Гнить сильнее с каждым днём – это было про неё.
Прошла неделя с тех злополучных событий. Я была как не своя: чувство тяжести свалилось на меня, из-за чего я оказывалась не в силах вставать с кровати целыми днями; у меня напрочь отсутствовал аппетит и какое-либо желание выходить на улицу. Печаль в моём сердце – или не моём? Я уже не понимаю, как относиться к этому телу – была настолько глубока, что складывалось ощущение, что она занимает всё пространство, не давая места остальным чувствам. Но на самом деле я также чувствовала вину за всё, что творила. Пытаясь успокоить себя тем, что поступаю так жестоко, лгу всем и творю бессмыслицу лишь ради благих намерений, а именно, спасения всех своих любимых, я всё равно понимала, что это никак не могло оправдать моих действий. Я была настоящим злодеем по неволе. Ничто уже не приносило мне радость: ни острая лапша, ни порно-журналы, ни манга – всё это стало для меня чем-то безвкусным и бессмысленным. Бессмысленным было также моё самобичевание, и, осознавая, что это неправильно – гнить в четырёх стенах, думая над тем, какое я ничтожество и ужасный человек, – я ещё сильнее погружалась в отчаяние, дно которого невозможно было увидеть. Это был парадокс.
Ей нельзя было думать: мысли приносили ей ещё больше страданий.
Эту неделю я провела, не выходя никуда – даже в школу не ходила. Единственное, я выходила из комнаты, только чтобы взять что-нибудь перекусить или сходить в туалет; но, если говорить честно, у меня даже на это не было сил, и вытаскивало меня только чувство, что так нельзя. Я буквально протухала изнутри: сначала всё начиналось в моём сердце, в нём зарождалось что-то тёмное, печальное, несвойственное мне, затем переходило на все остальные органы, заражая их своей хандрой, и вот спустя какое-то время просачивалось наружу, отравляя всех вокруг и само тело. Как же мне было плохо... Несколько раз на дню я думала:
"А может всё-таки умереть?",
"Зачем мне и дальше стараться, если всё идёт по одному месту?",
"Я не смогу ничего исправить". Смерть преследовала меня; я знала, она дышит мне в спину, так и ожидая, когда же я сломаюсь окончательно.
Никому не было дело до меня. Даже родители Ханамичи не интересовались, что происходило с ней.
Им всегда было плевать. Такемичи, вечно занятый "Чёрными Драконами", лишь изредка стучался ко мне в дверь, спрашивая о том, не хочу ли я пойти ужинать, – он каждый раз получал отказ. Только Изана звонил мне, как и обещал; по всей видимости, он испугался, что я вновь стану делать ему мозги, если тот не будет уделять мне достаточно внимания – но сейчас оно нужно было мне меньше всего. Я так неохотно ему отвечала, у меня не было сил даже слушать его вечные рассказы о... Я даже уже не помню, что Курокава говорил. Но я должна была отдать должное: если бы он не звонил мне, то я окончательно сошла бы с ума из-за одиночества. Всё-таки я слишком долго сидела одна без какой-либо социализации... Сколько я уже гнию?.. А, точно, неделю уже... А какое сегодня число?
Укутанная в одеяло, я с большим нежеланием протянула руку к тумбе, на которой был телефон, сначала, конечно, пролежав несколько минут после заданного самой себе вопроса. Раскрыв дисплей телефона, ослепивший мне глаза в тёмной комнате, я увидела, что наступило уже четырнадцатое февраля.
"Я потеряла столько времени", – с такими мыслями я закатила свои уставшие глаза, желавшие сомкнуться и не открываться ближайшие несколько часов, но мигом их широко распахнула, ведь знала, что не могу больше прокисать в этой кровати. Прошла неделя, и до битвы осталось совсем немного, а я так и ничего не придумала насчёт Эмы и не знаю, что там с присоединением "Свастонов". Все эти чувства настолько выбили меня из колеи, что я даже забыла обо всём этом, хотя именно это и было их причиной.
Единственное, что дало мне силы встать, так это упрёк самой себя за такую безответственность.
"Я не могу бросить всё на половине пути", – вроде и думая так решительно, я шатающейся походкой направилась в ванную. В глазах несколько раз потемнело от таких резких движений после долгого безделья, а стоило только выйти в светлый коридор, освещенный утренними лучами солнца, как я и вовсе чуть ли не упала от головокружения. Как же хреново... Наконец-то оказавшись в белоснежной комнате, от которой так и тянуло блевать из-за этой беспросветной яркости, я ощущала, что потихоньку прихожу в себя, а глаза начинают привыкать к свету. Трогая лицо руками, разминая его, растягивая кожу, я надеялась, что так быстрее оживу. Кинув взгляд на висевшее перед собой зеркало, увидела только жалкую девочку, ужасно бледную, похудевшую от недоедания и с кругами под глазами – удивительно, ведь я только и делала, что днями напролёт спала; все волосы превратились в сплошное гнездо, которое не мыли долгое время. Я чувствовала, как от меня смердит.
Приблизив лицо к зеркалу, чётче разглядывая всю эту болезнь, замечая красные, опухшие глаза, пролившие все свои слёзы в эти ночи, я могла только дивится тому, до чего дожила; в последний раз у меня было такое состояние, когда меня бросил парень в старшей школе.
– Какой ужас... – прошептала я, хмуря брови.
Несмотря на то что мои губы уже сомкнулись, отражение в зеркале всё ещё ими двигало:
– Да, ты права. На это невозможно смотреть без слёз.
Не сразу поняв, что я только что услышала, мои глаза расширились, а брови нахмурились. Но почему же мои нынешние чувства шока и непонимания, что происходит, не отражались в зеркале? Почему вместо них в том лике было осуждение, но в то же время какое-то бездушие и отблески веселья?
– Не делай такое лицо. Неужели, не узнаёшь меня? – на её губах появилась улыбка, напоминающая ту самую улыбку Изаны. Из-за этого мне стало ещё хуже.
Я молчала. Я не понимала. Я сошла с ума?
– Ты... Ханагаки Ханамичи? – у меня не было других вариантов, потому что передо мной было именно её отражение, я находилась именно в её теле. Это не могло быть что-то иное...
– Посмотри только, что ты сделала с этим телом. Оно ведь даже не твоё! – она не дала чёткого ответа, но зато, в отвращении и обвинении кривая рожу, указывала на мои поступки. Да, это точно была Ханамичи! Или остатки её души? – Тебе должно быть стыдно, Харуки.
"Почему я сейчас вижу тебя? Почему ты в моём отражении?" – задаваясь этими вопросами, я не могла найти ответа; да и ответ искать сил не было. Не было сил даже удивляться тому, что сейчас происходило. Ты приходила ко мне во снах – решила ещё и в реальности прийти? Почему именно сейчас!? Это потому, что я всё это время сидела в одиночестве и тем самым стала сумасшедшей? Не верю!
– Я...
–
"Была в отчаянии"? Это ты хотела сказать? – она перебила меня, сверля своими голубыми стекляшками, в коих не было никаких чувств; они были мертвы. – Ты же сама навлекла на себя это всё. У тебя нет права жаловаться.
Я промолчала, уже отойдя от шокового состояния. Вместо того, чтобы быстро умыться, привести себя в порядок, уйти и забыть об этом, как о страшном сне, я думала о том, что сказать Ханамичи. Если мы разделяем одно тело, не значит ли это, что и мои мысли, рождаемые в этом мозге, давно ей известны? Нужно ли мне тогда вообще отвечать ей? Нужен ли это разговор вообще? Но её взгляд, так и ожидающий моих слов, продолжал заходить внутрь моей души. Да, именно такой взгляд я представляла у неё...
– Я хотела как лучше. – прислонившись к зеркалу, коснувшись его лбом, что сделала и Ханамичи по ту сторону зеркала, я опалила стекло горячим дыханиеми – единственное тепло, исходившее от этого трупа. Она повторяла мои действия, но никак не мимику, как будто бы показывая, что не в силах как-то управлять своим же телом.
– А получилось как всегда. – она холодно усмехнулась. – Знаешь, если бы тогда нормально поговорила с Изаной о его чувствах, которые просто напросто являются зависимостью, то ничего этого не случилось бы. Невероятно: всё разрушилось только из-за того, что ты испугалась. Ну, ладно, хотя и поздно, но страха на твоём лице больше нет. Ой, то есть я хотела сказать
"в душе" – лицо не твоё-то, да и всё равно в этих глазах только боязнь чего-то. – я никак не взяла в счёт её слова насчёт страха, но то её прогнозирование той ситуации с Изаной меня вывело. Откуда она вообще могла знать, что я тогда чувствовала? Любой другой человек не смог бы выдержать того давления...
Но внутри она всё равно корила себя: "Надо было... надо было..."
Поняв, что отвечать ей я не собираюсь, но отметив мой настойчивый взгляд, полный равнодушия, но в то же время некоторой стойкости, Ханамичи продолжала:
– Вообще, тебе не стоило заострять внимание на чувствах всех этих ребят. Ну, или хотя бы на этого Курокаву плюнула бы. Зачем вообще надо было лезть к нему, если твоей главной задачей является обычное спасение жизней, а не психологическая помощь?
– Потому что я не могла оставить его в таком состоянии. Я хотела помочь... – она действовала мне на нервы.
– Помочь она хотела! Надеюсь, ты хотя бы не жалеешь о том, что пошла на это? А то, смотря на твоё положение, выглядит так, словно ты впала в депрессию, как маленькая девочка. Давай просто согласимся с тем фактом, что ты сама виновата в том, что произошло?
Услышав подобное обвинение, я резко отодвинулась от зеркала, смотря на неё, улыбающуюся, выпученными глазами и поджатыми губами. Я не знала, почему так остро среагировала. Могло ли быть такое, что одной частью себя я соглашалась с этим мнением, а другой – напрочь отказывалась принимать это за факт. Во мне боролись двоякие чувства.
– Я имею в виду, что ты прекрасно осознавала последствия и знала, что он за человек, поэтому как-то глупо тебя жалеть. – внезапно для меня, против моих убеждений, Ханамичи, упираясь обеими руками об умывальник в зазеркальи, приблизилась ко мне, игнорируя тот факт, что это явно не повторение мои действий. Это отражение жило своей жизнью. – Слушай, а зачем ты вообще их всех спасаешь? Ты задавалась этим вопросом?
Внутри что-то начинало трескаться. Я никогда не спрашивала себя, почему делаю это... Но разве ответ не прост? Я всего лишь хочу, чтобы персонажи, близкие моему сердцу, были счастливы... Разве я не хотела, чтобы у Такемичи всё получилось? Разве не хотела ему помочь?
Но этот Такемичи совсем не заинтересован в спасении других. Стоп... А какие были мои последние мысли перед смертью? Точно ли я хотела лишь этого? Чего я хотела? Чего я хочу? Почему только сейчас я интересуюсь этим?
– Почему не отвечаешь? – спрашивала она, пока я пыталась понять саму себя.
– А есть смысл? Разве наши мысли не связаны благодаря единому телу?
Ханамичи и слова не проронила. Её притупленные глаза из-под опущенных ресниц говорили о многом, но прежде всего о том, что я не права.
– А по-моему, мысли связаны с душой, нежели с телом. – она, по всей видимости, надеялась, что после своего пояснения получит долгожданным ответ, но её труды были напрасны. Единственное, о чём я думала, так это о том, почему продолжала слушать её. – Ты действительно считаешь, что Майки возненавидел тебя?
– Да, никак иначе. – у меня не было желания смотреть ей в глаза, так похожие на мои. – Я ведь поступила с ним так жестоко. – Ханамичи хмыкнула.
– Знаешь, ты сломала его и захотела переделать под себя так же, как тебя сломал и переделал Изана. Поэтому я вижу здесь какую-то параллель. Так что я спрошу тебя: ты ненавидишь Изану? – такое сравнение и настолько же внезапный вопрос поразили меня.
Я могла быть обиженной на Курокаву, чувствовать несправедливость или жестокость по отношению ко мне. Я знала, что любой человек уже давно бы возненавидел. Но в моём сердце не было место таким чувствам. Даже после всего, что тот сделал со мной, я всё ещё его любила. Я все ещё его любила... А мог ли Майки так же... Нет! Мы с ним совершенно разные! Он возненавидел меня! Я поняла, что это именно то, к чему Ханамичи клонила, но для меня это было полным абсурдом. Ситуации, в которых я находилась и с Майки, и с Изаной, полностью отличаются друг от друга.
– Нет, я не ненавижу его...
– Ну, понятное дело, ведь вся та ненависть, которая могла бы быть направлена на него, была посеяна глубоко внутри тебя, заставив тем самым возненавидеть саму себя. – такое чёткое понимание моих собственных чувств, которых я и сама понять была не в силах, заставляло меня сомневаться в том, что наши разумы не были связаны. Но в то же время, чувствуя, что кто-то настолько преисполнился во мне, пробирало до кожи костей.
"Она знает обо мне больше, чем я сама",
"Её мысли и доводы куда логичнее моих", – такие мысли возникали, когда я встречалась со взором этих холодных глаз. Я была уверена в том, что если кто-то увидел бы их, то точно воспринял бы этого человека не за ту Ханагаки Ханамичи, которую сейчас все знают. Но знали когда-то.
– Нет! Я не ненавижу себя! – тем не менее, я не могла соглашаться с её словами, от которых меня тянуло блевать. Да, я ненавижу себя! Но я не позволю какому-то там отражению, возможно, являющуюся призраком Ханагаки Ханамичи, быть правой насчёт моих чувств, потому что это
мои чувства и только
я буду решать, кому о них должно быть известно! Тело ведь итак твоё, так пусть хотя бы разум останется моим...
– Эх, скажи мне честно, ты ненормальная? – она вздохнула с наигранной досадой. – Сама же в своих же чувствах не разбираешься: сначала ты думала о том, что ненавидишь себя, а теперь твердишь обратное. С ума сходишь? – Ханамичи умела задеть за живое... Даже сейчас она знала, что со мной не всё в порядке... Может быть, она знала также и то, что появилась здесь и сейчас как раз из-за моего психически нестабильного состояния. – Можешь не отвечать: я и сама знаю ответ. – она многозначительно улыбнулась, сужая глаза, как какая-то лиса. – Ты скучаешь по родителям? – опять на меня полетел странный вопрос.
– Нет. – и думать даже не пришлось.
– Почему? – Ханамичи такой ответ был не по душе, поэтому она сразу же перестала улыбаться.
– Они никогда не любили меня. – эта мысль ни капли не делала меня печальной – похоже, я давно с этим смирилась.
Это не так.
– А по-моему, всё как раз наоборот. – её утверждения, которые просачивались с этих потрескавшихся губ, таких же, как у меня, как какой-нибудь факт, всё больше и больше давили на моё терпение, выражающегося в непосильном молчании. – Они ведь впринципе ни разу тебе ничего плохого не сказали, верно? Конечно, вниманием тебя обделили, но что уж поделать, если у предков так много работы, после которой единственное, чего хочется, так это лечь спать. Их можно было понять. К тому же ты сама влипла в плохую компанию, вела себя развязно и стала разочарованием семьи...
– Заткнись! – глухой удар прошёлся по всей ванной, когда я ударила по крепкому стеклу. Стоило лишь послушать эту девчонку до последних слов, как я не выдержала. Мой злобный взгляд был направлен в её лишённые человечности глаза, ресницы которых даже не дёрнулись. – Что ты вообще можешь знать!?
"Почему я слушаю тебя!?" – я не понимала. Но ещё больше я не понимала, почему не могла достойно ответить Ханамичи на её слова о моём прошлом, являвшихся неправдой; из-за отсутствия четких аргументов с моей стороны эти ложные сведения всё больше и больше становились похожими на истину. Но тогда получалось, что она знала об этом больше, чем я сама! Почему я не могу ответить тебе!? Я же знаю, что всё было не так! А как было? Я как будто бы забыла что-то важное...
– А что насчёт твоего парня? Почему вы расстались? А старший брат, который сбежал из дома? Что с ним? Твоя подружка Ая? Она же вроде как та, с кем тебе изменили? – шквал вопросов посыпался с её уст.
Я не понимаю, о чём она говорит!
– Я не знаю! – восклицала я.
– Кто ты?
– Я... Я Исикава Харуки!
– А кто такая Исикава Харуки?
Кто... Кто... Кто такая Исикава Харуки!? Это я!
А кто ты? А я и есть Исикава Харуки!
Это не даёт чёткого ответа. Каким я была человеком!? Я же знаю! Я помню! Все мои воспоминания вернулись ещё тогда, когда я была в больнице после "Кровавого Хэллоуина"! Я не могла уже забыть ничего!
Верно, ты вспомнила, но так и не поняла ничего. А что я должна была понять?
Что ты за человек и какова была твоя жизнь. Но я же знаю... Я Исикава Харуки, девушка из Хоккайдо... Мои родители работали в суде, а брат учился в лучшем университете страны... Я провела всю свою старшую и среднюю школы за плохими занятиями, пока мой брат не ушёл из дома... Родители, вечно занятые и холодные, решили, что раз уж он не смог стать надлежащим членом семьи, то меня можно сделать таковой; но они ошиблись, потому что я сразу же оказалась исключена из университета... Да, это моя жизнь! Я была таким человеком! Я вела ужасную жизнь!
И это всё? Что!?
Это вся картина, которую ты можешь составить? Разве нет чего-то ещё, кроме этого? Нет... Или да?.. Я не знаю! Я не знаю! Моя жизнь всегда казалось мне такой!
Это ты видишь её такой. А какой она должна быть!?
Воспоминания бессмысленны, если из них ты не можешь создать надлежащую картину о своей жизни и себе самой.
– Я не знаю! Понятно!? Я не знаю! – я кричала на это тупое отражение.
Она кричала на это тупое отражение. Я хотела убить её! Задушить! Да что угодно!
Ханамичи лишь смеялась. Да как ты смеешь!?
– Что такое, Харуки? Или ты Ханамичи? Как мне тебя называть?
– ЗАХЛОПНИ ПАСТЬ! – мои дрожащие руки открыли тумбочку под раковиной. Пальцами я ощутила что-то холодное там внутри.
Она нащупала ножницы. – Ты мертва! Тебя больше нет, понятно!? Ханагаки Ханамичи умерла! От тебя осталось лишь это тело!
Зеркало разлетелось вдребезги, когда острие ножниц оказалось воткнуто прямо у того места, где было лицо
моего отражения. Осколки упали вниз, оказываясь и на полу, и на раковине. Я смотрела на них, всё ещё видя её.
– Вот же чокнутая. Завелась всего-то из-за какой-то галлюцинации. – это последнее, что она сказала, вздохнув с полным разочарованием – точно так же вздыхали мои мама с папой.
"Галлюцинация?" – я не могла не расширять глаза, так и бегающие туда-сюда как под героином, рассматривавшие отражаемое в маленьких осколках; здесь словно было несколько
меня Ханамичи, несколько её отражений. Я не могла поверить, что всё, что произошло сейчас, было лишь игрой моего мозга... Неужели, весь этот разговор, всё то увиденное поведение Ханагаки, её мимика и движения, эти холодные глаза, за что я бы точно сочла её призраком, оказались галлюцинацией? По итогу, взвесив всё, я поняла: я сошла с ума.
Когда всё это началось?..
Она долго думала над этим вопросом, который доставил ей много проблем, поэтому на него нужно было огромное количество времени; её – хотя мы все знаем, что тело не принадлежит ей – стан пал на пол возле белой стены, и, прижав колени, та впала в долгие мысли. Харуки никогда особо не задумывалась над тем, почему вообще попала в этот мир; конечно, после слов Мацуно она пыталась узнать об этом, ей стало немного интересно, но это ни разу не было её одной из главных задач – а зря, ведь это было очень важно. Она думала: "Я попала в этот мир и сразу же приняла это обычным делом. Почему?" Я попала в этот мир и сразу же приняла это обычным делом. Почему? Я отнеслась к этому слишком спокойно и не особо зацикливалась – даже тот же Чифую думал об этом больше, чем я. Ну, единственное, что я могу с точностью сказать, так это то, что попала я сюда не со всеми воспоминаниями. Странно, но без них я чувствовала себя прекрасно, но стоило им всем вернуться, как сразу же начались эти проблемы с собственным восприятием. Даже сейчас я не знаю, кто я.
Она не знала, ведь уже во всём запуталась. Та Харуки, которая проживала свою обычную жизнь, Харуки, которая переместилась в этом теле не с полной памятью, и Харуки, сейчас думавшая над всем этим – это были три разных человека. И кто из них была настоящей Харуки? Кажется, что первый вариант, но действительно ли это было так?
Кто я?
Я Ханагаки Ханамичи?
Дело было не в Ханагаки Ханамичи. Просто она уже привыкла проживать эту жизнь ранее, но, поняв, что это неправильно, ей стало совестно, и, каждый раз слыша, как её так называют, внутри Харуки чувствовала себя ужасно. К тому же ситуацию ухудшал тот факт, что никто и разницы не видит между той Ханамичи и этой, которая была сейчас – не означало ли это, что они одинаковы? От таких мыслей Харуки всё сильнее сомневалась в своей личности. Эти чувства долго копились в ней. Ей не нравилась эта жизнь. Она бы предпочла умереть – и она бы сделала это, если бы не её цель всех спасти. Но Харуки всё равно также и не находила причин, почему она так пытается. Она была самим воплощением неопределенности. На самом деле никто не способен понять её, кроме её самой. А если она так и не поймёт...
А что если я так и не пойму, кто я?..
А кто ты?
Я... Я Исикава Харуки...
Пользователь с именем "Исикава Харуки" не найден. Пожалуйста, повторите попытку позже.
