Unverletzlichkeit

      Реабилитировать партизана оказалось сложнее, чем Третий Рейх мог полагать. Прошло уже две недели с того момента, как фюрер привёз русского в свою резиденцию. Под внимательным контролем Россию старательно возвращали к нормальному весу. Парень был слишком худ, но при этом откуда-то находил силы сопротивляться — что у него получалось чаще всего удачно — и отказывался от некоторых приёмов пищи, которые считал слишком роскошными для своего положения. К мясу не прикасался, а на сладкое даже не смотрел. После очередного такого вредительства здоровью, Рейх аж задумался над тем, чтобы напомнить РФ о наличии у немца его товарищей на мушке, но, подумав ещё тщательнее, откинул эту идею из-за абсурдности. Шантажировать младшего его друзьями, чтобы тот нормально поел — даже звучит смешно. Что он, фюрер, сам не справится?       Сегодня немец никуда не уехал утром и твердо намерен заставить русского съесть то, что ему рекомендовано врачом для восполнении массы тела. Лишь бы русский не спрятался опять в какое тесное пространство, силясь избежать полноценного питания.       — Спасибо, я не буду, — качает головой Федерация, в очередной раз отодвигая от себя порцию, которую ему подала Клара. Девушка уже привычно вздохнула, собираясь забрать тарелку, но вот сидящий напротив Рейх с ней был не согласен.       — Клара, стой, — предупреждает её фюрер и немка, едва протянувшая руки к посуде, замерла, вопросительно захлопав глазами. Мужчина сдержанно хмурится, скрывая свой решительный настрой, дабы не отпугнуть младшего русского. — Твой желудок давно в порядке, я не вижу иной причины, чтобы ты отказывался это есть, — вслух рассуждает немец, отчего РФ мелко вздрагивает, вжав голову в плечи. Парень понимал, что рано или поздно подобный разговор бы состоялся, но всё равно оказался к нему не готов. — Ешь, — старается не звучать в приказном тоне фюрер, но вышло слегка строговато, только лишь потому, что его самого сильно заботило здоровье РФ.       — «Ты мне не отец, чтобы заставлять что-то есть», — мысленно фырчит Федерация, оставаясь внешне незаинтересованным, как и прежде к еде. В этот раз его прям в угол зажали и на обед Клара сделала наваристый мясной суп, без альтернативы, чтобы уж наверняка русский съел то, что ему дали. А он не то, чтобы не хочет, он не может себе этого позволить из стального принципа.       — Россия, — мягко старается говорить с младшим Третий Рейх, но, видит Бог, он сейчас насильно его накормит лично с ложечки, если русский не перестанет играть в самопожертвование. Терпение, главное, терпение. — Может ты хочешь мне что-то рассказать? Или объяснить причину, почему ты отказываешься?       — Нет, — совсем тихо отвечает парень, смотря куда-то в пол. Он понимает, что делает только хуже, но ответить как-то иначе не мог. Пусть немец старается наладить контакт с русским, даже сознался, что отдан приказ о взятие Советских Республик живыми вместе с их наследниками, это не смогло пересилить внутренние противоречия РФ. Он всё равно с радостью не кинется на фюрера с объятиями и принимает его заботу вынужденно.       Третий не сводит взгляда с младшего и жестом руки просит Клару оставить их наедине. Когда девушка прошла мимо РФ, парень чуть дёрнулся, словно желая ухватить немку за подол юбки и попросить не оставлять его тет-а-тет с фюрером, но только печально провожает её взглядом. Удивительно, он сблизился больше с горничными, чем с самим Рейхом, что тоже противно кололо по самолюбию немца.       — Позволь угадаю, — мужчина откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди, но голос его пронзила насмешливость. Не над РФ, а над ситуацией в целом. — Ты думаешь о своих товарищах и намеренно отказываешься о тех благ, что я тебе даю, да? — Россия поджал губы, будучи пойманным за руку в переносном смысле. Рейх давно об этом догадывался, но предпочитал не оговаривать этого вслух, надеясь, что русский перестанет капризничать сам. Что же, он ему давал много шансов, придётся об этом поговорить лично. — Не считаешь ли ты, что это не имеет никакого смысла? — меж тем продолжает разговор немец, потянувшись к недопитому кофе.       — Для меня это имеет смысл, — защищается Федерация, подняв голову и посмотрев фюреру точно в глаза. Такая храбрость утешала. — Как я могу радоваться жизни, пока они, и не только они, выживают на фронте или в концлагерях?       — Я понимаю ход твоих мыслей, но эта жертва всё равно бессмысленна, — вздыхает фюрер, покачав головой. Федерация громко втягивает ртом воздух, желая высказать немцу пару ласковых эпитетов, но Рейх поднимает ладонь на уровень лица, пресекая попытку начать спор. — Она бессмысленна, это ты тоже должен понимать. Они никогда не узнают, чем ты ради них жертвуешь, да хоть в лепёшку расшибись, доказывая обратное, но твоё упрямство никому не поможет. Только себе делаешь хуже.       Россия сцепливает крепко зубы, сжав кулаки. Всё он понимал. Понимал, но не принимал. Отчаянно не желал верить, что его попытки окажутся незамеченными. Нет, не так. Он сам себе не простит, если даст слабину и примет всю заботу фюрера. Его плотно душил собственный кодекс чести.       — Если не хочешь делать всё добровольно, я могу разыграть для тебя сценку и просто кормить насильно, — немец невесело фыркает, представляя подобную картину. Романтично, аж обхохочешься. РФ обеспокоенно вскинулся. — Без рукоприкладства, разумеется, — уточняет мужчина, почуяв едва ощутимый страх младшего.       — Ты этого не сделаешь, — с неверием шепчет Федерация. Рейх звонко хмыкнул, изогнув бровь. Уж кто, а как раз таки он на такое вполне способен. — Нет, — парень подскакивает со стула, опрокинув его на пол.       Фюрер вновь вздыхает. Вот и те самые силы на сопротивления, которые Россия словно у святого духа в аренду брал. Очевидно, что закалённый в боях партизан будет бороться на чистом адреналине, но всему же есть предел?       — Сядь, — кивает на уроненный стул мужчина. Россия нервно хмурится, не послушавшись. — Когда-нибудь своими вспышками агрессии ты доведёшь собственный организм до истощения и тогда мне придётся тебя кормить лично, — не то, чтобы Рейха смущала подобная перспектива. В детстве же как-то он русского кормил, когда РСФСР его оставлял наедине с сыном, что сейчас поменяется? Отношения немца к этому, разве что. Всё-таки забота о маленьком русскому ему будет приятна, хотя сам Россия будет дико смущён и недоволен подобным исходом. — Хочу тебе ненавязчиво напомнить одну важную, но такую для тебя незаметную деталь, — немец повторно кивает, предлагая русскому сесть обратно за стол. РФ остался беспристрастен. Пришлось терпеливо проигнорировать непослушание. — Ты здесь не пленник, а значит, твоё благополучие для меня не менее важно, чем собственное.       — «Да знаю я», — устало мыслит Россия. Он прекрасно всё знает, Рейх ему об этом давно сказал и старается делом это подтверждать, но это никак не помогало. — И что с того? Предлагаешь забыть о том, что идёт война и наслаждаться жизнью?       — В теории хотелось бы так, — честно признаётся немец, разведя руками. У РФ уже не осталось сил возмущаться его непосредственности. — Но для начала я бы хотел, чтобы ты перестал упрямиться и начал питаться, как полагается.       — А если я просто не хочу? Всё равно заставишь? — грубо кривит губы русский. Рейх смотрит ему в глаза, словно одним взглядом может сказать больше, чем словами. Россия часто выражался очень двояко, употребляя слово «Заставить» и все ему подобные синонимы столь часто, что создавалось впечатление, что это его неосознанное желание — чтобы его заставляли. Третий не удивится, если русский окажется латентным мазохистом.       — Может быть, — мужчина поднимается, заставив натянутого, как струна парня вздрогнуть. Мягкая улыбка осела на губах фюрера. — Боишься? — спрашивает он. Ему и не нужно подтверждение от РФ, по одним дрожащим глазами всё прекрасно видно. — Раз боишься, то зачем провоцируешь? Ты что в самом деле мазохист? — мужчина сцепливает руки за спиной, неспеша обходя стол. Россия остаётся на месте, но с предположения старшего слегка покраснел. Значение этого слова он, к сожалению, знает. Третий Рейх останавливается почти впритык к младшему и деловито подцепляет его подбородок пальцами. — Мы можем легко это проверить, — Федерация едва успел сообразить, как вторая рука немца легла ему за спину, прижимая к груди.       Стало некультурно жарко.       — Не надо ничего проверять! — ошалело взвизгнул Федерация, уперевшись руками в чужую грудь, отчаянно краснея и уводя взгляд. Улыбка фюрера не внушала ничего хорошего, заставляя юное сердце отбивать учащённый ритм.       — Я ещё ничего не сделал, — снисходительно смеётся Рейх, любуясь вполне здоровым румянцем на всё ещё островатых скулах. Вот не хватает русскому щёчек для полноты картины, да кости торчат, а хотелось бы по-другому. — Что ты там говорил про «Я тебя заставлю»? — немец чуть наклоняет голову, вылавливая встречи с голубыми глазами, но РФ слишком смущён, чтобы смотреть старшему в глаза. А Третий сейчас слишком сильно желал обратного. — Неужели тебе хочется именно так? Чтобы я тебя заставлял? — рука, лежащая у русского на спине, поднялася выше, ненавязчиво ласково поглаживая плечо. Ничего похабного, просто забота.       Россия молчит, пребывая где-то в своих противоречивых мыслях. С одной стороны немец сейчас в самом деле ничего извращённого с ним не делал, но их поза вынуждала смущаться и чувствовать странный жар. Не то от злобы, не то… от чего ещё неподобающего. Федерация сам себе не объяснит логически, зачем он так вызывающие разговаривает с Рейхом. Хотя немец его не единожды предупреждал, что русский его часто провоцирует таким поведением. На что провоцирует и так понятно, но за две недели пребывания в чужом доме, Россия не подвергся ни одной похабной атаке немца. Всё, что делал фюрер, это заботился о нём и помогал. Это его ни в коем случае не оправдывало, немец по-прежнему предатель и подлец, но мозгу тяжело сопоставлять этот образ и его действия. Злой человек не будет так раяно стараться выходить некогда пленного партизана, привести его физическое и ментальное здоровье в норму, чтобы парень жил, как прежде.       — Пусти, — просит Федерация, опустив голову, но Третий Рейх его просьбе не внял. Слишком ему приятно вот так стоять рядом с тем, кто ему не безразличен. Отпускать русского просто нет никакого желания, особенно сейчас, когда в юной голове творится настоящий бардак.       — А вот не хочу, — беззаботно отвечает немец, разместив вторую руку у младшего на затылке и ненавязчиво погладив по волосам. Чистым и опрятным. — Ты не слушаешь меня и я не буду слушать тебя. Я думаю это честно, — фюрер усмехается беззлобно. Дожили, он говорит с ним так по-детски, но иначе русский просто его не понимает.       — Где здесь честность? — бурчит РФ, но упираться не стал, позволяя обнимать себя и дальше. Он сам по себе парень тактильный, любит обниматься с близкими людьми, а после начала войны ему пришлось знатно себя в этом ограничить. Рейх хоть и предатель, но раньше тоже считался очень близким человеком. Он по своему желанию мог только Линду обнять в поисках человеческого тепла и понимания, а сам к фюреру ещё ни разу не подходил, исключая моменты с истериками.       — Там же, где смысл в твоей жертве, — в тон ему отвечает Рейх и, не удержавшись, упирается подбородком о макушку младшего, довольно улыбаясь. Так хорошо спокойно стоять вместе и плевать, о чём они там говорят.       — Очень смешно, — фырчит Федерация, аки недовольный лисёнок. Он тут о серьёзных вещах толкует, борется сам с собой, а Третий Рейх продолжает над ним шутить, как ни в чём не бывало. Словно сейчас не 1942 год, а 1938. Когда он был подростком, мир казался не таким устрашающим, а Третий Рейх виделся самым близким союзником и другом. Вот как жизнь может за несколько лет перевернуться.       — Ты ещё не созрел для того, чтобы нормально поесть? — мимолётно интересуется немец, не забыв о том, ради чего он сегодня дома остался.       РФ глубоко вздыхает. Объективно, его сопротивление ни к чему не привело и не приведёт. Откажется сейчас, завтра его в самом деле с ложечки кормить будут, а так хоть есть шанс сохранить своё достоинство и орудовать столовым прибором самостоятельно. Ему будет тяжело, несомненно, ведь переживания о товарищах никуда не испарятся, ровно так же, как ни к чему не приведёт его самопожертвование. Третий Рейх прав, к сожалению, но прав, но признавать этого вслух Россия не будет.       — Созрел, — со вздохом соглашается младшая держава, на радость фюрера. Всё-таки его терпение всегда приятно окупается.       — Что же, — мужчина нехотя отпускает его и носком поддевает упавший стул, ловко заставив его подняться обратно. — Тогда присаживайся и съешь то, что так старательно готовила Клара. Я посижу рядом, — фюрер улыбается, по-джентельменски предлагая младшему присесть. Федерация скосил брови, недовольно посмотрев на старшего.       — Я тебе не барышня, — напоминает парень и дёргает стул за спинку к себе, не собираясь позволять немцу так ухаживать за ним. Может его самопожертвование и бессмысленно, но чувство собственного достоинства ещё на месте.       — Конечно, конечно, — весело отмахивается Третий Рейх, вальяжно вернувшись за своё место и с улыбкой наблюдая за тем, как решительно младший принялся за обед.       По крайне мере, одна преграда преодолена.