While True

Из кармашка пиджака торчал кусок пожелтевшей бумаги. Протянув руку, Гарри достала письмо, написанное на обратной стороне упаковки из-под мороженого. Половина букв смазана. Знакомый почерк. Дорогая Соня… Не знаю, зачем пишу тебе, все равно… наверное, вы уже не… и правильно. Не дай… вы приедете в этот проклятый город. Проклятое поле… …ницаемо… выхода не… Люди обезумели, Соня. Как мало надо, чтобы забыть человеческий облик. Еда у тех, у кого есть оружие. У меня нет, любимая, и, боюсь, долго я не протяну. Нашел убежище, осталась последняя консерва. Проклятый гор… …лятые люд… Город сделал их такими или они город? Что первично? …круговорот зла… …шка, мы все в лову… Все о нас забыли… Я обречен, мы все обречены…. Обними Робби. Об одном жалею, что не успел на выставку, что подвёл его. Вечно твой, до последнего вздоха, Говард. — Вот мы и встретились, старина, — пробормотала Гарри, сложила вдвое записку и засунула обратно в карман истлевшего пиджака. Ее собеседник молчал, свесив на грудь мумифицированную голову. Тихий жалобный звук, на краю сознания, будто кошка скребется в дверь — шепот над плечом. Гарри прислушалась, потом медленно кивнула. — Я передам им. Если выберусь. Всколыхнулось благодарно и исчезло. Наконец свободен. Гарри медленно поднялась на ноги. Надо идти.

***

Длинные кривые улицы сменяли одна другую. Гарри брела вперед без какой-либо цели, осторожно ступая по самой границе между миром живых и миром теней. Так много душ кругом, запертых, забытых, ищут что-то и никак не могут найти. Когда она услышала визг и пронзительные детские крики, то не сразу поняла, к какому миру и времени они относятся. Завернув за угол, она увидела группу детей — живых и материальных: те обступили прижавшуюся к земле собаку, преграждая ей проход. Один ребенок размахнулся и со всей силы ударил ее палкой по спине. Собака завизжала. — Эй! А ну отошли от нее! — громко и зло крикнула Гарри, бросаясь вперед. Дети кинулись врассыпную. Быстро опустившись на колени перед раненым животным, Гарри стянула с себя мантию-невидимку. Ее неожиданное появление испугало собаку: та истошно взвизгнула и попыталась уползти, перебирая перебитыми лапами. Судя по набухшим соскам, недавно ощенилась. Что стало с ее детьми? Гарри поспешно вытеснила эти мысли и протянула руку. — Тише, тише, девочка… Я не обижу. Возможно, собаку успокоил ее ласковый голос, а может, у нее просто закончились силы, но дергаться она перестала и затихла, тяжело дыша. Со все возрастающим отчаянием Гарри осматривала ее травмы. Переломы — куча переломов, и это только открытые, те, что на виду. В который раз Гарри прокляла свои ужасные навыки лекаря. Ей потребуется время, много времени… Гарри положила ладонь на ближайшую лапу, окутывая ту прохладным компрессом, и изо всех сил сконцентрировалась, представляя, как срастается сломанная кость. Собака вновь жалобно взвизгнула. — Спокойно, девочка, спокойно. Потерпи немножко… Собака посмотрела на нее мутными от боли глазами, а потом завозилась, подползла ближе и положила голову ей на колено. Гарри задержала дыхание и до крови закусила губу, раз за разом повторяя в уме единственную знакомую ей исцеляющую формулу. — Сиди спокойно и не двигайся, сука! Резкий окрик испугал успокоившуюся было собаку, та задергалась, сбивая начавшее действовать заклинание. Гарри медленно подняла голову. Перед ней, наставив на нее обрез, стоял человек. С большим трудом она узнала в нем пьяницу из бара. — Вот я тебя и поймал. Эй!!! Она здесь! Слышите меня?! Улицы молчали: безлюдные, пустые. Инквизиторов поблизости не было. Гарри подозревала, что они до сих пор бродят по коридорам института с рыболовными сетями наперевес. — Ничего страшного… Они часто патрулируют это место, — недобро осклабился мужчина. — Дождемся их вместе. Эй!!! — крикнул он еще раз с тем же результатом. Гарри опустила взгляд, без слов продолжая прерванное дело, вновь направляя магию на окровавленную лапу. Перелом был сложным, требовалась полная концентрация. — А ты и не думаешь бежать, верно? Чем таким интересным занята? Собачку выхаживаешь? Гарри молчала. Кость поддавалась с трудом, но все же поддавалась. — Жалостно на сирых и убогих смотреть? Противно? Наконец кость срослась, а следом сплелись разорванные мышцы, зарубцевалась кожа. Гарри быстро вытерла со лба выступивший пот. Одна лапа готова, осталось еще три… — Или просто хочешь быть идеальной? Чтоб совесть не мучала? Ты же такая замечательная, пай-девочка. Бабушек через дорогу переводишь, котят спасаешь, да? Самоутверждаешься? ЭЙ!!! Кто-нибудь! Девчонка здесь!!! Гарри избегала смотреть на разбитую вдребезги заднюю лапу, из которой в нескольких местах торчали белые обломки раздробленной кости. Надо будет собрать их по кусочкам, и Гарри пока не представляла, как это сделать, поэтому принялась за вторую переднюю. — А, нет, я понял. Тут другое. Саму в детстве мучали? Школьнички задирали, никто не заступался, так ты теперь исправляешь несправедливость и спасаешь всех обиженных. Детские травмы покоя не дают? Вторая лапа была цела, за исключением вывиха, и с ним Гарри разобралась в считанные минуты. Она сделала глубокий вдох, собираясь с силами, прежде чем перейти к задним лапам, и провела рукой вдоль собачьего тела, мягко направляя целебную энергию, сканируя внутренности. Сломанные ребра… кровотечение… и много, очень много разрывов. Собака жалостливо заскулила. Гарри провела рукой по грязной шерсти еще раз, уже без диагностики. Кости она кое-как могла срастить, но органы… — Так обломись! Никому здесь нахер не нужна твоя помощь. Можешь что угодно делать, хоть на долбаном кресте за нас повиснуть, нам плевать. Мы все равно все просрем. Перебьем друг друга на следующий же день! Она не могла излечить разорванные органы, но кое-что у нее получалось отлично. Гарри положила руку на голову собаки, нежно погладила, почесала за рыжим ухом. Собака закрыла глаза и вытянула шею, подставляясь под ласку. Гарри послала мягкий импульс, погружая зверя в сон. Повинуясь волнам ее магии, расслабилось скованное спазмом тело, дыхание стало глубже, медленнее. Гарри влила больше магии. Медленнее, тише, спокойнее, туда, где нет ни боли, ни страха, ничего. Ударило в последний раз и остановилось собачье сердце. Пальцы утонули в еще теплой шкуре. Гарри бездумно перебирала короткие пряди, распутывая слипшиеся колтуны. Пахло кровью и грязной мокрой шерстью. Кровью. Желчный едкий крик человека перед ней. Кровь. Память всколыхнулась, проломилась, разверзлась черным омутом. Гарри пыталась держаться, цеплялась за липкую шерсть, будто это могло остановить падение. Нет, конечно нет. Ее сознание опасно не только для посторонних: бездонная трясина, черная неподвижная водная гладь. Омут. Надо держаться на поверхности, а не то… Поздно — воспоминания тянут тонкие кривые ручки, щерят мелкие острые зубки, хватают за ноги, утягивая все глубже, зыбучие пески времени смыкаются над головой… Запах крови. Липкие пальцы сжимают рукоять. Жертвоприношение — мощная магия, поможет разорвать Цикл. Маленькая тушка, белый кролик, бессмысленный потухший взгляд. Зверька жалко, но завтра он будет в порядке — обряд не сработал. Обряд не сработал, значит, нужно больше крови. Хруст костей, алая струя, кто-то кричит — Беллатрикс. Ее не жалко. Но и этого недостаточно, нужно больше. Больше Пожирателей: Сивый, Долохов, Кэрроу, Макнейр… Их тоже не жалко. Уверенные точные движения, делала это много раз, забыла, сколько. Сначала просила прощения, после перестала. Больше. Люди кричат. Кто они? Гарри не знала. Никого не жалко. Поле усеяно трупами. Сколько их здесь — искореженных, обескровленных одним-единственным взмахом Старшей палочки? День за днем, но петлю не разорвать, сколько крови не пролей. Столько крови, что хлюпает — красное хлюпает под кроссовками, земля отказывается впитывать, как после долгого ливня. Мертвые бледные лица повсюду, до горизонта. Друзья или враги? Гарри не помнит. Их души сжимают круг, воют, кричаткричаткричат проклинают, и Гарри на коленях, красное омывает руки, Гарри кричит, Гарри не помнит, кто все эти люди, кто сделал их такими? Она. Зачем? Зачем повторяет раз за разом? Завеса разорвана в клочья, души кричаткричатпроклинают, не знают, что все обратимо, не знают, что смерти не существует, а Гарри знает, Гарри знает, проклята этим знанием… Одна тень отделилась от сонма, пробилась сквозь водоворот разъяренных душ, ледяные прозрачные пальцы, обманчиво материальные, сжимают покрытые кровью руки, взволнованный твердый голос, будто издалека, из-под толщи вод, Гарри, Гарри, очнись, вспомни, кто ты, держись, держись за это, смотри на меня, держись за это, слушай меня, Гарри, вспомни, кто ты, держись за меня, следуй за моим голосом… Очнись, Гарри, очнись… — Эй! Ты там сдохла, что ли? Злой окрик впился в голову, чья-то рука схватила за плечо и грубо встряхнула. Она судорожно втянула воздух, вырываясь из трясины, поспешно собирая мир обратно по кусочкам. Кто она? Гарри, Гарри Поттер. Где? В аду. Что она здесь делает? Расследует… Что? Аномалию. Да… точно. Видимо, она пробыла в отключке какое-то время — человек успел подойти вплотную, но, увидев, что Гарри очнулась, поспешно отступил назад, тыкая в нее обрезом. Гарри машинально провела ладонью по лицу, размазывая по щекам наполовину свернувшуюся собачью кровь. Подняла взгляд на стоящего перед ней человека. Склонила голову набок, рассматривая того словно в первый раз. Сейчас грань между явью и воспоминанием, между своим разумом и чужим казалась размытой, такой незначительной. Она увидела наконец что-то еще кроме ненависти на красном опухшем лице, что-то болезненное, когда он смотрел вниз, на тело у ее ног. — Тебе больно, — мягко произнесла Гарри, безо всякого сопротивления скользнув в чужие мысли, считывая бурлящие на поверхности образы. Золотистая шерсть, болтающийся язык, звонко лает, остервенело машет хвостом. Девочка моя. Исхудавшая, но все так же рада его видеть. Последняя консерва — одна на двоих, один на двоих рваный плед. Убежала вперед, визг из-за угла, лапа в капкане. Лекарств нет, ничего нет, не ест пятый день, еле поднимает голову, скулит долго, жалобно. Не плачь, милая, я помогу, помогу. Выстрел, тишина. Большая яма, одна на двоих, завернул в плед, чтобы не было холодно, холодное дуло у виска, палец дрожит на курке, беспомощно соскальзывает. Так и не решился. Хватается за лопату, комья земли на пледе. Прости, девочка, прости, что бросил… Гарри качнулась назад, вынырнула из покрытого незаживающими рубцами разума. Влага на ее лице — отражение его слез. — Что ты сделала… как ты..?! — человек не договорил, из его груди вырвался судорожный всхлип. — Тебе больно, — тихо повторила Гарри. В последний раз проведя ладонью по рыжей шерсти, она аккуратно переложила голову собаки на мостовую и встала, делая шаг навстречу, не замечая упирающегося в грудь дула. — Помнить больно. Я могу помочь, могу забрать боль… — Забрать?.. — человека трясло. — Забрать мою Лесси?! Да она… единственное, что у меня хорошего было! Не подходи! Ни шагу..! Да… да, конечно. Она и забыла, что воспоминания несут не только боль. Гарри прикрыла глаза, выпуская магию на свободу. — Ни с места, тварь! Эй!!! Кто-нибудь! Она здесь, она… Магия укутала кричащего человека теплым пледом, мягко подхватила обмякшее тело, опустила на мостовую. Спи, спи долго, спи, пока боль не утихнет. Спи, и пусть тебе приснится твой друг. Гарри тихо развернулась и пошла дальше.

. . .

Она шла долго. Наконец перед ней раскинулся пустырь. Гарри пересекла выжженную бесплодную землю, приблизилась к поросшему сухим бурьяном фундаменту. Он был там, сидел, сгорбившись, на обломках алтаря, спиной к распятию. Он не поднял головы, когда она подошла и села рядом. Она видела еще влажные пятна грязи на его сутане — в том месте, где его колени касались земли. — Я не могу понять одного… почему? Гарри молчала. — Какой тщеславный вопрос. Я должен был спросить: «За что?» Должен попытаться понять, должен принять Его волю, должен смиренно умолять о прощении… Но вместо этого я, как маленький, обиженный ребенок, раз за разом спрашиваю: «Почему?» Гарри запрокинула голову. Солнце, так и не поднявшись толком, вновь опускалось за горизонт. Ни звезд, ни луны, небо — пустая равнодушная слепая бездна, будто они упали за край вселенной, туда, куда еще не долетел свет небесных светил. — Я видел Его. Я был молод и глуп, и мне было любопытно. Я спросил себя, что же это за нуминозный опыт, доступный лишь святым?.. И тогда Ты явился. Самый ужасающий и самый прекрасный на свете. Нет, я никогда не смог бы описать Тебя словами, разве что апофатически: безмерный, несравнимый, невозможный… Как яростное солнце, что смотрит прямо на тебя, вопрошает и судит. И требует лишь одного — любви. Как мог я отказать Тебе? Гарри закрыла глаза. Под веками — та же тьма. — И с тех пор я всегда чувствовал Тебя. Что бы со мной ни происходило, куда бы ни вел меня путь, я знал, что Ты со мной, Твой жезл и посох, Твоя благость и милость. И вот я иду долиною смертной тени… Но Тебя больше нет со мной. Один, один, совсем один в пустой черной тьме. Одна, всегда одна. И время так долго, что боль больше не боль. — Где же Ты? Неужели Тебе больше не нужна моя любовь? Что же мне делать с ней? Что мне делать с ней?.. Никому здесь не нужна твоя любовь, думала Гарри. Ни одной живой душе. Внутри нее была та же пустота, что и в небе над головой, та же мгла, притаилась за веками, то же равнодушное безмолвие. Они сидели молча. У нее не было ответов.