Ты ещё об этом помнишь?...

— Frau Erna, in welchem Zustand ist er? (Фрау Эрна, в каком он состоянии?) — Stabil, Herr Deutschland. Befindet sich in der Phase der Wiederherstellung des Bewusstseins (Стабильное, Герр Германия. Находится в фазе восстановления сознания), — ответила хрупкая медсестра. — Heißt das, dass er bald aufwachen? (Означает ли это, что он скоро проснётся?) — протараторил Республика, вопросительно уставившись на медицинскую работницу. — Ja, das stimmt (Да, это так), — сказала Эрна, улыбнувшись. — Nun, das ist ziemlich gut (Что ж, это довольно хорошо), — немец задумчиво потупил взгляд. «Einerseits ist es nicht schlecht, dass der Vater «auferstanden» ist, aber es ist nicht klar, wie die Weltgemeinschaft auf eine solche Wendung der Ereignisse reagieren wird. Aber ist es meine Schuld, dass er zur Besinnung kommt? Vielleicht schafft er es noch nicht raus» (С одной стороны, это и неплохо, что отец «воскрес», но не ясно, как на такой поворот событий отреагирует мировое сообщество. Хотя, я что, виноват, что он приходит в себя? Может он ещё не выкарабкается), — Германия повернул голову в сторону больничной палаты. Рейха как раз проверял лечащий врач. Проверив аппараты, он вышел. Республика сразу подошёл к нему. — Wie stehen also die Chancen? (Ну и каковы шансы?) — 50/50: Entweder er wird aufwachen und überleben oder er wird aufwachen und vor Schmerzen sterben (50 на 50: либо он очнётся и выживет, либо очнётся и умрёт от боли), — горько улыбнулся врач Герхард. — Letze Frage (Последний вопрос) … — Как некстати, зазвонил телефон. На дисплее высветилось: «Russland». — Oh, es tut mir leid (Ох, прошу прощения). — Германия, всё в порядке? Я тебе уже два часа дозвониться не могу, — послышался обеспокоенный голос друга из телефона. — Да-да, конечно, всё в порядке! — чуть ли не прокричал немец в трубку, выйдя на балкон, подальше от лишних ушей. — Гера, успокойся! Никто не виноват в том, что происходит, да ты и сам это понимаешь. — Росс смог усмирить пыл Республики. — Да, прости, понимаю, конечно. Просто уже нервы на пределе… — выдохнул Германия, грустно усмехнувшись. — А я тебе давно говорил: «возьми отпуск»! Но нет, ты, трудоголик сраный, ни в какую! Сначала работа, а теперь это. Молодец, поздравляю! Да ты себе всё здоровье посадишь так, я не шучу! — взорвался русский, крича так, что немцу пришлось отодвинуть от себя телефон, чтобы не потерять слух от гневной тирады приятеля. — Russland, сам-то успокойся! — Я успокоюсь только тогда, когда ты возьмёшь отпуск! — Россия! Я тебе уже объяс… — Гера, никаких отговорок! Ты берёшь отпуск и точка! Потому ч… — Российская Федерация! Я возьму отпуск чуть позже! Всё, тема закрыта. — Ладно-ладно, прости. — После короткого немецкого «угу», Росс продолжил: — Так что у тебя там с Р… С отцом? — Да всё странно, проще говоря, — Республика облокотился на перила балкона. — А если поподробнее? — Федерация явно не желал отступать. — Ну, врачи говорят одно из двух: либо умрёт, либо выживет. — А шансы? — Равные. — Ого… — Да не говори, я вообще не понимаю, к чему бы это. Я имею ввиду то, что он «воскресает». Странно это всё. Должна быть веская причина, а её априори нет, — немец тяжело вздохнул. — М-да, это и вправду довольно странно. — Deutschland! Komm her, es ist dringend! (Германия! Идите сюда, это срочно!) — донёсся голос медсестры Эрны. — Россия, я перезвоню! — Чт… — только и успел произнести русский, перед тем, как звонок сбросили. — Вот чёрт. *** Слух разрезал противный писк аппаратов рядом и встревоженные голоса. Сначала даже было не понятно, на каком языке говорят люди. Через минут пять, когда уже стало возможным раскрыть глаза, стало ясно, что разговаривают на родном немецком. Оно и к лучшему, можно будет распознать, о чём они говорят. Первое время всё вокруг плыло так, что стало невыносимо плохо, и Рейх чудом сдержал рвотный позыв. От взгляда явно что-то всё время ускользало. Но видимо, это было и не важно. Снова послышался голос, явно обращающийся к Третьему, но он не мог разобрать слова. Он просто уставился на размытый силуэт перед собой, который со временем обретал очертания. Когда нацист стал чётко видеть всё вокруг, он принялся разглядывать человека перед ним. Чёрные, как смоль, волосы, подозрительно похожие на собственные, красные глаза, которые выражали беспокойство, заострённые нос, скулы и подбородок. Одет он был в простую белую рубашку и строгие чёрные брюки. На плечи был накинут медицинский халат. В нём одновременно было что-то тёплое, родное, знакомое и холодное, чужое. — Vater! — W-was? Was hast du gesagt? (Ч-что? Что ты сказал?) — тихо произнёс осипшим голосом фриц. — Vater, erkennst du mich nicht? (Отец, ты меня не узнаёшь?) — тревожно проговорил тот. Старший немец озадаченно уставился на, как ему казалось, незнакомца. Было ощущение, что он что-то упускает в этом человеке. В голове всплыло воспоминание о детях. — Deutschland? — Ja… — Bist du das wirklich? (Это правда ты?) — голос Рейха задрожал. — Ja, das bin ich wirklich, Vater! (Да, это правда я, отец!) — Германия легонько приобнял отца за шею. — Du bist so sehr gewachsen… Welches Jahr ist jetzt? (Ты так вырос… Какой сейчас год?) — Es ist 2024, Vater (Сейчас 2024 год, отец), — спокойно ответил младший немец. — Welche?! Nein, das kann einfach nicht passieren. Das… das ist unmöglich! (Какой?! Нет, такого просто не может быть. Это… это невозможно!) — громче произнёс Третий, удивившись так, что чуть ли не вылезли глаза из орбит. — Ja, du lagst 79 Jahre im Koma, ich weiß selbst nicht, wie das möglich ist, aber stellen wir keine Fragen, okay? (Да, ты был в коме 79 лет, я сам не знаю, как это возможно, но давай без лишних вопросов, ладно?) — Германия от волнения стал теребить рукав халата. — Okay, dann werde ich herausfinden, wie das überhaupt passiert ist (Ладно, потом выясню, как это вообще произошло)… — нацист перевёл задумчивый взгляд на врачей, что топтались в углу палаты. — Aber die Gliedmaßen eines Menschen beginnen auch nach 6 Monaten Koma zu sterben! Wie (Но у человека начинают отмирать конечности даже после 6 месяцев комы! Как)… — Он осёкся, когда увидел убийственный взгляд сына. — Okay, ich bin ruhig (Всё, я спокоен), — и через минуту добавил: — Verzeih mir (Прости меня). Тут уже пришла очередь удивляться Германии и врачам. Да уж, довольно редкое зрелище, чтобы кровавый экс-диктатор так сердечно извинялся. Хоть и это поколение врачей не застало фрица при жизни, что, возможно, и к лучшему, они всё равно прекрасно о нём знали со слов предков. — Hör auf, mich anzusehen, als wäre ich vom Mond gefallen (Хватит смотреть на меня так, будто я с луны свалился), — холодным тоном добавил Третий. «Jetzt bin ich sicher, dass das mein Vater ist» (Теперь я точно уверен, что это мой отец), — улыбнулся своим мыслям Республика. — Hmm… Deutschland, wir müssen den Patienten untersuchen, er lag zu lange im Koma und (Кхм… Германия, нам нужно осмотреть пациента, он слишком долго пребывал в коме и) … — Эрна робко подошла к больничной койке и дотронулась до плеча младшего немца. — Oh, tut mir leid, natürlich, natürlich (Ох, простите, конечно-конечно), — пробубнил Германия, поспешно вставая и подпуская хрупкую медсестру. *** — Ну, что там? Новости есть? — послышался голос из кухни. — Ну… В принципе, наверное, да… — неуверенно перебирая пальцами, произнёс Россия, выходя из гостиной и направляясь на звук. — Что ты там себе под нос бубнишь? Я, кажется, конкретный вопрос задал, — Союз смерил сына саркастичным взглядом, отвернувшись от плиты. — Да, есть. — Ну, так…? — Он вроде ещё в коме, но в ближайшие дни… очнётся. И тут супер-шанс, при котором он не умрёт, но он составляет 50 процентов. Вот так, — РФ тяжело вздохнул. Уже почти месяц информация практически не меняется. Совет ведёт себя как идиот, почти каждый час спрашивая, как там его драгоценный друг. — Ясно. Больше ничего? — спросил СССР, изучающе оглядывая собеседника. — Ну… есть кое-что ещё. Правда не знаю, можно ли это считать за инф… — Росс, не томи, — протянул Советский, у которого уже стягивался тугой узел тревоги. — Я слышал слова на немецком, скорее всего врачи… Но ты же знаешь, я по-ихнему совсем не шпрехаю… После этого Гера сказал, что перезвонит и… отключился. — М-да. Ну что ж, у тебя есть адрес больницы? — Федерация, если бы пил в тот момент что-нибудь, непременно бы поперхнулся. Такого вопроса он уж точно не ожидал. — В целом, да. Только я точно не помню, сейчас, поищу в истории поиска, — младший русский уткнулся в мобильник. Революционер стал нервно перебирать пальцами по столу, создавая раздражающий стук. — Бать, да успокойся ты уже наконец! Это раздражает уже. Социалист что-то невнятно пробурчал себе под нос, но стучать прекратил. Он отвернулся обратно к плите, чтобы продолжить готовку. — Нашёл! *** — Так, теперь нужно посмотреть билеты на поезд. Ой, бать… — Что опять такое? — Билетов на ближайшие недели нет, все раскупили. Сейчас, посмотрю, на какое самое ближайшее число есть билет, — РФ уже который час занимался поисками отелей, билетов и тому подобного. — Может не поедешь, а? — Росс с детской наивностью посмотрел отцу в глаза, состроив, так называемые, «щенячьи глазки». — Эх ты, ощущение, что тебе всё ещё 5 лет, — Совет мягко полу-улыбнулся. — Но нет, Россия, я еду — и точка, — Союз остался непреклонен, сменившись в лице и теперь уже серьёзно смотря на своего правопреемника. «Ну вот, не прокатило», — поник Федерация, отворачиваясь от Советского. На самом-то деле были и билеты, и места, но Росс очень не хотел отпускать отца в Германию. Плохое предчувствие, знаете ли. Коммунист это прекрасно понимал, поэтому особо и не возражал. — О, билеты всё же нашлись. Через месяц только, — младший русский наигранно разочарованно вздохнул, поворачиваясь обратно к социалисту. — Ну через месяц, так через месяц, — выдавил из себя что-то на подобие улыбки СССР. — Бать. — Да? — Объясни одну вещь — почему ты простил его? — Россия, не начинай… — Нет, я просто этого никак не могу понять. Он сделал столько ужасного не только тебе, но и нам. Как после этого, прости, можно было просто всё забыть? — Росс, я не забыл. — Да ты что? Так не бывает, бать, пойми. Нельзя простить человека, не забывая того, что он плохого натворил в прошлом. Прошлое надо помнить. Тем более такое прошлое! — РФ не на шутку вспылил не желал на этом останавливаться. — Ро… — Да выслушай же ты меня наконец, в кои-то веки! Ты никогда нас с братьями и сёстрами не слушаешь, всегда всё делаешь наоборот, хотя от этого всем только хуже! Ты же сейчас просто крест-на-крест перечёркиваешь нашу историю! Почему…? — младшего русского перебили. — Российская Федерация! Теперь послушай меня, может, наконец, поймёшь! — Росс даже сжался в комок, от того, как отец резко повысил голос, хотя в большинстве случаях держал себя в руках. — Я не забыл этого прошлого, нет! Я не переписываю историю, не перечёркиваю правду. И я не могу сказать, что до конца простил его. Я простил его только за то, что он делал лично со мной. Я помню, как всеми силами вызволял вас из его плена! Какие вы тогда были измученные и исхудавшие. Я не простил его за то, что он творил с народом, с детьми, женщинами, стариками. Не забывал и никогда не забуду, сколько солдат полегло на поле боя! Я не то что не могу простить его за это, я просто не имею права! Поверь. Когда-нибудь ты это поймёшь. Но ты его не знал. Так что не можешь до конца судить. — Союз выдохнул, закончив свой торопливый и сбивчивый монолог. — Ты продолжаешь верить в вашу с ним дружбу? Как иронично, — Россия хмыкнул. — Её давно нет, запомни. И больше никогда не будет. Да, может я не знал его в более раннем возрасте. Но в одном ты прав — люди могут меняться. Только он уже не изменится. — Знаешь, я только ему одному на протяжении всей своей жизни дал второй шанс. И знаешь, вернувшись, если так можно сказать, к нам, он им воспользовался. Поэтому прими это как факт. Я вас не заставляю с ним общаться, не лезу в вашу личную жизнь. Так что, будь добр, не лезь в мою жизнь. — произнёс Совет так, словно зачитывал философский трактат собственного сочинения. Хотя, может, так и есть. — Я не лезу в твою жизнь. Я лишь пытаюсь уберечь тебя от новой большой ошибки, пап…