Теперь я буду героем!

Действие первое: звоночки

Когда начинаешь жить с кем-то, приходится адаптироваться к человеку и узнавать о нём что-то новое, ведь общаться с ним и жить – это две разные вещи; также в совместной жизни ценится умение следовать правилам, ведь люди бывают разными и кто-то может задержаться в ванной на два часа, не есть лапшу, иметь привычку оставлять посуду в раковине, в то время как другой человек тоже живёт по-своему; для решения таких различий нужно составлять правила совместной жизни для избежания конфликтов. Но бывает и такое, что человек не умеет этим самым правилам следовать, что делает жизнь куда сложнее, чем она могла бы быть. Изана был человеком, который жил чуть ли не по законам, но не нельзя было сказать, что он истошно приходил домой в определенное время, ел определенную еду или же ложился спать в определенный час. Он просто ценил порядок и спокойствие. Был прост, но в то же время аккуратен, что делало его ещё более непонятным. Жизнь с Ханой, которая совсем не беспокоилась ни о времени, ни о разбросанных вещах, ни о бардаке в комнате и прочем, сулила ему только потрёпанные нервы; а если учесть ещё и то, что после психического потрясения она и вовсе стала ещё более безобразной, то можно сделать лишь один вывод: Хана плюс Изана равно хаос, умноженный на конфликты – это уравнение идеально их описывало. Но Курокава даже не подозревал, что его ждёт, ведь их странная совместная жизнь только началась. Сегодняшним вечером – или уже ночью, – когда солнце давно закатилось, город засверкал пышными огнями разных цветов, началось ночное время для всех жителей Йокогамы, любящих тусить под ликом луны, Изана вернулся домой после очередного собрания "Поднебесья", где, конечно, обсуждал дела с Кисаки. Тот снова переменил все свои планы, не посоветовавшись с королём; несмотря на страх перед "Бессмертным Изаной" и всё уважение к нему, которые проявляются в смирении, послушании и хорошем выполнении работы, Тетта как будто, притворяясь хорошим членом своим примерным поведением, на самом деле ни капельки не ставил ни во что короля. Это было ясное дело, ведь Кисаки и правду видит во всех людях лишь инструменты, и Изана не исключение. Поэтому он сегодня подошёл к Курокаве и просто сказал: "Помнишь, о чём мы говорили? Забудь, этот план неудачен". От таких слов глава "Поднебесья" удивился. Это произошло как раз в тот день, когда его Ханагаки встретилась с этим гением, поэтому он сразу понял, в чём было дело; но больше Изану взволновало то, что Кисаки тогда сказал, что обсудит всё с королём, но в итоге решил всё за обоих; в последнюю очередь он думал о том, что же стало известно Хане. Знала ли она о том, что Изана хочет убить свою сводную сестру? В какой-то степени он боялся, что она узнает, ведь страх, что его любимая уйдёт из-за такой жёсткости, сковывал всю его душу; но другой своей частью Изана понимал, что Ханагаки теперь никуда не убежит и примет всё, будь то убийство или ласка. Заперев дверь за собой, Курокава оказался в тёмной прихожей, где даже свет не горел. Странно, а ведь он думал, что его будут встречать с тёплыми объятиями и горячими поцелуями холодных губ. Реальность оказалась жестока. Такой равнодушный приём, когда тебя никто не ждал, как будто ты всё так же один, подпортил Изане итак поганое из-за Кисаки настроение. Стоило ему включить свет и бросить глаза вниз, он, к своему удивлению, обнаружил дорожку из лепестков алых роз, ведущую к гостиной. В этот миг, прокрутив все возможные сценарии при таком раскладе событий, Изана приободрился: ему приготовили сюрприз. Дорогой человек, встречающий тебя у входной двери, конечно прекрасен, но нет ничего лучше, чем когда этот же самый человек тратит время на какой-нибудь сюрприз для любимого, которого так ждал; нет ничего лучше, чем идти по лепестковой дорожке, проходя в гостиную замечая слабый свет, исходящий из кухни, куда дальше двигается всё твоё тело уже инстинктивно, причём так медленно, как будто бы растягивая то самое предвкушение; нет ничего лучше, чем увидеть романтическую обстановку в холодной кухне, освещенной лишь парой ароматических свечам, придающих теплый оттенок всему, подчёркивающих очертания накрытого на двоих стола с какими-то блюдами; нет ничего лучше, чем увидеть ту, кого так сильно любишь. – Что это значит? – Изана усмехнулся, а его настроение резко поднялось; он словно уже забыл о Кисаки, безвкусных шутках Хайтани, понтах Шиона и упрёках Какучо. – А что ещё это может значить? – Хана, ничуть не удивившись появлению Курокавы, встала из-за стола, похоже, ранее будучи в ожидании, и приблизилась к нему. – Разве это не выглядит как романтический ужин в честь нашей совместной жизни? Её неживые глаза, немного прищуренные от приподнятых уголков губ, сильно контрастировали с широкой улыбкой. Она всегда была такой, но если раньше хотя бы та улыбка прибавляла ей хоть какие-нибудь краски жизни, то сейчас даже она напоминала последнюю улыбку мертвеца. А когда руки Ханы ещё и касались ладоней Изаны, когда этот их холодок скользил друг по другу, никто не чувствовал ничего теплого; Курокава, даже сам не замечая, вздрагивал от её мёрзлых пальцев. – Нам нужно отпраздновать. – лепетала она, хватая того, и тащила всё его тело к накрытому столу. Изана ведь даже форму "Поднебесья" не снял из-за огромного желания узнать, что же происходит, поэтому он хотел было сначала остановить Хану в её чрезмерном напоре и пойти переодеться, но даже не заметил, как уже снял кровавый плащ и сел на стул. Если бы на сегодняшнем собрании происходило что-то жестокое наподобие избиения, выбивания зубов, ломания костей, ущемления достоинств, то Изана непременно ушёл бы сначала в ванну, будучи весь покрытым грязью. Красной, липкой, свежей грязью. Но сейчас он был чист, как младенец, и это понимание заставило его немного расслабиться и остаться в черной футболке и штанах "Поднебесья". – Чем вы сегодня занимались на собрании? – садясь перед ним, Хана сразу же начала спрашивать о том, как прошёл его день – именно то, о чём так мечтал вечно одинокий Курокава, желавший рассказывать обо всём случившимся в его жизни кому-то, кому это интересно. Но в чём действительно был интерес Ханы: в самом Изане или же в собрании? Он этого не знал, да и знать не хотел – его душа уже плыла по течению своих возвышенных чувств и мечтаний. – Ничего особенного. Мы просто обсуждали, что будем делать после победы над "Свастонами" и "Чёрными Драконами". – Изана, полный идиот и дурак, даже не понимал, какой ответ хотела услышать Хана, из-за чего отвечал непонятно и слишком поверхностно. Но как можно винить его, если он верит лишь в чистые умыслы своей Ханагаки? Вот почему он улыбается, но не во все зубы, с неким ехидством, чуть опуская ресницы, именно так, как он любит это делать, когда спокоен. – Ран снова упал в море, но в этот раз он заслужил это... – И что именно вы обсуждали? – Хана внезапно перебила его, отчего Изана впал в секундный ступор, не понимая, что сейчас произошло – его никогда не перебивали. Но, так как он легко мог столкнуться с чем-то новым и не любил заморачиваться насчёт таких мелких деталей, которые на самом деле многое могут сказать, Курокава просто пропустил это мимо ушей, задумавшись на мгновение над ответом. – Да так, будем расширять влияние "Поднебесья" в Японии, потому что "Свастоны" не смогут стать нашей частью, следовательно и выгоды особой не будет. – он говорил просто и легко, был уверен в своём жестоком, но местами спокойном и благополучном будущем. Но затем Изана вдруг промелькнул в голове странную мысль: "Разве о таком нужно говорить за романтичным ужином?" – А зачем мы вообще обсуждаем это? Я целыми днями занят "Поднебесьем", поэтому был бы рад расслабиться и поговорить о чём-то другом. – он усмехнулся и также не придал особое значение этой ситуации, даже когда Хана чуть охладела в выражении своего лица, убрав улыбку и подняв брови. – Ну, хорошо. – она согласилась с ним и не стала давить дальше. Пока что. – Попробуй пасту по-неаполитански, я очень старалась над ней. – наконец, Хана дала Изане обратить внимание на блюдо, которое находилось прямо перед его носом. Это были макароны спаггетти ярко красного цвета из-за сочного томатного соуса, украшенные сверху пармезаном и базиликом. Резкий и пряный запах так и бил по обонятельным рецепторам, улавливающих нотки чеснока и перца. Курокава и подумать не мог, что Ханагаки умеет готовить. – Я не отравлюсь? – шутя, спрашивал он, сводя брови в издёвке. Этой черты у него не отнять. – Хочешь узнать – попробуй. – Хана легко восприняла его шутку и лишь со спокойным видом подала ему палочки для еды. Странно, но почему-то Изана ожидал совсем другой реакции; он как-то не привык к этой невозмутимости вечно эмоцианальной Ханагаки, которую знал. Но нужно ли было ему зацикливаться на этом? – Как ты провела сегодня день без меня? Надеюсь, тебе не было скучно? – уловив некий романтичный настрой, который обычно трудно поймать в неловкие и порой неоднозначные моменты, Изана всё также не терял настроения, даже наоборот, приободрялся от одной только мысли, что сидит за одним столом со своим предметом воздыхания именно в такой обстановке. – Отлично. – резко отрезала та, как только услышала вопрос, чем очень смутила своего собеседника. – Я целый день смотрела "Отставного полицейского" – как хорошо, что сегодня по телеку показывали марафон первого сезона! Потом к вечеру я начала готовиться к ужину. Было очень весело. Ты был прав: телевизор развеивает скуку. – Хана улыбалась. Улыбка её точно была искренней, как казалось, голос был звонким от уверенности, свободно размахивающие в жестикуляции руки показывали всю лёгкость, и только Изане было не по себе. Как бы странно то ни было, он не почувствовал облегчение или радость за неё; его сердце дрогнуло не от опасений, что любимой могло быть скучно, а от осознания, что ей как раз-таки скучно и не было. "Что я есть, что меня нет – одно и то же", – мысли Курокавы были примерно такими, и они явно высекались в его охладевшем лице. На секунду он почувствовал себя лицемером, что позволял себе думать и чувствовать подобное, ведь Хана всё-таки была ему дорога, поэтому его поведение в какой-то степени казалось неправильным относительно тех теплых чувств. Но в то же время, Изана не понимал, как она могла не скучать одна целый день так ещё и весело говорить об этом, если любила его всем сердцем. Если любишь, не можешь и секунды без любимого человека. Или он не прав? Изана хмыкнул, но, не выдавая внутреннего недовольства, промолчал по этому поводу, вновь подняв уголки губ. Он скрыл это втайне, а ведь обещался себе рассказывать обо всех своих переживаниях, чувствах и мыслях своей Ханагаки. Но почему он не может? В чём причина?.. – Второй сезон "Отставного полицейского" вышел не таким удачным, как первый. – лишь добавил Курокава, наворачивая на палочки спаггетти. Наконец-то, он пробует блюдо Ханы и познает её кулинарные навыки. Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок – сможет ли она провести ещё одну дорожку к Изане? Но, впринципе, даже если и не сможет, то что случится? Его сердце уже полностью в её руках. Нет никакой надобности пыхтеть и стараться ради того, чтобы "Бессмертный Изана" открылся тебе и полюбил. Наверное, вот почему Хана не особо стала заморачиваться над едой, когда готовила. Наверное, вот почему она не рисковала даже трогать свои палочки для еды. Наверное, вот почему, когда Изана кусает макароны, чувствует не мягкое тесто, а твёрдую соломку, застревающую в зубах при жевании. А ведь он даже не обратил внимание на соус из пережаренных помидоров, в которых соли добавили столько же, сколько его есть в Мёртвом море, обратив все свои мысли на недоваренные спаггетти. А базилик вообще оказался мятой – ох уж этот обман зрения! Он ещё умудрился поперхнуться перцовым горошком, обжегшим его язык и горло. Курокава, ошеломлённый даже не тем, что Ханагаки не умеет готовить, а тем, что, оказывается, возможно готовить настолько ужасно, закашлял, прикрывая рот рукой, повернул голову в сторону, готовясь к тому, что сейчас все его внутренности выйдут наружу, и, наконец придя в себя и выплюнув этот перец, уткнулся взглядом вниз, поникнув головой, и отодвинул звонкую тарелку с пастой от себя. Может, в темноте при свете лишь жёлто-оранжевых свечей это было мало незаметно, но лицо Изаны сильно покраснело. Но что больше повлияло на него: отвратный вкус или же то, что он чуть ли не умер от острого горошка? Кто виноват: он или Ханагаки? – Я не буду это есть. – сказал он чётко, несмотря на всё своё замешательство и минутный шок, возникший из-за всех его разбитых надежд и ожиданий. Зато Изана понял одну вещь – нельзя подпускать Хану к плите. – Что? Смеёшься что ли? – Хана, услышав эти слова, резко поменялась в лице, став более серьёзной и в какой-то степени разгневанной. – Я так старалась, а ты просто возьмёшь и выбросишь мои старания на ветер? – такие аргументы, которые исходили с её стороны, сильно взволновали Изану. Но дело было даже не в самих её словах, а в том, что он никогда не видел свою Ханагаки такой. Она никогда не говорила подобное. – Это ты надо мной смеёшься! – но что Курокава мог поделать сейчас, кроме как отвечать на эти дерзкие нападки? Он даже не успевал толком поразмышлять над всей ситуацией в целом, но зато заметил, что Хана не собиралась и палочки для еды брать, что уж говорить о том, чтобы есть. В его голове всё выглядело так, словно она специально сотворила эту белиберду, чтобы поиздеваться над ним и посмотреть на его реакцию. – Ты хотя бы попробуй свои "старания" и тогда поймёшь, насколько они ужасны. – Ты не ценишь мой труд. – Хана скривила рожу в отвращении и презрении, сильно насупив брови, а затем и вовсе скрестила руки в замок, бросив свой негодующий взгляд в сторону, лишь бы не смотреть на того, кто плевать хотел на её желание сделать вечер приятным. Изана не стал на это что-то отвечать, потому что посчитал, что эта ситуация абсурдна и глупа. Но правильно ли он поступал? Сам не знал, но пытался убедить себя. – Ты всегда такой. – когда Курокава услышал такую провокационную фразу, он не мог пересилить себя, чтобы тоже не нахмуриться и стать ещё серьезнее, вновь ощутить тот гнев, который когда-то вызывала в его сердце Ханагаки своим дурацким поведением. – Какой? – чуть ли не скрипя зубами, спрашивал он. – Бессердечный. – Хана так просто и легко говорила это, даже не волнуясь о том, как неприятно было Изане, хотя она прекрасно это понимала. У неё точно исчезло чувство эмпатии и жалости, а также милосердия, раз ей было плевать. Зато Курокава удивлялся: "Ханагаки, которая всегда поддерживала меня и ласкала, была моим лучиком, с какого-то перепугу резко охладела", – такие мысли были у него в голове – но он пытался унять себя, чтобы не думать подобное, и не потому что это каким-то образом оскорбляло Хану, делая из неё монстра без души, а потому что ему самому было больно. – Ты вечно говоришь мне гадости. Я ни разу не слышала, чтобы ты хвалил меня или говорил что-нибудь приятное. – у Курокавы глаза чуть ли из орбит не вышли от услышанного. – Когда такое было вообще!? Я не оскорблял тебя ни разу! Если ты о "ненормальной сталкерше", то тогда меня можно было понять, ведь ты вела себя как маньячка – любой бы испугался! – Хане было смешно слушать его, поэтому она умело пыталась сдерживать улыбку. – К тому же я говорил тебе о том, как сильно люблю тебя. Ты ведь прекрасно знаешь, что я плох в словах, но мои действия всегда говорят сами за себя. "Да, особенно, когда ты принудил меня", – вспоминала она, пока слушала оправдания Изаны. Они оба были так смешны... – Ты говорил о любви только тогда, когда хотел, чтобы я осталась с тобой. А сейчас что? Ни слова от тебя! А твои действия... Я осталась с тобой, потому что ты буквально не оставил мне выбора. – было ясно, что Хана намекала на ту ночь в отеле, что Курокава легко понимал; его сворачивало изнутри при напоминании об этом, ведь для него всё было совершено иначе. – Не ври. Я дал тебе выбор: либо ты уходишь, либо остаёшься. Могла бы уйти, раз так хотела! Я не принуждал тебя ни к чему! Ты сама себе что-то там нафантазировала. – Я осталась, потому что люблю тебя. – когда она слушала Изану, который полностью выворачивал ту ситуацию наизнанку, её саму выворачивало. Хана прекрасно помнила, что было в ту ночь, и что именно хотел от неё этот сумасшедший. Она знала, что у неё не было выбора, что он лишь создавал иллюзию этого самого выбора. Как же это было жестоко. Изана немного помолчал, прежде чем ответить: – Я тоже тебя люблю. – кажется, его гнев немного, но уменьшился. Просто он резко понял, что их разговор ни к чему хорошему не ведёт; и тем более, если они вдвоём станут ворошить все те ужасные воспоминания, то сделают только хуже для своих будущих отношений. Нельзя было говорить о тех манипуляциях, о тех невзаимных признаниях, жестоких фразах и поступках, попыток заполучить своё. Курокава правда любил Ханагаки – но проблема было в том, что на фоне этой любви выросла ещё и зависимость, – поэтому он не хотел делать больно ни ей, ни себе. – Слушай, давай не будем ссори... – Ты эгоист. Прямо как Майки. – она даже не дала ему договорить фразу, внеся свою, которая, конечно же, не могла пройти сквозь сердце Изаны бесследно, не оставив ни единой царапины – скажем так, она оставила целые рубцы, как от тупого ржавого ножа, раны от которого будут ещё и гноить со временем, что уж говорить о самой боли, вызванной этими агониями. Было невероятно неприятно. Он чувствовал в первую очередь не гнев или какое-то недовольство, а обиду и невероятное желание придушить Майки, к которому возвращалась вся та ненависть, кою Курокава так старательно пытался угасить. – Ладно, прости. – спустя долгое молчание проговорил Изана. Он не хотел ссориться. Да, ему не нравились слова Ханы, заставляющие чувствовать те же самые чувства, которые тот испытывал во времена, когда был с Шиничиро, вечно говорящем о своём младшем брате. Чувство неполноценности. Зависть. Несправедливость. Ну как, Изана, ностальгируешь? Но Изана, как и в прошлом, просто проглотил всё это. Под воздействием всех этих ужасных ощущений невозможно не терять уверенность в себе. Ханагаки пристально смотрела на него, вздыхавшего, положившего голову на ладонь и устремившего притупленный, горящий обидой взор в пол – у Курокавы не было ни единого желания даже глядеть на неё. Она же, нанеся ему такой удар, всё равно была недовольна; Хане хотелось, чтобы он почувствовал стыд. Может быть, она пожалела о том, что сказала. Может быть. Внезапно она что-то вспомнила, расширила свои глаза от копания в воспоминаниях и, улыбнувшись обычной, более живой улыбкой встала из-за стола, чем привлекла внимание уставшего Изаны. – Эй, у нас ведь ещё торт есть! – радостно пролепетала та, убирая тарелки с недоеденной пастой, ставя чистые, а затем подошла к холодильнику и достала оттуда десерт. Курокава, по её мнению, всё-таки немного приободрился, а в мыслях у него крутилось лишь одно: "Надеюсь, не она готовила..." Заметив, что торт прямиком из магазина, он вздохнул с облегчением и оглядел его повнимательнее, подмечая для себя, что перед ним обычный шоколадный торт с клубникой сверху. – На самом деле я терпеть не могу сладкое. – говорила Хана, разрезая десерт. – Так зачем ты купила этот торт? – недопонимал Изана, следящим за тем, как она перекладывает ему большой кусок, в то время как себе кладёт маленький – это было для него показанием любви, поэтому он не мог просто так долго злиться и обижаться на неё. – Мне хотелось обрадовать тебя. – ответила она, перед тем, как сесть на место; после того разговора, который произошёл между ними, он не мог сказать, что чувствовал себя достаточно счастливым, чтобы называть себя таковым. – К тому же я не вижу ничего плохого в том, чтобы попытаться полюбить то, что ненавидишь. Мне кажется, на такое способны только люди с сильной волей. – А зачем любить то, что ненавидишь? – Чтобы открыть для себя что-то новое. – Мне пока и так хорошо. – Курокава внезапно вспомнил Майки, который удостоился чести "теплых" чувств "Бессмертного Изаны", и задумался: "А что, если бы я его..." – продолжать эту фразу было неловко и нестерпимо отвратно даже просто в мыслях. – Никогда не знаешь, что будет завтра. – говорила Хана и следила за тем, что её собеседник не притрагивался к вилке – неужели он всё ещё боится? Это смешило. – Например, ты ведь ненавидел меня раньше, а сейчас мы с тобой сидим за столиком на романтическом ужине при свечах. – Я не говорил, что ненавижу тебя. Просто ты очень сильно меня раздражала своим идиотским поведением. Ты вела себя как банный лист, от которого не избавиться и который приносит только дискомфорт. Для такого человека, как я, закрывшегося в себе, это было невыносимо. – Изана вновь вспоминал все те первые встречи с "ненормальной сталкершей" – теперь они только вызывали усмешку. – Но ненависть – это уже слишком. – Вот как. – она хмыкнула. – Знаешь, а ты ведь даже представить не мог, что полюбишь меня. – Мог. По крайней мере, я предполагал. – когда речь наконец-таки зашла о любви, Курокава словно поддался всем своим нежным чувствам. Больше всего его обрадовало, что они хотя бы сейчас начали говорить на такие темы, потому что в нём уже начала закрадываться мысль, что в этом вечере не будет ничего хорошего. – Когда мы поцеловались на балконе у Какучо, я думал: "Я могу полюбить её", но вместе с этим я ещё и сомневался: "Может ли она полюбить меня?" – Ты боялся, что я тебя брошу? – выглядело словно Хану это расстрогало, но это было не так; как бы сильно она не старалась что-нибудь почувствовать, у неё не получалось, особенно если это касалось сочувствия и эмпатии к Изане – но она обещалась взять ответственность за его чувства, поэтому пыталась как могла, хотя её намерения и действия шли врознь, ведь пока единственное, что он почувствовал из-за неё, так это боль и обида. – Конечно. Меня все бросали. – Мне незачем тебя бросать, так что можешь больше так не думать. – её слова были каким-то утешением для него, хотя Курокава итак понимал, что она оставлять его одного не станет. Сомнения есть всегда, даже у самого уверенного в себе человека; но они, хоть и являясь нормальной частью жизни, поедают людей изнутри, убивая надежды. – Поешь торт. – А вдруг ты отравила его? – Изана посмеялся и хотел, чтобы Хана тоже посмеялась, но она сдержалась лишь до улыбки и глаз, кричащих: "Больше не шути". – Ладно, я попробую. – он, немного смутившись, всё-таки взялся за вилку. – Слушай, а с кем тебе было приятнее? – сразу кинула она, словно весь вечер готовилась задать этот непонятный вопрос. – В каком смысле? – Ну, с кем трахаться было лучше всего? – просто и легко сходило с её языка, в то время как обомлевший Изана, не ожидавший такого контекста, ещё пару секунд держал рот открытым от обескураженности, уже готовый принять кусок пропитанного торта на вилке. – Ты говорил, что давно не девственник и делал много всего грязного, поэтому мне стало интересно. – Я не хочу на это отвечать. – твёрдо заявил Курокава, скорчивший рожу, не то презрительную, не то удивлённую с сильно насупившимися бровями и распахнутыми глазами; ему хотелось провалиться под землю. Зато Хана размышляла: "Я уже раздула из мухи слона, когда дело коснулось пасты – стоит ли мне устроить ещё и сцену ревности?" – Если с каким-то шлюхами тебе было гораздо приятнее, чем со мной, просто так скажи. – такое заявление шокировало его. А когда Ханагаки ещё и усугубляла всё своей ожившей мимикой, Изана и вовсе не знал, что нужно на такое отвечать. – Что!? Что за бред! Я даже не был знаком с тобой, когда занимался подобным! К тому же заниматься сексом с тем, кого любишь, в разы лучше, так что хватит там надумывать себе всякое! – Не оправдывайся. – она демонстрационно отвернулась от него. – Ты не должен даже думать о других девушках. – Да когда это я!.. Ух, ладно! – он сдался сразу, поднимая руки в знак поражения и дивясь тому, что вообще происходит за этим столом; а ведь он так и не успел съесть этот несчастный кусочек торта. Хана быстро охладела, что было сильнее всего заметно по её равнодушному лицу – от такого Курокаве стало немного не по себе, но он в тот же миг обрадовался, посчитав, что она уже опустила свою обиду. Но когда оно вновь исказилось в чувствах, Изана дрогнул бровями, но заметил, что чувства эти были волнением и взбудораженнностью чем-то хорошим. – У меня ведь ещё кое-что есть! – Ханагаки резко встала из-за стола и ушла вон из кухни. Она вернулась спустя пару секунд, держа в руках какую-то длинную коробку, которая очень заинтересовала Изану; на самом деле он уже устал от всех сюрпризов на сегодня, потому что пока что они не приносят ничего, кроме как шока и ссор. Хана начала раскрывать коробку и аккуратным движением руки вынула вещь, которая была там, радостно показывая её своему любимому. – Откуда это у тебя? – он не зря переживал в негативном ключе, ведь сейчас Хана держала в своих руках огромную бутылку саке, каким-то чудом появившейся у несовершеннолетней. – Разве это так важно? – лукаво говорила она, вдобавок спрашивая, есть ли у него сакадзуки. Недовольный взгляд Изаны так и говорил, что ей лучше ответить на его вопрос. – Ран организовал выбор первоклассного саке и его доставку, что и ожидалось от этого алкоголика – ой, я хотела сказать "прекрасного друга". – похоже, Хану не очень волновало, что будет с Хайтани после её предательтва, но Ран также должен быть счастлив, что она не рассказала о том, что перед тем, как согласиться, он несколько раз нагрубил ей; можно сказать, что она смягчила его участь. – Убери это, мы не будем пить. Ты же несовершеннолетняя. – Изана не горел желанием напиваться до потери сознания с этой девушкой; он как будто бы чувствовал, что их пьянство приведёт к чему-то плохому, раз уж они уже и в трезвом состоянии успели поругаться всего-то за двадцать минут. – Когда это тебя стал волновать мой возраст? – она припоминала что-то неприличное, а затем в её голову закралась одна интересная мысль, заставившая чуть поднять уголки губ. – На что ты намекаешь? – Курокава всё понимал и чувствовал, что в этой комнате становится жарко. – Да так, ничего, забудь. – по итогу, Ханагаки всё-таки убрала саке под стол – оно её уже не интересовало, но зато было кое-что получше. – Знаешь, я вообще-то не без этого греха. – Хочешь сказать, что уже пила? – Изана прибыл в секундном ступоре, но, когда понял, что оказался прав, в миг пришёл в норму, подумав: "Она и курит, и в драки лезет, чему тут удивляться?" – Да, в один вечер я пошла на встречу кое с кем и там нажралась, как самая последняя пьяница – это как раз было за день до того, как ты позвал меня к себе, чтобы познакомить с Кисаки. Я даже отрубилась от того, что была пьяна. Ну а вообще, дело обстояло так: меня пригласил в кафе один чувак – назовём его "Очкарик", – но я встретила там только его друга – а его назовём "Мистер Шпала". Этот Мистер Шпала такой говорит мне: "Ты увидишься с Очкариком, только если перепьёшь меня". Какая была для него жалось, что я оказалась слишком сложным соперником. Берём одну бутылку – она уже закончилась, берём вторую – тоже пустой стала, и так до тех пор, пока мы не опьянели с ним аж до потери умения разумно мыслить. – Изана в этот момент подумал про себя: "Ты итак была этого лишена". – Из-за этого я не помню, что было дальше; всё было как в тумане. Но этот Очкарик вроде как пришел, вот только я даже поговорить с ним нормально не могла. А ведь мне ещё и домой идти надо было в такое позднее время... – весело рассказывала та, отдаваясь всем чувствам и эмоциям, что даже Курокава слушал её, затаив дыхание и радуясь, что сейчас они наконец-то перешли к рассказу историй друг другу; было хорошо. В её развязных словах чувствовалось то самое нетерпение, чтобы дойти до самой интересной части истории. – В тот вечер меня забрал Майки. Изана, тупо улыбаясь, похлопал своими пархающими ресничками, смотря на Хану стеклянными глазками, полными недоразумения, словно не расслышал то, что она сказала; он прекрасно всё слышит. – Куда забрал? – он, подавляя все свои бурлящие эмоции внутри, просто проглотил ком злости, застрявший в горле, и не стал задаваться лишними и ревнивыми вопросами. – К себе домой. – провокация, понятное дело. Изана опустил взгляд с обычно мертвых глаз Ханы к её не дрогнувшим уголкам губ, поднятым вверх, как будто она какую-то новость хорошую сказала; это его выбесило. – Кажется, мы с ним чем-то занимались, но я не помню, чем. – всё продолжала добавлять, ничего не боясь; да ей и бояться уже было нечего: насилие уже не так страшно, а психологическое давление бесполезно. А что касалось чувств Курокавы – она добивалась того, что происходило внутри него. – Чем? – твёрдо, чувствуя, как зубы чуть ли не трескаются от того, как сильно Изана сжимал свою челюсть, спрашивал он, кусая щёки изнутри. В нём внезапно вновь проснулась ненависть к Манджиро, хотя он уже давно решил, что это чувство к нему несправедливо; скорее уж маленький Курокава уже привык вместе с ревностью к объекту испытывать ещё и такое ужасающее и необъяснимое чувство. – А? Не знаю. – Хана, с чуть надменно поднятой головой, опущенными ресницами, создающих впечатление, что она плевать на всё хотела, ответила ему, но в ответе её было что-то неоднозначное. Изана недовольно на неё покосился, и она этот взор поймала. – Хотя! – с оживлённостью вспомнила та. – С той ночи у меня засос на шее остался. – когда Ханагаки снова улыбалась, говоря об этом, Курокава почувствовал какой-то необычный прилив сил к его рукам и лицу, окрашивающий последнее в красный от злости и крови цвет. Зазвенела звонко тарелка и вилки на столе, и заскрипел стул– Изана резко встал. А вот Хана продолжала говорить, краем глаза следя за его движениями: – Думаю, что мы с ним... Она даже договорить не успела, как вдруг перед её глазами всё покрылось мраком, а в нос забил чуть ли не едкий запах сливок и шоколада. Всё её лицо оказалось встреченно тортом, липким, чересчур приторным и вязким. Хана не стала удивляться тому, что Изана поступил так некультурно и неподобающе по отношению к девушке, потому что она знала, что сама напросилась, к тому же она отчётливо следила за его движениями и, если бы хотела, могла увернуться от этого удара. Скорее уж её расстроило, что Курокава не пожалел ни о чём и ударил ей в морду всем тортом, а не лишь его куском, – жалкая трата денег и трудов кондитера. Хана ничего на это не ответила, в то время как Изана поспешил бессловно удалиться из кухни, оставляя её одну. "Фу, какая мерзость", – подумала она, когда попробовала крем с лица, с которого уже упали все резмашестые кусочки тортика.

***

Действие второе: дешёвые драмы

Кто бы мог подумать, что тот романтический ужин, который прошёл не так уж романтично, а, наоборот, оказался сущим абсурдом, поставил отправную точку, с которой начались все странности совместного проживания Ханы и Изаны. Он даже не понял сам, что в тот вечер произошло, потому что испытал тогда все чувства и эмоции, которые только мог, что не могло не вскурижить его расшатанный от всех поднебесных дел на тот момент разум. Курокава сам себе признавался, что слишком вспылил, когда не побоялся ударить Хану огромным тортом; но он внезапно вспоминал все выражения её лица, промелькнувшие за весь ужин, и в них ничего искреннего не было, зато слова её и фразы точно кололи и ранили его сердце – поэтому Изана отчасти даже перестал чувствовать вину; но и перекладывать её на Ханагаки ему всё равно не хотелось, хотя он и очень злился. Курокава допускал мысли, что она больше не любит его, раз уж делает больно, но мигом избавлялся от них, потому что посчитал, что не может говорить обо всём лишь из-за одного этого случая; но он не мог не бояться. Пугало как раз то, что это было точно начало, – а что дальше? Чем дальше – тем хуже. Уже на следующий день после того ужина начинались новые конфликты, касающиеся всего, чего только можно: и тропических рыбок, за которыми Изана смотрит больше, чем за Ханой; и телевизора, каналы которого постоянно переключаются то на один, то на другой из-за того, что два индивида не могут поделить пульт; и того, что сегодня можно поесть на обед или ужин, потому что, оказывается, вкусы молодых людей слишком различаются, – перечислять можно многое, по большей части обыденное. Можно было бы даже сказать, что эти двое выглядели как супружеская пара, прожившие друг с другом десятки лет, после чего возненавидели совместную жизнь. Но эти конфликты, которые чуть ли не доходят до оскорблений и рукоплесканий, не могут заполнять квартиру лишь без участия той самой овечьей изнеженности и лобзаний. Хана и Изана были как никак любящей друг друга парочкой, поэтому показание этой любви для них было нормой. Вот только сам Изана от чего-то счастлив не был; точнее было бы сказать, что переполняющие его душу счастье и несчастье компенсировали друг друга, находились в равновесии. Причиной такого явления была как раз Хана, такая же неоднозначная, как и счастье Курокавы. Он отчасти пугался её. За короткое, но такое тесное, позволяющее всё узнать о своем человеке, время их проживания вместе Изана понял одну вещь: она изменилась. У Ханагаки больше не было той искренности в голосе и улыбке, а что уж тут говорить о её честности, когда даже её неловкая и кривая улыбка при лжи исчезла, как будто её и не было вовсе; она могла легко ему соврать без зазрения совести. Хана всегда была для него человеком, который пытается стать ближе, помочь, который озаряет его путь своими тёплыми лучами, прямо как солнце; да вот только теперь она не искала даже повода сблизиться или узнать о его внутренних переживаний. Но это было не тем, что действительно заставляло его нервничать. Хана была непостоянна. Непостоянна в том плане, что она была то холодна, как лёд, равнодушна к нему, к его словам, могла смотреть на него своими ледяными и мертвыми глазами, даже уголка губ не поднять, пропускать всё то, что он говорил, мимо ушей; ей было плевать; а бывало и такое, что Хана, стоит ей только того захотеть, менялась и превращалась в самое милое и тёплое существо, которое одаривало Изану горячими поцелуями, говорило о своей пылающей любви к нему, не отпускало того из объятий, улыбалось так широко, что даже пустые очи уже не имели место быть. И она так умело колебалась между этими двумя состояниями, причём так резко, что Изана пугался этого и не понимал, что он должен делать и как реагировать на такое неоднозначное поведение. Сегодня он вернулся, как всегда, поздней ночью, когда небо давно перестало смеркаться и краснеть от заходящего за его горизонт солнца, укрывшись тёмным одеялом в белую крапинку сияющих звёзд с огромной блеклой дырой, называемой "Луной". Курокава, будучи человеком занятым, часто пропадал на собраниях, а о том, чем он там занимался, знал лишь он, члены его банды – или, как он считает, его рабы – и те, кто пострадал от их безжалостных кулаков. Изана перестал вообще что-либо говорить о "Поднебесье" в присутствии Ханы: понял, что она постоянно суёт нос в это дело. По крайней мере, она за эти дни ни слова не промолвила об этом, к счастью, – но кто знает, вдруг Ханагаки спросит в какой-нибудь неожиданный момент? Поэтому Изана, зайдя в квартиру, недоверчиво обвёл прихожую взглядом, будто пытаясь прочитать атмосферу; вслушивался в звуки, улавливая только рабочий холодильник, фильтр аквариума и телевизор; глядел на чуть открытую дверь, ведущую в гостиную, из который пробивался густой свет. Она не встретила его, отчего он вздохнул не то с недовольством, не то с обидой, не то с разочарованием. Сняв обувь, Курокава прошёл в гостиную, чтобы убедиться в том, точно ли его сожительница дома – хотя она на протяжении этой недели никуда и не выходила ни разу. Но он увидел только телевизор, на котором шёл стенд-ап каких-то комиков. "Где?" – подумал было Изана, но стоило подойти к дивану, как он вдруг заметил заснувшую на нём Ханагаки. Да и не просто заснувшую; она спала в объятиях с большой бутылкой саке, той самой, которую та принесла к их романтическому ужину, с залитым багровой краской лицом, а несло от неё ужасным смрадом алкоголя. – Эй, Ханагаки, вставай! – Курокава такой картине рад не был, поэтому он потряс тело девушки; но в ответ он получил какое-то нечленораздельное бормотание, сопровождавшееся тяжёлым шевелением её губ. – Сколько ты выпила? – мысль о том, что он живёт под одной крышей с алкоголичкой тоже не внушала какого-то восторга. – А? Зачем ты меня будишь? – чуть приоткрыв свои глаза, она сквозь ресницы различила знакомые черты, которые уже не наводили на неё каких-либо чувств. – Отстань! – Хана отпрянула его руку, которая дёргала её за плечо; но это особо не подействовало, так как Изана начал будить её ещё старательнее. – Зачем ты вообще пила? Заняться нечем было? – не выдержав, он просто схватил ту за руку и поднял это тяжёлое, как бывает после сна, туловище, покамест кучерявая голова её повалилась вперёд – было сложно удерживать такой груз, – а затем, готовясь к ответу, опрокинулась назад на спинку дивана, и тяжёлые женские веки медленно распахнулись. – Ну да. – говорила Хана, приходя в себя после часового сна – от такого сна обычно чувствуешь себя не в том мире, не в том месте, не в то время. – Я такая одинокая. Мне больше нечего делать, кроме как запивать своё одиночество. Она разговаривала, чуть ли не засыпая, отчего казалось, что и слова её не имеют какого-то смысла; но на самом деле смысл в них был, и Хана имела в виду именно то, что она сказала. – Ты же говорила, что прекрасно себя чувствуешь будучи одна, особенно, когда смотришь телевизор. Я просто даю тебе возможность насладиться жизнью. – Изана считал немного странным предъявлять аргументы пьяному человеку, который не способен нормально мыслить, но почему-то это, казавшееся ему отчасти смешным, было для него лучше, чем разговаривать с трезвой Ханагаки. – Да разве это жизнь? – проскулила она, и во всём её виде виднелась та самая пьяная эмоциональность. – В первое время конечно здорово побыть одной, но быть одной всегда слишком печально. Мне грустно. С тех пор, как мы с тобой начали жить вместе, у нас не было ни одной нормальной посиделки, мы даже телевизор не посмотрели вместе нормально! Давай хотя бы сейчас насладимся совместным времяпровождением. – её холодные руки с ещё более озябшими пальцами схватили лицо Изаны, выразившее неготовность к этому резкому спаду температуры, и притянули его к ней. Хана даже не мешкалась, чтобы моментально поцеловать его губы. Отчего же он ничего не чувствует? – Я не могу. – Курокава высвобождался из её цепких рук, не имея никакого настроения. Единственное, чего он хотел, так это лечь спать. – Я устал. Завтра мне снова нужно встретиться с "Поднебесьем". – Твоё "Поднебесье" надоело. – эта резкая фраза заставила его поднять глаза на неё. – Я даже не могу представить, что именно ты там обсуждаешь со своим любимым Кисаки. Серьёзно, единственное, чем вы занимаетесь, так это избиваете людей. Чем ещё ты можешь быть так занят? Единственное, что тебя волнует, – это "Поднебесье". Ты всё время проводишь со своими Небесными королями. – тон Ханы сменился на недовольство, как впринципе и взор Изаны, который также не мог терпеть такого отношения к своей банде. – Попробовала бы ты управлять целой преступной группировкой. – он, начиная чувствовать то самое напряжение между ними, подсел к ней и укоризненно посмотрел. Она помолчала. – Мне всё равно. – лёгкий ответ слетел с её губ, тяжело раня сердце Курокавы. Ему казалось, что его чувства сейчас растаптывают. – Ты говорил, что возьмёшь ответственность за моё одиночество, но я не вижу, чтобы она как-то проявлялась. Ты оставляешь меня одну в этой Богом забытой квартире, а сам тусуешься где-то. Мне осточертело быть запертой в четырёх стенах тем, кто сам клялся в глубоких чувствах. – Думаешь, мне весело? Я тоже устаю от всего. Я целыми днями провожу с бандой и разбираюсь с одними и теми же делами. Мне приходится быть там, даже когда я этого не хочу, потому что иначе это будет несерьёзно. "Поднебесье" собирается взобраться на вершину криминала, и я сделаю всё, чтобы это произошло, даже если мне придётся заниматься этим днями напролёт. Но ты думаешь, что мне от этого легко? Ничего подобного! Я возвращаюсь домой уставшим и хочу получить то тепло, о котором всегда мечтал; но меня как всегда встречает только пустой холод. Я думал... Я надеялся, что ты скрасишь мои одинаковые дни, как ты и делала всегда, но почему сейчас всё по-другому, хотя должно было быть совершенно наоборот. Я тебя не понимаю: ты то холодна, то весела, то груба, совершаешь проступки, лишь бы вывести меня из себя. Ты непостоянна... Где моя Ханамичи, которую я люблю? Ты обещалась взять ответственность за мои чувства, так почему тебе плевать на меня? "Ты не меня любишь", – раздражённо подумала про себя Хана. – И? Что теперь? Ненавидишь меня? – она взглянула на того чуть исподлобья. Её мёртвые глаза с опущенными ресницами и хмурыми бровями лишь сильнее охлаждали её итак холодные слова. Словно с тем, как Хана отрезала волосы и покрасила их в чёрный, она также и отрубила свои чувства, дав сердцу почернеть от всей той накопившейся гнили. Жестоко. – Я изменилась из-за любви к тебе. – И что ты хочешь этим сказать? – Изана всё больше чувствовал поступающее напряжение между ними и точку невозврата. Вот-вот случиться что-то важное. – Ничего... "Всё повторяется точь в точь", – она вспоминала. – Ты боишься? – А? – переспросил он, надеясь, что не так расслышал такой странный, с одной стороны, и страшный, с другой, вопрос. – Ты боишься меня? – вновь спросила Хана, впервые за всё время попытавшись вникнуть в его душу, чтобы понять ответ правильно. – Что за вопрос? Зачем мне тебя бояться? – будучи нервным, Курокава сам задавал себе этот вопрос и прекрасно знал ответ на него: Ханагаки была его близким человеком, и если она... Он не хотел думать об этом. – Или... Может, ты боишься того, что я могу сделать? – она словно прочла его мысли и поставила вопрос более в правильной форме. Изана принуждено молчал. Он мог сказать: "Да! Конечно! Я боюсь, что ты бросишь меня! В тебе нет любви! Ты не моя Ханамичи! Мне больно!" – но не говорил, потому что пугался того, какое лицо может настроить эта бесчувственная душа перед ним; скорее всего это будет всё тот же холод двух Северо Ледовитых океанов. Курокава мог только напрягаться, сводя брови к переносице, не в силах придумать что-нибудь более подходящее, чтобы хотя бы переменить тему разговора. Хана смотрела ему в глаза, но как будто бы не замечала их, а заходила куда то дальше за сетчатку, пытаясь войти по самое сердце, отстукивающее сто ударов в секунду. Сердцебиение многое может сказать. Напряжение. Когда мышцы лица напрягаются, легче всего заметить несказанные слова человека. Если ресницы дёргаются – и не из кокетства или прищуривания, а из-за некой горячки, – становится понятно, как много человек скрывает. Бегающие глаза от стыда не смеют смотреть прямо на тебя, потому постараются найти себе другую картину. Поджатые губы удерживают длинный язык, дабы тот не сболтнул лишнего, от чего потом будет лишь чувство сожаления. "А, теперь всё ясно", – сделала заключение Хана, раскрыла свои очи в оживлении, что не мог не заметить Изана, принявший это за что-то хорошее; но он бы так не думал, если бы в тот же миг не получил сильную пощёчину от женской руки. Его ладонь легла на краснеющее от удара место, кажется, словно полыхающее огнём, – настолько ему было больно; Ханагаки сил совсем не пожалела, хотя как она могла жалеть, когда в её памяти навсегда осталась та пощёчина от Изаны. Можно ли было назвать это расплатой? Вряд ли, потому что Хана преследовала другие цели. Глаза Курокавы шокировано бросились на неё, сияя тем самым недопониманием, где же ты оплошал; но в тот же миг понимая, что провиниться ты не мог, его брови насупились, а очи заблестели уже иными огнями, более жестокими и опасными. – Ах ты!.. – воскликнул Изана, не закончив фразу и вместо этого обеими руками вцепившись в коротко стриженные патлы гадкой девчонки, повалил её спиной на диван, нависая над этой холодной фигурой. – Да что с тобой не так!? – Принимай меня такой, какая я есть. – отвечала без особых притязаний Хана, которая в ответ на эти оттягивания волос тоже схватила своего любимого за его волосню и потянула в три раза сильнее, чем он, чуть ли не вырывая ему всё с корнем. Изана не мог не чувствовать боль от этой жестокости, но больше у него болело сердце, хотя он этого и не замечал на фоне этих зверских действий. – Свали с меня! – взявшись за воротник его дурацкого токофуку, она без капли сомнений или страха перекинула всё тело Курокавы на пол вместе с собой, упав прямо на него и отдавив несколько органов. Ханагаки попыталась встать и сделала это, но алкоголь и резкие движения после долгого лежания на диване сделали своё дело, затуманив перед глазами всё, закружив пол и потолок, поменяв их местами. И она уже свалилась бы обратно на диван или куда-нибудь ещё, но внезапная хватка Изаны, не желавшего дать ей отступить, за её щиколотку, которую Хана даже не ощутила, мигом перенаправила ту совершенно в другую сторону, отправляя в пьяный полёт в несколько неуклюжих шагов прямо к столику с телевизором. Всё её тело шандарахнулось на стол, спина ударилась об угол, голова запрокинулась назад из-за резкости удара. Было очень больно. Хана могла только опуститься вниз на пол, держась за голову, не замечая, что сейчас будет ещё одна порция её любимых страданий в виде падающего прямо на неё огромного плазменного телевизора, так и желающего отомстить за своего хозяина. – Ханамичи! – но даже хозяин не имел никакого желания, чтобы кто-то иной причинял боль его возлюбленной, от чего, сам не ожидая от себя такого прилива сил, бросился к ней и, не успев отпихнуть телик, сам подставился под удар. Плазменный телевизор отравился в мир иной, когда упал на пол и его экран разбился на несколько кусков. – Ты в порядке? – спрашивал Изана, не чувствуя боль в спине от того удара, как будто бы уже забыв о том, что хотел сделать с любимой Ханагаки. Но вместо ответа он получил ещё одну пощёчину – но уже по другой щеке – и удар под дых. – Отстань от меня. – легко и с непривычным для неё раздражением молвила она, быстро вставая и убегая вон из гостиной. – Вот же тварина... – хватаясь за живот, шептал Курокава, понимая, что Хана вышла из квартиры, по характерному дверному хлопку.

***

Действие третье: Ромео и Джульетта

Почему Хана так поступала с Изаной? Было видно, что её действия не лишены смысла, что она действует по какому-то шаблону или продуманному плану. Да, это было так. Она знала, что её отношения с этим зависимым парнем не принесут ничего хорошего, к тому же у неё не было сил жить дальше, а её смерть принесёт ему только больше страданий. Зависимость была главной проблемой, от которой Хана хотела избавиться. У неё был только один вариант: сделать Изане больно и заставить возненавидеть её – вот только такой расклад не устраивал Хану. Ненависть ни к чему хорошему не приведёт, а он снова закроется в себе, но на этот раз уже никогда никому не откроется. Но что тогда делать? Что делать? Хана, что ты делаешь? Какие у тебя способы?

Изане нравится быть зависимым.

Он сам признавался в этом. Может быть, это круто, когда объект твоих чувств принадлежит тебе, круто контролировать его, держать в узде и всякое такое – но что делать, когда этот самый объект сам от тебя зависит? Что делать, когда от тебя что-то требуют? Когда тебе делают больно и давят психически? Не нравится, да? Хане тоже не нравилось это, поэтому она просто отзеркалила Изану, дав ему понять, каково было ей. Ему пришлось ощутить нездоровые отношения, где оба человека зависят друг от друга. Конечно, со стороны это выглядело так, словно Курокава сам довёл её до такого состояния, но это было ей только на руку. Чувство вины и стыда, вызванных из-за осознания всех своих поступков и того, что эти отношения ненормальные, только усиливали шанс на то, что Изана изменится к лучшему. Хана многого не требовала. Отбросить зависимость и научиться жить – всё, чего она хотела от него. Хана выбежала из квартиры, захлопнув дверь за собой, но знала, что через секунд так пять дверь снова распахнётся, но уже другим человеком, причём очень злым. Она не стала терять времени и сразу же побежала куда глаза глядят – на лестничную площадку, ведущую наверх; уже за спиной слышались звуки открывавшейся двери. Ноги несли её шатающееся из стороны в стороны от ударившего в голову алкоголя тело – куда? Хана этого не знала, но почему-то доверяла тому, что ей не принадлежит. Пробежав множество ступенек, прислушиваясь и улавливая сквозь свой топот ног эхо чужих шагов, ощущая, как кровь приливает ко всем конечностям от движения, она, наконец-то отперев тяжёлую металлическую дверь, вышла на крышу здания, получая в лицо свежий удар ветра, заморозивший весь её стан – значит, уже протрезвела. Но, даже когда Хана очутилась там, где хотела, всё равно продолжала бежать, так как чувствовала дыхание смерти у себя за спиной; и бежала она дальше к перилам, надеясь ухватится за них быстрее, чем Изана схватит её. – Не подходи ко мне! – когда расстояние между ними не превышало пяти метров, она, взявшись за холодный поручень и поднявшись своими стопами на один прутень вверх, взглянула на Курокаву, желавшего в тот же миг наброситься на неё, но что-то ему помешало. Очевидно, он понял, что сейчас происходит. Его страхи начали сбываться. – Что ты творишь!? – Изана ещё не до конца верил в то, что происходило, всё казалось диким и несуразным. Как они вообще докатились до такого? – А ты как будто бы сам не понимаешь. – Ханагаки, выглядевшая спокойно и так стойко, излучая в себе уверенность, пугала тем, насколько она легко могла совершить непоправимое, даже не дрогнув. Она замечала, как Курокава собирался подойти к ней, видимо, думая, что успеет её поймать. – Сделаешь хоть шаг – и я спрыгну. Я не блефую. – Ты пьяна! Не в себе! Уходи! Зачем ты это делаешь!? – Изана даже не понимал, что делать. Такая ситуация была для него впервые, когда дорогой человек может буквально умереть у тебя на глазах. Конечно, в такой момент единственное, что можно ощущать, так это непреодолимое чувство страха и неверие действительности. – Подумай своей тупой башкой, занятой одним "Поднебесьем". – она точно дала ему намёк, и, поняв его, он не мог не схмурить своих итак сведённых бровей. – Это из-за того, что я оставил тебя одну? Это вся причина!? – Да. Нет ничего хуже чем когда единственый, кто у тебя есть, не может тебе даже в глаза посмотреть. – Может, ты тоже попытается меня понять? Ты также ничего не делаешь ради наших отношений! Почему виноват только я!? То, что они стояли друг друга, было безоговорочной правдой: что Изана делал больно Хане, что Хана делала больно Изане. Но интересно, что они оба сами виноваты в этом: она дала ему надежду и испугалась, а он не захотел принимать реальность и сложности отношений с той, кого ранил. Эти двое пожинали то, что посеяли. – Потому что я пожертвовала всем, чем только возможно, чтобы быть с тобой. Я делала всё, что ты мне говорил. Мне пришлось оставить свою привычную жизнь, семью, друзей лишь по твоей прихоти. – единственное, на что она была способна, так это надавить на его совесть. Человек, чувствующий вину, ближе всего к расскаянию, а оно влечёт за собой перерождение. Тем не менее, у Ханагаки даже и крупинки не было от того самого удовольствия, возникающего при подачи холодной мести, хотя вся ситуация таковой и выглядела на первый взгляд. – Стоило мне полностью стать твоей, как твоя любовь внезапно исчезла. Ты ведь сам хотел быть единственным для меня, так почему теперь боишься? – Твоё переменчивое настроение и вечные нападки постоянно мешали и портили всё! Как я должен был скрасить твоё одиночество, если даже обычный разговор с тобой превращается в ссору!? – Курокава не желал оставаться в стороне, он не хотел чувствовать себя виноватым – а кто вообще любит это чувство? Да и чувствовал ли он когда-нибудь вину? Всю свою жизнь он винил только одного человека, того, у кого было всё то, о чём мечтал Изана. Вот почему у него столько проблем – потому что у него нет чувства вины и жалости, двух отличительных черт человечности. Одна из важнейших частей в отношении между людьми – это доверие. Особенно это касается чувств. Если человек подавлен или находится не в том состоянии, чтобы нормально что-либо воспринимать, то он должен сказать об этом тому, кого он любит, ведь выговориться – значит отдать половину своей боли другому. Люди не умеют читать мысли друг друга, поэтому никогда не стоит ждать, пока твой любимый сам догадается о том, что с тобой происходит, потому что даже самая широкая улыбка не скроет мертвых глаз. Однако, даже если бы Хана и не пыталась бы изменить Изану, всё равно не следовала бы этим правилам, поэтому их отношения с самого начала были бы адом друг для друга. – Такой нервной и непостоянной я стала только из-за тебя. – Хана не гнушилась говорит ему всё напрямую, наверное, потому, что не боялась всего того его всплеска эмоций, подверженных из-за разбитого сердца, изливающегося кровью из-за такой жестокости по отношению к нему. Совсем не жаль. Совсем не страшно. Хоть убей – и то прекрасно. Курокава начинал ощущать, что тело мало по мало подводит его холодный разум, который также уже трескался трещинами на подтаявших от всего того подаренного когда-то тепла льдинах. "Да как ты можешь так говорить?" – спрашивая, он перебирал все те события, произошедшие после того, как она в первый раз отвергла его, а после всех тех воспоминаний о шантажах, манипуляциях, угрозах, эмоциональном, психическом и физическом насилиях ему в голову приходило только: "Неужели из-за этого? Я был слишком жесток?" Изана немного помолчал, уткнувшись на неё своими распахнутыми глазами, чуть ли не летящих туда-сюда от всего того страха, что любое слово и даже один шаг способны привести к новым экстренным новостям Йокогамы в виде разлетевшегося от удара с высотки трупа об землю. И этот самый труп обвинял его во всём. Но почему он должен себя винить? – Объяснись. – потребовал он в попытке хотя бы сейчас понять что-то. – А что тут объяснять? Ты всё такой же аморальный, зависимый и зацикленный на криминале, в то время как мне пришлось изменить самой себе ради тебя. Я делала то, чего не хочу, лишь бы ты... Ладно, зачем я тебе вообще говорю. Видимо, моя любовь совсем на тебя не повлияла. – могло показаться, что большие изменения в Хане возникли из-за самого Изаны и его трюков, но на самом деле это было не так; тем, что изменило её, стали её личные чувства и непонимание себя, а Курокава лишь сыграл роль ускорителя этого процесса. Конечно, Ханагаки никогда всерьёз не винила его, но если это было единственным способом заставить его научиться "жить", то она не побоится его использовать. – Нет! Я изменился более чем! Я перестал думать о Шиничиро, перестал ненавидеть Майки, я научился видеть тех, кому я дорог! – Изана возмутился, но больше был поражен словам Ханы. "Я стал другим человеком, неужели это не заметно?" – думалось, вызывая даже некоторые сомнения насчёт этих изменений. Человек может думать что угодно, может считать себя одним, но на деле являться совсем иным; кажется, что это лицемерие, что мысли – это настоящая сущность; но это не так, потому что дела как раз-таки являются отражением нашего истинного внутреннего мира. Вот почему Курокава начал сомневаться в своей правоте. Он мог считать, что изменился, но точно ли оно было так? Могло ли его поведение доказать обратное? Эти внезапные вопросы вызывали у него неуверенность, что он очень редко чувствовал. – Вот поэтому стал ещё более зависимым от людей. – Хана уходить с перил не собиралась, лишь сильнее сжимая металлические стержни озябшими пальцами. Ей не было холодно, но это не значило, что было тепло. Она разговаривала с ним односложно, но Изана понимал всё. Почему он стал ещё более зависимым? Ответ прост: неудачные взаимоотношения с Шиничиро породили в нём ещё большее желание иметь близкого человека. – И что будешь делать, если кто-то снова тебя покинет? – Я... – глаза, полные фиолетового ужаса, глядели на того, в ком видели когда-то свет и надежду, но теперь виднелось лишь отчаяние вместе с несчастьем. – Я... – слова не находились. "Когда Шиничиро умер, я умер внутри", – это была единственная подсказка к его ответу. Изана понимал, что это неправильно, что жизнь на этом не заканчивается, но при этом не мог ничего с собой поделать. Холодный ветер, колыхающий его белокурые волосы и итак расшатанное сердце, завывал ему прямо в уши: "Что ты будешь делать, если..." – А что я должен делать?.. – быть может, Изана был готов умереть даже сейчас, но стоило Хане смягчить свой взгляд, кричащий, что никакого рукоприкладства не будет, в нём снова поселялась маленькая, совсем крошечная надежда. Нет. Это была мольба. – Ну вот, видишь? Что тогда должна делать я, у которой только ты? Если вдруг ты уйдёшь, то у меня больше не будет смысла жить. – она врала, но врала так, словно была лгуньей всю жизнь – по сути, это ведь так, верно? Никакого угрызения совести, только равнодушные мысли: "Мне жаль, но так лучше для тебя". – Я понял тебя. Ханамичи, пожалуйста, останься... Я стану лучше... – Куракаву, желавшего казаться более стойким, подводил его же голос. В последний раз он был так обеспококен, когда ссорился со старшим Сано. Изана, чувствуя, что обстановка между ним и Ханой становится куда более спокойнее, сделал нерешительный шаг и, заметив её бездействие, подошёл к ней почти вплотную, схватил за плечи, опустив голову на одно из них, не желая афишировать всё то накопленное внутри и наконец выраженное на лице. – Не уходи, я не хочу снова становиться пеплом... – Я скажу тебе только одно: никогда не цепляйся за людей, иначе будешь самым одиноким человеком на свете. – несмотря на всю ту горячь, с которой она промолвила это, её руки, мёрзлые, озябшие, легли ему на грудь, и Изана прекрасно чувствовал этот диссонанс температур между его сердцем и её ладоней, в которых это сердце и было. Курокаву отпихнули. На его лице ещё не полностью выразились те печаль, отчаяние и страх в виде наступающих слёз, как выступило непонимание действий и слов дорогого человека, а губы так и дрожали от незнания, что сказать. Его снова отвергли? Или Хана просто жалеет обо всём? Она уходит? Или решается терпеть дальше? – Любить – это значит уметь жить одному, но всё равно хотеть жить с тем, кого любишь. – она с некоторым спокойствием в голосе взяла его ладони, переплетая пальцы. – Давай любить по-настоящему. Изана глядел, недоумевал, но, несмотря на эти непонимания, не отпускал её рук, чувствуя, что проявляются капли тепла. В её глазах всё ещё читался страх, в голосе – безмятежность, в теле – безразличие, в действиях – пламя; и от того не было окончательного ответа на предложение Ханы, потому что Курокава боялся вновь быть обманутым или брошенных. "Однако, если наши отношения продолжат быть такими, мы долго не продержимся..." – эти мысли были единственным, что подталкивало его к решению, к тому же он знал, что его Ханагаки куда лучше разбирается в правильности чувств людей – какая ирония, что свои ей не понятны. – Давай. – промолвили его губы вместо сердца, передавая в короткой форме огромную фразу: "Я хочу любить правильно, мне не нравится жить в вечном страхе, что кто-то меня бросит. Мне страшно доверять кому-то, но я верю тебе, ведь лишь ты можешь меня исправить. Пожалуйста, научи меня. Я хочу, чтобы мы любили друг друга, а не зависели". Остаться вместе на крыше. Закурить сигареты вдвоём. Думать, мечтать о своём. С человеком, которого любишь, сердце не бьётся никак – это есть покой, существующий лишь в "любви". Но как научиться любить? Наверное, никто не знает, даже Хана... Но это не мешает ей сидеть с Изаной, разглядывая огни Йокогамы и говорить о всяком, о глубоком, о не очень глубоком, может даже о буднем – они наконец-то нормально разговаривают. Ничто не может им мешать: ни позднее время, не опасения, что в открытую квартиру кто-нибудь придёт, ни то, что произошло ранее, ни желание спать – разве что кроме холода и ужасного ветра. После бури всегда наступает тишь, вот и у них наступил этот период.

Научившись любить, человек научится жить.