару раз, пытаясь сфокусировать взгляд. — Wir müssen einen Arzt rufen! [Нужно вызвать врача!] — выкрикнул Ганс, вынув кнопочный телефон, дрожащими руками пытаясь набрать номер скорой. — Врач, нужен врач! Саске кивнул, не отрывая взгляда от Аделаиды. Он не знал, что сказать ей, какие слова утешения подобрать. Слова казались такими пустыми и бессмысленными перед лицом такой глубокой боли. Ганс закончил разговор по телефону, бросил трубку на кровать и снова приблизился к Аделаиде, с тревогой вглядываясь в ее бледное лицо. — Скорая скоро будет, — сказал он, его голос дрожал. — Неужели Адель пыталась… — Ганс запнулся, не в силах произнести страшное предположение вслух, но Саске понял его невысказанный вопрос. — Нет, — твёрдо ответил он, словно был уверен в ней на все сто. — Это нервный срыв.

* * *

Юми проснулась от непонятного беспокойства глубокой ночью. Рядом, свернувшись калачиком, спал Кохаку, его личико выглядело умиротворенным. Орочимару, отвернувшись, спал, его дыхание было ровным, но даже во сне от него исходило нечто зловещее. Юми тихонько высвободилась из-под одеяла. Пол под босыми ногами ощутился совсем холодным. Выскользнув из спальни, она тихо закрыла за собой дверь и спустилась на первый этаж, чтобы попить воды. Отсутствие Аделаиды было чем-то приятным, ведь подросток вела себя по хамски и была настоящей головной болью. Как и её отец. Кухня была погружена в полумрак, только лунный свет проникал через приоткрытые жалюзи. Юми налила в стакан воды и залпом осушила его. Тошнота не проходила, словно её мучала не только жажда. Вздохнув, она поставила стакан на столешницу и обернулась, чтобы вернуться в спальню. И тут она столкнулась с ним. Орочимару стоял в дверях кухни, словно зловещая тень, чем напугал её. В полумраке его лицо казалось ещё бледнее. Он молча смотрел на неё, и от этого взгляда по коже Юми пробежали мурашки. — Что ты делаешь посреди ночи? — его голос был тихим, но по прежнему строгим. Юми попыталась сохранить спокойствие, хотя сердце бешено колотилось в груди. «Я не могу оставаться с этим психом спокойной. Из-за него у меня случаются приступы панической атаки все время. Думай как избавиться от него, Юми, думай!». — Я просто вышла попить воды, — ответила она, стараясь скрыть дрожь в голосе. Орочимару медленно подошёл к ней, движения были плавными как у змеи. Он приблизился к ней вплотную, отрезая путь к отступлению. Юми почувствовала его горячее дыхание на своей шее. Его рука скользнула по её талии, притягивая ближе — Орочимару, нет, — прошептала она, пытаясь оттолкнуть его руки от себя. — Пожалуйста, не здесь, не сейчас… — Тише, — прошипел он ей на ухо, его губы коснулись её шеи, оставляя неприятные и отвратные ей поцелуи. — Не буди Кохаку. Его руки опустились на её бедра, задирая платье ладонями вверх. Юми замерла, чувствуя как её тело сковывает смесь страха и отвращения. — Орочимару, прошу, — повторила она, её голос звучал слабо и безнадежно. Слезы подступили к глазам, но она сдержала их. Показывать ему свою слабость было хуже. Он проигнорировал её просьбу, прижав её хрупкое тело к столешнице. Его руки бесцеремонно стянули с неё нижнее белье, не обращая внимания на её застывшую фигуру и явный протест. Чуть раздвинув её ноги, Орочимару устроился между ними, вставляя длинные пальцы. Юми закрыла глаза, чувствуя себя загнанной мышью в мышеловке. Она чувствовала себя его собственностью и это чувство дурманило её разум. Орочимару отстранился на мгновение, смотря на неё сверху вниз своими пронзительными глазами. В них не было ни тепла, ни нежности, только равнодушие и зловещее ликование. — Ты слишком напряжена, дорогая, — проговорил он, утверждая факт. — Расслабься. Это всего лишь секс. Соитие, в котором двое одиноких и взрослых людей сливаются в единое целое. Его слова прозвучали как очередная издевка. Для него возможно «секс», но для неё…это настоящее унижение. Орочимару оказался не только психически нездоровым маньяком, но и насильником, испытывающим удовольствие от страданий жертвы. Почувствовав как в промежность упирается что-то скользкое и твердое, Юми тяжело вздохнула. Орочимару был прав: ей нужно расслабиться, чтобы не испытывать боли. Он приблизился к ней вплотную и тут же резко вошёл без предупреждения. Юми непроизвольно ахнула, ноги задрожали, а его руки сжимали её бедра. Орочимару остановился, давая ей привыкнуть к прежним ощущениям. Юми — чувствительна и Орочимару это знал. — Ты молчишь, — проговорил Орочимару, его голос был ровным, безэмоциональным, словно констатировал факт. — Неужели тебе совсем нечего сказать? Юми стиснула зубы, сжимая руками края столешницы. Она не хотела разговаривать с ним, издавать ни единого звука, который мог бы выдать ее слабость. Орочимару усмехнулся, заметив ее упрямство. — Хорошо, молчи. Тогда я буду говорить за нас обоих, — он начал медленно двигаться внутри нее, движения были размеренными, методичными, отчего Юми не могла так долго сдерживать себя. Ощущения были приятными, хоть отдавало мерзостью. — Нравится? Что-то еще, что-то постыдное и пугающее поднималось изнутри. Она посмотрела прямо в его холодные, змеиные глаза, полные самодовольства. — Ты больной ублюдок, — не выдержав, Юми испустила измученный громкий стон, тут же прикусив губу до крови. Орочимару улыбнулся уголками губ. Его движения стали чуть жёстче и быстрее. Словно её слова раззадорили его, пробудили в нем какое-то извращённое удовлетворение. Её внутренние мышцы непроизвольно сжались вокруг него, отчего Орочимару не смог сдержать тяжёлого вздоха. Он усилил темп, движения стали более грубыми и напористыми. Юми чувствовала как временами проскакивала боль, но вместе с ней росла эта постыдная, нежеланная волна удовольствия, заставляющая её поддаваться навстречу его движениям. Она закусила губу, чтобы не застонать, но хриплый стон всё равно вырвался из её груди. — Тебе больно? — прошептал он ей на ухо, его дыхание обжигало кожу, Юми сходила с ума. — Скажи мне, что тебе больно, Юми. Скажи это. Или скажи правду. Прекрати обманывать себя — тебе это нравится. Юми покачала головой, теряя голову. Она не скажет ему ничего. Не даст ему малейшего повода потешить свое эго. — Упрямая, как всегда, — пробормотал он раздражённо. — Ты всё равно будешь моей. Всегда. И твое тело уже принадлежит мне, хочешь ты того или нет, твое тело само говорит за себя.

* * *

Юми приняла горячий обжигающий душ. Тело она терла мочалкой до красноты, пытаясь смыть с себя эту невидимую грязь. Но ничего не помогало. В голове, несмотря на шум воды, проносились его слова, его взгляд, его прикосновения. Она чувствовала себя тупой подстилкой. Даже если сейчас она обратится в полицию, ей предоставят безопасность и защиту — то люди будут знать. Все в округе узнают, что она спала с ним, зная, что он убивал их близких и родных. Все будут считать её тупой шлюхой, готовой лечь под маньяка за его малейшее проявление любви. Выключив воду, Юми долго стояла, завернутая в большое махровое полотенце, не решаясь выйти. В спальне её ждал он. И Кохаку. Мысль о маленьком беззащитном ребенке разбивало ей сердце. Она надела легкую длинную футболку, которую прихватила с собой из дома, и старалась не смотреть на свое отражение в зеркале. Видеть себя сейчас было невыносимо. Дверь в спальню открылась с тихим скрипом. Орочимару спал на боку, прижимая к себе Кохаку. Малыш, уткнувшись лицом в отцовскую грудь, мирно посапывал, его маленькая ручка сжимала ткань халата Орочимару. Эта картина парадоксально умилительная и уютная, резко контрастировала с самим Орочимару и его действиями. Юми легла на край кровати, рядом с Кохаку. Она приобняла малыша за плечи, вдыхая сладковатый запах детской кожи. Это был единственный запах, который сейчас казался ей настоящим и невинным.

* * *

Аделаида сидела в своей постели, прижав к себе колени. Саске сидел рядом, на краю кровати, наблюдая за нечитаемым личиком подруги. — Ты как? — спросил он ровно, склонив голову на бок. Врач, осмотревший Аделаиду отошел с Гансом в сторону, чтобы поговорить о состоянии девчонки. — Никак, — хриплым уставшим голосом ответила она. Аделаида выглядела подавленной, безэмоциональной. — У девочки был нервный срыв. Истощение, эмоциональное переутомление, — ответил седой врач, протягивая ему рецепт лекарств. — Но это также возможно связано и с… — его голос стал тише, словно он опасался чего-то. Ганс внимательно прислушался к японцу, изогнув бровь в недоумении. Что ещё могло быть не так с его внучкой? — …По внутренней стороне бедра присутствуют следы крови и…существенные доказательства полового акта. У подростка возможно был первый раз, поэтому внутри могли образоваться разрывы, — констатировал факт врач. Гансу показалось, что его седые волосы, вдруг поседели снова. Он приоткрыл рот в удивлении, и чуть было не уронил трость, а вместе с ней и самого себя. Саске инстинктивно выпрямился, услышав все слова врача. Аделаида прослушала всё, ей было абсолютно всё равно, даже если дедушка начнет ругаться. Проводив врача, Ганс вернулся к подросткам и присел на край кровати. Саске почувствовал на себе взгляд старика, полный презрения и ненависти. Но ему отчего то было всё равно. Аделаида же сама хотела. И он тоже… — [Аделаида, милая. Это правда?] — аккуратно спросил Вандер, сжав в руке хрупкую бледную ладонь девочки. Аделаида наконец подняла на него свои глаза, и ему вдруг показалось, что в них был потускневший огонек отчаяния и пофигизма. — [Да, у нас с ним был секс. По обоюдному согласию] — ответила она, переходя на немецкий язык. Саске до этого не понимавшего ни одного слова на немецком, четко услышал слово «sex», и мысленно застрелился. «Мне должно быть всё равно. Мне всё равно. Всё равно, всё равно», — утешал себя Учиха, он нервно дёрнул ногой, не сводя с них своего пристального взгляда. Вандер инстинктивно поднял трость вверх и треснул им по Саске, что не успел опомниться. Саске вскочил на месте и шокировано уставился на немца. Хладнокровный Ганс был очень похож на эсэсовца, которых он видел в документальных фильмах, готовый застрелить его из винтовки прямо сейчас. — Не трогай его, — заступилась за него Аделаида, останавливая тяжёлую руку деда. — Что с мамой? Этот вопрос застал его врасплох, дед в миг помрачнел, сгорбился. В его глазах читалось усталость и сожаление. Ганс окинул взглядом Саске, намекая на то, что третий присутствующий в этой ситуации — лишний. — Он никуда не уйдет, — резко сказала Аделаида, заметив его пламенный взгляд на возлюбленном. — Я ему доверяю. Он стал единственным человеком, который ничего от меня не скрывает, и я ему доверяю! Вы же все привыкли обманывать меня. И ты, и отец, и его тупая любовница. — Адель, — тихо прервал её дед. Его глаза вдруг наполнились слезами, и даже Саске неожиданно стало не по себе. — Как я мог рассказать своим внукам, что их мать убил их же отец? Его слова были для Аделаиды настоящим потрясением. Она испытывала смешанные чувства — шок, осознание, страх, и окутавший её ужас. — Что ты сказал? — спросила она, сглотнув. Саске был ошеломлён этой новостью. В голове пронеслась мысль, что ему надо делать ноги из этого дома, подальше от этой неадекватной семейки. Но одновременно с этим, что-то удерживало его рядом с Аделаидой и это «что-то» хотело защитить её. Вандер протер двумя пальцами слезы, шмыгнул сморщенным носом, и посмотрел на внучку так отчаянно, что даже Саске почувствовал как внутри что-то кольнуло. — Это случилось пятого января, почти пять лет назад. Орочимару явился ко мне домой, поздней ночью. У него на руках была моя дочь, без сознания и в крови, — продолжил он на немецком, отчего Саске был в неведении истории, однако Аделаида начала трястись от шока и необузданного страха. — Сделай что-нибудь! — рявкнул Орочимару, когда Ганс возился над бездушным телом дочери. Беделия начала приходить в себя, она хрипела, измученно стонала. Орочимару в пальто ходил по комнате, нервничая, держался за голову, и думал, что делать дальше. — Ей нужен врач! Врач! — кричал Ганс, когда тело женщины начало содрогаться в конвульсиях. — Что ты с ней сделал?! Дай мне хотя бы понять причину! Ты ее избил?! — Я ее сбил на машине, — ответил Орочимару, отдышавшись. — Вышел из машины и ударил головой несколько раз. Об капот. Его признание шокировало Вандера, он не мог поверить, что это правда. Как этот паршивый японец мог так жестоко поступить с его дочерью! Беделия приоткрыла глаза, она ничего не видела перед собой сквозь кровавую пелену. В неварившей голове, вдруг предстали образы её детей. Аделаида крепко уснула прошлой ночью, после долгой бессонницы, а младенец Кохаку начал капризничать и звать маму. — Дети… — прохрипела женщина. Ее пшеничные изящные волосы были приведены в настоящий беспорядок, испачканные в собственной крови. — Адель… Ко… Орочимару рванулся к ней, наблюдая за её критическим состоянием. Беделия почувствовала сильную боль во всем теле, голова гудела так, словно в ней пробили пробоину. Внезапно она захрипела, и начала биться в конвульсиях, пока её отчаянно пытались спасти. Орочимару отошёл от неё назад, с ужасом в глазах, наблюдая за тем как её тело билось в агонии, в предсмертном состоянии. Ее смерть наступила позже. Остывало, пока рыдающий от ужаса и горя отец, накрывал её тело белой материей. Орочимару сидел у стены, потрясенный произошедшим. Он был в крови своей, уже покойной жены. — Чудовище, — прошипел Ганс, подходя к зятю. Он был вне себя от ярости — как этот мужчина, врач имевший двоих детей, мог так бесчеловечно поступить с беззащитной женщиной. С любимой женщиной. — Как ты мог так поступить с ней? Она любила тебя, рожала от тебя! Ох, как же я раньше не забрал её! — Ганс взял телефон в руки и начал набирать номер полиции. Орочимару заметив это, тут же отобрал у него телефон, и со всей силой ударил старика по лицу, отчего тот упал на колени. Вандер с ненавистью посмотрел на него, и принялся давать отпор, однако Орочимару был сильнее. Орочимару схватил клюшку из-под сумки для гольфа, у стены, и подошёл к старику. — Как я мог с ней так поступить, да? — Орочимару нездорово рассмеялся, поправляя растрёпанные волосы. — Сейчас покажу… Внезапный приступ ярости вновь окутал его. Орочимару снова не мог контролировать себя. Ему хотелось слышать крики, вопли боли и страданий, видеть унижения, убивать. Аделаида похолодела от услышанного и застыла. Саске смотрел то на Ганса, то на Аделаиду. Он не понимал причины сей беды. — Мой отец…убийца? — слова дались тяжело, девушка до сих пор не могла в это поверить. Она не могла поверить в то, что отец который заботился о ней, её брате, готовил им завтраки и ужины, ласкал, обнимал, — мог оказаться редкостным ублюдком. — Нет, нет, я не верю! Вандер покачал головой, опираясь о свою трость, с которой стал неразлучен с того самого дня. С того самого дня, как Орочимару убил его единственную дочь, притащил её к нему домой и избил его самого до смерти, лишив возможности нормально передвигаться. Ганс боялся лишний раз взболтнуть чего-то полиции, не из-за страха быть убитым, а из-за страха потерять внуков. Орочимару угрожал ему, шантажировал детьми. Вандер знал: у такого нелюдя как он, рука не дрогнет на своего же ребёнка. — Он сказал, что убьет тебя или Кохаку, — признался старик, пытаясь образумить внучку, но та ни в какую. Не каждый день ведь узнавать о том, что твой отец кровожадный убийца. — Аделаида, моя, любимая внучка, пожалуйста поверь мне. Я столько лет хранил молчание, чтобы забрать вас обоих к себе. Пожалуйста, поверь мне! — Адель, — резко вмешался в разговор Саске, который чуть ли не окаменел от переведенного ему телефоном, при записи голоса старика. — Мне кажется, это не выдумка… — Хочешь сказать, что я все это время жила под одной крышей с агрессивным убийцей?! — закричала Аделаида, вскакивая с кровати. Саске повернулся к ней, внимательно рассматривая бледное личико, на котором отпечаталось неверие. — Аделаида, сейчас не об этом, совсем, — произнес Саске. Ганс внимательно прислушался к словам юноши. — Проблема в том, что если всё это правда, то… Ты же понимаешь, что твой младший брат сейчас с ним один?..

* * *

Юми наблюдала в зеркало свое отражение, после того как приготовила завтрак и кое-где убралась. И без того большая грудь перестала помещаться в чаши бюстгальтера, выпирая наружу. «Жрать надо меньше! И вообще, при стрессе же худеть должны, а не наоборот!», — негодовала девушка. Орочимару ушел на работу рано утром, что облегчило для неё день на некоторое время. Кохаку был переведен на домашнее обучение, поэтому он все время был дома. Мальчик сидел в своей комнате, что-то рисуя в своем альбоме. Девушка облокотившись на дверной косяк, наблюдала за ним, мягко улыбаясь. Решившись, она нарушила покой мальчика и склонилась над ним, изучая детский рисунок. На листке были изображены четверо милых человечков с смешными гримасами. — О, это кто? — восхищённо спросила девушка, поглаживая его по голове. — Это я, ты, папа и Аделаида, — на последнем слове Кохаку сник, золотые глаза вдруг заблестели, и он отвернулся. — Соскучился, мой маленький? — Юми повернула его к себе, вытирая его слезы тыльной стороной ладони. Кохаку виновато кивнул, обвив своими ручками шею девушки, уткнувшись носиком в её светлые волосы. Через какое-то время, Кохаку отстранился, внимательно рассматривая нежное лицо няни. — Аделаида очень хорошая… — заверил мальчик, жестикулируя. — Она просто очень ревнивая, и инфа…инфти… — Инфантильная? — перебила его девушка, улыбнувшись уголками губ. — Да! Её папа так называет! Инфантильная собственница, вот! Не злись на нее, она обязательно подружится с тобой. Ей нужно время. Юми умилялась тому, какой Кохаку может быть рассудительным, и одновременно с этим, таким наивным. Их прервал неожиданный звонок в дверь. Юми спустилась на первый этаж, не горя желанием вообще открывать дверь. Кохаку присел у лестницы, думая о том, кто бы это мог быть. Юми была удивлена, когда увидела на пороге потрепанную Аделаиду, что должна была гостить у дедушки в Киото. Рядом с ней стоял подросток, её возраста, хмурый и неистово красивый. — Здравствуй, Аделаида, а ты разве не у дедушки? — обеспокоенно спросила она, вглядываясь в потускневшие золотые глаза девочки. — Я приехала за Кохаку, — выпалила Аделаида и шагнула внутрь, не обращая внимания на ошарашенную любовницу отца. Саске прошел за ней, и остановился, когда Аделаида обняла младшего брата, целуя его всего. — Мой маленький Ко! Я так скучала! Юми закрыла за ними дверь, и помышляла над тем, что Аделаида что-то задумала. — Послушай меня, Ко, — Адель опустилась перед ним на корточки, поглаживая ладонями его лицо. — Это Саске, мой очень хороший друг, ему можно доверять. Сейчас я соберу необходимые нам вещи, и мы вместе уедем к дедушке. — Почему? А как же папа? — насупился Кохаку, удивляясь такой резкости сестры. — Он сделал ужасные вещи. Мы должны от него бежать, — ответила Аделаида, её голос дрогнул. Она до сих пор приходила в себя после вчерашнего. Не сказав Юми ни слова, девушка повела мальчика на второй этаж, чтобы собрать его вещи. Пока она складывала в рюкзак необходимые его вещи, Саске стоял с мальчиком, непрерывно изучавшего его. — Аделаида, подожди, — Юми вернулась в комнату, вся бледная от ужаса происходящего. — Я помогу вам…переодену Кохаку. А друг твой, поможет тебе собрать вещи. Вам нельзя здесь больше оставаться. Аделаида тут же всё поняла — Юми знала. — Так ты всё это время была в курсе того, что он сделал? — спросила она, чувствуя как внутри закипает злость. — Нет. Недавно узнала, — призналась Юми, взглядом указывая на стоящего у двери, рядом с Саске, Кохаку. — Затем угрозы, шантаж. Аделаида вдруг резко всё осознала. Эта девушка, которой она всячески хамила, которой пыталась насолить, на самом деле была такой же жертвой обстоятельств, как и она или Кохаку. Орочимару мог сделать с ней все, что в голову взбредёт, лишь бы заткнуть. — Прости меня, Юми. Пожалуйста прости… Но, я правда очень хочу, чтобы ты помогла нам. Пожалуйста… — слова Аделаиды казались искренними, в её глазах томилась надежда. Надежда на светлое будущее без насилия и сираха. И Юми хотела в это верить.

* * *

Кохаку заснул у Аделаиды на коленях под вечер. Саске сидел рядом, на краю постели и думал о том, что может быть дальше. Родственникам было всё равно, где он, главное сыт, и не бомжует. Безлимитная карточка, которую ему подарил дядя на день рождения, стала главным спонсором их побега. Ганс завидев уснувшего внука, поспешил забрать его в свою комнату. Он смиренно принял то, что подростки сблизились. Ведь как никак именно этот хладнокровный придурок помог его внучке. Вандер просто не мог вмешиваться в их отношения, потому что видел едва различимую искренность между ними. Чего бы он не сказал о своей покойной дочери и ее непутёвого маньяка… — Я даже не знаю, как тебя отблагодарить, — прошептала Аделаида, когда он разлёгся с ней рядом. — Столько всего произошло за несколько дней. Прости, что вязала тебя в свои семейные проблемы. Я правда не знала, что так произойдет. Ещё и деньги попросту потратил. Прости. — Фигня, — ответил он, обвив рукой её за талию. Щеки вспыхнули румянцем, губы приоткрылись в немой усмешке. — У тебя очень большие проблемы. Я просто не мог оставить тебя в такой ситуации. — Почему? — Сказать честно, я не знаю, — выпалил Саске, чувствуя её губы на своей шее. Он тут же побагровел, не ожидав такого прилива любви с её стороны, особенно в такой ситуации. — Да и деньги… Они не имеют значения, всё равно… Аделаида оседлала его, обвив руками его шею, и притянула его в глубокий поцелуй. В голове невольно пронеслась мысль о том, что Саске стал её тихой гаванью, когда она тонула в своих проблемных ужасах семьи. Отстранившись, она посмотрела на него с блеском возбуждения в золотых глазах. — Давай только потише, чтобы дедушка и Ко не услышали… — прошептала она ему на ухо, горя в нетерпении. — Я хочу хотя бы на какое-то время позабыть об этом кошмаре. Саске кивнул, принимаясь стягивать с неё кофту. Адель всего лишь расстегнула ремень его брюк, и провела рукой между ног, поглаживая как в прошлый раз. — Только быстрее… — попросила она, мечтая поскорее почувствовать удовольствие. Пальцы без особого труда проникли внутрь, одна за другой в горячее лоно. Аделаида издала тихий стон, настойчиво насаживаясь на его пальцы. Саске по прежнему удивлялся её раскрепощенности и извращённой натуры. Придерживая её одной рукой, Учиха расстегнул брюки другой рукой, украшая её плечи маленькими поцелуями. Аделаида стонала ему в губы, Саске чувствовал как его пальцы обильно намокают из-за бурной реакции её тела. Он начал двигать пальцами сильнее, чтобы чётче слышать её стоны над ухом и пошлые хлюпающие звуки. Приоткрытое окно с громким характерном звуком раскрылось нараспашку. Сквозняк, предзнаменавший приближающиеся… Аделаида отстранилась от Саске, тут же растерявшись. Саске был в недоумении от её поведения. — Это дурной знак… — прошептала девушка. — О нет, Саске! Это зло. Зло… По телу парня прошёлся ледяной холодок. Он сглотнул, пытаясь сосредоточиться. И он, и Аделаида мыслили одинаково. Зло скоро придет в этот дом, и нужно что-то предпринять.

* * *

Кохаку сонно разлипал глаза, когда обеспокоенная сестра в панике вновь собирала свои вещи, а Саске торопливо складывал нужные вещи в его маленький рюкзак. — Дедушка, тебе нельзя здесь оставаться, — нервно поговорила Аделаида, собирая мешающие волосы в пучок. — Собирайся, быстрее. — Внучка, я уже не в том состоянии, чтобы… — Пожалуйста, — твердо прервала его Аделаида, её голос был раздраженным. — Он не оставит тебя в покое. — Хорошо, милая… За окном тут же остановилась хорошо знакомая им всем машина. Аделаида, не медля ни секунды, выхватила Кохаку, Саске рюкзаки, и они побежали в сторону подвала. — Не выходите оттуда, пока он не уйдет! — нервно проговорил Ганс, когда они спустились по лестнице в мрачное помещение. — Дедушка, а ты? — обеспокоенно спросила Адель. — Я спрячу вас, сделаю все, что в моих силах, чтобы вы смогли выбраться… Не выходите, даже под страхом смерти… Продержитесь. Дверь разрывалась от ударов по ней. Когда Ганс открыл дверь, страх мгновенно окутал его. Орочимару выглядел устрашающим, до жути злым и нервным. Орочимару не сказав ни слова, прошел внутрь, осматривая дом. — Где они? — прошипел он, схватив Ганса за шкирку. — Кто? — Не строй из себя дурака! Где, черт возьми, мои дети?! — заорал он, потряхивая его за плечи. — Аделаида ушла ещё вчера, с каким-то мальчишкой… — Ганс отвёл от него взгляд, стараясь звучать убедительнее. Орочимару тут же махнул головой, ударив того в челюсть, отчего старик упал на пол, больно ударившись. — Не смей обманывать меня! — Орочимару по прежнему кричал. Зрачки его глаз сузились, он был по настоящему в ярости. Пока Орочимару выискивал детей по всему дому, Аделаида молилась, чтобы с дедом ничего не произошло. — Адель! Кохаку! Выходите, я пришел за вами! Обыскав весь дом, Орочимару обнаружил существенные доказательства того, что дети были в этом доме. У него не осталось сомнений, что Вандер обманывал его. — Помнишь, я как-то говорил, что ты пожалеешь из-за своего длинного языка? — в его голосе проскальзывали нотки угрозы. — Так вот, если ты прямо сейчас, не скажешь где дети… Я убью тебя… Убью так, что ты будешь умирать мучительной смертью. К примеру, как твоя дочь. Медленно мучиться в агонии… Где дети? — Детей здесь нет, — твердо ответил Ганс, выпрямившись. Он смотрел ему прямо в глаза, словно смотрел в глаза своей смерти. — Даже если бы я знал, где они, то даже под пытками не сказал. Эти невинные дети не заслуживают такого отца.

* * *

Кохаку ежился от страха, в объятиях старшей сестры. Он не осознавал, что происходит, но отчётливо понимал, что отец не остановится. Саске вздрогнул, когда услышал глухое падение тела и хриплый вскрик.