Addiction

* * *

Холодный ветер пронизывал насквозь ноги Миюки, заставляя её ежиться и сильнее кутаться в шарф, топчась на месте. Девчонка стояла на безлюдной автобусной остановке, скрестив руки на груди и глядя на темные, почти черные сумерки. Её тетя, которой она помогала на выходных, жила в старом районе неподалеку от города. Время близилось к девяти, и кроме редких, проносящихся мимо машин, ни одной души не было, кроме неё. Миюки уже было пожалела о том, что не осталась у тети с ночёвкой. Но ей нужно было быть дома, чтобы завтра к семи утра заскочить к Аделаиде, и проведать её перед школой. Начало осени выдалось холодным, Миюки уже порядком замёрзла, а автобус как назло, никак не появлялся. Она уже начала беспокоиться, ведь идти пешком до дома заняло бы полтора часа. Внезапно, перед ней остановилась черная машина, отчего девчонка вздрогнула. Окно машины опустилось, и оттуда выглянул молодой парень с пепельными волосами, которые обрамляли его лицо, с круглыми очками, придающими ему несколько важный вид. Его лицо показалось Миюки знакомым, отчего она попыталась вспомнить, где его видела. — Не помнишь меня? Мы с тобой пересекались в доме Юкайё, — он улыбнулся. Улыбка была приятная, доброжелательная, но в глазах мелькало что-то такое, что заставило Миюки насторожиться. Миюки бывала у Аделаиды нечасто, но размыто запомнила как подле отца подруги крутился этот парень. Она расслабила взгляд, приветливо улыбнувшись. — Не подвезти ли тебя? — спросил он, его голос был мягким и дружелюбным. Миюки немного замешкалась. С одной стороны, ей хотелось побыстрее оказаться дома, но с другой, доверять малознакомому человеку не горела желанием. — Спасибо, но я лучше подожду автобус, — спокойно ответила девушка, перебирая ногу на ногу. — Да брось, полчаса назад проехал последний автобус, — парень слегка нахмурившись, не сводил с нее взгляда черных глаз. — Уже поздно, а ты одна, мало ли что. Не стоит рисковать. — Не знаю… — Миюки колебалась. — Назовите хотя бы своё имя. — Меня зовут Кабуто, — представился парень и как бы невзначай добавил. — Друг отца Аделаиды. Мы же раньше виделись, да и Аделаида, наверное, рассказывала обо мне. Аделаида рассказывала Миюки, что раньше Кабуто забирал её со школы, в младших классах и был на подпевках у отца, когда работал стажёром в больнице. По её словам, Кабуто был очень серьезным и хитрым, но вполне себе хорошим парнем. Взглянув ещё раз по сторонам, Миюки вздохнула. — Ну ладно, — наконец согласилась она, открыв дверцу машину. — Но только до ближайшего перекрестка, пожалуйста. Кабуто кивнул, и Миюки села в машину, чувствуя, как её пробирает дрожь не только от холода. Внутри машины царила неловкая атмосфера. Кабуто, как ни в чем не бывало, начал говорить о всякой ерунде: о погоде, о новостях, медицине, о каких-то своих планах, по типу посадки клубники этим летом. Он говорил тихо, много, перескакивая с одной темы на другую, как будто старался заполнить тишину. Миюки же, отвечала короткими фразами, стараясь не смотреть ему в глаза. Она чувствовала себя неловко, интуиция подсказывала, что что-то не так, что возможно должно что-то произойти, отчего сердце вдруг забилось сильнее. В машине повисло молчание, прерываемая странной английской песней из сороковых, а возможно и тридцатых годов прошлого века. — Run, rabbit, run, — Кабуто непринужденно напевал себе под нос, изредка переводя взгляд на зажатую в пассажирское сидение, попутчицу. Run, rabbit, run, rabbit… Кабуто вел себя странно, Миюки не доверяла ему и начала побаиваться. Ей хотелось выскочить из машины прямо сейчас, но она не решалась. Девушка, сжавшись в сиденье, наблюдала за тем, как улицы становились всё менее знакомыми, дома более старыми и мрачными. Сердце бешено колотилось в груди, паника окутала её. — Кабуто-сан, мы давно переехали перекресток, — пролепетала она, пытаясь сохранять спокойствие, но её голос отчётливо дрожал. — Куда мы едем. Кабуто молчал. Его улыбка исчезла, он натянул на лицо холодную маску безразличия. Он повернул голову в сторону Миюки, и она могла заметить изменившийся блеск в его глазах. Они казались ей темными, пустыми, словно бездонные колодцы. Зловещая мелодия не прекращалась, она была на повторе, и словно бы, так и подсказывала бежать ей. Run, rabbit, run, rabbit… — Мы едем туда, куда мне нужно, — ответил он, его голос стал низким и хриплым, словно у человека, который долго не разговаривал. Миюки почувствовала как кровь стынет в жилах. Дрожащей рукой, она попыталась открыть дверцу, но она не поддавалась. Паника охватила её с ног до головы. — Откройте дверь! Мне нужно домой! — закричала она в панике, дёргая ручку дверцы. — Вы ведёте себя странно, я не хочу ехать с вами! Кабуто не отреагировал на её слова. Он продолжил ехать, не сводя с неё взгляда. В его действиях читалось что-то опасное, что-то, что заставило Миюки содрогнуться от страха. Он задумал что-то ужасное. — Кабуто-сан, пожалуйста, остановите машину! Не выдержав, Миюки вцепилась в его руки, лежащие на руле, отчего, машина поехала по наклонной. Миюки закричала, пытаясь остановить машину, но Кабуто был сильнее. — Что творишь, идиотка?! — рявкнул он, и не колеблясь со всей силой ударил её по лицу. Миюки упала на сиденье, чувствуя жгучую боль, слезы нахлынули на неё, она дрожала от страха. Перед ее глазами блеснул пистолет, который все это время лежал в кармане пальто Якуши. — Если ты ещё раз издашь хоть звук, я сделаю тебе ещё больнее. Миюки затихла, сдавленно всхлипывая. Страх сковал её тело, она придумывала различный исход событий, пытаясь предугадать тактику маньяка. Кабуто остановил машину в гуще темного леса и выключив фары, он погрузил машину в кромешную тьму, нарушаемую лишь слабым светом луны. — Ну что, Миюки-чан, теперь мы можем развлечься, — на его лице появилась зловещая ухмылка. Он приблизился к девушке, отчего она прогнулась под ним. Его дыхание, отдававшее запахом табака и чего-то ещё неприятного, опалило её нежное лицо. Миюки, не смотря на страх, который пронизывал её до костей, собрала всю свою волю в кулак. — Не смей прикасаться ко мне! — прокричала она, ударив рукой в солнечное сплетение. Кабуто расхохотался, улыбнувшись её жалким попыткам сопротивляться. — О да, ты такая смелая, пытаешься сопротивляться? — ухмыляется он, его очки отражали свет луны в темноте. — Именно это мне и нравится в вас, никчёмные женщины. Он схватил её за плечо, распоясав её пальто, пока она отчаянно сопротивлялась. Сильный удар пришелся по носу, отчего Миюки взревела от нахлынувшей боли. Когда он привстал для того, чтобы снять с себя пальто, девушка, собравшись с силами, пнула его ногой в пах. Кабуто застонал от боли, согнувшись пополам. «Пользуйся моментом!» — пронеслось в голове. Не теряя времени, она выскочила из машины и бросилась бежать, не оглядываясь. Ночной лес казался зловещим, полным теней и шорохов, что пугали её ещё больше. Run, rabbit, run, rabbit… — Малолетняя шлюха! — заорал Кабуто, раздался звук выстрела, что напугало девушку ещё сильнее. Она кричала и звала на помощь, однако в этом лесу она была наедине со своим мучителем. Миюки бежала изо всех сил, не обращая внимания на царапины от шипов и веток деревьев, которые рвали её одежду и кожу. Она слышала как Кабуто преследовал её, кажись, он настигал её. Run, run, run… Run, rabbit, run rabbit… — Ты не сможешь сбежать, сучка! Я знаю этот лес как свои пять пальцев! — кричал он. Внезапно, Миюки споткнулась о коргу, торчащую из-под земли и упала. Кабуто воспользовавшись её неудачей, настиг её, отчего её сердце готово было выпрыгнуть от ужаса. Попытавшись встать, она получила мощный удар по голове. Run, run, run… Мир вокруг Миюки в миг померк. Последнее, что она чувствовала — это холодный, грубый захват её рук и сильную боль в голове. Её тело небрежно кинули в какое-то узкое пространство. — Вот и все, Миюки, — послышался насмешливый тон Якуши. — Не стоило доверять малознакомым людям. Послышался резкий звук захлопнувшегося багажника. Тьма и удушливый запах бензина заполнили её лёгкие. Она не могла пошевелиться, её тело отказывалось подчиняться. Машина тронулась с места, унося Миюки в неизвестность. В её голове проносились мысли о семье, о друзьях, о том, что она, возможно, больше никогда их не увидит.

* * *

Кохаку, заливаясь звонким смехом, носился с Юми, которая с мягкой улыбкой, подыгрывала ему. Их беззаботное веселье на первом этаже раздражало Аделаиду, словно тонкие иглы, вонзаясь в её и без того болезненное состояние. Юми, с её миловидной внешностью, спокойным и наивной доброй непосредственностью, быстро нашла общий язык с мальчиком, она казалась ей слишком идеальной, слишком…удобной. Аделаида пыталась понять, что именно её так раздражало в этой женщине, но чувствовала, что между ней и ее отцом есть нечто большее, чем просто дружеские отношения. Этот взгляд девушки, когда она не смела и головы поднять на него, когда её щеки отливались румянцем, и двусмысленные фразы… Из мыслей её прервали приближающиеся шаги, дверь в комнату приоткрылась и в проёме появилась Юми, держа в руках поднос с обедом. — Аделаида-чан, я принесла тебе обед, — тихим и мелодичным голосом, сказала она, улыбнувшись. — Надеюсь, тебе понравится. — Спасибо, — сухо ответила Аделаида, не спуская глаз с окна. Юми поставила поднос на тумбочку и, с лёгкой улыбкой, посмотрела на девочку. — Ты сильная, поправишься и скоро снова будешь бегать и играть с Кохаку. — Как вы познакомились с моим отцом? Почему он выбрал именно тебя? — вместо того, чтобы ответить на её пожелания, внезапно задала вопрос, излучая пассивной агрессией. Юми, заметив резкую смену тона девочки, нахмурилась, но сохраняла спокойствие, помня о сказанных ей ранее слов Орочимару. — Твой отец…он очень хороший человек и врач, — начала она, подбирая слова. — Мы познакомились на приеме, когда я привела племянника на осмотр. Наверное, увидев как я хорошо лажу с детьми, он и заприметил… — Не притворяйся, — Аделаида не дала ей закончить, перебив её. — Я знаю, что ты спишь с ним. Вы можете обмануть Кохаку, но меня не обманете. — Аделаида, о чем ты говоришь. Ты не права. Лицо Юми побледнело, а глаза расширились от неожиданности. Она попыталась оправдаться. — Это издевательство. Он выбрал именно тебя, потому что ты очень похожа на его бывшую, — она скрестила руки на груди, отвернувшись в сторону окна. — Извини, Аделаида, но у меня нет желания отвечать на твою агрессию. Я понимаю, что тебе возможно одиноко или грустно без матери, но это не повод хамить людям, которые просто желают помочь тебе, — честно призналась девушка, покачав головой. — Уйди. Мне не нужна твоя фальшивая забота, — её голос был полон отвращения и злобы. Юми не сказав ни слова, развернулась, собиралась уйти, как в дверях её окликнули. — Он не любит тебя, играет с тобой. В его сердце не было места для жены, и для тебя места там точно не будет. Светлые брови нахмурились, губы сжались. Юми постояла пару секунд, а затем вышла, закрыв за собой дверь. Аделаида, оставшись одна, чувствовала себя паршиво. Не хотела притрагиваться к обеду, приготовленным её руками. На десерт были банановые оладьи, которые Аделаида уплетала в детстве, в обе щеки. Раньше все ужины, десерты и сладости имели изысканный вкус, потому что готовились руками мамы. Мама… Образ матери, такой яркий и живой в её памяти, со временем стал постепенно тускнеть. Высокая и худая, с утонченными чертами лица, которые всегда излучали нежностью и восхищением. Мама обладавшая тонким вкусом и с чувством стиля, всегда была в центре внимания, её остроумие и обаяние притягивали людей как магнит. Её прямые от рождения волосы, обрамлявшие аристократичное лицо, она умело завивала в пышные локоны. Сладкий аромат духов Беделии окутывал Адель даже во сне, являясь немым свидетельством того, что у мамы впереди насыщенный вечер. Адель. Адель. Имя ей выбирала мама, что впоследствии ласково упрощала её до Адель. Только Беделия могла так четко и мягко выговаривать её полное имя. В памяти всплывали моменты их совместных прогулок, походов в кино, уютные вечера, проведённые за чтением книг, или когда Аделаида просила маму накрасить её, она с радостью соглашалась. Мама всегда находила время для своей дочери, её любовь и забота были Адель безграничны. Постепенно, в её детских воспоминаниях, Беделия начала меняться. Она стала всё чаще хмуриться, её глаза потеряли свой блеск, а улыбка выглядела не настоящей, уставшей и фальшивой. Мама, которая раньше была её лучшей подругой, превратилась в требовательную, уставшую от жизни женщину. Маленькая девочка часто видела как мама стояла у окна, закуривая тонкую сигарету, придерживая бокал вина другой рукой. Её плечи опускались под тяжестью невысказанных обид и чувств. Аделаида не понимая всей глубины её печали, прижималась к матери, чувствуя её тепло, пропитанное запахом табака и алкоголя. Беделия, словно пытаясь отвлечься от своих мыслей, оставляла бокал, приобнимая дочь. — Meine kleine Prinzessin, — шептала женщина на родном языке, грустно улыбаясь. Памятуя, что малышка ей небезразлична, что она живёт ради неё. Когда раздавался звук поворота ключа в замочной скважине, Адель бросалась к двери, распахивая объятия. Орочимару всегда уставший, лениво подхватывал её на руки, прижимая к себе. Она рассказывала ему о своих куклах, книжках, о всем, что она считала интересным. Орочимару слушая её, улыбался краями губ, его холодные глаза становились теплее. Но эта идиллия прерывалась, когда его взгляд падал на Беделию, стоящую в дверном проёме с бокалом вина. Его лицо тут же принимало презрительное выражение. Аделаида, чувствуя резкую смену настроения родителей, затихала, сжимая ручки. Она видела как мамины глаза загорались надеждой, когда отец появлялся в дверях, однако они быстро гасли, когда встречались с его холодным взглядом. Аделаида, будучи ребенком, не понимала, что происходит, но чувствовала как её мир постепенно тускнеет. Она видела как она, сильная и независимая женщина, страдавшая от чувств к мужчине, не ценящий её чувства, постепенно угасает как тлеющая свеча. Орочимару как всегда был равнодушен к словам, к её страданиям, к её чувствам, и в целом, к её существованию. В ожидании рождения второго ребенка, отношения между супругами наладились, несмотря на мелкие конфликты. Беделия считала, что с рождением малыша, наступит долгожданная семейная идиллия. И она настала с рождением Кохаку. Кохаку был таким крошечным и хрупким, как фарфоровый антиквариат. Кохаку мало капризничал, спал сутками напролет и был всеми любим. Он стал спасательным кругом для Беделии, она не спускала его со своих рук, всё время проводила с ним и ласково убаюкивала. Адель не понимала — почему она так легко отказалась от них, бросила на произвол судьбы, если так лелеяла их обоих. Аделаида скучала по своей матери, по её ласке, по её улыбке, по её любви. Но в то же время она чувствовала сильную обиду и разочарование, которые не давали ей покоя. В её сердце осталась рана, рана глубокая, которая, казалось, уже зажила шрамом, но даже шрамы болят, если на них легонько надавить. Глядя на банановые оладьи, приготовленные Юми, по щекам стекали слезы от горькой обиды.

* * *

Орочимару, в белом медицинском халате, склонился над столом, изучая результаты последнего эксперимента. — Я полчаса назад вколол ей препарат, — сообщает Кабуто, закрывая за собой тяжёлую металлическую дверь. Старое, заброшенное здание за городом, стало их пристанищем. Здесь они вдвоем воплощали свои извращённые медицинские идеи в реальность. В основном было ещё несколько человек, которые занимались находкой «материалов», однако среди них Орочимару доверял только Кабуто. — Превосходно, — прошептал Орочимару, словно наслаждаясь предвкушением. Он поднес к носу Миюки, бледной и безжизненной, флакон с нашатырным спиртом. Девочка резко открыла глаза, расширенные от ужаса, но тело ее оставалось скованным, словно в ледяных тисках. Она не могла пошевелить конечностями, а произнести хоть слово не получалось. Она не чувствовала своего языка. Он отсутствовал. Холодный металл операционного стола, на котором она лежала, обжигал ее обнаженную кожу. Миюки безуспешно пыталась прикрыть руками свою наготу. Ее взгляд, полный паники, метался по комнате, цепляясь за лица мужчин, стоящих над ней, словно палачи над жертвой. Глаза Миюки испуганно бегали по помещению, оглядывая знакомых мужчин, что стояли наклонившись над ней. Отец Аделаиды смотрел на неё изучающим взглядом, словно изучал научный субъект. Миюки не могла реагировать, её будто парализовало. Страх неизвестности кутал её, перед глазами проносились всевозможные сценарии насилия, которые могли бы случиться с ней. Отец Аделаиды, ее подруги, человек смотрел на нее с холодным, бесстрастным интересом, как на подопытного кролика. Миюки не могла поверить в то, что отец Аделаиды окажется таким подонком. Он не выглядел как человек, который может совершить что-то ужасное. Наоборот, Орочимару-сан был уважаемым врачом в городе, с безупречной репутацией порядочного отца-одиночки, что воспитывал двоих детей. Как же они все ошибались. — Миюки-чан, — произнес Орочимару, его голос прозвучал зловеще, словно шепот смерти. Его холодные пальцы коснулись щек, вызывая дрожь по всему телу. — Вынужден признаться, так сложились обстоятельства, ты уж извини, — его голос звучал зловеще, Миюки тряслась от страха и ужаса. — Не вини Адель, она здесь не при чем. Кабуто протянул Орочимару шприц с мутной жидкостью, и тот, с хищной ухмылкой, вонзил его в шею Миюки. Жгучая боль, пронзившая ее тело, заставила ее вскрикнуть, но звук затерялся в тишине лаборатории. Горячие слезы текли по ее лицу, смешиваясь с кровью. В полуобморочном состоянии она наблюдала, как Орочимару, в стерильных перчатках, бережно взял отполированный скальпель и сделал аккуратный разрез на ее груди. Боль была незначительной, но с каждым движением скальпеля, с каждым миллиметром надреза, обильно хлынула кровь, пачкая белоснежную, озябшую кожу девочки. Слезы не переставали течь по щекам. Ее хрипы, полные ужаса и отчаяния, разрывали тишину. Миюки не хотела. Миюки не хотела умирать такой ужасной смертью. Не хотела умирать, зная, что её останки возможно никто не найдет, ведь эти двое, наверняка, позаботятся об этом. Не хотела умирать, осознавая, что больше никогда не увидит лица матери. Её душа кричала от ужаса, но голос застрял в горле. Она чувствовала как кровь начинает уходить из тела, ощущение удушья, нарастающее с каждой секундой, заставляло её хрипеть и бороться за каждый вздох. Её тело начало биться в конвульсиях, пытаясь избавиться от ужасной боли, но все было тщетно. Боль была невыносимой, словно её тело разрывали на части, хотя отчасти так и было. Когда Орочимару обнажил ее сердце, Миюки закрыла глаза, сдавшись, под напором боли и кровопотери. Тьма, наконец, поглотила ее, освободив от ужасных мучений.

* * *

В доме Юкайё царила ночная тишина, прерываемая шагами расхаживающей по дому Юми. Дети давно уснули, и убедившись в этом, Юми коротала время, в ожидании Орочимару. Дом Юкайё отличался чистотой и своеобразным уютом. Теплый свет ламп, стены окрашенные в нежные пастельные тона, обставленная мебель, создавали ощущение уюта и комфорта. Из рассказов Кохаку, Юми узнала, что Орочимару не позволял никому входить в его спальню или кабинет, всегда запирая их на ключ. Даже самоуверенная и непоколебимая Аделаида, не смела заходить в его личное пространство без его разрешения. Это вызвало у неё поток вопросов, смешанный с любопытством. «Может он таким образом хранит верность бывшей жене? — размышляла девушка, перебирая все сценарии в голове, но тут же отбросила эту мысль, вспомнив о ранее сказанных слов Аделаиды. — Бред. У Орочимару никогда ничего не бывает понапрасну, — Юми остановившись перед дверью его кабинета, задумалась. — Должно быть, на то есть причины. Это не должно меня касаться, но я… Я хочу быть частью его жизни». Она осторожно дернула за ручку, но та не поддалась. Дверь была заперта, как и в спальне. Позади послышались поднимающиеся по лестнице шаги, Юми обернулась. Её глаза расширились от неожиданности, Орочимару поднявшись на второй этаж, встретил её уставшим взглядом. Его лицо было освещено мягким светом лампы, а в глазах читалось лёгкое удивление. Юми почувствовала как по спине неожиданно прошел холодок. — Юми, что ты здесь делаешь? — прозвучал его голос, низкий и бархатистый. Юми растерялась, не в силах ответить. Орочимару не дожидаясь ответа, притянул её к себе. Юми, растерянная и смущенная, замерла в его объятиях, вдыхая его аромат. Отчего то ей показалось, что от него несло кровью, но она не обратила на это внимания. Всё же, Орочимару врач, которому приходится работать с детьми, мало ли что. Он наклонился и нежно коснувшись её губ, поцеловал. Поцелуй был нежным, но в то же время властным, словно Орочимару хотел показать ей свою власть над ней. Девушка, застигнутая врасплох, не смогла оказать сопротивления. Она просто закрыла глаза и отдалась моменту, наслаждаясь мимолётной близостью, позабыв обо всем. Отстранившись, Орочимару обхватил её лицо руками, ласково поглаживая. — Дети спят? — спросил он. — Да. Орочимару достал из кармана ключ и вставил его в замочную скважину двери кабинета. Его глаза не сводили глаз с Юми, что горела желанием. В кабинете Орочимару пахло пылью и сигаретами. На столе лежали аккуратно сложенные документы, папки и ноутбук. В углу, стоял мягкий кожаный диван, а в углу кабинета панорамное окно с видом на соседние дома. — Как дети себя вели? — спросил он, закрывая за ними дверь, слегка подтолкнув её к дивану. — Кохаку вел себя послушно, игрался со мной и рассказывал разные истории. Он хороший мальчик, — улыбнулась девушка, усевшись на диване. — Аделаида со мной не разговаривает. Она знает, что мы вместе. — «Вместе»? Как это понимать «вместе»? — Орочимару усмехнулся, он стал медленно расстёгивать пуговицы на её черной блузке, его пальцы скользили по нежной коже возлюбленной, вызывая полчище мурашек. — Мы же в отношениях… — неуверенно прошептала Юми, непонимающе хлопая большими зелёными глазами. — В отношениях? — повторил он её слова с уловимой иронией в голосе, как будто впервые услышал их. — Юми милая, мы всего лишь удовлетворяем свои низменные желания. Животные потребности, не более того. — Неужели ты так считаешь? — спросила Юми, проглотив ком в горле. Она нахмурилась, светлые брови сдвинулись к переносице. Сказанные им слова так легко и безразлично, ранили её, задели за живое. Орочимару оставлял мокрую дорожку поцелуев на её шеи, спускаясь к груди. Одним махом стянул бюстгальтер вниз, целуя излюбленные им округлости. На плечи опустились руки девушки, которые пытались отстранить его от себя. Заметив сопротивление с её стороны, мужчина отстранился, изогнув бровь. — Скажи мне правду, пожалуйста. Орочимару тяжело вздохнул так, словно Юми сказала самую надоедливую вещь на свете. — Правду? — переспросил мужчина, присев рядом с ней и потирая переносицу. — Что же ты хочешь знать? — Ты любишь меня? — неуверенно спросила девушка, заправляя грудь в черный бюстгальтер. — Люблю? — Орочимару усмехнулся, откидываясь на спинку кожаного дивана. — А я разве умею? — ухмылка сползла с его лица, бледное лицо мужчины помрачнело. Возбуждение в миг улетучилось, оставив после себя лишь неприятный привкус во рту. — Но, — Юми замялась, её пальцы сжались на ткани бюстгальтера. — Разве не каждый может любить? — Любовь — чувство, присущее слабым, — Орочимару хмыкнул, его взгляд стал задумчивым. — Я не умею любить, я не способен привязываться к людям. Я считаю это попросту ненужным. Привязанность мешает достичь целей и желаемого результата. Юми не растерявшись, оседлала его, обвив руками его шею. На лице Орочимару выступили капли пота из-за близости блондинки, что дышала ему в лицо. — Ты говоришь, что не умеешь любить, — прошептала она, голос её уже звучал уверенно, вызывающе. — А как же Аделаида, Кохаку? Разве ты не любишь своих детей? Разве ты не привязан к ним? В её словах была доля истины. Орочимару даже не думал, что его глупая блондинка способна мыслить так…здраво?. И что скрывать, Орочимару испытывал к ним своеобразную, родительскую любовь. — Разве это не форма любви? Разве забота о них, их воспитание, чувства, не является проявлением твоих чувств? — Юми старалась найти хоть какое-то объяснение, она хотела верить, что и Орочимару способен на чувства, пусть и не такие как у неё. Орочимару на этот раз не стал отрицать очевидное. Его взгляд скользнул по её лицу, по её пылающим щекам, по её губам, которые так и манили к себе. — Хватит, — прошептал он хриплым голосом. Он наклонился к ней и припал к её губам, властно целуя. Юми ошеломленная, замерла, но затем сильнее обхватила руками его шею, отвечая на поцелуй. — Ты… — хрипло прошептал он, когда отстранился, его дыхание было сбивчивым, а глаза — полны желания. Его пальцы скользнули вниз, расстегивая пуговицу её классических брюк. — Ты действуешь на меня неправильно. Юми завороженная его прикосновениями, не сопротивлялась. Её брюки сползли вниз, обнажая её стройные ноги и изящные бедра. Орочимару, не отрывая от неё взгляда, стянул с неё остатки одежды, отчего девушка осталась полностью обнаженной. Юми задыхаясь от желания, протянула к нему руки, её пальцы ловко расстегивали ширинку его брюк, где виднелся знакомый бугорок. Одежда была разбросана на полу, в кабинете стало невыносимо жарко и душно. Орочимару позволял ей быть сверху, дышал ей в шею, зажимая одной рукой её рот, вспоминая о том, что они не одни в этом доме. Каждый думал о своем, но отдаваясь страсти, на некоторое время оставляли всё на потом, утопая в объятиях друг друга. Затем, когда все заканчивалось, Орочимару наблюдал за тем как она собирает вещи с пола, при этом лицо её было мокрым от слез. Она плакала, и он не собирался ничего с этим делать. Ему было плевать. Она одевалась, стараясь не смотреть на него, но каждый её вздох, каждое дрожащее движение выдавали её внутреннее состояние — растерянность, боль и возможно ещё тлеющую надежду. Он не был способен на любовь, по крайней мере, не в том смысле, в котором её понимала Юми. Эксперименты, мир в котором он воплощал свои медицинские идеи, до которых не додумается здравый человек, исследования и знания, главная цель его жизни — обрести вечную жизнь. Вечная жизнь, а не её любовь. — Ты не знаешь меня, — произнес Орочимару низким тоном. Он подошёл к ней, склонившись над ней и продолжил, глядя ей в глаза. — А если и узнаешь, тебе придется бежать, — его слова прозвучали с ледяной уверенностью, которая заставила кровь стынуть в жилах. В них чувствовалась угроза, которая подавляла и пугала. Юми застывшая, подняла на него глаза, в непонимании нахмурив брови. — Даже самые любимые игрушки, — продолжил Орочимару. — Со временем теряют уникальность и их откладывают в сторону или теряют. Но если играть с ними слишком долго, — его голос стал холоднее, — они ломаются. И тогда владелец, не видя в них прежней ценности, начинает разбирать их на части, изучать, переделывать и тогда… Тогда никому не нужные игрушки, оказываются выброшенными на помойку. Его слова прозвучали как смертный приговор, как предзнаменование. Словно он уже давно решил её судьбу. — А что, если я останусь с тобой? — еле слышно спросила Юми, по спине прошел холодок. Орочимару зло усмехнулся. — Остаться рядом со мной? — повторил он, в его голосе прозвучали холодные и зловещие нотки. — Ты не представляешь, что за этим скрывается, — сказал он, указывая на своё лицо. — Ты хочешь видеть как я разрушаю всё, что тебе дорого? Как я ломаю и переделываю тебя под себя? Как я…использую тебя для достижения своих целей? Глупая, смышленная девочка. Как же меня это заводит, черт возьми, — Орочимару расхохотался, потерев переносицу. Юми вздрогнула, её голос дрожал от страха и непонимания. Она пыталась разглядеть в его глазах хоть что-то знакомое. — Что с тобой? — с искренним непониманием спросила Юми. — Что со мной? Просто снял маску притворства. Разве таким я не нравлюсь тебе больше? — спросил он, присев на корточки перед ней. — Или тебе больше нравится, когда я трахаю тебя и заставляю забывать обо всем? Щеки Юми тут же порозовели, она отвела взгляд, но он грубо притянул её за подбородок, заставив посмотреть в глаза. — Через неделю день рождения Аделаиды, — предвещает Орочимару. — В этот праздник, я докажу тебе то, что ты особенная… И в этот день мы и узнаем, действителен ли твой жалкий бред о любви до последнего вздоха.