Addiction

* * *

В машине повисло напряжённое молчание, прерываемое приглушёнными звуками дождя за стеклом. Промокшая Аделаида молча наблюдала за стекающими по стеклу каплями дождя, изредка поглядывая на отца за рулём. Орочимару молчал и это молчание было тягостным, напряжённым и давило на неё. Перед его глазами проносились лишь обрывочные воспоминания в том подвале, когда он подмяв под себя испуганную девчонку, надругался над ней. На рубашке виднелись размытые следы от её крови, а на руках присутствовали ссадины и царапины от ее ногтей, когда она сопротивлялась. В ушах, до него до сих пор доносились приглушённые рыдания и мольбы прекратить. А перед глазами расплаканное напуганное личико наивной девчонки, что искренне не понимала, чем заслужила это. Орочимару знает — Аделаида наблюдает за ним, видит заметные признаки борьбы, и сильнее сжимаясь в пассажирское сидение, молчала. Орочимару знает — Аделаида смелая лишь за его спиной. Знает же, боится его до чёртиков, но стоит ей всё сойти с рук, как она обесценивает его до уровня маминого бывшего, и ведет себя по хамски. Но сейчас в её золотистых глазах, которые он любил уже ровно пятнадцать лет, Орочимару видит страх и волнение. Такой она нравилась ему больше. Взглядом пробегается по хрупкой фигуре подростка, обтянутой мокрой тканью школьной формы. От одной мысли, что этот Учиховский щенок посмел даже прикоснуться к его единственной дочери, Орочимару злился. Аделаида замечает это и рефлекторно прижимает рюкзак к себе ближе, закрывая вид на мокрое тело. И от себя неожиданно противно становится, Орочимару дурно, и он вздыхает. Глубокий и долгий вздох, который, казалось, выражал всю усталость от этой ситуации. — Ты ведь… — прерывает своё молчание она, — не сбивал кошку, верно? У тебя ссадины больше похожие на то, как если бы их оставил человек. Можешь объяснить что произошло? — и взгляд у неё насторожительнее некуда, подозрительный, не доверительный. Такой же взгляд был у его бывшей супруги. — Не вмешивайся в мои дела, — Его голос был спокойным, ровным, но в нем чувствовалось едва заметная угроза. — Если раньше я закрывал глаза на твои проступки, то в этом случае мне придется принять меры. — И что же ты сделаешь? — спросила вдруг Аделаида, на минуту забывшись. — Запрешь в комнате, отберешь гаджеты или привяжешь в подвале, что ты сделаешь? Да даже, если накажешь, мне наплевать! Ты долбаный эгоист, думающий лишь о себе, о гребаной работе, о молоденькой студентке, что в дочери тебе годится, и даже не вспоминаешь обо мне или о Кохаку, — её голос срывался на крик, усугубляя ситуацию ещё больше. — Мы тебе не нужны, тебе никто не нужен. — Твоя истерика меня утомляет, да и все твои слова — жалкий бред, который ты вынуждаешь меня слушать. Мне это не интересно, — честно признался Орочимару, на его лице было отпечатано безразличие и презрение к бушующим эмоциям подростка. — Я окончательно принял решение и его не изменить. Аделаида вытерла подступившие слезы и взглянула на него глазами полными ненависти. Она ожидала услышать теплые слова поддержки, но Орочимару лишь презрительно хмыкнул. Он испытывал отвращение к её эмоциям, раненным чувствам и сердцу, покрытым шрамами. — Какое решение? — спросила она, голос её был подавленный, хриплый из-за унявшейся истерики. — Узнаешь об этом завтра, — ответил Орочимару. — Нужно было думать, прежде чем раздвигать ноги перед этим выродком, которого ты от силы знаешь неделю. Как же я жалею, что изначально не уговорил Беделию сделать аборт, теперь мучаться с этим проклятием, — последнюю фразу он произнес тихо, обращаясь к самому себе, но она все услышала. И без того израненное сердце разбивается вдребезги, отчего ей даже кажется, что она услышала как оно падает и ударяется, разбиваясь на тысячи мелких кусочков. И хочет возразить, покричать, что не было ничего между ней и её другом, но не хочет. Зачем ей что-либо доказывать, если он сам всё давно для себя решил. Бессмысленно доказывать ему то, что она не делала. Не может она даже доказать ему, что Саске её друг, потому что они и не друзья вовсе. Возможно, она для Саске знакомая, с которой у него много общего, но никак не подруга, которой можно доверить секреты, довериться и высказаться. Ей становится обидно, она снова осознает, что ошиблась — она никто для Саске и даже Орочимару может это подтвердить. Касание его губ отпечаталось в памяти и это казалось ей прекрасным мгновением. Возможно, Саске было неприятно и наверное, он больше не захочет с ней общаться, ведь Саске из тех кто боится подпускать к себе кого-то так близко, а она нарушила его принцип из-за своей ветрености, эгоистичного желания сблизиться с кем-то. Если бы Саске позволил, только бы поманил рукой и не оставил бы её под этот дождь с отцом, от которого только название, притянула его ближе и поцеловала бы его ещё раз. И слова Орочимару уже не кажутся такими обидными. Аделаида знала, что она нежеланный ребёнок, но никогда не думала, что такая сдержанная личность как ее отец, когда-нибудь открыто заявит ей об этом. Это чувство было похоже на туман, окутывающий все мысли, скрывающий от неё реальность. Она знала, что там, за туманом, есть что-то болезненное, что-то что может разрушить её. Раньше она боялась заглянуть в него, а сейчас… туман рассеялся. Брюнет достал из кармана небольшую маленькую коробочку, перевязанную тонкой белой лентой. Он протянул его ей в руки, даже не взглянув на нее. — Это твой подарок на день рождения, — сказал он равнодушно. — Я не стал отменять его из-за твоего спектакля. Надеюсь, ты оценишь мою пунктуальность. Хотя судя по всему, ты ценишь совсем другие вещи. Аделаида подняла голову, посмотрев на коробочку, а затем на Орочимару. Внутри коробки лежала тонкая серебряная цепочка с маленьким изумрудным кулоном в виде змеи. Утешительный подарок? Всю оставшуюся дорогу до дома никто не проронил ни слова. Орочимару изредка поглядывал на сонную девчонку. Аделаида мучилась от головной боли, желая поскорее очутиться в своей теплой постели, в чистой одежде. Проверяя панель уведомлений на телефоне, сквозь сонную пелену, Аделаида ждала сообщение лишь от одного человека. Она надеялась, что хотя бы в её пятнадцатый день рождения, мама напишет ей и поздравит. Хотя бы одно короткое сообщение, но оно принесло бы столько радости. По приходу домой, Аделаида сменила мокрую одежду на чистую пижаму и стояла в ванной, готовясь ко сну. Когда Аделаида зашла в свою комнату, то увидела как отец перебирал вещи в её шкафу. — Что ты делаешь? — спросила Аделаида, голос её прозвучал тише, её трясло от предчувствия чего-то нехорошего. Орочимару не обернулся, принялся доставать небольшой чёрный чемодан, лежавший поверх шкафа. Его ей купили в третьем классе, когда всей семьёй поехали в семейный отпуск на Хоккайдо. — Что происходит, пап? Ты мне объяснишь наконец для чего все это? — Завтра поедешь к дедушке в Киото, — его слова прозвучали без эмоций как приговор, отчего Аделаида округлила глаза. — Я предупреждал тебя и не раз. — Что? Я никуда не поеду! — возразила Аделаида, в панике отбирая у него свои вещи. Отец Беделии Ганс Вандер, в силу своего возраста был очень раздражителен и всю жизнь разговаривал только на немецком. После ухода матери, Аделаида ни разу не виделась с дедушкой, а тот в свою очередь оборвал с внуками все связи. — Поедешь и это не обсуждается. Поживешь у него там месяц, может два. Образумишься и я привезу тебя обратно, — беззаботно проговорил Орочимару, складывая только нужные вещи. — Кохаку пока останется со мной. — Нет! Я Кохаку никому не отдам! Ко маленький ещё, я тебе его не оставлю! — её голос сорвался на крик, Аделаида даже думать не хотела о том, что могла оставить Кохаку. Со дня ухода матери, Аделаида старалась заботиться о младшем брате и посвящать ему всё своё время. Решение Орочимару разлучить её с братом разбивало ей сердце. — Кохаку останется со мной, — холодно ответил мужчина, плевав на явный протест с её стороны. — К тому же, если ты не хочешь становиться частью гнилой семейки твоей мамаши, предлагаю тебе второй вариант наказания, — Орочимару преподнес указательный палец к её лицу и смотрел на неё в упор. — Частная психиатрическая больница, где тебе вправят мозги меньше чем за месяц. — Ты из ума выжил?! Я абсолютно здорова, у меня нет никаких психических отклонений! — её голос сорвался на крик, Орочимару прикрыл глаза, ведь её истеричный голос резал его чувствительный слух. — Рано или поздно, появляются сомнения, — пожал плечами Орочимару, а когда ему уже поднадоело терпеть её истерики, он обхватил рукой её лицо и отбросил на кровать. — Ты поедешь к деду и это мое окончательное решение, — сказал он напоследок, и оставил её одну, наедине со своими мыслями.

* * *

Рассветные лучи, проникающие через приоткрытое окно, заливали комнату кроваво-оранжевым светом. На тумбе лежал пустой пузырек валерианы, красноречиво свидетельствуя об отчаянной попытки избежать нового дня. Еще ночью, Аделаида выпила все оставшиеся таблетки в пузырьке, надеясь не проснуться утром. Но проснувшись, она ощутила глупость своего поступка — горький привкус горечи и тошноты подтверждал это. В панике, она бросилась в ванную, рвотные позывы вырывались с болезненным стоном. Орочимару не спавший всю ночь, в своем черном атласном халате прошёл в ванную и сразу осознал в чём дело, а потому быстро смекнул, что нужно что-то предпринять. Без лишних слов, схватив дочь за руку, наклонил над унитазом. Одна его рука держала её за волосы, а другой засунул два пальца ей в рот, вызывая рвотный рефлекс. Процесс очищения желудка был быстрым и отвратным. Орочимару поднес её к раковине, умыл и вытер лицо полотенцем. — Никогда так больше не делай, — прошипел он, голос его был хриплым, лишенным всяких эмоций. Он обнял ее, но объятия были больше похожи на то, что он сдерживал ее. Аделаида молча наблюдала за его действиями, уткнувшись носом в его грудь. Лицо её было бледным, глаза пустыми. В душе поселилось странное чувство пустоты. Ей хотелось спать, спать, спать, спать и не проснуться. Всё оставшееся время, Аделаида спокойно сидела в гостиной и ждала пока проснется Кохаку, чтобы попрощаться с ним. Орочимару готовил завтрак на скорую руку — скудные сэндвичи с тунцом. Когда Кохаку все же узнал о предстоящем отъезде старшей сестры, он присел к Аделаиде, смотря на неё своими большими оленьими глазами, полными печали. — Я буду очень скучать по тебе, ты же будешь мне писать? — он часто заморгал и Аделаида могла заметить слезы в уголках его янтарных глаз. — Буду. Должно быть скоро придет Юми, — ответила Аделаида, улыбнувшись уголками губ. — Будь хорошим мальчиком, Ко. Хорошо кушай, делай домашнее задание и прибирайся в своей комнате чаще. — Почему ты говоришь так, как будто не вернёшься? — Кохаку приподнял голову, стараясь сдержать слезы. Его взгляд был полон недоверия и тревоги. — Кто знает, — пожав плечами, Аделаида обняла младшего брата, хорошенько потрепав его по голове. — Просто, не думай об этом и позаботься о себе. Она крепко обняла его, чувствуя тепло маленького тела. Это было последнее тепло, которое она могла почувствовать перед тем, как уйти из родного дома.

* * *

Болезненно уставшее состояние омрачал слишком яркий солнечный день. Аделаида полусидя, наблюдала за мелькающими позади аккуратными пригородными домиками. Киото был недалеко от их маленького городка, поэтому путь на машине занимал какие-то несколько часов. Орочимару наблюдал за ней в зеркале заднего вида и выглядел озадаченным. Утренний инцидент неприятно отпечатался в памяти, хоть он и не показывал этого. — Адель, — наконец прервал тягостное молчание, Орочимару, обратившись к дочери. — Ты не переживай. Будешь учиться удаленно, дома, тебе может понравится в Киото. Иногда я буду навещать тебя. — Мне всё равно, — призналась Аделаида, даже не повернув головы. Орочимару в миг сделался хладнокровным, ухмылка слезла с его самодовольного лица. Минуя аккуратные пригородные дома, белая «хёндай» остановилась у небольшого белого дома, окружённым красиво высаженными деревьями, и с аккуратным маленьким садом. Аделаида слезла с машины и на ватных ногах направилась к дому, открывая старую скрипучую калитку. Дверь жилого дома открылась и на пороге появился хозяин дома. Крупный старик лет семидесяти, с зачесанными назад седыми волосами, аккуратно выбритыми усами под сморщенным носом и с уставшими нерадивыми глазами, полные тоски и старости. Одет он был опрятно, в чистой клетчатой рубашке, а поверху темная накидка, чтобы не замёрзнуть в осенний холод, и в темных серых брюках. Немец, завидев гостью, поспешил поприветствовать. Он опирался на деревянную палку, каждый шаг давался ему с трудом. Но когда он увидел Аделаиду, его лицо преобразилось. Седые брови смягчились, губы растянулись в улыбке, а в глазах заискрилась теплота. — Аделаиде, — произнес он осипшим голосом. На лице его заискрилась светлая добрая улыбка, девчонка могла заметить как заблестели его серые глаза. — Adelaide, meine kleine Enkelin! [Аделаида, моя маленькая внучка] — немец протянул руку и обнял Аделаиду, разглядывая её совсем по доброму. — Wie du gewachsen bist, Prinzessin [Как же ты выросла, принцесса!] — Здравствуй, дедушка, — поздоровалась девчонка, удивившись неожиданной тактильности с его стороны. Дел обнял ее и запах старого дерева и табака окутал её, вызывая странное чувство умиротворения. Орочимару, стоявший позади с чемоданом в руке, наблюдал за развернувшейся сценой с холодным безразличием. Его лицо было непроницаемым, но в его глазах мелькнуло что-то похожее на раздражение. Отстранившись и увидев бывшего зятя, Ганс изменился в лице. Седые брови сдвинулись к переносице, губы сжались в тонкую линию, а в глазах появилась едва ли скрытая ненависть. — Lange nicht gesehen, Wander [Давно не виделись, Вандер] — на ломаном немецком проговорил Орочимару, обращаясь к бывшему тестю. — Я очень благодарен, что вы согласились приютить у себя любимую внучку. Ей нужно немного отдохнуть, как и нам от неё, ха-ха. Вандер смотрел на японца с явным презрением, сжимая в руке свою палку. Аделаида заметив напряжённую обстановку, не собиралась ничего предпринимать, наблюдая за ними обоими. Ни для кого не было секретом, что отец Беделии был против их брака, но сдался узнав о беременности дочери, а потому испытывал личную неприязнь к единственному зятю. К бывшему зятю. — Тебе не место в моем доме, паршивец, — прошипел старик на искаженном японском, не сводя с него своего ненавистного взгляда. — Der Teufel! [Дьявол!] Орочимару не моргнув глазом, наблюдал за тем как Вандер с резким, почти грубым движением выхватывает у него чемодан. Он не дал Орочимару и слова возразить, просто развернулся и опираясь на палку, повел Аделаиду к дому. — Geh, meine Kind, geh [Проходи, мое дитя, проходи] — проговорил Вандер, голос его был привычно грубым, но в нем была слышна беспокойная забота. Когда фигура Аделаиды скрылась в доме, Орочимару подошёл к Гансу, опасно разглядывая старика. — Ты обязательно поплатишься за свои слова, Вандер, — прошипел он, голос его был спокоен, но в нем была стальная твердость. — Помни об этом. Это обещание. Он сделал паузу, наслаждаясь испугом, мелькнувшим в глазах старика. Вандер сжал кулак, кости его рук побелели от напряжения, но он не ответил на его слова. Орочимару медленно развернулся и ушёл. Его последний взгляд был наполнен холодным расчетом и уверенностью в своей неизбежной победе. Внутри дома царила уютная атмосфера, приятный запах древесины, специй и фруктов наполнял воздух. Вандер помог Аделаиде разложить вещи в комнате, которая раньше принадлежала Беделии. Он говорил на немецком, и Аделаида хоть и не владела языком совершенно, понимала большую часть его слов. На розовых стенах висели коллажи из вырезок журналов и фотографий, милые рисунки, обклеинные наклейками и стразами — артефакты подросткового творчества её матери. У кровати стояло зеркало с подсветкой, косметика была аккуратно сложена в коробку с сердечками. На тумбочке рядом с синим ночником стояла выцветшая фотография со времен подростковой давности её матери, Беделии. Она с лучезарной улыбкой, сидела на солнечной поляне, в окружении подсолнухов. — Deine Mutter…[твоя мама] — прошептал Вандер смягченным голосом. — Sie war ein Sonnenstrahl [Она была солнечным лучом в этом доме] — он улыбнулся. — Explosiv wie Champagner und zart wie die ersten Frühlingsblumen [Взрывная как шампанское и нежная как первые весенние цветы]. Ганс рассказывал о Беделии и слова его были пронизаны отцовской любовью и ностальгией, словно он жил этими воспоминаниями. Дед говорил о ней так, словно Беделия не сбежала, а умерла и это очень раздражало младшую Юкайё. — Дедушка, — прервала Аделаида его за ужином, когда Ганс снова начал причитать о её матери и её кулинарных способностей. — Ja, mein Sonnenschein? [Да, мое солнце?] — Прошу, не напоминай мне о ней, — эти слова дались ей с трудом, но она больше не могла вытерпеть боль, которую причиняли слова деда. — Её не было со мной, когда я отчаянно нуждалась в ней. Я не хочу слышать ни одного упоминания об этой предательнице. Ганс замер, ложка с картофельным пюре застыла в воздухе. Его лицо, прежне оживлённое воспоминаниями, стало каменным. Огонь в его глазах потух, оставив лишь пустоту. Аделаида ощутила укол совести и уже начала жалеть о сказанных ей словах. Ведь дедушка был не виноват, и сам наверное хотел понять — почему его дочь так равнодушно поступила с ними. — Vielleicht hast du recht. Aber Bedelia ist meine Tochter [Возможно, ты права. Но Беделия — моя дочь], — подавленно ответил Ганс, грустно улыбнувшись. — Aber wenn du es wünschst, wird es auf deine Art geschehen. Du bist mir sehr wichtig, Liebling [Но если ты того желаешь, будет по твоему. Ты мне очень важна, дорогая]. Уже перед сном проверяя панель уведомлений на телефоне, Аделаида заметила сообщение от нежданного друга. С: «Мне сказали, ты перешла на домашнее обучение. Это наказание?». А: «В каком-то роде, да. Я в Киото у дедушки». С: «У меня там брат живёт». А: «Это означает твой возможный приезд?» Аделаида встрепенулась. Щеки порозовели, когда она вспомнила, как притянула его в поцелуй. В животе запорхали бабочки, ноги непроизвольно свелись вместе. Она заулыбалась. С: «Ничего не обещаю». А: «Мило, что ты побеспокоился обо мне. Со мной всё хорошо». С: «Мне вообще всё равно». Прочитав последнее сообщение, Аделаида хотела врезать ему по его самодовольной роже через экран смартфона. Через несколько секунд затишья, пришло ещё одно сообщение от Учиха. С: «Спокойной ночи ;)» Персиковые губы растянулись в лучезарной улыбке, а мозг начал прописывать романтические сценарии в её голове. Аделаида заснула, улыбаясь, представляя самодовольное лицо Саске перед собой и его возможный приезд в Киото. Мысль о том, что ещё утром она стояла на краю, готовая шагнуть в пустоту, казалась чем-то нереальным, далёким.

* * *

Все эти несколько недель Юми снился один и тот же сон, а если быть точнее — кошмар. Ей снились обрывочные воспоминания о том злополучном дне. Каждый раз она оказывалась в том подвале и каждый раз подвергалась насилию со стороны человека, бывшим для неё всем. Синяки, ссадины и раны уже зажили, оставив после себя лишь еле заметные рубцы. Вспоминая о том, каким образом они появились у нее на теле Юми впадала в истерику. Панические атаки и апатия стали чем-то обыденным для неё в последнее время. Черкнув кривую подпись в заявлении об отчислении, Юми кое-как распрощалась со всеми в кабинете декана, что причитали о том, что им очень жаль терять такую способную студентку. Юми было всё равно, она никогда не хотела поступать в этот институт и учиться на эту профессию. Заперевшись в своей квартире, Юми проводила всё оставшееся время в постели. Девушка принимала успокоительные и снотворное, чтобы меньше находиться в гнилой реальности. Пыталась забыть человека, который своими ужасными деяниями уничтожил её мир. Юми удалила свои соцсети, заблокировала бывшего любовника во всех мессенджерах и игнорировала звонки с неизвестных номеров, боясь ответить на звонок и услышать его голос. Жить в отчаянии и апатии стало неотъемлемой частью её жизни. Орочимару ворвался в её жизнь неожиданно, в прекрасном расположении духа стоял у неё на пороге, улыбаясь. — Что тебе от меня нужно? — низким голосом спросила Юми, стараясь звучать увереннее, дрожа от всепоглощающего страха перед ним. — Даже не обнимешь? Обидно, — Орочимару разговаривал так, словно между ними ничего не произошло. Его янтарные глаза очерчивали её фигуру с головы до ног: черная атласная пижама закрывала вид на стройные ноги, что заставило его прикусить губу. — Так непривычно видеть тебя в закрытой одежде, — усмехнулся мужчина, голос его казался ей зловещим, вызывая у неё полчище мурашек. Он всего навсего насмехался над ней, как и тогда после всего произошедшего в подвале. Сильные мужские руки опустились на хрупкие плечи, заставив её дёрнуться. — Не трогай меня! — прошипела девушка, пытаясь вырваться из его «объятий». Орочимару не отпускал её, прижимая ближе и любуясь бледным личиком. Она выглядела болезненно и это его даже озадачило. Орочимару наклонился и неожиданно поцеловал Юми, пока она брыкалась. В панике девушка начала бить его в грудь, отталкивая его от себя, пытаясь причинить ему боль. В лёгких не хватало воздуха, сердце сжималось под тяжестью страха и тревоги. Его сильные руки удерживали ее, не давая выбраться. Отстранившись, Орочимару отпустил Юми, что закрыла лицо дрожащими руками и тряслась от приглушённых рыданий. — Почему ты такой жестокий? — сквозь всхлипы проговаривала Юми, сползая на пол. — Почему ты не мог просто исчезнуть… Бросить меня и исчезнуть, а не посвящать меня в свои тайны и поступать так мерзко… — Ничего особенного не случилось, успокойся, — голос его был холодный как лёд, отчего Юми заплакала сильнее. Орочимару склонился над любовницей. — Ты слишком принимаешь всё близко к сердцу. Твой плач меня порядком раздражает. Чуть ли не что — сразу слезы. — Потому что ты бесчувственный жестокий тиран! — в панике закричала Юми, её лицо было красным от слез и накопившейся в ней злости. — Переодевайся, поедем домой, — беззаботно сказал Орочимару, вставая с колен. Женские истерики его подбешивали, но Орочимару был образцом терпения и хладнокровия, по крайней мере так думали окружающие. — «Домой?» Никуда я не поеду с тобой! — Юми поднялась с колен и отшатнулась от него, как зверёк от хищника. Орочимару выглядел пугающе, весь в черном, испепелял её взглядом. Её глаза зацепились за неприметный аксессуар на ремне его темных брюк. Черный пистолет. В какой-то момент Юми осознала, что находится в ловушке — в собственной квартире. — Дзюн, — неожиданно произнес Орочимару после долгого наряженного молчания, что повисло между ними. — Ко, — заключил мужчина, пробуя на вкус получившиеся слово. — Дзюн-ко. Дзюнко, так ведь звали твою дочь? Сказанное им повергло Юми в шок, отчего она чуть ли не упала. Сердце забилось быстрее, ноги подкашивались, во рту пересохло. — Откуда…ты знаешь? — ей пришлось приложить не мало усилий, чтобы произнести хоть слово. Орочимару хмыкнул. — Я знаю о тебе всё, — Орочимару улыбнулся уголками губ, шагнув вперёд к девушке. — Пьющий отец умер, когда тебе было всего одиннадцать. Старший брат, который избивал тебя за любую провинность. Злая мать, которая никогда тебя не любила, — Орочимару приложил тяжелую ладонь к её щеке, другой рукой обвил за талию и притянул к себе. Зелёные глаза блестели от нахлынувших эмоций, Юми тяжело дышала. — Тебя никто не любил, тебе не хватало внимания, а потому начала спать с мальчиками. Они пользовались тобой, бросали, ты же отчаянно надеялась, что тебя кто-нибудь полюбит, — он улыбнулся уголками губ, его руки сдерживали её силой. — Ты позволяла этим ублюдкам многое. Я не удержался и сохранил несколько твоих подростковых снимков недетского характера, уж извини, — он проговорил это с улыбкой на лице, любуясь отвращением и страхом, отпечатанными на её лице. — Что ты хочешь этим сказать? — Юми не могла подобрать слов, чтобы выразить всю свою злость и обиду на бывшего любовника. Юми до сих пор с тяжестью и горькой обидой на душе, вспоминала как её шантажировали этими самыми фотографиями, и пересылали всем, чтобы опозорить её. Она никогда не забудет тот день, когда переступила порог дома, зная, что эти фотографии прислали и её старшему брату. — Что ты очень глупая и легкодоступная, — он приподнял её за подбородок, заставляя смотреть в свои гипнотизирующие змеиные глаза. — И красивая, очень красивая, — последняя фраза казалась утешительной. — Отъезд Сатоши в другой город развязал тебе руки. Беспорядочные отношения с кем попало и ранняя беременность в шестнадцать, — продолжил Орочимару, несмотря на её попытки возразить. — Нет, пожалуйста, прекрати… — умоляюще прошептала девушка, пытаясь вырваться из его цепких рук. — Родила. Через несколько дней после родов, не справившись с тяжестью материнства, бросила девочку в доме малютки. Дзюнко умерла, не прожив и недели из-за безответственности тупой матери, — Орочимару хладнокровно рассказывал это спокойным тоном, внимательно наблюдая как после его слов, Юми смотрит на него презирающе. — Бедная Дзюнко… Ты погубила своего родного ребёнка. Чем же ты лучше меня? — Не смей! — прошипела девушка, пригрозив пальцем перед его лицом. — Не смей вмешиваться в моё прошлое! Не смей говорить о Дзюнко! Имени её произносить не смей! — она оттолкнула его, схватившись за голову и пыталась перевести дыхание. — Ты ничего не знаешь, ты понятия не имеешь, что я испытывала. Я любила Дзюнко! Я была вынуждена, я не хотела бросать свою дочь… Осознание всего произошедшего — вязкое неприятное чувство, засевшее глубоко под кожу, в душу. Вспоминая как она держала новорожденную дочь на руках, Юми испытывала горечь обиды и злости на себя. Орочимару знал за какие нити стоит дергать, чтобы задеть её за живое.

* * *

Прислонившись к стеклу, Юми сжалась в пассажирское сидение, изредка косо поглядывая на Орочимару за рулём. За этот короткий промежуток времени, который она провела рядом с ним, Юми перенесла две панические атаки, задыхаясь от нехватки воздуха в лёгких. Рвотные позывы тяготили и без того болезненное состояние. — Хочешь быть счастливой — делай всё, что я говорю. И больше не будет боли, — спокойно предлагал Орочимару, удовлетворённый видом на запуганную до смерти девчонку. После долгих криков и истерик, Юми заткнулась только тогда, когда Орочимару приставил дуло пистолета к её виску. — Отпусти, — прошипела девушка, не смея двинуться с места. — Мне твое сотрудничество… нахрен не сдалось. Отпусти и исчезни из моей жизни, навсегда. — Даже если я уйду, я заставлю тебя страдать сильнее, чем сейчас. Город маленький, все друг друга знают. Мне не составит труда опозорить тебя и не дать тебе ни дня прожить без страданий. Но… Я могу убить тебя прямо сейчас. Сейчас, выстрелить тебе в голову и закопать где-то в лесу. Тебя никто не найдет, никто о тебе и не вспомнит, не сможет оплакать. Ты будешь гореть в аду. Юми часто задышала, зажмурив глаза. Паническая атака накрыла её с головой. — Что…ты хочешь? — сумев найти в себе силы ответить, Юми мысленно начала считать от одного до десяти, пытаясь перевести дыхание. Орочимару убрал палец со спуска затвора, улыбнувшись одержанной им победе. — Исполнить твои желания. Юми переосмыслила сказанное им и поняла одно — если она будет слушаться его, он заставит ее позабыть о причиненной им боли. «Исполнить твои желания» — фраза, которой он заманил её в свой капкан, и она снова поверила ему. Золотые глаза Кохаку, полные печали и невыплаканных слез, загорелись при виде Юми. Мальчик бежал к ней навстречу, сломя голову. — Юми! Юми! — восторженно поприветствовал младший Юкайё, похлопав в ладошки. В отсутствии материнской любви, Кохаку успел привязаться к Юми, испытывая к ней тёплые наивные чувства. Несмотря на произошедшее между ней и Орочимару, Юми осознавала, что Кохаку — ни в чем не повинный малыш, нуждающийся в ласке и заботе. Девушка склонилась над ним, обнимая мальчика и вдыхая его аромат. Аромат его шампуня — сладкий, детский заполнил её чувства и в сердце поселилась теплота. Юми не могла отрицать тот факт, что полюбила Кохаку, ведь он являлся единственным адекватным из его ненормальной (по словам Юми) семейки. Орочимару наблюдал за ними, его лицо оставалось непроницаемым, спокойным. — Кохаку, домой, — голос его звучал строго, Орочимару произнес это ровно, без единой эмоции. Кохаку не отпуская Юми, посмотрел на отца с жалостливой мордашкой. — Можно Юми побудет со мной? — умоляюще прошептал мальчик, сжимая её руку. — Юми останется здесь, — произнес Орочимару и повернулся к девушке, обращаясь уже к ней. — Ты остаёшься, пока я не скажу иначе. Попытки бегства будут иметь неприятные последствия. Он приблизился к ней, Юми могла ощутить на себе его горячее дыхание. — Ты знаешь, что я могу сделать. Юми тяжело вздохнула, прикрыв глаза. Она чувствовала себя безвольной куклой в руках у кукловода. Юми осознавала — она была связана с ним не только из-за страха, но и…странным чувством вины. Вины за то, что она не сможет забыть его, за то, что всё ещё испытывает к нему что-то, что она сама не может определить. Больная любовь или же нездоровая зависимость? В его глазах не было ни капли сожаления или раскаяния. Только холодный расчет и ликование от своей безупречной игры. Юми это понимала. Она была заперта в его игре и её единственной надеждой было выживание.

* * *

Саске стоял в комнате у Аделаиды, рассматривая коллаж фотографий, висевший на стене. Учиха привыкший к сдержанной элегантности, чувствовал раздражение в этом ярком вихре красок. Аделаида рассматривала его красивый профиль с аккуратным носом и по наивному детскими губами. — Яркие цвета режут мне глаза, — признался Саске, его голос был низким, без лишних эмоций. Аделаида слезла с кровати, её движения были резкими, полными энергии. Она подошла к окну и резко задернула темно-бурые шторы, погружая комнату в полумрак. Тишина повисла между ними, напряжённая и неловкая. — Дедушки не будет примерно несколько часов, он на рыбалке, — осведомила Аделаида, её голос был тише, чем обычно, хрипловатый. Она остановилась перед ним, слишком близко, так что Саске чувствовал аромат её сладких духов — аромат ванили и чего-то ещё, свежего и вызывающего. — И что с того? — Саске сглотнул, пытаясь выглядеть сдержанно и хладнокровно. Аделаида игриво приподняла бровь; её золотые глаза искрились непонятным ему блеском. — Давай станем ближе? — прошептала она, её голос был едва слышен, но в нем чувствовалось едва скрытая неуверенность. — Больше, чем одноклассники. Больше, чем друзья! — её руки притянули его к себе, отчего он мог ощутить на себе её дыхание, что будоражило его сознание. — Что ты несёшь? — выдохнул Саске, пытаясь переосмыслить сказанные ею слова. Его хладнокровие трещало по швам. Аделаида, на мгновение растерявшаяся, сразу же собралась. Её щеки вспыхнули румянцем, губы приоткрылись. Не медля ни минуты, Аделаида притянула его за шиворот водолазки и поцеловала, зажмурив глаза. Поцелуй был неожиданным, смелым, немного грубоватым, как сама Аделаида. Саске не сопротивлялся, расслабился, и поддавшись искушению, ответил на её поцелуй. Вкус её губ — сладкий как персик, с лёгкой кислинкой. Он закрыл глаза, почувствовав как её мягкие нежные губы прижимаются к его. Её язык смело проник в его рот, вызывая волну новых ощущений. Поцелуй стал более настойчивым, глубоким. В нем смешались — нерешительность, неумелость и подростковое влечение. Саске позволил себе утонуть в этом вихре чувств, что вызывала у него эта смелая девчонка. Когда они оторвались друг от друга, между ними повисло неловкое молчание, прерываемое тяжёлым дыханием и быстрым биением сердец. Парень прикоснулся к своим губам, словно проверяя, настоящим ли был этот опыт. Он чувствовал как кровь приливает внизу, как в брюках резко стало тесно, и это его беспокоило. Он не ожидал такой неконтролируемой реакции тела на поцелуй и лёгкие прикосновения. Может дело было не в поцелуях, а в Аделаиде? Её глаза горели огнем, дыхание было сбивчивым и неровным. Она провела рукой по его волосам, прикосновение было лёгким. Затем её рука опустилась ниже, остановившись на поясе брюк. Саске резко отстранился, пошатнувшись. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на панику, чтобы было совсем не свойственно такому как Саске. — Сдурела? Нам по пятнадцать, — его голос был спокойным, но в нем чувствовалась едва заметная неуверенность. Он пытался вернуть контроль над ситуацией, над собственным телом. На лице Аделаиды мелькнуло разочарование, что быстро сменилось настойчивостью. Она быстро приблизилась к нему, снова поцеловав его и повалив на свою постель. Мимолётный поцелуй застал Саске врасплох, лишив его способности противостоять. Девчонка прижала его к кровати и её рука вновь скользнула к застёжке его брюк. Проявившийся бугорок заставил Саске покраснеть и отвести взгляд. Его руки оказались на её талии, её бедра опустились на его ногах. Он с удивлением невольно почувствовал напряжение её мышц. Аделаида наклонилась над ним, её дыхание щекотало его ухо. — Забудь. Мы взрослые, — с вызовом прошептала она, её губы припали к его шее, её руки забрались под его водолазку. — Сними это! Саске пытался протестовать, но его слова тонули в потоке её прикосновений и поцелуев. Кровь приливала к паху и Саске под тяжестью её веса, сдался. — Тогда и ты сними с себя…«это», — пробубнил Саске, указывая пальцем на её тёмно-синий свитшот и белую блузку. Аделаида без лишних слов, стянула с себя кофту, а затем развязала черную ленту в виде бантика. Следом на пол полетели помятая блузка и черная водолазка. Взгляда не отводит от бледной, ещё подростковой аккуратной груди, что теснилась в белом топе. Аделаида выпрямляется, кивает головой — разрешает потрогать. Саске вдруг стыдно становится, но кладет руку на мягкие округлости и сжимает. От внезапного девичьего стона, член болезненно упирается в трусы. Аделаида слезла с него и разом стянула брюки. Подол черной юбки развевался, взору предстали стройные бледные ноги. Саске прикрыл глаза, тягостно вздохнув, когда девушка снова уселась сверху, поглаживая его бугорок. — Адель, хватит. Мы зашли слишком далеко, — хриплым уставшим голосом произнес Учиха, пытаясь образумить её. В памяти вдруг всплыл образ отца Аделаиды, Орочимару. От его ледяного взгляда у Саске все внутри сжималось. — Чего ты так боишься? — раздражённо спросила девчонка, погладив руками его голый торс. — Я не боюсь, — возразил Саске, отбрасывая с себя ее руки. — Твой отец мне харакири сделает, а тебя в этот раз вышлет куда-нибудь в Антарктиду. Аделаида звонко рассмеялась, отчего по телу парня прошлись вибрации. — Если ты ему не расскажешь, он не узнает. Аделаида считала своего отца образцом спокойствия и терпения даже в самых чрезвычайных ситуаций. Орочимару был не из тех, кто решил все проблемы насилием. Однако тот случай до сих пор навевал на неё подозрения о том, что он что-то скрывает и это «что-то» являлось корнем всего зла, что случилось в их семье за последние несколько лет. Аделаида никак не могла выбросить из головы то воспоминание, когда посреди ночи вышла из своей комнаты попить. Спустилась на кухню и застала отца, сидящим одного в гостиной в кромешной тьме. Орочимару выглядел спокойным, смотрел в пустоту и улыбался. Эта «улыбка» выглядела неестественной, странной как у садистов в фильмах про маньяков. Стоило ему взглянуть на неё, как у Аделаиды всё внутри сжалось от внезапного страха, тревога била в голову и она убежала в свою комнату. Нырнув под одеяло, боялась высунуть голову и дрожала от нахлынувшего страха. Зло. Это было определено — зло. — Эй! — вздохнула Аделаида, когда Саске вырвал её из мыслей, неожиданно повалив её на постель и подмял под себя. — Теорию знаю, на практике не пробовал, — признался Саске, наслаждаясь видом сверху и прикусил губу. Саске никогда не интересовался подобным у кого-либо, даже у брата. Он познакомился с грешным миром в интернете и в похабных книжках на полке в кабинете у дяди Обито. «Главное — обилие смазки и вовремя высунуть» — вспомнил он какую-то фразу из книги и почесал затылок. Саске быстро сообразил, что лубрикант можно заменить и естественной смазкой, отчего наклонился, чтобы поцеловать подругу. Одной рукой сжимал маленькую округлую грудь, а другой залез под юбку, стягивая последний элемент одежды. Аделаида ахнула от неожиданной решительности друга, её щеки вспыхнули огнем. Возбуждение усилилось, между ног становилось все теплее и теплее, а когда пальцы Саске коснулись её там, Аделаида выгнулась под ним. Стыдно открываться перед кем-то настолько интимно. Стыдно, что уже вот вот, они могут распрощаться с детством и стать совсем как взрослые. Как взрослые… Лицо матери в памяти расплывается, что у Аделаиды, что у Саске. Ведут себя как ни в чем не нуждающиеся, сильные, но посреди ночи проснутся и будут искать сохранившиеся фотографии матери. Орочимару все вещи Беделии убрал, спрятал, выбросил — Аделаида точно не знала. Все её фотографии в доме собрал и унес куда-то, оставив одну единственную, обрамленную фотографию в детской у Кохаку. Аделаида плакала посреди ночи, проклиная родную мать. Но пришла бы она поздней ночью к ней, прося прощения — Аделаида бы без сомнений простила. Ведь без мамы очень одиноко, без мамы спокойно не спится, мама была нужна ей. Какой бы шлюхой не была. Яркие краски боли всплывают перед глазами, из глаз брызнули слезы, а внизу отдавало сильной болью. Саске резко вошёл в неё и услышав её крик тут же отстранился, изучая её лицо. — Извини, — небрежно протянул Саске, замолчав. Аделаида вытерла подступившие слезы, привстав с постели. — Ничего, продолжи… — ответила Аделаида, приготовившись к новой волне боли. Аделаида слышала, что это должно приносить удовольствие, а не боль. «В первый раз всегда больно, нужно перетерпеть» — пронеслось у неё в голове. Саске вновь вошёл, прижав её тело намертво к кровати. Толкнувшись в ней пару раз, Учиха остановился, давая ей привыкнуть к болезненным ощущениям. Чувство заполненности было жгучем, Аделаида почувствовала как внутри что-то порвалось. По ноге что-то стекало, отчего по телу словно прошёлся электрический ток. Саске двигался неаккуратно, грубо, одной рукой сжимая её грудь. Аделаида начала привыкать к резким ощущениям, издавая тихие стоны. Боль и дискомфорт начали отступать, уступая место волне удовольствия. Аделаида сжимала его изнутри, любуясь видом сверху. Саске прерывисто дышал, ему никогда не было так стыдно и хорошо одновременно. Сделав последние несколько толчков, Саске успел выйти из неё прежде, чем брызнула белая вязкая жидкость, испачкав белоснежные ноги и подол юбки. — Успел, — облегчённо выдохнул Саске, упав на постель рядом с ней. — Похоже шутки про «две минуты» суровая реальность, — не удержалась Аделаида и улыбнулась уголками распухших от поцелуев губ. — Ага, — пробормотал Саске, стараясь выровнять прерывистое дыхание. — Пообещай, что никому не расскажешь об этом, — голос её прозвучал тихо, словно боялась, что их кто-то услышит. — А я и не собирался, — хмыкнул Саске и встав с кровати, спустил ноги на пол и стал глазами искать свою разбросанную одежду.

* * *

Кохаку уплетал в обе щеки вкусный ужин, приготовленный руками Юми. Мальчик на некоторое время решил позволить себе вспомнить, что он всё ещё ребенок, который может вести себя непринужденно и показывать характер. — Ммм, Юми, это невероятно вкусно! — провозгласил мальчик, укусив очередной кусок жареной курицы. Он наклонил голову набок, его золотые глаза сияли огнём, на щеках появился румянец. Младший Юкайё был похож на милого зверька, которого только тискать и можно. — Вот бы ты готовила мне еду всегда, — мечтательно вздохнул он, когда её пальцы задержались на его затылке, поглаживая нежно. — Пока я здесь, я буду готовить тебе самую вкусную еду, мой маленький, — мягко ответила Юми, сама удивляясь своей нежности. Она чувствовала себя странно неловко, но в то же время усиленно. Словно внутри её просыпались забытые материнские инстинкты. «— Кохаку нуждается в материнской любви. И если ты попробуешь хоть словом задеть его, если хоть один волос упадет с его головы, а в глазах появится слезинка, я обещаю — ты умрёшь мучительной смертью» — вспомнились угрозы ненавистного тирана. Юми осознавала, что Орочимару больше всего на свете любит родного сына, он в нем души не чает. Но проводя всё время с Кохаку, Юми сама полюбила мальчика как родного, ведь он был невинен. Будь Дзюнко жива, ей бы исполнилось три года и она могла играть с Кохаку. На душе тягостно тянуло вниз, отчего Юми тяжело вздохнула. Вечером, уложив Кохаку спать, девушка вышла из детской и закрыла дверь. Она только оглянулась, как почувствовала горячее дыхание на своей шее. Орочимару стоял за её спиной, вдыхая сладкий аромат её духов. — Я хочу провести этот вечер с тобой, — его голос был спокойным, тихим, чтобы не разбудить Кохаку. Юми резко оборачивается, едва пытаясь сохранить спокойствие. — Я устала, не трогай меня, — ответила девушка, стараясь избегать его прикосновений. — Когда ты касаешься меня, мне отвратно… — Ох, Юми… Ну почему ты не понимаешь, что я позволяю тебе слишком много. Я приму тебя любой, будь ты никчёмной шлюхой, — прошипел Орочимару, прижимая её к стене. Его глаза стали ещё более холодными, полными желания. — Я знаю — ты ненавидишь меня также, как и сильно любишь. Юми закрыла глаза, проклиная его про себя. Знала же — он прав, чертовски прав. В спальне Орочимару чувствовалась холодная пустота. Двуспальная кровать была аккуратно застелена новым бельем. В комнате стоял небольшой террариум с фиолетовой извивающейся внутри змеёй. На туалетном столике, среди флаконов дорогих духов, стояла рамка с фотографией. Юми невольно замедлив шаг, остановилась, разглядывая её. На фотографии улыбалась блондинка с глазами цвета нефрита — настоящая красавица, с пшеничными волосами, которые локонами спадали на плечи и грудь. Немецкая кровь, как она помнила из его рассказов, придавало ей особую красоту. Юми вдруг почувствовала укол ревности, острый и неожиданный. Эта женщина когда-то была его женой. Бывшей, но всё же… Возможно Орочимару когда-то любил её, любил касаться, видел обнаженной не раз, все месяцы беременности носился с нею, заботился о ней. У этой женщины было больше прав на счастье с любимым человеком, чем у неё. Рядом с ней, Юми чувствовала себя блохастым котёнком перед аристократичной львицей. — Она была эгоистична, — прервал свое молчание Орочимару, заметив её застывшее положение и интерес к фотографии бывшей жены. — Никогда не встречал такой упрямой и истеричной женщины. В спальне было очень темно, занавески были плотно задернуты, Юми лежала на постели, пока над ней навис мужчина. Орочимару жадно целовал её шею и ключицы, сдавливая одной рукой худенькие руки над её головой, а другой сжимал её грудь, а затем и бедра. Юми было мерзко, ей было тошно от своей же беззащитности. И под руками не было ничего, что могло бы помочь ей. Их прервали приглушённые шаги за дверью резкий скрип. Орочимару быстро отстранился от девушки, взглянув в сторону двери. В спальню осторожно зашёл Кохаку, сонно потирая глаза и оглядывая комнату отца. Фотографии матери навевали на него тоску и необъяснимое желание заплакать. — Можно я посплю с вами? Мне там мама снится… — прошептал мальчик, подойдя к кровати. Юми всё ещё дрожащая от недавних событий, поспешно оттолкнула Орочимару от себя. Она почувствовала как мужчина сжал ее руку, его прикосновение было холодным и сдерживающим. — Иди сюда, малыш, — мягко ответила Юми, стараясь скрыть свою неловкость. Она обняла Кохаку, чувствуя как дрожит его маленькое тельце. Кохаку улёгся между ними на широкой кровати родителей и зарылся в плечо Юми, его дыхание стало ровным и спокойным. Он чувствовал себя под защитой Юми, что вела себя как настоящая мама. — Спокойной ночи, — сказал Орочимару наконец, его голос был равнодушным, почти безэмоциональным. Приблизившись к лицу девушки, Орочимару накрыл её губы своими, целуя сладкие уста. Кохаку умилительно хихикнул, его щеки вспыхнули румянцем. — Вот бы вы поженились… — сказал он прежде, чем провалиться в глубокий сон.

* * *

Аделаида перебирала документы в ящике у дедушки в спальне, в поисках своих детских фотографий. Она была очень удивлена, когда нашла документы, которые подтверждали личность её матери. Саске стоявший позади, скрестил руки на груди, наблюдая за ней. — Что такое? — раздражённо выдохнул Учиха, когда подруга замерла в немом шоке. — Саске, — девушка не могла подобрать слов, чтобы ответить ему. — Это документы моей матери. Тут загранпаспорт без которого не уехать никуда, настоящий паспорт, свидетельство о рождении и… смерти?