Unverletzlichkeit

      С того дня что-то резко изменилось. Нет, Россия всё ещё остаётся «особенным» пленником, под чьим незримым контролем фюрера он проживал каждый чёртов день, но теперь всё стало хуже. Узнав о том, какие чувства питает к нему немец, Россия ещё больше запутался в своём отношении к Третьему Рейху. Он должен ненавидеть немца, желать ему смерти или справедливого наказания за все совершённые злодеяния, но вместе этого, в мозговом отделе у руля всё ещё стоял маленький мальчик Россия, который искренне не понимал, почему он должен ненавидеть того, кому всегда был рад? Теперь к этим сложным чувствам прибавились знания о том, как фюрер неровно к нему дышит, хотя в искренности такой любви Федерация сомневался. Любовь не может быть такой. Такой неправильной? Разве, когда любишь кого-то, будешь насильно тащить его в другую страну или оставлять в концлагере, чтобы объект твоего воздыхания видел все ужасы военного плена? Ещё в мирное время РФ иногда мог размышлять о том, как он впервые влюбится и сколько много он будет готов сделать для своей второй половинки, кем бы он или она не была. Потому что, не взирая на балования от ТР, РСФСР растил его в очень правильных рамках. Прививал уважение к старшим, любовь к природе и умению радоваться мелочам, а так же, как дарить любовь особенным людям. Забавно, но в фантазиях русского всё выглядело, как в сказке, где он любит кого-то и кто-то любит его в ответ, у них гармония и полное понимание, вокруг всё цветёт и пахнет, счастливый конец. Но реальность так больно ткнула его лицом в грязь, что парень даже дыхание задержать не успел, подавившись противной горечью.       Очевидно, у каждого человека разное понятие любви и, самое печальное, понимание любви Третьего Рейха явно шло вразрез с пониманием РФ. Кардинально.       В очередной раз его «приглашают» пройтись на улицу да поглядеть на страдания простых смертных и Федерация привычно морщится, следуя за солдатами. Он мог бы по-детски упрямо встать на одном месте и заявить «Не пойду», но кого это остановит? Эти два солдата уже как-то раз взяли его с двух сторону под ручку, чтобы оттащить от умирающей девчушки, когда парень кинулся помочь ей. Его бунт ни к чему не приведёт, он только зря опозорится.       Его отпустили в свободное плаванье и Федерация быстро находит взглядом место, где он может более менее спрятаться от криков и возни несчастных работяг. Там он садится в самый дальний уголок и, подтянув к груди колени, обнимает их руками, упирается в них носом, зажмурив глаза. Это уже настолько вошло в привычку, что мозг автоматически начал абстрагироваться от окружающего его ада, мыслями улетая куда-то далеко. К отцу, к друзьям, к школьным учителям, да куда угодно, только быть не здесь. Так он мог сидеть неподвижно очень долго и обычно его не трогали. Обычно.       Крики нацистов вдруг стали тише, но плавающий в своих мыслях русский этого даже не заметил, пока перед ним кто-то не остановился, отчего поднялся небольшой порыв ветра. Россия не собирался открывать глаза и смотреть на пришедшего. Больно надо, ему итак тут сидеть тошно. Но этот некто не торопился уходить, терпеливо ожидая, когда пленник обратит свой взор на него. Терпеливо. В этом проклятом месте есть только один человек, который будет терпеть его настолько долго.       Превозмогая сильное нежелание поднимать голову, Федерация открывает глаза и смотрит в чужие глаза выше. Третий Рейх, кто бы сомневался. Мужчина внимательно рассматривал русского свысока, хотя в его взгляде не читалось никакого высокомерия. Только интерес и — теперь — понятное беспокойство.       — Чего тебе? — без особого уважения спрашивает русский, сделав вид, что ему нет никакого дела до немца рядом с собой. Он ещё не определился с тем, как ему вести себя после недавней стычки. Фюрер позабавленно хмыкнул.       — Пришёл посмотреть, как ты тут развлекаешься, — мужчина неоднозначно качнул головой, будто бы этим качком можно всю площадь рабского труда описать.       РФ сердито поджимает губы.       — Если для тебя подобное является развлечением, странно, что ты не стоишь в первых рядах, — остро высказывается парень, нахохлившись не хуже воробья. Казалось бы, он совсем не в той ситуации, где можно зубы показывать, но ни его положение, ни положение немца его не пугали, чтобы начать фюреру в ножки кланяться. — Или билет был только один? — злобно усмехается Россия, целенаправленно стараясь вывести Рейха, причём на глазах у подчинённых и пленников.       — Ха, — как-то чересчур довольно улыбается в ответ немец, чуть прищурив алые глаза, одним взглядом намекая, что русскому лучше попридержать коней. — Вижу дури в тебе меньше не стало, что же, это похвально и печально одновременно, — без лишних предисловий мужчина ухватывает ничего не успевшего понять РФ за локоть и подтаскивает наверх, вынудив встать того на ноги. Россия шипит, задёргавшись в чужой хватке, но немец держал сильно, намного сильнее, чем парень мог ожидать. — Почему бы нам не прогуляться?       — Не хочу я с тобой гулять! — протестующие рыкнул Федерация, но его всё равно не отпустили.       — Вопрос был риторический, — ухмыляется Рейх и, кивнув солдатам-охранникам, потащил сопротивляющегося русского на выход с рабочей площадки. Россия сейчас походил на капризного ребёнка, которого молодая мама тащила силой домой из магазина с игрушками — парень весь извивался, как уж, рычал и сыпал проклятиями, не хуже закадычного сапожника, отчего у любого другого воплощения уши бы завяли, но Третий Рейх терпеливо его слушал и вёл в неизвестном направлении.       Коридор за коридором, они преодолевали уже который пролёт концлагеря. Исподтишка, но все нацисты странно поглядывали на их дуэт — явно впервые такое видят в исполнении своего фюрера. Россия старался вообще голову не поднимать, чтобы не дай Бог с кем-то взглядом не пресечься. Он итак в сомнительной ситуации оказался, когда его под ручку ведут в куда-то. Когда же бесконечные коридоры кончились рядом с приметного вида дверью, парень почувствовал кожей некую тревогу. Он подсознательно понимал, что дальше лучше не станет и сейчас что-то да будет, вряд ли хорошее.       Третий Рейх с элегантностью шустро отворил дверь ключом, пропуская русского вперёд и запирает за ними дверь на внутренний замок. Федерация недоверчиво пятиться спиной вглубь кабинета, обставленного хоть и не по последнему писку моды, но явно со вкусом и удобством, дабы его обладатель чувствовал себя комфортно за работой. От такой резкой смены тюремной обстановки во вполне человеческую ощущается чем-то невероятно чуждым, словно парень никогда и не видел ничего дальше своей решётки. Нормальный свет, мягкая мебель, приятный интерьер и тепло, которого так порой не доставало в одиночной камере.       Мужчина, не зацикливая внимание на потерянности пленника, снимает с рук белые перчатки и откидывает их на ближайший комод. Россия вернулся с небес на землю и с опаской нахмурился, не сводя бдительного взора с немца. Спиной теперь к нему вообще поворачиваться нельзя.       — Итак, что ты там говорил про билеты на развлечение? — фюрер с небольшой долей азарта улыбнулся, скрестив руки за спиной. Его расслабленная поза не внушала никакого доверия, он походил на льва, что непринуждённо стоял от намеченной жертвы и лишь выжидал, когда та потеряет бдительность, беззаботно делая вид, что занят рассматриванием местности.       — А? — растерянно хлопает глазами русский, уже забыв то, о чём они говорили минут пять назад. Уж сильно настораживал их разговор тет-а-тет в, судя по всему, личном кабинете нациста, где нет лишних глаз и ушей. Откровенно говоря, РФ боязно оставаться с Рейхом наедине по многим причинам. — Они возвратные?       Третий Рейх иронично изогнул брови и всё-таки не сдержал смеха. Тихо рассмеявшись, мужчина прикрыл кулаком улыбку и искренне умилялся глупо хлопающему глазками русскому. Фюрер-то хотел замечание сделать за неуместную шутку, но, подумав об этом сейчас, понимает, что они друг друга стоят.       — Конечно, возвратные, — поддерживает странную шутку и дальше немец, вальяжно подходя к младшему. Федерация, имея большее пространство, пятится назад, но долго убегать ему всё-таки не дали и он ощутимо упёрся пятой точкой в рабочий стол нациста. — Но только в том случае, если ты созрел для переезда, — одна рука мужчины по-хозяйски упёрлась в стол сбоку от РФ, хотя вторую он продолжал держать за спиной. Неясное удовлетворение читалось в его глазах и улыбке.       — На переезд согласен, — твёрдо заявил Федерация, но с таким лицом, что Рейх его словам сразу не поверил. — В Москву подкинешь?       — Боюсь, что нас туда не пустят, — легкомысленно улыбается немец, но улыбка его быстро меркнет и на смену ей приходит нечто иное. Это самое «нечто» стало проявляться всё чаще рядом с русским, что не могло не беспокоить. — К тому же, мне надоели эти игры, если ты понимаешь о чём я, — свободная рука потянулась к подбородку младшего и РФ несогласно замотал головой, прогибаясь в спине до хруста, лишь бы его лишний раз не трогали.       Фюрера это не смутило, даже наоборот, раззадорило и появилась одна бесовская идея. Мужчина легко меняет маршрут, а Россия рано обрадовался, ведь его просто подхватили за ноги и уложили спиной на дубовый стол, нависнув сверху. Поза у них получилась слишком откровенной и смущающей. Нацист вожделенно улыбается, а от его взгляда, бродившего по телу пленника, становилось физически неловко. Федерация поджимает губы, выставив руки перед собой в попытке огородиться.       — Что ты делаешь? — хрипло бурчит русский, хотя сам уже всё понял. Так сказать, не глупый мальчик, быстро улавливает, что к чему. — Вот так у вас обращаются с военнопленными? — попытался грубо отшутиться парень, хотя не раз слышал от боевых товарищей, что нацисты иной раз не чураются насиловать тех, кого поймали. Доставалось всем, и женщинам, и мужчинам.       — Могу сказать только за себя, — со стороны немца доносится ядовитый смешок. — Мне бы хотелось делать такое в более располагающей атмосфере, но, видит Бог, ты меня очень сильно провоцируешь одним лишь своим существованием, дорогой мой, — фюрер ласково проводить тыльной стороной пальцев по щеке младшего, играючи, просто дразня. — Не надоело коротать дни в бесполезном заточении?       Россия и рад отпрянуть, да некуда, а головой дёргать бесполезно — его пригвоздили основательно.       — А тебе на недоело меня домогаться? — ответно щерится Федерация, одарив немца воистину страшным взглядом. — В голове не щёлкает, что ты мне был почти, как второй отец?       — О, как это мило звучит, я тронут, — без драматизма радуется Третий Рейх, для которого претензия русского комплимент, а не оскорбление. — Однако, инцест среди воплощений не запрещён, я бы всё-таки предпочёл, чтобы ты звал меня «папочкой» в другом смысле, — гораздо коварнее ухмыляется немец, своими словами доводя РФ до сто процентного смущения. Парень весь зарделся, уводя взгляд в сторону, но его сияющие от смущения глазки слишком нравились фюреру, так что мужчина ловко ухватил младшего за подбородок и заставил смотреть себе в глаза. — Но я не тороплюсь, можем начать с простого «Мой фюрер».       — Да иди ты… — голос русского ещё сильнее осип от переизбытка эмоций самого разного сорта, начиная гневным возмущением и оканчивая диким смущением. И последние эмоции его раздражали больше всего. Он не должен смущаться подобным словам от врага своего отца! — Я тебя никогда так не назову.       — Сколько раз ты говорил нечто подобное? — самодовольно скалится Третий Рейх, припоминая все моменты из детства русского. — «Я никогда не буду есть капусту», «я никогда не полюблю физику», «я никогда не возьму в руки оружие». Твоё «никогда» всегда оборачивается против тебя, Россия, от чего бы ты не зарёкся, — перечисляя все прошлые провалы русского, немец не смог сдержать довольства. Ведь в каком-нибудь ближайшем будущем и это «никогда» станет «навечно», где его русский примет своё поражение и будет столь же трепетно звать его по имени, как и раньше. — Ты уже в моей власти, просто прими это и жизнь станет намного лучше, обещаю.       — Ни за что, — по слогам цедит Федерация, скаля зубы. Его неимоверно бесило собственничество фюрера, особенно сейчас, когда тому хватает наглости говорить такое сыну врага. — Ты предал нас, я никогда тебя не прощу.       — И вот опять, — позабавлено вздыхает нацист. — Не зарекайся, никому из нас неизвестно, как жизнь повернётся, но я восхищён твоим упрямством. Можешь считать это комплиментом.       Россия хочет рявкнуть что-то не совсем приятное, но только успел рот раскрыть, как его грубейшим образом прерывают и целуют в кончик носа. Мимолётно и слишком быстро для того, чтобы успеть хоть что-то понять. Третий Рейх отстранился, с улыбкой смотря на окаменевшего парня, глупо хлопающего глазками.       — Надеюсь ты не отдал ещё никому свой первый поцелуй? — играючи посмеивается мужчина, которому жуть, как не хотелось заниматься интимными делами на рабочем месте. У России дёрнулся правый глаз. Вполне возможно, что догадка немца попала в яблочко. — Отлично, тогда подождём до прибытия в Берлин, уж там нам никто не помешает.       Эти слова прозвучали, как приговор. Фюрер явно что-то уже решил и внимать мнению или потакать капризам младшего больше не намерен.