Пепел между нами

После победы Волдеморта Великобритания стала оплотом нового магического порядка, построенного на идеалах чистокровности, абсолютного подчинения и силы. Этот мир изменился до неузнаваемости — тёмная магия распростёрла свои щупальца во все сферы жизни. Человечность, справедливость и свобода оказались забытыми. Тьма накрыла магический мир, принеся с собой разруху и страх. Волдеморт утвердился абсолютным властелином. Азкабан больше не тюрьма, его стены пустуют. Дементоры бродят по улицам, выискивая тех, кто осмеливается нарушить порядок. Вечером в городе не горят окна — никто не хочет привлекать их внимание. Одной встречи достаточно, чтобы человек осознал, насколько беспомощен перед этими созданиями. Их присутствие давит на разум, лишая людей последних капель воли. Магглорождённые окончательно потеряли статус, превратившись в рабочий скот. Полукровки лишены наследства и прав. Чистокровные семьи, преданные Лорду, стали элитой. Они контролируют Министерство, суды, школы. Центром новой власти стало Министерство магии – диктаторский аппарат, подчинённый исключительно правителю. Тёмный Лорд носит титул «Верховного Чародея», а его ближайшие соратники занимают ключевые посты в управлении. Министерство магии стало центром ужаса. Каждый отдел подчинён главе. Его прислужники выслеживают нарушителей, вылавливая тех, кто не подчинился или пытался скрыться. Улицы Лондона завешаны портретами Волдеморта, лозунгами, утверждающими его господство. Школы больше не обучают – они учат детей поклоняться правителю и доносить на собственные семьи. Книги, неугодные режиму, исчезли. Библиотеки опустели или превратились в склады пропаганды. В дома маглов вторгаются отряды Лорда. Уцелевшие семьи подчиняют проклятьями. Им стирают память, лишая способности понимать мир. Многие маглы бесследно исчезают. Те, кого оставляют, превращаются в посмешище — едва живые тени. Их используют как живое доказательство превосходства магов. Магглорождённые превращены в рабов и лишены всяких прав. Они используются как рабочая сила, исследователи или подопытные. Им отведено место в лагерях: их содержат в ужасных условиях, заставляя работать для чистокровной элиты. Никто не знает, что происходит за стенами этих мест. Те, кто однажды туда попал, не возвращаются. Люди боятся говорить. Каждый может оказаться доносчиком. Соседи исчезают, дома стоят пустыми, но об этом никто не спрашивает. Страх везде: он в воздухе, в запертых окнах, в бледных лицах прохожих. Чистокровные семьи, однажды склонившиеся перед Лордом, возвысились. Они обитают в роскошных особняках, проводят балы, где обсуждают новые законы, ещё больше ограничивающие магглорождённых. Полукровок перестали считать равными. Их больше не пускают в приличные дома, а иногда и вовсе в общественные места. Сопротивление загнано в глубокое подполье. Глубже не бывает. В подвалах, пещерах, заброшенных лесах собираются те, кто не готов покориться. Они ведут разговоры, пишут планы, сжигают их тут же. Надежда осталась только в их глазах, в этих коротких взглядах, полных злости и усталости. Но их всё меньше. С каждым днём пропадают люди. Весть об их исчезновении приходит слишком поздно, чтобы что-то изменить. На улицах патрули – их мантии издалека узнаваемы. Жители опускают глаза, избегая взглядов. За любое неподчинение карают жестоко. Магические дуэли на площадях стали частью повседневной жизни. Тёмный Лорд наслаждается своей победой, наблюдая, как его власть охватывает всё новые уголки. Грейнджер — лидер сопротивления. Гермиона Грейнджер сидела за длинным деревянным столом, заваленным свитками, бутылками с зельями и магическими амулетами. Её руки дрожали, но не от холода — от бессилия и ярости. Она не знала, который сейчас час. В подземных лабораториях Министерства магии не было окон, а время ускользало, как текло тёмное, густое зелье, стекающее в колбы. Мрак царил в этих стенах, а воздух, казалось, был насыщен ядом. Её мысли вновь унеслись в прошлое. Когда-то она была свободной, сильной и уверенной. Её голос звучал в самых опасных местах, слова вдохновляли других вставать против тирании. Теперь всё это — лишь воспоминания. Гермиона ещё помнила, как светилось лицо Гарри в последний бой. Как он рухнул на землю, поражённый зелёной вспышкой заклинания. С того момента её жизнь изменилась навсегда. Арест был быстрым. Пожиратели смерти ворвались в их убежище, разрывая всё, что они строили, на куски. Теперь она работала на своего врага. Министерство поручило ей разработку новых чар и предметов для укрепления власти Волдеморта. Это было её наказанием и её проклятием. Каждый день Гермиона боролась с внутренними демонами, зная, что любое её достижение будет использовано против тех, кто ещё верит в свободу. Она ненавидела себя за каждую новую идею, за каждый новый успех. Охранники, стоявшие у входа в лабораторию, сменяли друг друга каждые несколько часов, но для Гермионы они сливались в одно безликое пятно. Эти люди смотрели на неё как на что-то промежуточное между рабом и угрозой. Она видела в их глазах смесь презрения и страха. Лишь однажды она рискнула заговорить с ними. Тогда она попросила разрешения использовать книги, чтобы улучшить свои разработки. Охранник только фыркнул, бросив ей тонкую книгу с потрёпанными страницами. Это была старая книга с описанием забытых проклятий. Теперь она стала её единственным источником знаний. Иногда она смотрела на окно двери, за которым мелькали мантии магов. Там, в мире за лабораторией, шли полные сил чистокровные, их лица были радостными, но в этой радости Гермиона видела что-то пустое. Они праздновали свои победы, не замечая, как медленно их мир тоже разрушался изнутри. Её тюремная камера была больше похожа на лабораторию. В углу стояла простая кровать с тонким одеялом. Еда была пресной, вода — чуть лучше мутной. Гермиона понимала, что они не дадут ей умереть. Её ценность была в её уме. Но внутри неё росло пламя, которое не могли потушить ни заклинания, ни страх. Это было первое, что Гермиона вспомнила, стоя в темном и влажном подземелье лаборатории. Сумерки тянулись в серые мракобесия, в которые она была брошена без предупреждения. Камера — маленькое, мрачное помещение с холодными каменными стенами. Запах сырости, тяжело скапливающийся в воздухе, был знаком для многих, кто сюда попадал. Заставлял думать о неминуемой гибели. И холод. Пронизывающий до костей, проникающий в самую душу. Грейнджер всё ещё помнила, как её небрежно запихнули в эту камеру, заперли, а дверь сдерживала звуки окружающего мира. Она ушла в другой мир. Мир страха и одиночества. Стук сердца не звучал в этом месте, только гул множества голосов в голове, не способных дать ни малейшего отклика на окружающий ужас. Она шла по каменному полу, с трудом передвигая ноги, пытаясь вернуть себе хотя бы малую часть своей власти. Вспоминая тот момент, Гермиона почувствовала, как сильно ей не хватало хотя бы одного луча света, пробивающего стену темноты. Это было наказание, пытка для всех, кто решался бороться за свои права, кто осмеливался думать иначе, чем все вокруг. С каждым шагом она ощущала, как её магия угасает. Её сила вытекала через каждую трещину в полу и исчезала в этом лабиринте отчаяния. Она сидела на холодном камне, стараясь не думать, не чувствовать. Пальцы, испачканные засохшей кровью от прежних попыток, беспомощно скользили по холодному, пыльному полу, отчаянно пытаясь нащупать палочку, а перед глазами возникали лишь воспоминания о тех, кто уже потерял себя здесь. Их судьбы, сплетающиеся с её собственной, создавали картину, от которой хотелось отвернуться. Но она не могла. И не должна была. Когда на мгновение её сознание поглотила тишина, Гермиона чувствовала ледяной холод, проникший прямо в сердце. Тот самый момент, когда она поняла, что здесь и её, и её силу могут сломать. Но только не её волю. «Если я не докажу, что магглорожденные могут быть такими же великими волшебниками, как чистокровные, то никто этого не сделает. Даже если это значит идти против всей системы, даже если придётся брать на себя самую грязную и опасную работу. Это не просто про меня. Это про всех нас. И я не позволю, чтобы страх или несправедливость остановили меня.» Серые коридоры Министерства магии тянулись бесконечной чередой одинаковых дверей. Гермиона шагала быстро, сжимая в руке увесистую папку с последними отчётами. Её лицо сохраняло невозмутимость, но внутри всё кипело. Ровно месяц назад ей поручили возглавить анализ маггловских материалов на их совместимость с зачарованными предметами. Формально это выглядело, как шаг вперёд в её карьере. На деле — опасная и неблагодарная работа, от которой отказались все чистокровные коллеги. Она свернула в узкий проход, где стены были обклеены предупреждениями: «Осторожно: взрывоопасно», «Требуется полный магический барьер», «Доступ только по разрешению». Гермиона нахмурилась. Сотрудников-магглорождённых, как всегда, никто не удосужился обеспечить даже базовой защитой. Перед лабораторией её остановил Бёрк, один из надзирателей. Его глаза блестели весёлой насмешкой, и Гермиона уже знала, что будет дальше. — Опять ты? — спросил он лениво, скрестив руки на груди. — Решила добровольно записаться в морские свинки? Она не ответила. — Ладно-ладно, проходи, — он махнул рукой. — Только будь осторожна. Говорят, новый артефакт взрывается, если приложить слишком много магии. Гермиона прошла мимо, стиснув зубы. Сила и ярость, которые ей приходилось сдерживать каждый день, стали привычной частью её существа. Но что-то в тоне Бёрка заставило её задуматься. Угроза в его словах прозвучала слишком искренне. Она вошла в лабораторию, где воздух был тяжёлым от магической энергии. Здесь всё казалось опасным: от искрящихся кристаллов до пузырящихся зелёных растворов. Её взгляд скользнул по лицам сотрудников. Здесь не было чистокровных — только магглорождённые и полукровки — те, кто не мог позволить себе отказываться от работы. На краю стола лежал новый артефакт, который прислали на испытания: массивный браслет, инкрустированный рубинами. Он излучал тепло, как маленькое солнце, но при этом мерцал холодным светом. Гермиона подошла ближе, положила папку на стол и посмотрела на стоящего рядом ассистента. — Пробовали активировать? — спросила она. — Нет, — пробормотал тот, отводя взгляд, — Нам сказали подождать вас. Лаборатория жила своим рваным ритмом. Мерцающие свечи, закреплённые на стенах, отбрасывали пляшущие тени на полированную поверхность столов, уставленных колбами, ретортами и пергаментами с расчётами. Воздух пропитан смесью запахов: плавленого металла, древесного дыма и химических трав. В углу тихо жужжал магический прибор, испуская слабое сияние. — Ускорить процесс! — голос начальника, рикошетом отразившись от стен, пробился сквозь общий гул. — Министерство требует результата к концу недели! Сотрудники торопливо зашептались, засуетились. Один из них, мужчина с тёмными кругами под глазами, стоял перед массивной печью, наблюдая за тем, как жар плавит нечто блестящее в тигле. Лица улавливали отблески огня, но никто не смотрел ему в глаза. — Зачистить контуры заклинания. — пронзительный голос раздался у другого стола. — Если прорвёт, отвечать будешь ты! Женщина, держащая палочку, наклонилась над пергаментом, стараясь не дышать слишком громко. В воздухе повисло ожидание, словно один неверный жест мог привести к взрыву. Защиты на них не было — об этом знали все. Чары и барьеры стояли лишь на дверях и стеклянных стенах кабинетов, за которыми, как за бронированной витриной, наблюдали руководители. — Готово! — воскликнул кто-то, и сразу несколько голов повернулись в сторону источника голоса. На одном из столов в руке мага сиял крохотный кристалл, переливающийся зелёным и золотым. Его поверхность искрилась магией, но в этом блеске было что-то опасное, светилось не что иное, как зажатый в ловушке шторм. Мужчина поставил кристалл в металлическую оправу, и воздух в комнате стал ещё плотнее, почти осязаемым. — Работает? — сухо спросил начальник, подходя ближе. Маг коротко кивнул, но тут же добавил: — Это нестабильно. Если перегрузить… — У нас нет времени на «если». — отрезал начальник, и в его голосе не осталось даже намёка на терпение. Он повернулся к группе маглорождённых у соседнего стола. — Вы двое. Испытайте это. Немедленно. Женщина и мужчина переглянулись. На мгновение в их взглядах промелькнул страх, который они поспешили спрятать. Но они не двигались. — Мне повторить? — начальник наклонился чуть ближе, сжав палочку в руке. — Нет, сэр, — ответила женщина, голос её звучал ровно, но пальцы дрожали, когда она протянула руку за кристаллом. Мужчина рядом молча активировал чары, обрисовывая круг на полу, куда нужно было поместить устройство. Никто не смотрел в их сторону. Лишь один из тех, кто стоял у стены, коротко вздохнул и отвернулся. Это закончится плохо. Когда чары активировались, по комнате прокатилась низкая вибрация, переходящая в гул. Свет от свечей дрогнул. Женщина, державшая кристалл, почувствовала, как он начинает нагреваться, становясь горячим, а затем невыносимо обжигающим. Она вскрикнула, разжала пальцы, и кристалл упал на пол, испуская ослепительную вспышку. За мгновение до взрыва раздался голос начальника: — Дерьмо! Задержать! Но никто не успел. Каждую ночь она повторяла себе: «Я ещё жива. Они меня боятся. Если бы они не боялись, меня бы здесь не было». Грейнджер стояла в конце очереди, растянувшейся вдоль мраморных стен вестибюля Министерства. Запах влажного камня и железа въедался в лёгкие, смешиваясь с тяжёлым дыханием. Даже шёпот казался лишним, ненужным, опасным. Она перебирала в руках свои документы, старалась удержать рвущиеся изнутри эмоции. Аккуратная папка казалась последней гранью между её прошлым и настоящим. Лёгкий шорох пергамента напоминал ей о тех временах, когда всё это имело значение — имена, достижения, идеалы. Теперь это просто бумаги, которые могли или спасти её жизнь или обречь на смерть. Впереди кого-то вызвали. Мужчина лет сорока, с потухшими глазами, еле переставляя ноги, подошёл к столу чиновника. Шорох его сапог по камню был единственным звуком в гнетущей тишине. Гермиона заставила себя не отворачиваться, даже когда увидела, как у него дрожат руки, подавая документы. Когда её очередь подошла, голос раздался так резко, что Гермиона вздрогнула. — Грейнджер Гермиона! Шепот прокатился по рядам позади. — Это она? — едва слышно произнёс кто-то. — Та самая. Из сопротивления. — отозвался другой. Гермиона почувствовала на себе десятки взглядов. Одни изучали её с плохо скрываемым презрением, другие — с жалостью. Но худшими были те, что завидовали. Она ощутила их тяжесть, как физический удар, хотя сама не подняла глаз. Она сделала шаг вперёд, стараясь сохранять невозмутимость. Её ноги двигались уверенно, но внутри каждая клетка кричала от напряжения. Офицер за стойкой встретил её насмешливым взглядом. — Умная, да? — буркнул он, пробегая глазами по её документам. — Эти всегда самые проблемные. Его слова резанули сильнее, чем она ожидала. Гордость, которая всегда была её щитом, теперь стала оружием, обернувшимся против неё. Её взгляд мельком скользнул по его руке, небрежно державшей печать, готовую стереть её имя с лица земли. Гермиона заставила себя не отвечать. Каждое слово могло стать роковым. Она просто ждала, подавляя пульсирующий гнев, пронзающий грудь. «Я не сломалась. Я ещё здесь. Пока я здесь, у них не вся власть.» Гермиона шла следом за своим сопровождающим, каждый шаг по полированному полу отдавался в ушах. Коридоры казались бесконечными. Тёмный мрамор стен поглощал свет, и даже мерцающие лампы не могли разогнать нависший мрак. Авроры на постах держались прямо, их лица были непроницаемы, а взгляды резкими. Казалось, они видят каждого насквозь, выискивая малейшие признаки страха или нелояльности. По левую руку Гермионы мелькнула знакомая фигура. В стеклянной кабинке, окружённый грудами пергаментов и щёлкающими счётными машинками, сидел Рон. Его плечи были опущены, лицо казалось измождённым. Их взгляды пересеклись на краткий миг, и Гермиона едва не остановилась. Но он отвёл глаза почти сразу, резко, будто этот жест был опаснее любого слова. Её шаг замедлился, но сопровождающий бросил в её сторону короткое: «Не задерживайтесь». Она стиснула пальцы, спрятав эмоции под привычной маской сосредоточенности. Ещё один поворот, ещё одна лестница, и перед ней распахнулись массивные двери из чёрного дерева. Внутри царила тишина, от которой заложило уши. Высокий потолок, давящий сверху, и длинный стол из чёрного камня, отражающий тусклый свет магических факелов. Возле стены в изумрудных мантиях стояли чиновники. Их лица были одинаково безразличными, но в каждом взгляде угадывалось превосходство. Именно тогда её взгляд упал на женщину во главе стола. Паркинсон. Она сидела, едва заметно улыбаясь, вытянувшись с достоинством, от которого всё в её облике кричало о силе. Её одежда, каждая деталь прически, ожерелье с зелёным камнем, искрившим свет — всё было продумано до мелочей. Гермиона заметила, как один из чиновников склонился к Пэнси, что-то шепча. Тонкая рука приподнялась, жестом отсекая ненужные слова. — Грейнджер, снова здравствуйте, — произнесла Пэнси, легко, почти лениво, её голос звучал так, как раньше, в школе, только теперь за этим звуком не скрывалось ничего детского. — Вы, кажется, задержались. Чёрт. Снова. Пэнси Паркинсон была олицетворением системы, что разрушала жизни. Чистокровная, воспитанная в роскоши, она знала, как манипулировать, как уничтожать чужую волю. Её родители всегда учили её управлять, подавлять. Она взяла это искусство и превратила его в оружие. Грейнджер почувствовала её присутствие ещё до того, как она вошла в исследовательский отдел. Дверь в исследовательский отдел открылась резко, ударившись о стену. Воздух стал другим: тяжёлым, удушливым, пронизанным чуждой волей. Она вошла, не смотря ни на кого, с прямой спиной и поднятой головой, но каждый взгляд в помещении невольно притягивался к её фигуре. Пэнси Паркинсон — новая инспекторша Министерства. Её мантия была безупречно подогнана, тускло поблёскивала, отдаваясь серебром в слабом свете магических ламп. Лицо холодное, взгляд острый, точно лезвие кинжала, готовое пробить броню любой уверенности. Никто не говорил, но страх был ощутим. Она изучала каждого не спеша, позволяя затянувшейся паузе и гнетущей тишине давить на всех присутствующих. Её руки, облачённые в чёрные перчатки, едва заметно скользнули по столешнице, оставляя за собой следы мысленного осуждения. — Дисциплина в упадке. — бросила она. Голос звучал ровно, сдержанно, но каждый понял, что их только что осудили. Её глаза задержались на Гермионе Грейнджер. На мгновение в помещении стало тише. — Ты и есть та самая магглорождённая? Говорили, ты всё ещё умна. Посмотрим, соответствует ли это действительности. Она шагнула ближе. В этот момент её походка напоминала хищника, подступающего к добыче, у которой нет шансов. Рука скользнула по краю стола, движения медленные, отточенные. — Твои разработки интересны. Но я хочу видеть больше. Удиви меня или, — её губы дрогнули в намёке на улыбку, — я найду того, кто сможет. Грейнджер молчала, стиснув зубы. Паркинсон это заметила, но проигнорировала. Её интерес не в ответах. Её цель — согнуть каждого, заставить подчиняться. Смешанные чувства захлестнули её. Гнев на Паркинсон, на её уверенность, её способность подчинять людей одним только взглядом. Зависть к тому, как та, казалось, держала весь мир в руках, даже будучи частью этого извращённого режима. Страх перед её холодной решимостью. Брюнетка была олицетворением того, с чем Гермиона боролась всю жизнь. Но в то же время она видела за её маской что-то знакомое. Зеркальное отражение человека, которому тоже приходилось жертвовать чем-то ради выживания. Это осознание не принесло облегчения — оно лишь усилило горечь. — Ты думала, что твоё место здесь — на вершине, Грейнджер? Она хорошо помнила свой первый год в Хогвартсе. Гермиона ещё не совсем привыкла к жизни в школе. На тот момент она уже успела привлечь внимание преподавателей своим усердием, но её однокурсники не спешили завязывать с ней дружбу. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь высокие окна, выхватывали из тени ряды книжных шкафов, покрытых древней пылью. Она сидела в библиотеке, окружённая стопкой книг: перед ней лежали пергаменты, исписанные мелким почерком, и открытые учебники. Она выводила заклинания медленно, аккуратно, "вгрызаясь" в текст, стараясь разобрать даже самые мелкие пометки на полях. За последние недели библиотека стала её убежищем. Здесь не требовалось объяснять, почему ты одна или почему никто не зовёт тебя на ужин. Учителя хвалили её успехи, но похвала, казалось, только усугубляла ситуацию. Однокурсники держались на расстоянии, смотрели с осторожностью и недоумением, как на инородное тело, появившееся на их территории. Тишину нарушил резкий голос. — Что ты тут делаешь? Гермиона вздрогнула и обернулась. Позади неё стояла группа слизеринцев. Девочка впереди выделялась уверенностью в каждом движении. Её лицо выглядело безупречно: тонкие черты, подчёркнутые светом от окна. Зелёные глаза сверкали холодной насмешкой, а губы растянулись в улыбке, которая не обещала ничего хорошего. — Просто учусь, — ответила Гермиона, стараясь звучать спокойно, хотя голос чуть дрогнул. Слизеринка прищурилась, её тон стал медленнее, насмешливее. — Учишься? Думаешь, этого достаточно, чтобы стать одной из нас? — Ты ведь маглорождённая, да? — продолжила она, делая шаг вперёд. — Считаешь, что пары выученных заклинаний хватит, чтобы все забыли, кем ты родилась? Гермиона сглотнула. Она почувствовала, как к горлу подступает ком, но не дала себе расплакаться. — Я просто хочу учиться. — тихо ответила она, стараясь держать взгляд. Девочка склонила голову, улыбаясь шире. Её голос пропитался лёгким презрением. — Просто учиться, — повторила она, — О, смотрите, как трогательно. Думает, что знания ей помогут. Она обернулась к своим друзьям, вызывая смех. Гермиона прижала перо к пергаменту. Руки дрожат. Её сердце билось часто. Если сейчас покажет слабость, больше не сможет поднять голову. Гермиона стиснула кулаки. Ногти вонзились в ладони. Перед глазами возникло лицо матери, её голос звучал в памяти отчётливо и ясно: «Не позволяй никому унижать тебя. Ты заслуживаешь быть там, где ты есть. Они не лучше тебя». — Я заслуживаю быть здесь не меньше тебя, — выпалила она. Ком в горле. Слова будто выталкиваются из горла силой, почти ломая её хрупкое спокойствие. Паркинсон замерла, её взгляд ожёг холодом, губы искривились в почти хищной улыбке, полной яда. Она сделала шаг вперёд, словно кошка, что приближается к мыши, намеренно замедляя движения. — Заслуживаешь? — переспросила она нарочито медленно, с оттенком насмешки в голосе. — Ты всерьёз думаешь, что это место для таких, как ты? Ты не заслуживаешь ничего. Ты случайность. Ошибка. Ты тут лишь потому, что кто-то решил, что нам, настоящим чистокровным магам, придётся терпеть таких, как ты. Слова резанули. Дыхание перехватило. Ей хотелось закричать, уйти или спрятаться, но она осталась на месте, едва заметно выпрямив спину. Гнев поднимался внутри, вытесняя обиду, боль. — А ты? — голос прозвучал резко, громче, чем она ожидала. — Ты здесь только потому, что родилась в нужной семье. На лице Пэнси проскользнула тень, её тонкие брови чуть дёрнулись, и это мгновение дало Гермионе слабое, но ощутимое удовлетворение. Позади Пэнси кто-то из её окружения хихикнул, но быстро умолк, когда она бросила на него короткий взгляд. — Как тебя зовут? — Пэнси будто забыла, о чём они спорили. Голос звучал холодно, отстранённо. — Гермиона. Гермиона Грейнджер. — Грейнджер, — она повторила имя медленно, смакуя каждый слог. Затем уголки её губ дрогнули в насмешке, — Это запомнится. А я — Пэнси Паркинсон. Ты слышала мою фамилию, не так ли? Гермиона молчала. Её молчание раздражало, но ещё больше оно, казалось, развлекало Пэнси. — Ну что ж, Грейнджер, — протянула Пэнси, повернувшись к своей компании, — Нам с тобой будет… интересно. Она дала себе слово: станет лучшей. Никто больше не заставит её сомневаться в том, что она имеет право быть здесь. Гермиона опустила глаза. Кулаки сжимаются до боли. Неизменно. Она хотела ответить, выплеснуть всё, что накипело, но знала: это будет её концом. Вместо этого она сделала единственное, что могла — задержала дыхание и заставила себя смотреть прямо. В этот момент её ненависть к Паркинсон смешалась с презрением к самой себе. Паркинсон склонила голову чуть набок, разглядывая Гермиону как очередной эксперимент, чья реакция должна быть изучена и записана. — Смотришь прямо, — протянула она, медленно подходя ближе. Шаги отдавались глухими ударами по каменному полу, — интересно. Обычно ваши ломаются быстрее. С каждым словом дыхание Грейнджер становилось прерывистым, но она держалась. Заставляла себя не моргать, не выдавать ни капли страха. Она видела, как Паркинсон поджимает губы, словно ждёт от неё большего. — Знаешь, Грейнджер, — продолжила та, останавливаясь в шаге от неё, — когда я была маленькой, мне всегда говорили, что нельзя испытывать жалость к слабым. Это делает их ещё слабее. И сейчас я думаю… ты ведь тоже слабая, правда? У неё было всё: семья, дом, магия. Но потом она поняла, что иметь всё не значит быть свободной. Её дом был величественным, почти дворцом, но холодным и пустым. Мраморные полы, массивные люстры, под которыми сверкал хрусталь, и стены, увешанные портретами предков. Их строгие взгляды не давали покоя — такие же оценивающие, как те, что она привыкла видеть за ужином. Они напоминали ей, что здесь она всегда под присмотром, даже ночью. Семья Пэнси была идеальной, если смотреть со стороны. Отец, вечно занятый на высоких собраниях, и мать, безупречная хозяйка, принимающая важных гостей. Их внимание к Пэнси проявлялось в холодной заботе: идеальные платья для балов, уроки этикета, магические тренировки. Но никто из них не спрашивал, что она думает. Её жизнь сводилась к роли — правильной, послушной, безукоризненной наследницы. Она играла эту роль так, как её учили. Безупречная осанка, взгляд, полный благожелательности, и улыбка, тщательно выверенная до миллиметра. Гости уходили в восхищении от её манер, зачитывались её поздравительными речами, а она в это время мысленно считала секунды до их ухода. Вечером, за запертыми дверями своей комнаты, Пэнси позволяла себе расслабиться. Иногда она просто сидела у окна, следя за огнями светлячков. Она искала свободу там, где её не было. Между страницами книг, забытыми на старых полках в библиотеке. Некоторые были из детства — сказки, которые она перечитывала, чтобы вспомнить, каково это быть ребёнком, не связанным цепями ожиданий. Другие принадлежали матери, её дневники и письма, в которых иногда проглядывала другая женщина - та, что когда-то могла любить. В отражении зеркала она видела не женщину из великого рода, а ту, кого пыталась забыть. Девушку с наивными мечтами, тихим голосом и глазами, которые ещё могли верить в чудеса. Она долго смотрела в это зеркало, пока не почувствовала, как по щеке катится слеза. Разрушено. Британия, погрязшая в страхе и репрессиях, не прощала слабости. Здесь каждый, даже тот, кто стоял на вершине, был пленником. Пэнси это знала. В её сознании всё чаще всплывали обрывки прошлого: семейные обеды за длинным столом, отцовский голос, резкий, но уверенный. Его слова были для неё законом. «Сила — это всё, Пэнси. Если ты не сильна, тебя сломают». Коридоры министерства всегда были заполнены людьми, но никто не смотрел в глаза. Лишь скользили взглядами по прохожим, избегая любого намёка на контакт. Страх был не просто эмоцией, а неизбежным состоянием. Его присутствие чувствовалось везде: в магазинах, где покупатели быстро собирали продукты, в пергаментах газет, чьи заголовки кричали о «Новых успехах Министерства». Пэнси видела этот страх, но уже давно перестала на него реагировать. Он был привычным. Она стояла у окна своего кабинета, глядя на серые линии улиц. Перед ней лежали документы, печати, письма — весь этот беспорядок, что должен был символизировать её власть, наяву являлся только дополнительным грузом. Она знала, что этот город, это королевство — огромный механизм, в котором каждый, даже она, был лишь шестерёнкой. В Министерстве её считали сильной. Она видела это в сдержанных улыбках коллег, в кивках подчинённых, в намёках врагов. Никто не осмеливался говорить прямо, но всем было ясно: Паркинсон держала позиции, не уступала, не ошибалась. Её решения считали безупречными, её слова — приказом. Но в собственной голове она уже не ощущала уверенности. Иногда ночью она прокручивала свои действия за день и пыталась найти в них хоть тень искренности. Всё выглядело правильно, логично, безупречно выстроено. И всё же что-то было не так. Она знала, куда свозят тех, кто не выдерживает давления. Вокруг лабораторий всегда было тихо, даже воздух там казался более тяжёлым. Пэнси видела транспортники, видела выражения лиц тех, кого уводили и старалась не думать о них. Ей приходилось учиться равнодушию, чтобы справляться с этим миром. Её кабинет был отражением её самой. Длинный стол из тёмного дерева, тяжёлые шторы, закрывающие вид на башни Министерства и магические лампы, чей свет не приносил тепла. Это место казалось прочным, незыблемым, но всё, что внутри, пропитывала пустота. Здесь не было жизни, лишь следы присутствия. Она поднялась из-за стола, направилась к зеркалу, что стояло в углу. Пыльные рамки, чуть потускневший от времени стеклянный овал. Когда-то оно украшало гостиную её семьи, было символом статуса. Паркинсон смотрела на себя долго. Тёмная мантия, идеально уложенные волосы, строгий взгляд — всё было на месте. Она выглядела так, как должна была: сильной, уверенной, недосягаемой. Но под этим фасадом скрывалось нечто другое, то, что она пыталась игнорировать. Внезапный шум на улице привлёк её внимание. Крики, звуки шагов, магия, ударившая по стенам. Она подошла к окну и увидела небольшой отряд авроров, разгоняющий толпу. Люди, которых загоняли в машины, не сопротивлялись, их лица были опустошены. Среди толпы её взгляд выхватил ребёнка, прижимающегося к матери. Его глаза были огромными и полными ужаса. Она отвела глаза и вернулась к столу. Документы ждали её подписи, как и всегда. Но перо дрогнуло в руке, когда она попыталась вывести очередное имя. Это была мелочь, глупый жест. Её власть — это лишь форма рабства. Всё, чему её учили, всё, что она строила, оказалось пустым. Британия больше не была её домом. Это была тюрьма. Только раньше она не понимала, что сидит в одной клетке с остальными. Разница лишь в том, что её клетка была выстроена из золота и иллюзий.