Addiction

* * *

Орочимару стоял у детской колыбели, еле сдерживая мягкую улыбку. У него на руках, беспощадно слуху всех, пищало маленькое крохотное создание. Маленькая девочка, смотрела на него своими большими желтыми глазками, шевелилась и громко пищала. Беделия устало вздохнула, сжимая простынь в своих руках. Ещё недавно её выписали с роддома, и она уже который день проводила у колыбели вечно орущей новорожденной дочки, что унималась не с первого раза. — Я не справляюсь, — честно призналась она, когда малышка в очередной раз разбудила её своим громким плачем. — Я с ума схожу уже! Может успокоительные какие-нибудь детские есть? Орочимару убаюкивал девочку, напевая под нос тихую колыбельную. Он бросил мимолётный взгляд на жену, а затем снова переключился на ребенка. — Ты ещё транквилизатор предложи, — ответил Орочимару, цокнув. — Ты очень устала, Делия. Отдохни, я сам справлюсь. Девочка начала потихоньку успокаиваться, издавая характерные для младенцев звуки. Беделия томно вздохнула, словно тяжёлый груз спал с её плеч. — Моя девочка слишком много капризничает, — протянула она, следя за каждым движением мужа. — Меня это расстраивает. — Есть в кого, — бросил мужчина, осторожно укладывая малышку в колыбель. Он испытывал теплые чувства к своей маленькой дочке, умиляясь даже тому, как она спит. Ещё девять месяцев назад, он не мог себе представить, что будет вот так возиться с нежеланной дочерью. Просыпаться посреди ночи, под утро, чтобы унять детский плач, поменять подгузники, постирать вещички. И самое главное, следить за здоровьем своей жены, чтобы ребенок вдоволь питался грудным молоком, и набирался сил. — У меня так грудь обвиснет, — уныло протянула женщина, когда муж в очередной раз вручил ей дочь. — О боги, какая же ты капризная и недовольная женщина, — возмущённо процедил Орочимару, устало вздохнув. Он следил за тем как ребенок инстинктивно прижался к груди матери, и найдя сосок, стал активно посасывать молоко. — Я уже тысячу раз пожалел, что связался с тобой! — Ты ребёнка заделал? Заделал. Вот теперь терпи, бога ради! — вздорнула женщина, удерживая девочку на руках. Резкое раздражение вдруг сменилось теплотой во взгляде, когда Орочимару снова посмотрел на девочку. Да, Аделаида не виновата в том, что её родители идиоты. Аделаида всего лишь маленький комок радости, тепла и капризов. Маленькое хрупкое создание, которое он бы не отпустил от себя ни на шаг. Он видел все, даже если не был рядом. Первое слово, первые шаги, первые детские истерики, первые успехи в учебе, первую любовь в начальных классах. Орочимару хотел быть с нею всегда, и наблюдать за каждым взмахом её крыла. Он не хотел отпускать её из его змеиного гнездышка. Аделаида была для него всем — первой любовью, единственной дочерью, всегда ребенком, удивительным созданием. Орочимару не мог потерять её из виду, не мог расстаться с ней. Никогда. Сердце колотилось в груди, отбивая чечётку страха. Аделаида прижималась спиной к холодной стене, стараясь дышать ровно и бесшумно. Кохаку забился в объятия Саске, его хрупкие плечики вздрагивали от беззвучных рыданий. Саске одной рукой прижимал его к себе, другой же закрывал рот, чтобы всхлипы не выдали их местоположение. Выстрел. Приглушённый звук за дверью разорвал тишину, посеяв ещё больший ужас, все ещё звенел в ушах. И больше голоса их дедушки не было слышно. Только тяжёлые шаги за пределами подвала. Тяжёлый стук раздался эхом в сыром подвале. — Я знаю, что вы там, дети, — приглушённый, но от этого не менее зловещий голос отца заставил вздрогнуть всем телом. Он не хотел пугать детей ещё сильнее, а потому пытался вызволить их добровольно, переубедить их. — Папа здесь. Он пришел, чтобы забрать вас домой. В наш небольшой, но уютный дом, — в его словах звучала попытка убеждения, но Аделаида чувствовала фальшь. Дом. После всего, что произошло, это слово звучало как насмешка. — Кохаку, Аделаида, вы же не хотите заставлять папу злиться, верно? — в голосе отца проскользнула едва уловимая ледяная нотка угрозы. Угроза прикрытая под заботу. Он играл с ними, как кошка с мышками, наслаждаясь их страхом. Аделаида осторожно высвободилась из объятий парня, жестом указав остаться с Кохаку. Ее ноги дрожали, но она должна была что-то сделать, прежде чем отец выломает дверь и доберется до них. Она медленно, стараясь звучать как можно тише, поползла к лестнице, ведущей наверх. Старая деревянная половица под тяжестью веса, заскрипела, выдав её. Она замерла, прислушиваясь. — Проклятие, — беззвучно прошептала она. Затаив дыхание, она поднялась по лестнице, оказавшись у двери. Присев на корточки, она прижалась ухом к дверной щели. — Ты же не думаешь, что сможешь прятаться от меня вечно? — продолжил Орочимару. — Я твой отец, Адель. Я знаю тебя лучше всех. Ты очень смелая девочка. И глупая, раз уж на то пошло, — насмешка. — Мое солнышко, ответь папе. — Что…что тебе нужно? — едва слышно прохрипела она дрожащим голосом. На мгновение воцарилась тишина, Орочимару словно насаждался её страхом и беспомощностью перед ним. — Папа просто хочет, чтобы ты открыла эту дверь… Чтобы папа мог обнять тебя, ведь он так долго не делал этого, — хриплый голос отца будоражил, и одновременно пугал до чёртиков. Аделаида не могла распознать: притворство ли это, или… его извращённая форма искренности? От мысли, что это может быть немного правдой, становилось ещё противнее. — Не хочешь? Хорошо, я готов сидеть здесь, ждать до тех пор, пока ты не передумаешь. Саске презрительно фыркнул, усаживая Кохаку на старую табуретку, и вытирая его слезы сухой салфеткой. Орочимару присел под дверью, прислонившись спиной к двери. Он не торопился, время на его стороне. Аделаида была упрямой, неукротимой, прекрасно напоминала ему бывшую жену, с которой чуть из ума не выжил. Но с Аделаидой ему должно быть проще, потому что сломать её мог только он. — Знаешь…ты была единственным человеком, которого я впервые полюбил в своей жизни, — бесцветно начал Орочимару, понимая, что ему придется варить солянку из своих же воспоминаний, чувств и сдерживаемых отцовских эмоций. — Да, это правда. Такая маленькая была… Родилась, а уже через несколько часов смотрела на меня своими большими золотистыми глазками. И я тогда осознал — ты моё всё. Аделаида внимательно прислушивалась к его словам, кусала губы до крови, чувствуя металлический привкус крови во рту. — Я никогда в жизни никого не любил, а тебя полюбил сразу же. Ты стала моей первой и единственной любовью в этой жизни. В подвале повисла тяжелая, гнетущая тишина. Саске стоял неподвижно, наблюдая за Аделаидой, готовый в любой момент броситься к ней. — Что ты, черт возьми, несёшь? — отчаянно прервала его Аделаида. Она сжала кулаки так сильно, что ногти больно впились в ладони. Слушать это после всего случившегося было невыносимо, тошнотворно. — Хватит, заткнись! Раздался тихий всхлип Кохаку. Саске опустил руку на его плечо, слегка сжимая, словно говоря: «Все в порядке. Мы справимся». — О…Адель, — хмыкнул мужчина, откинув голову назад, прислушиваясь к каждому шороху за дверью. — Нет, я не извращенец, ты не так поняла. Я просто хотел донести до тебя глубину своих чувств. Глупо, конечно с моей стороны, ожидать понимания от ребенка. — Ты лжец и убийца, вот кто ты, — прошипела девушка, стукнув кулачком по двери — единственным барьером для них, и единственной преградой на его пути. —Каждое твое слово — яд. Каждое прикосновение — грязь. — Не знаю, чего тебе наговорил Ганс, но почему ты решила, что это правда? Веришь старику больше, чем родному отцу? Аделаида шмыгнула носом, на глаза навернулись слезы, но она сдержала их. Она должна быть сильной. — Потому что я тебе больше не верю, — проговорила она твердо, на одном дыхании. — Не верю с тех пор, когда мама ушла…погибла… От твоих же рук. Прекрати лгать, побудь мужчиной, хоть раз. — Ого, как ты заговорила, — в его голосе проскальзывали насмешливые нотки, но Орочимару был напряжен. — Да, так получилось… Не целенаправленно. Не хотел я её смерти. — Не целенаправленно значит? А как же? Разозлился, сбил на машине, разбил голову. Ты агрессивный психопат. Если же ты лишил своих детей матери, убив её своими же руками, что тебе мешает убить своих детей? Кохаку с ужасом вкрадчиво вслушивался в каждое сказанное ею слово. Он был шокирован. Мальчик сидел на табуретке, словно парализованный, огромные, полные слез глаза были прикованы к Аделаиде. Детский мозг отказывался принимать тот факт, что маму убили. При том родной отец. — Любовь, — ответил он просто, ощущая слово таким гадким, что после него оставался неприятный привкус горечи во рту. — Кажется, пора бы тебе узнать правду. Адель, я учёный в первую очередь. Не отец, не муж, я учёный. В прошлом, я проводил эксперименты, незаконные, над людьми, кстати. Меня спонсировала мафиозная компания «Акацуки». Во главе этой шайки стоял Обито Учиха. Дядька твоего сопляка, поэтому я был против любых твоих отношений с этим Саске. Настала очередь Саске, удивляться тому, что ещё скажет этот психически нездоровый маньяк. Он знал о темных слухах, окружавших его семью, о каких-то подозрительных делах дяди, но предпочитал не углубляться, отгораживаясь от неприятной правды. Семейные дела взрослых — не его забота. Так он всегда говорил себе. Но узнав об этом из уст Орочимару, осознавал, что семья Аделаиды могла быть разрушена благодаря его дяде. Он испытывал чувство вины и жалости к ней. — Что… что ты несешь? — прошептала она, растерянно глядя на дверь, за которой, как змея, притаился ее отец. — Какое отношение Акацуки имеет к моей матери? К нам? — О, Адель, ты такая наивная, — его голос стал приторно-сладким, удушающим. — Твоя мать слишком много знала, слишком много видела. Начала лезть не в свое дело, угрожала моему прогрессу. Обито не любил, когда кто-то лезет в его планы, дела. Особенно очень эмоциональные женщины, которые никогда под него не лягут. Он замолчал на мгновение, словно наслаждаясь тишиной, повисшей в подвале, а затем продолжил, словно раскрывая самый страшный секрет. — Чем больше я узнаю о тебе нового, тем меньше мне хочется жить, — дрожащим голосом прошептала девушка, сдерживая слезы. — Твоя мать, когда узнала, хотела остановить меня. Она угрожала сдать меня полиции, если я не отдам ей детей. Несла бред о морали, человечности. Глупости. Сентиментальная чепуха, которая мешает двигаться вперёд. — И ты предал её! Ты предал её…нас…ради чего? Ради своего проклятого «прогресса»?! — Не преувеличивай, Адель, — цинично продолжал Орочимару. — Это бизнес. Наука требует жертв. Ничего личного. Она стала помехой, а помехи нужно устранять. Это закон жизни. Закон прогресса. — Какой же ты…мерзкий. Ты убил маму…теперь дедушку… Я уже понимаю, что ты сделаешь тоже самое и со мной или Кохаку. — Твоя мать была очень глупой и отчётливо понимала, что ходит по краю. Она не думала о последствиях. Ты же не будешь такой, Адель, верно? Ты же умнее ее? В подвале повисла тяжелая, гнетущая тишина. Только тихое дыхание Кохаку, прерывистое и вздрагивающее, нарушало ее. Взгляд Саске был прикован к двери, за которой скрывался монстр, лишивший Аделаиду матери, а его самого — невольно впутал в эту грязную историю. Аделаида молчала, пытаясь переварить услышанное, осознать всю глубину предательства, всю мерзость лжи, которой была пропитана вся ее жизнь. — Беделия решилась забрать тебя и Кохаку. Увезти в эту гребанную Германию. Я не мог этого позволить, я был в бешенстве, — продолжал Орочимару, его голос сочился сквозь дверь, как яд. — Она думала, что сможет меня остановить? Глупая женщина. Это была моя первая в жизни вспышка ярости, которая преследует меня по сей день, — прозвучал неожиданно спокойный ответ. — Когда случаются приступы, я не могу контролировать себя и свои действия. Я просто… получаю удовольствие от этого, хотя и понимаю, что в принципах морали это бесчеловечно. Аделаида отшатнулась, словно от удара. Удовольствие? Он получал удовольствие, когда убивал её маму? Её руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. — Ты чудовище… Мерзкий и безнравственный монстр, — прошипела она, каждое слово — плевок в его лицо, пусть и невидимое. — Да, да… Считай как знаешь, — равнодушно отозвался Орочимару. — Но вы мне нужны, вы должны быть с отцом. Со мной, — сказал он ровно, словно сообщал о погоде. Аделаида съежилась, услышав последнюю фразу. Юми могла быть беременна? Эта мысль кольнула ее, словно осколок стекла. — Монстр, — продолжала Аделаида, голос дрожал от ярости и бессилия. — Я хочу, чтобы ты сгорел в огне своих же амбиций. — Открой дверь, — прервал её Орочимару, начиная резко дергать за ручку. — Открой, я сказал. Пожалуйста. — Уходи… Ты пугаешь Кохаку, он тебя боится. — Девочка моя, маленькая, любимая, открой дверь…пожалуйста, пока я её не выломал, — в голосе Орочимару снова проскользнули приторные нотки, но теперь они звучали зловеще, как угроза. — Ты сделаешь только хуже. Пожалуйста, просто уйди. Я не хочу, чтобы ты был нашим отцом. И Кохаку тоже. Забудь о нас как страшный сон, может хотя бы с Юми ты будешь счастлив… — Аделаида попыталась говорить как можно спокойнее, умоляюще, надеясь задеть хоть какие-то человеческие чувства в этом монстре. В ответ раздался громкий выстрел. Звук эхом прокатился по подвалу, оглушая, пугая до дрожи. Аделаида вскрикнула, инстинктивно отпрянув от двери, тут же спускаясь вниз по лестнице, обратно к Саске и Кохаку. Кохаку закричал громче, зарываясь лицом в плечо Саске, словно ища защиты. Послышался громкий выстрел, Аделаида вскрикнула, тут же спускаясь вниз по лестнице, обратно к Саске и Кохаку. Кохаку громко закричал, сьежившись от страха. Саске, резко отстранился, осмотрел подвальное помещение, его взгляд цеплялся за каждую деталь. Он заметил маленькое окошко в стене, высоко под потолком, ведущее наружу. Слабый луч света пробивался сквозь пыльное стекло, указывая на возможный выход. — Окно, — четко произнес Саске, указывая взглядом наверх. — Аделаида, там наш единственный выход. — Ты думаешь…? — начала она, но Саске перебил ее. — Помоги мне, — сказал он, уже подтаскивая к стене старый деревянный ящик, найденный в углу подвала. — Нужно посмотреть, сможем ли мы его открыть. Быстрее. Быстро притащив ненужные пустые ящики, Саске сложил их друг на друга, пытаясь дотянуться до окна, где просачивался уличный лунный свет. Кохаку поднял заплаканное лицо, наблюдая за действиями Саске и Аделаиды. Тем временем, за дверью воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Орочимару. Выстрел… Что это был за выстрел? Предупреждение? Попытка выбить замок? Или… он просто сорвался? Саске, забравшись на ящик, пытался рассмотреть окно. Оно было маленькое, но кажется не заколоченное. Проблема была в том, чтобы до него добраться и открыть. — Окно открывается, — тихо сказал он, глядя на Аделаиду. Его лицо было серьезным и сосредоточенным. — Оно маленькое, но мы сможем протиснуться. Это наш шанс. Дверь разлетелась, словно щепка, отброшенная неведомой силой. Дерево с треском врезалось в стену, поднимая облако пыли и гари. В проеме, словно зловещая тень, возник Орочимару. В руке он держал пистолет, еще дымящийся после выстрела в замок. Аделаида застыла, сердце бешено колотилось в груди. Мгновение назад еще теплилась надежда на спасение через окно, но теперь всё тщетно. Саске, оступившись, упал на холодный бетон, потеряв сознание. Девушка бросилась к нему, пытаясь привести его в чувства. Она опустилась на колени рядом с ним, трясущимися руками пытаясь нащупать пульс. Холодный бетон обжигал колени, а в глазах предательски щипало от слез — Саске! Саске, очнись! Пожалуйста! — она пыталась встряхнуть его, отчаянно пыталась привести в чувство за считанные секунды. Она осторожно похлопала его по щекам, пытаясь привести в чувство. — Саске! — повторила она громче, уже почти крича, но он не реагировал. Удар был сильным. В этот момент ее грубо схватили за локоть, дернув вверх, заставляя приподняться с пола. Она вскрикнула, теряя равновесие, и оказалась лицом к лицу с Орочимару. Его лицо, обычно скрытое маской спокойствия, сейчас исказилось гримасой гнева. Внутри все похолодело от ужаса. Его рука взметнулась, и резкая боль пронзила щеку. Оплеуха была сильной, оглушающей. Аделаида отшатнулась, инстинктивно схватившись за пылающую щеку. В глазах потемнело от боли и унижения, смешанного со страхом и ужасом. Отец никогда не поднимал на неё руку. Аделаида, подняв заплаканные глаза, встретилась с его ледяным взглядом. Кохаку, наблюдавший за всем этим из угла, заскулил, как испуганный щенок. Его маленькое тельце дрожало от страха. Он хотел закричать, броситься на помощь сестре, но он был до ужаса напуган и мечтал, чтобы всё это оказалось дурным сном. Кошмаром, после которого к нему придет мама. Но мама не приходила. Пришел только он — его отец, чужой, страшный, жестокий человек. — Идиотка, — процедил он, глядя на нее сверху вниз. В его голосе не было ни капли сожаления, только презрение и раздражение. И она тут же почувствовала резкую сильную боль, пронзающую её затылок. В глазах потемнело, ноги не слушались. Последнее, что она увидела, это хладнокровное лицо отца, и расплывающееся от ужаса лицо Кохаку, прежде чем тьма поглотила ее сознание. Ее тело с глухим падением рухнуло на холодный бетон.

* * *

Саске открыл глаза. Голова раскалывалась, перед глазами все плыло. Спиной он почувствовал кожаное сиденье безупречного салона автомобиля дяди. Резкая боль в затылке пульсировала, напоминая о случившемся. Он попытался сесть, но тело не слушалось, словно налитое свинцом. Собравшись с силами, он приподнялся на локтях и огляделся. За рулём машины сидел Обито, выглядевший озадаченным. — Голова сильно болит? — спросил он, в его голосе проскальзывали нотки беспокойства за племянника. Саске потер затылок. Боль все еще была сильной, но теперь она казалась не такой острой, словно отступала. — Немного, — ответил Саске. — Что произошло? Как ты… — Неважно, — прервал его Обито. — Главное, что ты в безопасности. Забудь об Орочимару, как о страшном сне. Он тебя больше не тронет. — А Аделаида, её брат…они остались там с этим психом. Мы должны вернуться за ними. — Забудь о них. Забудь эту девчонку. У тебя таких как она будет много, — Обито покачал головой, краем глаза взглянув на отражение разъяренного племянника. — Нет! — запротестовал Саске. — Ты не понимаешь, они в опасности! Мы не можем их бросить! Саске чувствовал себя беспомощным и виноватым. Он ведь обещал себе, что защитит Аделаиду и ее брата. А теперь его просто забрали, оставив их на произвол судьбы этого монстра. Обито вздохнул, увидев отчаяние в глазах Саске. Он понимал его чувства, но не мог позволить ему вернуться. Сейчас это было слишком опасно. — Я разберусь с Орочимару, обязательно. Поверь мне, Саске. Но сейчас ты должен быть в безопасности. Ты нужен мне целым и невредимым. — Нет, ты не понимаешь! Он может убить их, он убил свою жену…из-за тебя между прочим! Ты думаешь, у него рука дрогнет на своих детей?! Разворачивайся, мы должны поехать за ними обратно! Обратно, я сказал! — Саске, хватит, — голос дяди был ровным, жёстким, заставляя подчиниться. Обито не хотел подвергать единственного, на данный момент, близкого человека опасности. Вмешивать Саске в свои дела он не хотел. Подросток кричал, пытался достучаться до него, но он старался оставаться спокойным и доехать до особняка, в котором смог бы запереть неугомонного, по его мнению, Ромео.

* * *

Дождь не прекращался уже несколько часов, монотонно барабаня по крышам и асфальту. Усталая Юми вышла из круглосуточного магазина, сжимая в руке пластиковый стаканчик клубничного йогурта. Но даже любимое лакомство не вызывало сейчас никакой радости. Последние недели были сплошной серостью в её дерьмовой жизни: постоянная усталость, сонливость, навязчивая тошнота, и тяжелое, липкое чувство подавленности, окутывающее ее, как этот ноябрьский дождь. Юми страдала из-за стресса. Также Юми знала, что корень всех её проблем и черной полосы в жизни — Орочимару. Её возлюбленный или, если быть честной с собой, источник её мучений. Она побрела по мокрому тротуару, ноги словно налились свинцом. Грязные лужи под ногами, словно искаженные отражения её разбитого состояния. Она чувствовала себя выжатой, словно лимон, использованной и лживой. Паршивая шлюха, прикрывающая редкостного ублюдка. Навстречу ей шел Орочимару. Высокий, в длинном черном пальто, он выделялся своей аристократической бледностью на фоне серости дождливого дня. Его глаза, обычно холодные и пронзительные, сегодня казались… спокойными? Это было непривычно. Юми остановилась, внутренне напрягаясь. Она никогда не могла предугадать его настроения. Он подошел к ней, двигаясь плавно и бесшумно, словно хищник, приближающийся к добыче. Остановился прямо перед ней, и не говоря ни слова, снял пальто, накинув его на хрупкие плечи девушки. Пальто было теплым и уютным, пропахшим его дорогим одеколоном. — Ты совсем не бережешь себя, Юми, — его голос был ровным, безэмоциональным, но в нем проскальзывало что-то, что походило на заботу. Контроль, вот что это было. Он приобнял её за плечи, его рука, даже через пальто, казалась чужой и холодной. — Пойдем, — просто сказал он, направляя ее к своей машине, припаркованной чуть дальше по улице. Юми покорно пошла рядом, словно его марионетка, игрушка. Она знала, что он снова повезет её к нему домой. К маленькому Кохаку, который заболел, просидев некоторое время в сыром подвале, когда они пытались спрятаться от отца, а затем сбежать. Аделаиду, Орочимару запер в своей же спальне, отобрав средства связи и пичкал какими-то препаратами, благодаря которым, девочка проваливалась в глубокий долгий сон. Он упомянул об этом невзначай, несколько дней назад, словно это было что-то незначительное, не требующее обсуждения. Но для Юми это было ещё одним фактом, подтверждением того, что его невозможно исправить. Он готов причинять вред родной дочери, чтобы ничего не мешало ему совершать весь тот ужас, что он называет «прогрессом». Они сели в машину, Орочимару завел двигатель, и машина плавно тронулась с места, скользя по мокрому асфальту. Молчание повисло в салоне, тяжелое и давящее. Юми временами чувствовала его взгляд на себе, холодный и изучающий, но не поворачивала головы. Она смотрела в окно, наблюдая за дождем в городе, пытаясь отвлечься от неприятных ощущений в животе и тяжелых мыслей, которые, казалось, въелись в ее сознание. Внезапно Орочимару повернул ее лицо к себе. Его пальцы были холодными на ее щеке, заставив ее вздрогнуть. Он наклонился и поцеловал её, грубо, больше похоже на игру собственности, чем на проявление нежности. Отстранившись, он посмотрел ей прямо в глаза, и на его губах скользнула легкая, холодная улыбка. — Ну что ты такая кислая, девочка моя, — его голос был мягким, почти ласковым, но Юми ощущала эту фальшь. — Не называй меня так, — тихо, но твердо сказала она, отводя взгляд. Орочимару наигранно приподнял бровь, словно удивленный ее тоном. — Что-то не так, милая? Ты какая-то вялая, обычно ты более оживленная… Его сильная рука опустилась на её колено, скользнув вверх по бедру, поглаживая. Юми передёрнуло от этого прикосновения. Ей стало противно. — Мне плохо, — прошептала она, стараясь сдержать подступающую тошноту. — Останови машину, пожалуйста. Орочимару нахмурился, но плавно припарковался у обочины, на безлюдной улице, где шум дождя казался еще громче. — Что случилось? — спросил он, поворачиваясь к ней. В его глазах не было беспокойства, только легкое раздражение из-за ее странного поведения. Юми, не отвечая, распахнула дверцу машины и выскочила на улицу. Холодный дождь мгновенно пропитал ее ветровку, но она не обратила на это внимания. Она согнулась пополам, опираясь руками о колени, и ее вырвало. Все содержимое ее желудка, включая безвкусный йогурт, изверглось на серый асфальт. Слезы сами собой покатились по щекам, смешиваясь с дождем. Вся боль, весь стресс, все унижение последних недель выплеснулись наружу вместе с рвотными массами. Она рыдала, не в силах сдержать себя. Орочимару вышел из машины вслед за ней, наблюдая за ее мучениями с невозмутимым видом. Подошел ближе, и словно вспомнив о правилах приличия, придержал ее светлые волосы, чтобы они не испачкались. Его прикосновение было холодным и брезгливым. — Странно, что с тобой происходит? — произнес он ровным голосом, когда Юми, наконец смогла отдышаться. — Ты какая-то уставшая, подавленная в последнее время. Слишком мало эмоций, слишком мало жизни в твоих глазах. Это не в твоём стиле, милая. Он внимательно посмотрел на бледную нее, прищурившись. — Не беременна ли ты случаем, Юми? Это вполне логичное объяснение твоему недомоганию, — он произнес это с легкой неприязнью, словно признавая неприятный, но необходимый факт. Юми застыла, словно статуя, забыв о тошноте и холоде. Мысль была настолько мрачной и пугающей, что на мгновение она потеряла дар речи. Она посмотрела на Орочимару, в его холодных, анализирующих глазах не было ни капли сочувствия или… радости? Он говорил о возможной беременности, как о досадной помехе в его тщательно выстроенной жизни. Зачем ему ещё один, обречённый на несчастье, ребенок? Снова подступила тошнота, на этот раз от ужаса и отчаяния. Юми покачала головой, не в силах произнести ни слова. Под дождем ее слезы были незаметны, но боль в груди была невыносимой. В глубине души, начало зарождаться что-то новое, что-то, что заставляло ее переступить через себя и свои чувства. Понимание того, что она, как заточенная птица, должна вырваться из ледяной клетки, в которую её заточил Орочимару, насильно удерживая ее в ней. Сломленная птица. Наивная шлюха, которая не приложит никаких усилий, даже чтобы открыть дверцу клетки. Нет, ей это не нужно. Она довольствуется жизнью в неволе. Её устраивает его деспотизм, пренебрежение. Да, если он и прихлопнет свою малявку, ей будет всё равно. Она закрывает глаза на все его проебы, что переходили за грань человеческой морали. Орочимару знает — его птица не выпорхнет из своей клетки. Как бы он не оставлял дверцу открытой, но она всё равно не улетит. Приручил, привязал к себе. Зависимость. Определенно, зависимость.

* * *

Тяжелые шторы плотно задернуты, не пропускали ни лучика дневного света, превращая день в бесконечную ночь. Здесь, свернувшись калачиком, Аделаида лежала на двуспальной кровати. Ее обычно яркие глаза сейчас казались тусклыми, уставшими. Волосы спутались, одежда помялась, словно она провела в этом заточении целую вечность. Хотя прошло всего лишь неделя с лишним дней. Орочимару запер ее в своей спальне сразу после того, как она снова устроила ему истерику, крича, обвиняя во всех смертных грехах. Он не отрицал ничего. Лишь спокойно смотрел на нее своими змеиными глазами, в которых не было ни капли раскаяния, только холодный расчет. Дни тянулись мучительно медленно. Орочимару приходил регулярно, словно по расписанию — утром и вечером. Приносил поднос с едой, чистую одежду. Аделаида отворачивалась, молчала, прожигая его взглядом, полным ненависти и презрения. Иногда, не выдерживая жизни в неволе, она срывалась на крик, била кулаками в дверь, требовала выпустить ее, но в ответ лишь тишина. Кохаку часто приходил к ней, сидел у двери и рассказывал что-то. Юми почти все время была с ним, заботилась о нем, и за это Аделаида была ей благодарна. Сегодня отец пришел снова. Как всегда, с подносом еды. Поставил его на прикроватную тумбочку и присел на корточки рядом с ней. Аделаида сидела, обхватив колени руками, уставившись в одну точку на стене. Вид у нее был изможденный, но глаза горели все той же ненавистью. — Уйди, — прошипела она сквозь зубы, ее голос был хриплым от долгого молчания и криков. — Просто уйди. Не хочу тебя видеть. — Аделаида, ну что ты так, — его голос звучал непривычно мягко, почти ласково. — Я соскучился. Аделаида вздрогнула, словно от удара. Соскучился после всего, что он сделал? После того, как убил ее мать, разрушил ее жизнь, превратив ее в кошмар? Отвращение волной поднялось изнутри, она скривилась, словно от зубной боли, не поворачивая головы. — Жизнь парадоксальная шутка, Аделаида, — произнес он задумчиво, словно рассуждая вслух. — Она дает нам, и она же отнимает. Строит и разрушает. Любовь и ненависть, радость и страдание. Неразрывный клубок, вечный процесс. И чтобы понять ее истинную суть, нужно уметь принимать обе стороны. И свет и тьму. Аделаида слушала его с презрением. Его философствования звучали лицемерно, особенно из его уст. Он же сам окутал тьмой их дом, а строит из себя стороннего наблюдателя. — Хватит, — перебила она, ее голос стал громче резче. — Просто оставь меня в покое. Я ненавижу тебя. Орочимару покачал головой, медленно, печально. Словно она говорила что-то совершенно нелепое, что-то, чего он никак не мог понять. —Ненависть отравляет тебя изнутри. Не позволяет мыслить рационально, — продолжил он своим ровным тоном, игнорируя ее слова. — Мешает видеть перспективы. Нужно всегда видеть перспективу. Он медленно поднялся с корточек, его высокая фигура нависла над ней, словно тень. Аделаида почувствовала легкое беспокойство, хотя уже перестала бояться его физической силы. Самым страшным было его равнодушие, его холодность — Орочимару мог сделать с ней все, что угодно, оправдывая любое злодеяние высшими целями. Аделаида, наконец, подняла на него глаза, и увидела в его руке шприц. Тонкую иглу, наполненную какой-то прозрачной жидкостью. Сердце бешено заколотилось в груди, предчувствуя недоброе. — Что это? — прошептала она, отступая назад, пока не уперлась спиной в стену. Орочимару не ответил. Он медленно приближался к ней, его взгляд стал пристальным, изучающим, словно ученого, что рассматривал ее как очередной объект для эксперимента. — Не бойся, Аделаида, — произнес он почти шепотом, его голос стал вкрадчивым, змеиным. — Всего лишь лекарство, которое снимет твое напряжение. Чтобы ты смогла отдохнуть, успокоиться. Он подошел вплотную, его тень полностью накрыла ее. Аделаида попыталась отвернуться, деть куда-нибудь свои руки, но было поздно. Орочимару схватил ее за руку, крепко сжал, словно тисками. Вторая рука поднялась, и игла шприца приблизилась к ее шее. Аделаида закричала. Крик ужаса, отчаяния, бессильной ярости. Но крик застрял в горле, не вырвался наружу. Острая боль пронзила шею, жидкость из шприца хлынула под кожу. Мир поплыл перед глазами, звуки стали отдаленными. Слабость разлилась по телу, парализуя волю, отнимая силы. Последнее, что увидела Аделаида, прежде чем тьма окончательно поглотила ее сознание, было лицо отца. Лицо Орочимару, склонившегося над ней. В его глазах не было ничего. Ни сожаления, ни злорадства, ни даже простого любопытства. Только пустота.

* * *

Аделаила очнулась от тяжёлого забытья. Голова гудела, тело было ватным. В сознании пульсировала только одна мысль. Бежать. С трудом поднявшись на ноги, Аделаида прислонилась к двери, прислушиваясь. Орочимару вероятно ушел, уверенный в том, что она не сможет выбраться. Она больше не могла сидеть сложа руки, погруженная в отчаяние. Аделаида начала шарить по полу, в поисках чего-нибудь острого. Её пальцы наткнулись на обломок пластиковой ложки, которой ей приносили еду. Тупой, но возможно достаточно прочной. С дрожащими руками она вставила обломок в замочную скважину, неумело ковыряясь. Сердце Аделаиды колотилось как бешеное. Каждый звук отзывался по натянутым нервам. Вдруг, замок дрогнул, щёлкнул, и дверь медленно, с тихим скрипом, отворилась. Сердце забилось в груди, словно пойманная птица. Она медленно, стараясь не шуметь, открыла дверь и выглянула в коридор. Пусто. Дом погрузился в зловещую тишину. Добравшись до кабинета отца, она толкнула дверь. Она была не заперта. Комната была обставлена в строгом, мужском стиле: массивный письменный стол из темного дерева, книжные шкафы, заполненные толстыми томами, и на стене — большой сейф. Она знала, что отец хранит там что-то важное, возможно, деньги или документы. Но сейчас ее интересовало другое. Оружие. Ей нужно его оружие. Подойдя к сейфу, она увидела кодовую панель. Пароль, состоящий из цифр. Она лихорадочно перебирала в голове возможные варианты. Ничего не приходило в голову, и вдруг, словно озарение, ее осенило. Кохаку. Единственный человек, к которому Орочимару проявлял хоть какую-то привязанность. Она помнила дату рождения её брата. Дрожащими пальцами она набрала на панели знакомые цифры — седьмое марта, две тысячи семнадцатого года. К ее изумлению и облегчению, загорелся зеленый свет. Сейф издал тихий щелчок, дверца медленно открылась. Аделаида истерично усмехнулась. Настолько гениальный психопат не смог придумать пароль ничего лучше, чем дата рождения его младшего сына? Внутри сейфа лежал пистолет. Черный, блестящий, зловещий. Рядом — коробка с патронами. Аделаида взяла пистолет. Он был тяжелым, холодным в руке. Никогда раньше она не держала в руках настоящего оружия. Сердце колотилось, но страх отступил перед новым, странным чувством — решимостью. Она зарядила пистолет. Убрала предохранитель, неуверенно, но твердо. С пистолетом в руке она вернулась в свою комнату. Села на кровать, спиной к стене, и стала ждать его. Она не знала, что скажет, что сделает. Но одно она знала точно: она больше не позволит ему контролировать себя. Она больше не будет жертвой.

* * *

Дверь открылась, и на пороге появился Орочимару. Взгляд скользнул по комнате, остановился на Аделаиде. На лице не дрогнул ни один мускул. Словно ничего не произошло, словно она никуда не убегала. — Я вижу, ты уже оправилась. Это хорошо. Нам нужно поговорить, — произнес он ровным голосом. Аделаида молчала, смотрела на него снизу вверх, глаза горели ненавистью. Орочимару сделал шаг в комнату. В этот момент Аделаида резко поднялась, выхватила из-за спины пистолет и направила его на отца. Орочимару замер, словно наткнулся на невидимую стену. В его глазах мелькнуло удивление, но тут же сменилось насмешкой. — Вижу тебе нравится играть во взрослые игры, — спокойно сказал он, глядя на пистолет. — Верни на место. Не балуйся с опасными вещами. — Это не игра, — голос Аделаиды дрожал, но в нем звучала сталь. — Это оружие. И я не боюсь его использовать. — Аделаида, не говори глупости, — Орочимару закатил глаза, словно слушал надоедливую детскую песенку. — Ты не понимаешь, что делаешь. Отдай пистолет. И давай поговорим спокойно. Он сделал еще шаг вперед, словно не замечая направленного на него оружия. — Я ненавижу тебя! — крикнула Аделаида, голос сорвался. — Из-за тебя разрушилась наша семья! Ты убил мою маму, она любила тебя, а ты…! Ты чудовище, я ненавижу тебя всем сердцем. Ненавижу день, когда мама исчезла, ненавижу день, когда я родилась! Ненавижу! — слезы градом катились по ее щекам, но она не отводила взгляда от отца, не опускала пистолет. — Кохаку…он ни в чем не виноват, но вынужден расти в этом аду! А я…я стала соучастницей всего этого ужаса! Я молчала, когда надо было кричать! Орочимару слушал ее тираду с каменным лицом, лишь легкая усмешка тронула уголки губ. — Бред, Аделаида, — произнес он, прервав ее. — Очередной эмоциональный выплеск. Мне это уже порядком надоело. Отдай пистолет, и мы поговорим, как взрослые люди. Он сделал еще шаг, приближаясь к ней. Аделаида вздрогнула, но не отступила. Пистолет дрожал в ее руке, но она крепко держала его. — Не подходи! — воскликнула она, голос дрожал, но в нем звучала отчаянная решимость. — Не подходи ко мне, я буду стрелять! — Ты не выстрелишь, Аделаида, — Орочимару усмехнулся, в его глазах плясали холодные искорки. — Ты не сможешь, нет, не посмеешь. Я же твой «любимый» папа, вечно таскаюсь с тобой, а не бросил на произвол судьбы. — Нет! — завопила Аделаида, голос сорвался на крик. — Ненавижу! Орочимару покачал головой, словно разочарованный детским капризом. Он сделал еще один шаг к ней, уверенный в своем контроле над ситуацией. — Ну же, Адель, не глупи, — сказал он мягко, почти ласково, протягивая руку к пистолету. — Отдай… В этот момент раздался выстрел. Громкий, резкий звук разорвал тишину комнаты. Орочимару отшатнулся, рука, тянувшаяся к пистолету, бессильно повисла. На плече расползалось темное пятно крови. Орочимару замер, уставившись на Аделаиду неверящими глазами. В его змеиных зрачках впервые за долгое время промелькнуло что-то похожее на удивление. Он смотрел на нее, словно не понимая, что произошло, словно не мог поверить, что его девочка, его любимая девочка, Аделаида, смогла выстрелить в него. Аделаида стояла, тяжело дыша, пистолет все еще дрожал в ее руке. Слезы продолжали литься из глаз, но в них уже не было прежней беспомощности. Кровь стремительно пропитывала ткань пиджака, расползаясь темным багровым пятном. Он поднял руку, пытаясь остановить кровотечение, но движение получилось каким-то небрежным, словно он был больше занят наблюдением за Аделаидой, чем собственной раной. Она сама не до конца осознавала, что произошло. Выстрел, грохот, отдача — все слилось в одно оглушительное мгновение. Шок волнами накатывал на нее, смешиваясь с острым чувством вины и диким, торжествующим облегчением. Орочимару сделал несколько шагов к ней, медленно, почти лениво, словно не замечая направленного на него оружия. Аделаида инстинктивно отступила назад, пока не уперлась спиной в холодную стену. Пистолет в ее руке по-прежнему угрожающе подрагивал. И тут Орочимару заговорил. — Ты всегда была слишком эмоциональной, — Он покачал головой с легкой укоризной, словно разочарованный капризом ребенка. — Но признаю, никогда не ожидал от тебя такого. Единственный, кто мне дорог, кого я растил, бережно любил, может так поступить со мной… В его голосе проскользнули нотки разочарования? Или это была лишь искусно разыгранный спектакль? Аделаида замерла, растерявшись. Внезапно его лицо исказила гримаса боли. Он согнулся, схватившись за раненное плечо. Змеиные глаза на мгновение прикрылись, и на его лице, впервые за долгое время, появилось выражение человеческой уязвимости. Он задышал тяжело, прерывисто. Аделаида опустила пистолет. Сердце бешено колотилось в груди, тревога и замешательство боролись с только что вспыхнувшей яростью. Неужели она действительно причинила ему боль? Не раздумывая, она подошла к нему. Инстинкт, привычка подчинения, годами вбитая в сознание, заставили ее забыть о пистолете, о ненависти, о всем, что только что произошло. — Отец, — прошептала она, — тебе больно?.. Орочимару выпрямился, ухмыльнулся криво, взглянув на нее снизу вверх. В глазах снова мелькнули холодные искорки, а боль, казалось, исчезла, словно ее и не было. Он приобнял ее одной рукой, что не была залита кровью. Другой, окровавленной, коснулся ее щеки, нежно погладил. Прикосновение было неожиданно мягким, почти ласковым. — Глупая девочка, — прошептал он, голос его стал мягким, убаюкивающим. — Зачем ты так? Мы же семья, всегда ею были. И ты никогда не сможешь убежать от меня. И дело даже не в том, что я смогу удержать тебя силой, нет. Дело в зависимости, Аделаида. Его слова словно змеи, скользили в её разум, опутывая паутиной сладкой лжи. Аделаида заплакала, уткнувшись лицом в его грудь. Все это было так непривычно, успокаивающе, после всего пережитого ужаса. Орочимару аккуратно, почти незаметно, попытался отобрать пистолет из её ослабевших рук. Аделаида почти поддалась, её пальцы расжались, готовые отпустить оружие. Но в самый последний момент что-то щелкнуло в её сознании. Давно забытое лицо матери, ужас опутывающий Кохаку, взгляд Саске, собственная боль и ненависть… все вспыхнуло перед глазами ярким пламенем. Аделаила резко выхватила пистолет обратно, отшатнулась от отца, вскочив на ноги одним движением. — Нет, слишком поздно… — прошипела она, голос дрожал от ярости. — Ты заплатишь за все те невинные жизни, которые погубил ради своих амбиций. Орочимару резко бросается вперёд, прямо на неё, пытаясь выхватить пистолет и поставить ее на место. — Дрянная девчонка! Оглушительный выстрел эхом раздается по комнате. Орочимару рухнул, словно подкошенный, его тело тяжело ударилось о пол. Он забился в конвульсиях, захлебываясь хрипом и собственной кровью, которая быстро растекалась багровым пятном по паркету. Руки судорожно цеплялись за место выстрела в груди. Поток жизни, утекающий сквозь пальцы. Аделаида опустилась на колени рядом с ним, словно кукла. Глаза расширились от ужаса, в них плескалось непонимание, отрицание. Слезы хлынули из глаз, обжигая щеки. — Нет…нет…нет, нет! — шептала она, тряся головой, словно пытаясь отбросить кошмарную реальность. Она стала такой же как он. Убийцей. Чудовищем, которого она ненавидела и так боялась. Орочимару хрипел, кровь булькала в его горле, каждое дыхание становилось мукой. Но даже сейчас, в предсмертной агонии, в его глазах не было страха. Только холодное презрение и разочарование. — Дрянь…ты…моя…ошибка… — прохрипел он, в последний раз. Эти последние слова, полные яда и презрения, ударили сильнее пули. Отчаяние захлестнуло Аделаиду с новой силой. Она не освободилась, она лишь подтвердила его правоту, стала тем, кем он ее видел — сломанной, никчемной. Снова крик, на этот раз полный невыносимой боли. В глазах потемнело, сознание затуманилось. Она приставила дуло к виску, туда, где пульсировала боль от его слов, от его прикосновения, от его жизни, которая так долго отравляла ее существование. Действие стало автоматическим, инстинктивным. — Саске… — едва прошептала она, зная, что больше никогда не увидит его. И снова выстрел. Тело обмякло, словно кукла, из которой выпустили весь воздух. Аделаида рухнула на бок, рядом с отцом. Кровь отца и дочери смешалась на полу, в последнем, жутком объятии смерти. Мир Аделаиды разлетелся на осколки, как зеркало, разбитое вдребезги. Боль исчезла так же внезапно, как и появилась. Осталась лишь пустота, звенящая тишина, не похожая ни на что, что она когда-либо испытывала. Затем… свет. Не резкий, обжигающий, а мягкий, обволакивающий, словно рассвет после долгой ночи. Аделаида почувствовала, как ее тело становится невесомым, легким, как пушинка. Она больше не ощущала ни холод пола, ни липкую кровь на руках, ни тяжесть пистолета, выпавшего из ее пальцев. Вместо этого ее окутало ощущение… покоя. Сделав глубокий вдох, Аделаида ступила на первую ступеньку светящейся лестницы. Под ногой ощущалась приятная упругость, словно ступаешь по облаку, но при этом лестница была прочной и надежной. С каждым шагом ощущение невесомости усиливалось. Земное притяжение словно отпускало ее, уступая место чему-то новому, легкому, свободному. Она чувствовала, как груз, давивший на нее всю жизнь, постепенно исчезает, растворяется в этом мягком свете. Воздух был наполнен ароматами цветов, не знакомых Аделаиде, но невероятно нежных и приятных. Она вдохнула полной грудью, и легкие наполнились свежестью и чистотой. Впервые за долгое время она почувствовала себя по-настоящему свободной. Впереди, на небольшой возвышенности, она увидела фигуру. Силуэт был размытым, словно сотканным из света, но Аделаида чувствовала, что ее ждут. Теперь она там, где царит покой и свобода. Там, где её не достанут грязные руки Орочимару.

* * *

На улице N развернулась кровавая трагедия. Обеспокоенные выстрелами, соседи позвонили в службу спасения. Территория оцеплена полицейскими, работают криминалисты. В доме Юкайё были обнаружены два тела — мужчины, главы семейства, и молодой девушки-подростка. На данный момент известно, что погибшей является пятнадцатилетняя Аделаида Юкайё, дочь заведующего детской больницы, Орочимару Юкайё. Её тело было найдено с телом ее отца. Изначально на месте происшествия, предполагалась мгновенная смерть обоих, однако, и это поистине можно назвать чудом, Орочимару Юкайё выжил. Несмотря на огнестрельное ранение, он в критическом состоянии, доставлен в больницу. Врачи борются за его жизнь. По версии следствия, трагедия произошла в результате семейного конфликта. Аделаида Юкайё выстрелила в своего отца, первая пуля пришлась по плечу, а вторая в грудную клетку мужчины. А затем, предположительно, покончила с собой, выстрелив в висок из того же оружия. Смерть Аделаиды Юкайё, по заключению судмедэкспертов, наступила сразу. Орочимару Юкайё какое-то время пребывал в сознании, пытаясь остановить кровотечение. Мотивы столь чудовищного поступка молодой девушки, на первый взгляд, были неясны. Однако, полиции удалось получить важные показания. Как нам известно, свидетелем по делу выступает близкий друг Аделаиды, имя которого в интересах следствия, не разглашается. Именно этот молодой человек, по словам источников, сообщил полиции о систематическом физическом и моральном насилии, которому, как он утверждает, Аделаида Юкайё подвергалась со стороны своего отца. Также, он утверждает, что Орочимару замешан в незаконных экспериментах над людьми, на протяжении многих лет. Эти показания, по предварительным данным, частично подтверждаются младшим членом семьи Юкайё — сыном Орочимару Юкайё, ставшим невольным свидетелем трагедии. В настоящее время оказывается необходимая психологическая помощь ребенку. Орочимару Юкайё обвиняется в физическом насилии над своей несовершеннолетней дочерью, в таинственном исчезновении бывшей жены, а также, по неподтвержденным, но предполагаемым данным, в незаконных бесчеловечных опытах, в которых были задействованы пропавшие граждане города.

* * *