While True

Отвечал капитан: «Мы не видим земли оттого, что уже на земле.

Мы уже на земле, а над нами — вода. Мы — покойники на корабле.

Оттого, что мы все утонули давно, оттого, что мы встретились с дном.

Оттого, что уже десять тысяч ночей мы с тобой говорим об одном».

. . . . . . — - — - — - ш-ш-ш-Ш-Ш-Ш-ш-ш-ш — - — - — -. . . . . .

Белый шум. Обрушился без предупреждения, оглушил, пронзил мозг стрекочущим электричеством. Сознание помутилось, исказилось, вывернулось наизнанку. Гарри схватилась за голову и закричала, сметенная лавиной ужасающих образов. Черный сталагмит, уродливые наслоения. Слипшаяся шерсть. Обглоданные ноги. Кровь на грязном кафеле, скапливается между плитками. Ощеренная пасть. Утопленник. Человечьи глаза кричат из ужаса смерти. Обрывки чужих мыслей. Вместе с ней на дно… Я не мог его спасти. Передай им, что мне жаль… Прости, девочка, прости, что оставил… Что же мне делать с ней? Что мне делать с ней? Вода — горькая смерть — сгинула. Выжать, высушить, выпить досуха. Конечный пункт предназначения. Откуда-то издалека, из-под толщи чёрных вод, яростное шипение. Щеку обожгло пощечиной раз, второй. Щит… ты должна поставить щит! Не могу… не могу сосредоточиться… Болезненная хватка на плечах, сжали, встряхнули. Представляй! Резкий окрик на миг перебил вопящие голоса, но этого мига ей хватило. С грохотом взмыли неприступные стены, взметнулись в небо крепостные башни, ощерились орудиями бойницы… Шум в голове стих, будто кто-то убавил громкость, а бессчетные голоса растворились в зловещем эфире. Первыми вернулись ощущения. Ледяные пальцы сжимают пульсирующую огненной болью голову, с беспокойной настойчивостью гладят обожженную ударами кожу. Шепот-заговор, заглушающий рвущиеся из ее груди судорожные всхлипы, замедляющий лихорадочный перестук сердца, змеиное шипение, на этот раз не яростное, а тихое, успокаивающее, щекочет, застревает в волосах: тише, тиш-ш-ш-ше… Лоб прижат ко лбу, защитный кокон из тяжелой, как свинцовое одеяло магии, живая пульсация ее, его души напротив… И внезапная звенящая тишина. Гарри открыла глаза, и одновременно с тем ее резко отпустили, почти оттолкнули. Стремительный шаг назад, от нее; в алых глазах непонимание, чуть ли не потрясение, вспышка жгучего подозрения, и сразу следом — гнев. Шрам пронзило раскаленной кривой иглой. Волдеморт вскинул голову, враждебно встречая ее ошарашенный взгляд. — Держи барьер, девчонка! — прозвучал приказ, злой и хлесткий, как удар по рукам. Быстро отвернувшись, он вскинул палочку, и контур комнаты на секунду вспыхнул вязью светящихся рун. Гарри онемело смотрела на него, пока он заколдовывал их временное убежище. По голове будто бладжером зарядили. Мысли, тяжелые и неповоротливые, как гранитные блоки, нехотя ворочались в раскалывающейся на части черепной коробке, но стоило ей протянуть руку, как они ускользали, просачивались сквозь пальцы и разлетались врассыпную, как бисер. что?.. Что-то потянуло молнию на толстовке, и она заторможено взглянула вниз. Цепляясь за шнур капюшона тоненькими лапками-угольками, из-за пазухи выбрался Кальцифер, скукожившийся до размера огонька свечи. О, черт… Поспешно укрыв огонек в ладонях, Гарри попыталась покормить его, но с пальцев сорвалась всего пара искр, в глазах потемнело, и ей пришлось прислониться к книжному шкафу, чтобы удержаться на ногах. Что за черт… Похоже на магическое истощение, хотя она почти не колдовала сегодня… Ладно, давай по-другому. С трудом выпрямившись, Гарри подошла к старой железной печи. Щеколда заржавела, но, повозившись с минуту, ей удалось открыть дверцу и сгрузить внутрь дрожащий огонек. Сосредоточиться на конкретной задаче было легко, воспоминания о нужном порядке действий не бежали врассыпную, а приходили сами, всплывали в памяти словами из заученного когда-то назубок конспекта: «Для духов огня не существует убежища надежнее, чем хорошая печь, камин или очаг. Это — их места силы». Кальцифер скукожился внутри пустой печки, болезненно тусклый и потерянный. Ему нужна была пища, но обычные дрова не подойдут, что же… что же там было?.. Ах, да. Вернувшись к шкафу, Гарри подняла выроненный во время приступа сборник морских легенд. Много раз загнутые уголки, стертая надпись на обложке: памятная вещь, чье-то сокровище, пусть и не ее. Даже лучше, чем сырая магия. Взгляд опять помимо воли притянулся к темной фигуре. Волдеморт выглядел так же плохо, как в тупике: белый до синевы, он быстро, поверхностно дышал. И все же, несмотря на перенесенный удар, от него веяло ледяной собранностью. Палочка танцевала в белых паучьих пальцах, пока он слой за слоем накладывал на помещение защитные чары. Их связь теперь еле ощущалась, разумы были отделены друг от друга многоуровневыми барьерами, но она и без доступа знала, что он думает о том же, о чем она. Что это было? Она присела на корточки у печки и принялась вырывать из книги листы: легенду за легендой. Оно все еще было там: мертвенное жужжание на краю сознания, хор из тысячи агонизирующих голосов, ждущих, когда она ослабит защиту. Если бы не своевременная помощь, она бы, наверное… Разбухшие от влаги и плесени страницы поддавались с трудом. Бермудский треугольник, Дейви Джонс… Надо сказать спасибо. Красный прилив, Мальстрем, огни святого Эльма… Но не сейчас, сейчас он слишком занят… Позже. Бездумно Гарри наблюдала за тем, как огонек нехотя охватывает сырые листы. Не вкусно? Прости, что есть. Еще две страницы, пальцы липкие от плесени. Зря она это сделала. Ведь зареклась же… «Создание homunculus и вызов элементалей — основа алхимии, мадмуазель! — прозвучал в голове голос Фламеля, сухолегкий, как летний ветерок. — Это то, что должен уметь любой уважающий себя бессмертный маг». Гарри прикрыла глаза, прислонившись лбом к печной заслонке, вспоминая те далекие солнечные полдни в Париже. А ведь мадам Фламель даже устроила ей настоящий экзамен по трансмутации душ (воспоминания о том ужасном дне Гарри прятала на самых пыльных задворках сознания и надеялась, что они никогда не всплывут). Под неусыпным руководством Фламелей она пыталась вновь и вновь, и раз от раза у нее получалось все лучше: неповоротливые големы, ленивые саламандры, вечно смеющиеся неуловимые сильфиды и нежные ундины, и даже гомункулы, или гомункулусы, как на старый манер называл их Николас, — маленькие человечки, поначалу кривые и уродливые, они постепенно приобретали грацию и острый ум. Но не важно, сколь удачными получались ее творения, итог был один: новый виток Цикла стирал их без следа, и сколько бы Гарри себя не успокаивала, она не могла отделаться от мысли, что это убийство, причем убийство необратимое, в отличие от всех остальных убийств, совершенных ею в Цикле, и оттого более страшное. Измазанные темным налетом пальцы наткнулись на закладку. А вот и «Летучий голландец». Гарри медлила, в последний раз разглядывая иллюстрацию. Вы ли это, капитан Ван дер Деккен? Ваш ли корабль ржавеет на отмели, ваше ли проклятие лежит на этом покинутом богами городе? Захлопнув обложку, она без колебаний кинула книгу с оставшимися легендами в печь. Кальцифер обхватил подношение цепкими лапками, раздуваясь на глазах: потрепанная бывшими владельцами обложка пришлась ему по вкусу. — Держись, дружок. Я вытащу нас отсюда, обещаю, — прошептала Гарри и поднялась. Переоценила свои силы, тут же поняла она, ухватившись за стену и ожидая, когда комната перестанет вращаться. Надо выпить зелье, иначе толку от нее будет ноль. — Чувствую себя на все свои годы, — слабо пошутила Гарри, копаясь в Гермиониной сумке. Ответа, разумеется, не последовало. Разумеется… Что сказать, напарник мечты. Сыворотка правды, заживляющее, кровевосстанавливающее, как же она устала гадать, что у него в голове, зелье сна без сновидений, почему нельзя просто вести себя нормально?.. Амортенция (о Мерлин, а это еще зачем?), противоядие от амортенции, то игнорирует, то спасает жизнь, то читает вслух, то бьет по лицу, то как-то очень странно утешает, то снова игнорирует, закрывается еще пуще прежнего… бодроперцовое, костерост, интересно, он сам себя понимает?.. напиток живой смерти… Да где же оно? Наконец рука нащупала пузатый бутылек, и Гарри, потратив последние силы на выдергивание пробки, сделала небольшой глоток густого, как смола, варева. Язык опалило пряным имбирем, кровь оживленно запульсировала, перед глазами прояснилось. Ну вот, другое дело. Волдеморт как раз закончил с экранированием маяка, и атакующие ее сознание голоса затихли до приемлемого уровня. Она протянула ему бутылек, он же в ответ окинул ее ничего не выражающим взглядом и прошел мимо, призывая с пола упавшую тетрадь. Гарри раздраженно закатила глаза. — Да брось. Это обычное восстанавливающее, я сама половину выпила. Молчание. Зелье придало ей сил, а с силами пришла злость. Он что, думает, она его отравить хочет? — Доверие — залог выживания, слышал о таком? Стоит, листает страницы, будто ее тут и нет. Да какого черта?! Разве она дала повод относиться к себе с таким подозрением? — Как хочешь, — слова вышли более резкими, чем ей хотелось. Залпом выпив вторую половину, она скривилась. Прошлый глоток казался не таким горьким. Горечь… Гарри закрыла глаза и с тяжелым вздохом потерла переносицу. Ну и что она к нему прицепилась из-за мелочи? Самой сколько лет, а ведет себя, как ребенок, скандал закатывает посреди миссии… Соберись, Поттер. — Прости… — нехотя выдавила она. — Проклятый город сводит с ума. Давай закончим с этим побыстрее. Волдеморт поднял голову от тетради. — Мне читать дальше? — холодно поинтересовался он, проигнорировав ее извинение так же, как и ранее все возмущения. Вдох… выдох. Держись, Поттер, не позволяй этим эмоциональным качелям себя укачать. — Да… да, пожалуйста. Наступившая следом пауза длилась бесконечно долго, и Гарри почувствовала невероятное облегчение, когда ясный высокий голос разрезал, наконец, напряженную тишину. — «Снова снился тот сон. Затонувший город, несчетные шпили, торчащие из-под ила, острые, как иглы. Я лечу между ними, влекомый неведомой злой волей, все дальше и дальше, прямиком к проклятому сердцу мертвого города. Там, на самом краю бездонной пропасти, возвышается ступенчатая пирамида. Теперь я знаю, что это храм, хоть и не знаю пока, в честь кого… и я отдал бы все, лишь бы остаться в неведении. Каждую ночь храм все ближе, все длиннее его ступени, все выше искривленные колонны, все четче безобразный рельеф на стенах. Нестерпимый ужас охватывает меня при виде испещренных отверстиями прямоугольных ниш. Не в силах отвести взгляд, вглядываюсь я в эти темные провалы, молясь, чтобы то, что обитало там когда-то, было мертво… Но молитвы не способны пробиться сквозь толщу вод, и сердце мое замирает, когда я вижу, как нечто движется внутри, скользит наружу сотней уродливых отростков, выползает червями из пустых глазниц, опутывает пирамиду, доисторические шпили, распространяется все дальше и стремится ввысь, туда, где за тоннами воды, не подозревая о своей участи, доживают свои последние дни случайные и ничтожные обитатели этой планеты, по невежеству возомнившие себя хозяевами… Люди. Гул сквозняка, скрип двери и равномерный стук… дверь скрипит, потом стукается обо что-то, снова скрипит и снова стукается. Обо что она стукается? О ружье, продрало ледяными мурашками по спине, о ружье, зажатое в мертвой руке…» Гарри передумала. Никакого Эдгара Аллана По, лучше бы Волдеморт зачитывал сборник матерных частушек. Было гораздо спокойнее, когда содержание не подходило исполнению. — Много там еще? — слабым голосом поинтересовалась она. — Нет, — кратко ответил Лорд, перелистнув несколько страниц. — Отлично, — Гарри встала и подошла к нему, заглядывая через плечо. — Давай лучше вместе читать. Он напрягся, когда она приблизилась. Вскинул голову, спросил тихо и отстраненно: — Намекаешь, что я плох в декламации? — Наоборот, — устало покачала головой Гарри. — Настолько хорош, что еще одна такая декламация, и я пошлю все это нахрен и аппарирую нас домой. — Нас? — уточнил Волдеморт с мертвенным безразличием. Ну что за глупые вопросы. — Одного я тебя тут не брошу, и это не обсуждается. С минуту он разглядывал ее ничего не выражающим змеиным взглядом, а потом молча наклонил к ней тетрадь. Твердый почерк, летящие строки. Май: 31-е. Прошел месяц, и я уж начал надеяться, что беда миновала. Зря. Они вернулись. Гарри потребовалось время, чтобы вспомнить, кто вернулся, куда и что вообще происходит. Ах да, была же авария… батискаф сломался, погибли люди… месяц на починку. Значит, Док справился. Заявились на остров всей толпой. Целый погрузчик пригнали, чтоб новый батискаф на катер перетащить. Интересно, много желающих в него забраться? Не думаю. Да кто ж приказа ослушается. Ирвина не видно, уже небось на корабле. Зато Док тут как тут, живой, хоть и высох весь, как вобла. Думал, его как обычно на берегу оставят, но нет, в этот раз с собой прихватили — может, чтоб объяснил, как новой каракатицей управлять, а может, чтоб за борт было удобнее вышвырнуть, если что не так пойдет. Только отплыли — я наверх с биноклем. Взял тетрадь с собой, буду по минутам записывать. Холодно. От окна или от него? Инородность. 8:30 Пока ничего. Возятся, прикрепляют каракатицу к тросу, что-то доделывают, запаивают. Бок мерзнет. Отчуждение. Ледяная королева. А она тогда, получается, Кай? 9:15 Внутрь забралось два человека, задраили люк, похоже, скоро погружение. Смотрю, Ирвин зря времени не теряет, никаких пробных спусков. Не дай Бог под таким командиром ходить, люди для таких что расходники. Как составить слово «друг» из букв «Р» «А» «В» «Г»? Вроде и букв правильное количество, и даже две нужные, но как ни крути, ничего не получается. 9:50 Спустили под воду. Что ж, посмотрим, сколько вы на этот раз продержитесь и что от банки вашей останется в итоге. рагв 10:30 Пока ничего. Продолжаю наблюдение. ргва 11:30 Никаких изменений. рваг 12:30 Вроде лето, но я чуть не околел от холода, пришлось за курткой спуститься. На корабле ничего не происходит, банка все еще под водой. Интересно, как глубоко ее собираются опустить? гавр 13:10 Ну наконец! Забегали по палубе, засуетились, трос натянули, вытягивают. ничего не выходит 13:40 Долго тянут, видно и впрямь на самое дно опустили. А может, что-то им мешает? Там такие твари водятся, что им этот батискаф, за наживку сойдет. Вот так рыбалочка получится. И это в лучшем случае. проблема в буквах или в ней? Нехорошее чувство. Зябко, но не от холода и как-то сыро. Не снаружи, а изнутри. Был бы я там, обрезал бы трос к чертовой матери. Все равно тех двух уже не спасти. Откуда я это знаю? Предчувствие. По спине пробежала дрожь. Гарри пожалела, что сняла ставни: черные проемы притягивали взгляд. Страх темноты — самый древний, изначальный, наследие первобытных времен. Инстинкт кричал, что нужно спрятаться, найти безопасное место, развести огонь и греться вдвоём, забыв о вражде до утра. — Не отвлекайся. С ним забудешь… Море волнуется. Вытащили. Чудищ не видно, но что-то не так. По форме батискаф вроде целый, только вот весь какой-то дрянью черной измазан, как мазутом. Может, ил? Тащут на палубу, сейчас будут вскрывать. Вот дерьмо. Так и знал, что все это добром не кончится. Вытащили, откупорили, а оттуда никто не вылазит. Один матрос внутрь забрался, но не больше минуты там пробыл, выскочил наружу, как пробка. Вдруг вижу, за ним второй ползет. Бинокль у меня не особо сильный, лиц не вижу, только фигуры. На палубу сошел, но двигался как-то странно, рывками что ли, в руках что-то круглое, вроде мяча. Остальные матросы сначала шарахнулись от него, как от прокаженного, но быстро в себя пришли и начали по кругу обступать. Тут он мяч из рук выпустил и в толпу пнул, и пока остальные отвлеклись, рванул к борту. Раз! и сиганул вниз, прямо в воду. Не упал, сам прыгнул, Богом клянусь. Народ к борту, круг сбросили, да вот только никого не вытянули. Да и куда там, такие волны, небось вмиг ко дну пошел. Что, черт возьми, это было? И что со вторым? какая разница, второму уже не помочь Смеркается. Больше ничего не увижу. Пора включать фонарь. Слышу катер. Спущусь вниз. Если Док с ними, узнаю, что происходит. Холодно. холодно… холоднохолоднохолодно… непреодолимо Дьяволовы происки. Не хочу это записывать, хочу забыть, как чертов кошмар, да нельзя, нельзя. Вдруг пригодится кому. Итак, попытаюсь по порядку. Катер причалил, сошло четыре человека: Ирвин, Док, да два матроса. Я наружу вышел, хватит, думаю, дома сидеть, хвост поджав. Мой маяк, пусть знают, кто тут главный и пусть только попробуют в чем-то обвинить. Зря накручивал, меня даже не заметили. Дьявол проклятый сразу к мосту рванул. Присмотрелся и вижу, что он к груди что-то прижимает — то ли книгу, то ли табличку. Я на нее всего мельком взглянул и дальше… как провал. В голове шум, перед глазами тьма и страх такой… за всю жизнь такого ужаса не испытывал. Вот оно. Гарри сосредоточилась, усилием воли прогоняя талую тоску. — Похоже на то, что мы ищем, — заметила она, чувствуя нарастающее волнение. — Что-то прямоугольное, размером с книгу, издает помехи. Наверняка это какой-то артефакт. Может, русалочий? — Русалки не способны создавать артефакты, тем более такие мощные. У них для этого нет ни мозгов, ни магии. Они почти животные, — в голосе Волдеморта не было злобы, он просто констатировал то, что считал фактом, и почему-то именно это задело Гарри больше всего. — Знаешь, что… — возмущенно вскинулась она, но так же резко оборвала себя. — Не важно, — буркнула Гарри, возвращаясь к тексту. Плевать. Она ему не мама, чтобы лекции читать. Я уж думал, конец мне, на месте умру, но тут все резко закончилось. Пока в себя пришел, да проморгался, ублюдок уже далеко был. Я к Доку, да не тут то было, те двое амбалов его с двух сторон обступили, под конвоем в город ведут. Док в мою сторону даже не обернулся — взгляд остекленевший, смотрит в землю, двигается как лунатик. Ну, думаю, видно, опять крайним выставили. Отправят теперь беднягу под трибунал, и поминай, как звали. Жалко парня, порядочным был, хоть и дураком. И главное спросить теперь не у кого. Что там, на дне? Что за мерзость они вытащили? Зачем полезли? Что нас всех ждет? Боже помилуй нас, грешных. Волдеморт перелистнул страницу. Пусто. Еще три страницы — ничего. Неужели дневник закончился? На таком моменте? Белые когтистые пальцы подхватили, потянули, открывая очередной разворот, и Гарри вздрогнула. Хаотичные чернильные линии, ломаные извивающиеся полосы, пятна, будто кто-то пролил чернила, а потом торопливо размазал, процарапал бумагу ногтями, кое-где прорывая насквозь. Сколько экспрессии, похоже на полотно на выставке современного искусства… Стоп. Линии сложились воедино. Это и было полотно. Бескрайнее поле. Торчащие вверх шипы — бессчетные шпили неведомых скрытых под толщей ила строений. Посреди, в центре — ступенчатая пирамида, чуждой геометрии, неправильные, неправильные поглощенные грязью времен формы. С минуту они молча смотрели на рисунок. — Может, это все-таки тритоны построили? — с затухающей надеждой спросила Гарри. — Тритоны не строят зиккуратов. Им не нужны лестницы. — Да… Точно. Гарри обхватила себя руками, зябко кутаясь в толстовку. Откуда-то она знала, что то, что изображено в тетради, не было плодом чеховского воображения, как и преследующий смотрителя кошмар не был простым сном. Оно было там. Там, на дне, под толщей вод, там, куда приземлился чертов батискаф. Затаилось, впало в анабиоз на миллионы лет, не живое и не мертвое, терпеливо выжидая своего часа. И оно дождалось. Судя по отсутствию язвительных комментариев, Волдеморт тоже это чувствовал, но, в отличие от нее, не собирался по этому поводу впадать в отчаяние или прострацию. Внимательно рассмотрев иллюстрацию, он спокойно перелистнул страницу. Вновь привычный уже твердый убористый почерк, словно и не было этого безумия страницу назад. Июнь: 3-е. Штормит. Рыбаки в городе говорят, в южной бухте на берег выбросился кит. Плохая примета. Июнь: 7-е. Рыбаки жалуются на плохой улов. Море неспокойное, рыба вся на дно ушла. На дно. Дно. Короткие обрывистые записи ни о чем, стремительно летящие дни. Июнь: 17-е. Впервые в жизни жалею, что живу у моря. Штормит третий день, заливает остров. Июнь: 24-е. Из института вестей нет. Как и рыбы. Июнь: 28-е. Радио барахлит. Гарри скользила взглядом по строчкам — механически, не вчитываясь. Отдельные слова выпрыгивали на нее со страниц, как рыбы-летучки: лодка, рыбаки, чайки, дно, фонарь, радио, дно, холод, тьма, дно, дно… Записи оставляли странное послевкусие, будто Чехов пытался замаскировать описанием повседневных событий огромный разлом, пробоину в привычной реальности. Волдеморт перелистнул пару страниц в поисках чего-то более существенного и наткнулся наконец на длинную запись без числа. Не могу понять, сон это был или явь, а может, бред. Снится мне, будто бы я проснулся от кошмара. Не помню, что был за кошмар, помню только шум в голове, все громче и ближе, и когда шум стал нестерпимым, я вдруг очнулся на своей койке. Лежу, весь в поту, чуть живой от страха, пытаюсь отдышаться, и тут понимаю, что звук-то никуда не делся. Вскакиваю, бросаюсь к окну, вижу — катер отчаливает. Я бинокль схватил и опрометью наверх. Тьма тьмущая, благо фонарь мигает, что-то вижу, вспышками. Катер, на носу человек стоит. Даже гадать не надо, кто, и без света понятно. И что, думаю, этому дьяволу на корабль посреди ночи приспичило? Мало народу погубил? Но нет, остановился недалеко от берега, мотор заглушил. Я смотрю и понять не могу, что делать собрался? Не рыбачить же. Руки поднял и стоит, не шевелится. А дальше… будь прокляты мои глаза и мое любопытство. Вспышка — море будто бы вскипело, что-то черное из него полезло. Вспышка — щупальца! Богом клянусь, там были щупальца! Опутали катер, как угри голову мертвеца, все как на старых гравюрах про Кракена. Ирвин не шелохнулся даже: на палубе стоит, голову запрокинул, демон проклятый. Мне бы отвернуться, убежать, да руки-ноги не слушаются, как парализовало всего. И вот я стою, смотрю на все это, и внезапно фонарь мой погас. Вот просто взял и погас, будто перегорел. А я все еще двинуться не могу, стою в темноте, трясет всего, в голове шум, холод могильный и вонь неописуемая, все ближе, ближе… Пришло за мной… Вот и все… И тут свет обратно загорелся, но уже все чисто, никаких щупалец, будто и не было ничего, только катер и человек. Надо было тогда уйти, но я, дурень, замешкался, на Ирвина бинокль навел, а он как развернулся лицом ко мне, голову запрокинул и прямо на меня смотрит, клянусь. Смотрит и скалится, будто знает, что я за ним наблюдаю. И мне вдруг так захотелось в него выстрелить… Был бы он рядом, ей богу выстрелил бы. И тут снова чертов шум в голове, опять ужас накатил. А потом — темнота. Очнулся утром, в своей постели. Фонарь горит, море тихое, как зеркало. Что это было? Бред? Сон? Проклятие за наши грехи. — Это он! Тот парень в капюшоне — это Ирвин! — со стопроцентной уверенностью заключила Гарри. Кусочки мутной головоломки складывались один к одному, образуя ясную картину. — Ублюдок поднял что-то со дна, это что-то дало ему суперспособности, и он начал кошмарить город. Волдеморт, однако, не спешил хвалить ее дедукцию. — Еще недавно ты пыталась убедить меня в том, что человек в капюшоне — это Ван дер Деккен. Язвительности в его голосе хватило бы, чтобы потопить самооценку даже самого уверенного в себе человека, но Гарри было не так-то просто сбить с курса. — Помнится, ты сказал, что все это чушь и сказки, так вот тебе версия пореалистичнее. — Нет, — холодно отрезал Волдеморт и, прежде чем Гарри успела возмутиться, пояснил: — Эта версия не реалистичнее, Поттер, она так же неубедительна, как и предыдущая. Прошло почти пятьдесят лет. Сейчас этот маггл, Ирвин, должен быть глубоким стариком, преследующий же тебя человек здоров и полон сил. Гарри непонимающе нахмурилась. — С чего бы он стал стариком за пятьдесят лет? Молчание. Скрип двери. Равномерный стук. Под неподвижным змеиным взглядом у Гарри появилось неприятное ощущение, что она сказала что-то не то. — Чехов-то почти не изменился, — добавила она, пытаясь избавиться от этого смутного дискомфорта. Волдеморт медленно склонил голову набок, продолжая сканировать ее, словно она была не человеком, а каким-то неопознанным говорящим объектом. Гарри переступила с ноги на ногу. — Я про то, что на той фотографии он выглядит почти также, как сейчас, — пояснила она, чувствуя, как сама себя закапывает. Боги, Поттер, просто помолчи… — На какой еще фотографии? — наконец спросил Волдеморт. Ах да, он же не видел… — Секунду, — Гарри похлопала себя по карманам, достала слегка помявшееся фото и протянула Лорду. Черно-белый Чехов и впрямь выглядел здоровее и упитаннее оригинала, но при этом не сильно моложе: те же седые волосы, то же испещренное морщинами лицо. Какое-то время Волдеморт молча разглядывал изображение. Перевернул, посмотрел на оборот с датой, потом опять на изображение, напряженно всматриваясь в детали. — Думаешь, это странно, что он не изменился? — немного нервно поинтересовалась Гарри, пытаясь игнорировать с каждой секундой растущую неловкость. — Ну, то есть… всего пятьдесят лет прошло. Сколько вообще живут люди? Я помню, что мало, просто не помню, сколько именно. В районе трехста? — Поттер… — Извини, — покраснев, прервала себя Гарри. — Молчу. Волдеморт бросил на нее еще один очень странный взгляд, но ничего не сказал, вернувшись к фотографии. Вытащив палочку, он взмахнул пару раз и нахмурился, когда фото засветилось голубым. Гарри чувствовала себя полной дурой. Фотография сделана сорок пять лет назад. Но ведь сорок пять — это почти ничего: две игры в покер со Снейпом, один великий Бал Мертвецов и целых девять невыносимо нудных поэтических вечеров, будь они прокляты. Она настолько привыкла к тому, что мир статичен, что совершенно не помнила, как он менялся до петли. Да и с чего бы ей помнить? Сколько вообще лет было людям вокруг нее? Гермионе, Снейпу, Волдеморту? Какая разница, они жили столько же, сколько и она, и будут жить вечно, так же, как и она. Все эти цифры не имели никакого значения, успокаивала она себя, но что-то все равно не давало ей покоя. Неужели она действительно настолько потеряла связь с реальным миром, что забыла настолько базовую вещь? Вещь, которую должны помнить все люди… — Поттер, какая дата была в том письме? — Что? — Гарри вздрогнула. Ну вот, опять. — Прости, пожалуйста. В письме? В каком письме? Волдеморт медленно вдохнул, выдохнул и спокойно повторил: — В письме, которое ты нашла на почте. В котором было сказано про пирамиду. — Оу… — Гарри попыталась вспомнить, но потерпела фиаско. — Эм-м… Я не посмотрела, извини. Гнев. Холодный, как черная вода, льющаяся за шиворот. — Ты мне надоела, девчонка. От тебя никакой пользы, ты хоть понимаешь, насколько ты бесполезна и… — Волдеморт резко прервался, вскинув голову. Она успела увидеть, как, сузились черные щелки его зрачков, превращая глаза в драгоценные алые камни… — Поттер, щит!

. . . . . . — - — - — - ш-ш-ш-Ш-Ш-Ш Стоп! Нет!

Гарри пошатнулась и схватилась за голову, мигом возводя успевшие ослабнуть укрепления. Стены, ров, бойницы. Никаких голосов! Прочь, прочь!.. Бесконечно долгая минута борьбы, и помехи наконец утихли. Сработало… Этот раз был хуже. Громче, ближе. Ее мутило, как от солнечного удара, голова раскалывалась на части. Если бы не установленная Волдемортом защита и не его своевременное предупреждение, их бы снесло. Тяжело дыша, она открыла глаза и встретилась с напряженным взглядом. — Все в порядке, — прохрипела она. Голос отказывался слушаться, но она держалась. — Я в норме. Пора… пора закругляться. Еще раз просканировав ее, Волдеморт кивнул и молча призвал отброшенную на стол тетрадь, ни словом не упомянув едва не разгоревшуюся ссору. У Гарри возникло дурное предчувствие, что где-то включился таймер, ведущий обратный отсчет. И что у них осталось не так уж много времени. Она сжала переносицу, пытаясь избавиться от черных мушек перед глазами, и попыталась сосредоточиться на расползающихся строчках. Июль: 5-е. Напился до невменяемости, поехал в город за продуктами. Кажется что-то кричал, на людей бросался. Уходите, дескать, пока не поздно, да кто меня, старика, слушать будет? Бесполезно. Чтоб его дьявол к себе прибрал. Снова отрывистые заметки, большая часть без дат. Не то, все не то… Не могу уснуть. Снится мертвый город на дне. Куда они полезли? Что разбудили? Июль: 18-е. Корабль на якоре, катер у причала, на берег никто не сходит вот уже месяц. Или больше? Больше. Радио барахлит. Помехи. Чаек с каждым днем все больше. Кричат, бьются в стекла. Неупокоенные души. Голова болела все сильнее. Гарри помассировала виски, блокируя прорывающиеся голоса. Сосредоточиваться все труднее, а тут, как назло, длинная запись. Ну и ночка выдалась. Шторм сильнее обычного — в окна бьет, в дверь, воет, как стая бешеных псов. Я фонарь зажег и уже на боковую собирался, как вдруг слышу — не то стук, не то писк — тихий, будто мышь скребет. Я то сначала так и подумал, что крыса какая к продуктам пробралась, потом прислушался — звук то за дверью. Открываю, а на пороге Юнга — мокрый насквозь, дрожит. Я его тут же к себе, у печки усадил, чай налил, что, спрашиваю, стряслось?.. Строчки размывались все сильнее, Гарри подняла взгляд, отстраненно наблюдая, как плывет, изменяется круглая комната. Все то же простое убранство: два книжных шкафа, продавленная кровать под стареньким пледом, письменный стол. Но стало светлее — к всполохам огня прибавился теплый яркий свет электрической лампы. Со стен исчезла черная плесень, окна задернуты простыми бежевыми шторами, а стул, стоявший у стола, придвинут к печке. На стуле, съежившись, вцепившись посиневшими от холода пальцами в жестяную кружку, сидел ребенок: мальчик, не старше десяти лет, со смешными оттопыренными ушами. Со светлых тонких волос капала вода, стекала вниз по накинутой на плечи большой стеганой телогрейке. Завеса между прошлым и будущим, миром мертвых и живых, распадалась, как истлевшее полотно. Отголоски давно прошедшего наполнили пространство, делая Гарри невольным свидетелем. — Ну вот, я же говорил, что что-то осталось, — послышался голос за ее спиной. Гарри обернулась и увидела крепкого старика в полинялой тельняшке. Старик поднял бутылку к свисающей с потолка лампочке, потряс, оценивая на просвет количество оставшейся внутри жидкости, неодобрительно покачал головой и шагнул к печке, пройдя прямо сквозь Гарри. Склонившись, он щедро плеснул янтарный напиток в кружку мальчика. — Вот вроде обычный чай с ромом, но вся суть в названии. Грог! Как звучит-то. Любимый напиток моряков, лучшая профилактика от всех болезней. Пей, парень, тебе прогреться надо. За окнами шумела буря, грохот волн почти заглушал треск дров в печи. Старик опустился на корточки перед никак не реагирующим на него мальчиком и обеспокоенно потряс того за плечо. — Эй, ты чего? Мальчик вздрогнул, его взгляд сфокусировался, оттопыренные уши покраснели. — Мистер Чехов, простите, пожалуйста, что так заявился, посреди ночи, — затараторил он, — я… — Эй, заканчивай, — нахмурился смотритель. — Наоборот, столько времени тебя не видел. А ведь обещал навещать, — Мальчик опять покраснел и открыл рот, но Чехов вовремя прервал поток извинений, мягко подтолкнув дно кружки. — Пей, давай, пока не остыло. Паренек кивнул и приложился к напитку, но скривился после первого же глотка. — Фу! Гадость! Смотритель хохотнул, встал с корточек и потянулся к сложенным сбоку печки дровам. Закинув в топку полено, он ловко захлопнул раскаленную дверцу кочергой. — Ничего, матросом станешь, быстро привыкнешь. В море трезвенников не бывает, ты уж мне поверь. Покопавшись за печкой, Чехов вытащил тяжелый широкий чурбан, кряхтя, перекатил его к печи и сел напротив мальчика. — Ну, рассказывай, Юнга. Что стряслось? Мальчик отвел глаза. — Мистер Чехов, можно я у вас сегодня останусь? Вертикальная складка прорезала лоб старика, но голос его оставался спокойным, уверенным. — Оставайся, конечно, что за вопрос. Повисла пауза. Чехов внимательно разглядывал напряженную фигуру мальчика. — Ты пей, пей, — нарушил он молчание. Дождавшись, когда мальчик сделает пару глотков, он спросил с деланой небрежностью: — Как в институте дела? Папаня как поживает? Мальчик поежился и поерзал на стуле, ближе придвинувшись к печке. Чехов тяжело вздохнул. — Что, говорить запрещено? Мальчик робко кивнул и бросил на смотрителя виноватый взгляд. — Ну ладно, ладно, не переживай. Хочешь еще грогу? — не дожидаясь согласия, он добавил в кружку еще чая и рома, щедро сыпанул сахара, а потом достал вторую кружку и намешал того же себе. Какое-то время они сидели в тишине, потягивая горячий напиток, и постепенно плечи мальчика расслабились. Чехов наклонился к нему, заговорчески сверкнув глазами. — Давай так, я буду тебе вопросы задавать, а ты головой мотай или кивай, хорошо? И говорить ничего не надо будет, запрет не нарушишь. Предложение мальчика взволновало. Он заерзал на стуле, задумался, взвешивая за и против, но потом нерешительно покивал. — Ну вот и хорошо, — Чехов помолчал, собираясь с мыслями, взгляд его был не по-возрасту ясным и острым. — В городе говорят, что никого из ученых ваших давно видно не было. В институте бардак, да? Что-то нехорошее творится? Мальчик быстро кивнул, не поднимая глаз от кружки. — И это началось пару месяцев назад? После последнего погружения? Еще один кивок. — Папаня твой в этом по самую макушку увяз, верно? Мальчик молчал. Потом, когда уже казалось, что ответа не будет, еле заметно кивнул. Чехов стиснул зубы, так что на щеках заходили желваки, и что-то беззвучно пробормотал, но когда заговорил вслух, в его голосе его не было ни следа злости, только прежнее уверенное спокойствие: — Понятно. Ладно, Юнга, ты не переживай, утро вечера мудреней. Давай-ка я тебе на койке постелю, а сам… Громкий стук прервал смотрителя на полуслове. Он нахмурился и встал, делая шаг к двери, когда еще один резкий звук отвлек его: жестяная кружка со звоном покатилась по полу, расплескивая остатки грога. — Не открывайте, пожалуйста, не открывайте, — громким отчаянным шепотом тараторил мальчик, обеими руками вцепившись в рукав чеховской тельняшки. Стук раздался еще раз. — Не надо, мистер Чехов! Давайте просто подождем, и они уйдут. Смотритель обеспокоенно наклонился, положив широкую ладонь на скрытое телогрейкой острое плечо. — Кто они? О ком ты, парень? Вновь стук, громче прежнего. Чехов покачал головой и, мягко отстранив почти повисшего на нем ребенка, шагнул к двери. Град ударов не прекращался, перекрывая усилившийся шум волн и свист ветра. Не дойдя до двери пары шагов, Чехов остановился, снял с вбитого в косяк гвоздя ружье, расправил плечи и, откашлявшись, рявкнул, с легкостью перекрикивая бурю: — Кого там черти принесли? Стук затих. На минуту установилась мучительная тишина, а потом из-за двери послышался глухой голос. — Мистер Чехов! Откройте, пожалуйста! Это я, Джереми! Все напряжение мигом выветрилось из комнаты. Чехов облегченно выругался, повесил ружье обратно на стенку и быстро отпер дверь, впуская внутрь молодого долговязого мужчину в тонком, насквозь мокром пальто. — Тьфу, ну и напугал же ты меня, Док, — проворчал он, пока гость вслепую искал, чем бы протереть запотевшие очки. — Прости, что так поздно, — виновато склонив голову, произнес Джереми, — но дело неотложное. Помнишь Авелиуса, сына Ирвина? Пропал три часа назад, всем институтом ищем, вот я и подумал… — он наконец нацепил очки на нос, увидел выглядывающего из-за печки мальчика и радостно вскрикнул: — Эйб! Вот ты где! Эйб, однако на улыбку не ответил и быстро спрятался обратно. Джереми обеспокоенно нахмурился. — Эйб, что случилось? Он подался вперед, но был остановлен крепкой рукой смотрителя. — Не так быстро, Док, — произнес тот с неожиданной сталью в голосе. — Раз уж пришел, будь добр, ответь на пару вопросов. Док нерешительно переступил с ноги на ногу. — Слушай, я бы с радостью, но времени нет. Ирвин совсем с катушек слетел, беспокоится, что с Эйбом что-то случилось. — Ты мне зубы не заговаривай, — грубовато оборвал его Чехов. — Этот ублюдок ни о чем кроме своей карьеры беспокоиться не способен… — он прервал себя, досадливо поморщился, и продолжил, понизив голос. — А ну рассказывай, что у вас там происходит? И вообще, какого беса ты живой и невредимый? Я думал, тебя давно под трибунал отправили. — Благодарю за беспокойство, — буркнул Джереми, доставая из кармана пальто насквозь мокрую, мятую пачку сигарет. — Черт возьми, почти новая была… — Ты давай не юли. Что этот упырь творит? Опять кого-то в могилу свел? Док устало махнул рукой. — Не демонизируй его. Он, разумеется, не эталон добродетели, но и не какой-то антихрист. — Нет?! — вскинулся Чехов. — Я во флоте два года отслужил и породу эту отлично знаю. Такой, как он, сына родного за повышение… — Док кинул быстрый взгляд на скрывающегося за печкой ребенка, и Чехов вновь резко оборвал себя. — Ладно, дьявол с ним, с этим демоном. Ты мне лучше скажи, что это была за штука? — Какая штука? — Джереми казался спокойным, но пальцы беспокойно смяли мокрую пачку. Чехов, в отличие от него, эмоций не сдерживал. — Ты прекрасно знаешь, какая! Трофей с последнего погружения, тот, который Ирвин к себе прижимал, как долгожданного первенца. Посмотришь, и жуть неестественная накатывает. — Ты слишком наблюдательный, — глухо ответил Джереми, отводя взгляд. — Да, да, придут, арестуют, посадят, слышал я все это и плевать хотел на вашу секретность! Что за дрянь вы со дна подняли? — Послушай, я бы сказал, да не могу, пойми. Я бумагу подписал. — Бумагами твоими только подтираться! — рявкнул Чехов и схватил Дока за плечо, с силой тряхнув. — Ты что, совсем дурак? Любой знает: нельзя брать у моря то, что ему принадлежит! Оно своего не отдает, обязательно назад потребует! Крепкая хватка заставила Дока поморщиться. Он раздраженно вздохнул, потом зачем-то огляделся по сторонам и понизил голос до шепота. — Давай так: завтра приду и все тебе расскажу, договорились? Сейчас надо парня обратно отвезти, а то Ирвин флотских подключит, и тогда нам обоим мало не покажется. Повисла пауза. Чехов посмотрел на Джереми долгим испытующим взглядом, но потом отпустил того и махнул рукой. — Дьявол с тобой. Завтра так завтра. Но если не придешь, я сам тебя найду и душу вытрясу, понял? Довольно ваших секретов, это дерьмо всех нас касается. Обернувшись, он шагнул вглубь комнаты, туда, где в темном углу за шкафом прятался мальчик. — Эй, Юнга! Выходи, Док тебя домой отведет. Вместо того, чтобы послушаться, Эйб еще больше вжался в стену. — Я не пойду. Чехов нахмурился. — Это еще что за бунт на корабле? — Я не пойду! — голос мальчика звучал надрывно, с отчаянной твердостью. — Не заставите! Джереми шагнул вслед за смотрителем. — Эйб, пожалуйста, не упрямься. Твой папа очень за тебя переживает… Мальчик еще сильнее замотал головой. — Нет! Я не вернусь туда! Там шум и голоса! И кошмары снятся! Не пойду! Лицо смотрителя потемнело, и он повернулся к доку. — Слушай, может, ну его. Куда парня в такую погоду тащить? Пусть у меня переночует, утром сам к вам отведу. Джереми скривился, как от зубной боли. — Я бы и рад, да ты не представляешь, что там происходит. Ирвин и так последнее время сам не свой, а тут еще и… Его прервал громкий крик. — Нет! Нет! Нет! Нет! НЕТ! Эйб сжался, зажмурился, закрыл уши руками, раз за разом выкрикивая одно слово, все громче и громче. Оба мужчины сначала замерли, потом Чехов шагнул вперед, протянул руку, и в тот же миг раздался оглушительный треск. Лампочка, вспыхнув пару раз, взорвалась, а в разбитые окна, срывая занавески, ворвался холодный мокрый ветер… Темнота и холод навалились одновременно, накинулись, обрушились градом ледяных брызг, выбили дыхание из легких… — Поттер! Поттер, очнись! Гарри пришла в себя от болезненной хватки на плече. — Закрой свой разум, сейчас же! — Да… да… Все хорошо, — невпопад пробормотала Гарри. Голова раскалывалась, перед глазами плыли багровые пятна. Ей потребовалась пара секунд, чтобы вспомнить, где она и что происходит, и еще минута, чтобы укрепить ментальные барьеры. — Не расслабляйся, девчонка! — резкое злое шипение над ухом. — Когда ты теряешь концентрацию, это бьет по нам обоим. — Да… я… и-извини… Видение было слишком ярким, чересчур отчетливым: не только картинка, но звуки, запахи, ощущения. Судя по привычному раздраженно-собранному виду, Волдеморт ничего, кроме лавины ее эмоций, не почувствовал: прошлое так и осталось для него обезличенными черными строчками в тетради. Чувствительность к миру теней — обратная сторона некромантии, и окутавшая город аура отчаяния и страданий лишь усилила ее. Стоило быть осторожнее… Голова немного перестала кружиться. Ее глаза скользнули по строкам, воскрешая увиденное минуту назад событие. …шагнул к Юнге, а тот как завопил и бах! Оба окна вдребезги, да зеркало с лампочкой в придачу. Мы остолбенели, но больше всего сам парнишка испугался. Кинулся ко мне, чуть не плачет. Простите, говорит, пожалуйста, я не нарочно. Отшутился кое-как, говорю «эк у тебя, парень, глотка луженая — пригодится, когда старпомом станешь…» Гарри оторвалась от страницы и посмотрела на Волдеморта. Тот молчал, сузив глаза, перечитывая последний абзац. — Стекла от крика не вылетают, — озвучила она очевидную вещь. Лорд не ответил, но она знала, что он подумал о том же. Похоже на выброс. А с учетом того, как в этом городишке относятся к магам… — Как-то это все невесело, — пробормотала Гарри. Юнга после этого совсем боевой дух растерял. Док его за руку взял, а он, гляжу, и не сопротивляется совсем, не кричит, будто смирился. Дал ему на прощание фуражку капитанскую. Оставь, говорю, себе, она счастливая. От всех бед хранит. Гарри тупо уставилась на точку в конце записи. В голове перекатывались короткие, не стыкующиеся между собой мысли. Оставь фуражку себе. Но вот же она, фуражка. Россыпь мелких темно-бурых пятнышек на плотной ткани. От всех бед хранит. Гарри отстраненно наблюдала, как белые пальцы подхватили уголок страницы, открывая следующий разворот. Ворох коротких записей: Июль: 22-е. Весь день прождал, Док так и не пришел. Обманул или случилось что? На сердце тяжело. Июль: 23-е. Шторм продолжается. Из города вестей нет. Июль: 24-е. Шторма нет уже сутки, вода гладкая, как зеркало. На берегу куча дохлой рыбы. Будто сама выбросилась. Не к добру. Голова болит. Надо бы еще зелья выпить… Но сначала дочитать. Июль: 25-е 27-е. По радио говорят двадцать седьмое, но вчера было двадцать пятое. Два дня будто выпали. Нашел на берегу дохлого осьминога. Август: 1-е. Сигнала нет уже неделю. Шипение на каждой волне. Считаю дни сам, но числа не складываются. Страшно, сам не знаю почему. Беда идет. Или уже пришла? Нашел на берегу дохлого осьминога. Почерк все хуже, грязнее. Август (?): 5-е (?) Потерял счет. Вчера выбрался в город, там никто ничего не замечает. Пытался предупредить, но сам не знаю о чем. Выглядел как сумасшедший. Сегодня вечером пойду в институт. Записи резко обрывались, не заполнив разворот и наполовину. Конец? Пальцы подхватывают уголок, перед глазами мелькает лист, открывая… Каракули. Дикие, бесформенные каракули, без дат и чисел, кривые строчки толпятся, наскакивают друг на друга, пересекают, искривляются под неестественными углами. Как он мог? Как он мог? Как он мог? Нет пути, нет выхода. Нет, нельзя сдаваться, есть море, по морю можно. Корабль до сих пор на якоре. Посылаю сигнал SOS. Прости меня, прости, прости… Это моя вина, нельзя было отпускать, это все моя вина. КАК ОН МОГ Корабль большой, погрузим всех, уплывем… Причалил, надо всех звать, срочно! Корабль на мели. Мертвое к мертвому. необратимо Почерк почти не читаем, буквы бьют в голову, как автоматная очередь. не уплыть…. корабль, все эти люди… закинул прямиком в пасть… дьявол. погубил тогда отдало море мертвых, бывших в нем и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них моя вина, все моя вина нужно быстрее погрузиться на дно там нам всем самое место на дне ДНЕ и судим был каждый по делам своим мертвое к мертв нет надежды света нет выхода нет ничего нет Будь проклят день, когда я узрел истину. Гарри бездумно смотрела на последнюю строчку. Прострация. Из-за головной боли, из-за усталости или голода? Из-за голосов в голове. Из-за затопляющей оконные проемы тьмы. Хотя нет, тьмы-то больше и не было. За окнами опять рассвет. Снова. Как странно. — Сколько… сколько времени? Почему она не спросила раньше? Волдеморт молча взмахнул палочкой. Светящиеся цифры зависли в воздухе. 5:13 7.8.1953 Гарри смотрела на цифры, не понимая их значения. Что-то не так, верно? Год… год и дата. Волдеморт взмахнул палочкой еще раз. 17:52 1.5.1998 Вторая строчка загорелась рядом с первой. Теперь наоборот, дата вроде верная, а время… — Темпус! 12:41 19.9.1692 21:14 19.9.-1692 Гарри молчала, наблюдая, как с каждым взмахом палочки в воздухе вспыхивают новые даты, становясь все более и более абсурдными. Старые не успевали гаснуть, и вот они уже были окружены мешаниной цифр, наскакивающих друг на друга, как буквы в тетради. 1.5.5033 22.5.9 8:5:4 9.555.55555 Где они? Когда они? 35.7.1544755 97:4 78GR75 Ледяные когти впились в позвоночник. — Я… я не понимаю… — прошептала Гарри, и вдруг все цифры разом потухли. Волдеморт взмахнул палочкой, и ничего не произошло. Секунда понадобилась им, чтобы понять, что случилось, и одновременно с пониманием вязким ужасом затопила легкие знакомая мертвенно-сырая сила. Адреналин ударил в кровь, вырывая из оцепенения, мгновенно приводя разум и тело в боевую готовность. Пронзительный скрип неподалеку. Метнувшись к выходящему на материк окну, Гарри увидела в свете тусклого рассвета, как, вращая проржавевшими шестернями, рваными рывками опускается разведенный мост. Не медля ни секунды, Гарри кинулась к столу, подхватила Гермионину сумку, скомкала и запихнула за пазуху мантию-невидимку. — Валим, срочно! Указания были не нужны. Цепкие пальцы сжались на плече, поле аппарации сдавило их невидимым голодным великаном, почти проглотило… и тут же выплюнуло обратно. Расширились узкие зрачки, залив чёрным алую радужку: удушающий страх, поделенный на двоих, не ослабел, а, напротив, разросся и окреп. — Постой! Давай я попробую. Гарри сосредоточилась, призывая тонкую, изменчивую эльфийскую магию. Игра с вероятностями — чем-то похожая на игру в покер, — обмануть вселенную, сделать вид, что их тут и не было. Реальность дернулась, задрожала, перед глазами возник подернутый пеленой образ почты… и тут же пропал. Откат ударил набатом, чуть не опрокинув ее на пол. Не успели. Волдеморт отпустил ее, взмахнул палочкой и что-то быстро зашептал. Вокруг них вихрем заклубились хищные тени, взвыли на все голоса, и из Бузинной палочки вырвалось поглощающее свет облако, почти долетело до окна… и рассеялось без следа. Волдеморт не сдавался: его лицо ожесточилось, палочка мелькала в воздухе, выписывая сложные узоры. Он вновь и вновь шептал слова древних, смертоносных, забытых всеми заклинаний, взывая ко все более темным силам. Бесполезно. Каким-то образом Гарри знала, чувствовала, что это не сработает. Сколь бы могущественную магию ни пытался применить Лорд, барьер не проломить. Можно было бы, если бы его устанавливали люди, если бы оковы питались земной магией… Но в затопившей маяк зловонной силе не было ничего человеческого, ничего земного. Они были бессильны и совершенно безоружны. Две половинки разводного моста с громким лязгом соединились воедино, и Гарри ошпарила паника. Бежать некуда, но можно выиграть время, что-то придумать… Взгляд упал на вскрытую ранее дверь, за которой виднелось начало крутой винтовой лестницы, ведущей к фонарю. — Туда! Наверх! Белые, местами тронутые плесенью ступени взлетали вверх и скрывались за поворотом, закручиваясь тугой спиралью. Гарри пропустила Волдеморта вперед, а сама кинулась к сложенным у печи доскам, бывшим ставням. Наклонившись, она схватила самую крепкую на вид деревяшку и краем глаза заметила приоткрытую дверцу печи, из-за которой выглядывал изрядно поувядший, но еще живой Кальцифер. — Сиди тихо! — шикнула она на него и быстро захлопнула дверцу, опустив металлическую щеколду. Если повезет, не заметят. Взгляд Гарри помимо воли метнулся к окну, и кожу покрыли ледяные мурашки: к маяку стремительно приближались фигуры в бордовых, цвета свернувшейся крови, мантиях… человек десять, не меньше. Слишком много для рукопашной драки, но главная проблема не в этом. Главная проблема шла впереди: выше остальных, острый капюшон, копошащаяся тьма вместо лица. Человек повернул голову, уставившись отсутствующим лицом в пустой оконный проем, прямо на нее, и Гарри с проклятиями отшатнулась от окна. Вылетев на лестницу, она подперла дверь доской, надежно зафиксировав деревяшку между ручкой и первой ступенькой. Она не обманывалась надежностью этой преграды, лишь надеялась выиграть с ее помощью немного времени. Волдеморта видно не было, и Гарри поспешила по его следам. В какой-то момент надежные каменные ступени сменились ржавыми металлическими, зияющими коварными провалами, притягивающими взгляд. Наконец она достигла верха, выбравшись из приоткрытого люка на продуваемую всеми ветрами площадку. Пронизывающий ветер, низкие перила. Гарри пошатнулась. В голове ревели помехи, воскрешая давно забытое… Ветер, низкие перила, привалившийся к ним сухой старик в лиловой мантии. Северус, пожалуйста… А вот она на той же площадке, на коленях, изо всех сил сжимает две половинки черного камня и кричит в пустоту сорванным голосом: Альбус, пожалуйста! Альбус!!! В ответ — тишина. Осколки на полу, тускло-матово мерцают, отражая почти отсутствующее солнце… Стоп, это уже не видение. Пол круглой площадки был усеян осколками, а в центре возвышался огромный, в два ее роста, разбитый вдребезги фонарь. Мертвое к мертвому. Удильщик потушил фонарь, чтобы никого не приманить на свет. Бесполезно. Все монстры уже здесь. Гарри захлопнула люк. Придавить его было нечем. Волдеморт стоял у перил — развевающаяся на ветру мантия, босые ноги вновь иссечены осколками. Не обращая внимания на боль, он с леденящей собранностью выписывал палочкой замысловатые узоры, шипя заговор на парселтанге. Еще не сдался. Никогда не сдается. Снизу раздавались приглушенные расстоянием удары и жалобный треск дерева. Доски не хватит надолго… Думай, Гарри, думай! Должен быть выход, выход есть всегда. Выход… — О, ну конечно… — от облегчения чуть не подкосились ноги. — Я такая идиотка! Гарри кинулась к перилам и свесилась вниз, оценивая расстояние до скалистой земли. Холодный бриз швырнул водяную пыль в лицо, покрыл стекла очков мелкими каплями. Не пойдет, не хватит высоты… А если вниз головой? Нет, нельзя рисковать. Удар, треск дерева. — Что ты делаешь? — напряженный голос за спиной. — Мы совсем спятили с этим городом! — Гарри запустила руку в сумку, перетряхивая содержимое, лихорадочно ища нужный пузырек. Ну же, она ведь видела его совсем недавно… Ненужные флаконы летели на пол, разбивались вдребезги, разноцветные зелья дымились, сливались в пузырящиеся лужицы. — Просто перезапустим день и вернемся сюда завтра, более подготовленными. — С чего ты взяла, что это сработает? — Конечно, сработает, не может не сработать! — не оборачиваясь бросила Гарри, пытаясь успокоить не столько Волдеморта, сколько собственную тошнотворную тревогу. — Нет ничего сильнее магии Цикла, я все перепробовала, за все это время ни одного… Да! Она победно вскинула кулак, сжимая, как снитч, филиал с темной, почти черной жидкостью. Напиток живой смерти, закупоренное спасение мгновенного действия. Руки тряслись, пока она пыталась выцарапать глубоко утопленную пробку. Топот десятка ног по металлической лестнице, все ближе, ближе… — Все будет хорошо, доверься мне, — как можно увереннее сказала Гарри. Пробка наконец поддалась, и она не медля ни секунды одним глотком опустошила пузырек. Смешанная горечь полыни, валерианы и асфоделя, разлившаяся по языку, показалась Гарри амброзией. Зелье и впрямь действовало мгновенно. Сумка выпала из ослабевших пальцев, золотое мерцание показалось на периферии зрения. Внезапный иррациональный страх всколыхнулся удушающей волной: а если не сработает? Скрип открываемого люка за спиной. Нужно вместе, нельзя бросать… она сделала спотыкающийся шаг, отчаянно борясь со сном и протянула руку, пытаясь ухватить его, забрать с собой. Но вместо протянутой навстречу руки встретила холодный расчетливый взгляд и плавный шаг назад, от нее. Конечности больше не слушались, колени подогнулись, и она свалилась на пол. Острая боль — в бок впились осколки. Расплавленное золото нахлынуло, укутало невесомым плащом, защищая, подхватывая, перенося в безопасное место… Но что это? Черные трещины, запах тины и ила. Нет, нет, так не должно быть! Золото, дрогнув, отступило и вместо него сознание затопила талая, гнилая вода. Застрявшая посреди ничего Гарри беззвучно закричала, захлебываясь в захватившем ее водовороте. Белый шум, все громче и громче… Вода заливается в уши, рот, глазницы, волочет вглубь, вниз по склону, мимо кораллов, стай мертвых рыб, мимо зловеще распахнутых дверей храма, в черную расщелину, туда, где на самом дне… Спит, мертвый… Ждет своего часа… Гарри выбросило в реальность без предупреждения, как рыбу на скалы. Острая боль — в спину впились осколки. Перед глазами — мертвенный сизый сумрак, кирпичные стены вздымаются с трех сторон слепыми наблюдателями. Грудь сдавливает нарастающая паника. Она в тупике. С мантией-невидимкой за пазухой. Без Волдеморта. О нет… нет, нет, нет, только не это…