Unverletzlichkeit

      Россия определённо не был простым пленным. Его форма заключенного выглядела гораздо опрятнее, чем у остальных и дело не в том, кто новенький, а кто бывалый — здесь все одинаково равны, если так можно считать, и те обноски, что носили другие военные пленники, выглядела ужасно. РФ среди них итак белая ворона — воплощение страны — а в как будто новой форме вообще чужой. Ещё и нашивка у него странная. У всех вышиты цифры, они же заменяют пленникам имена, а у него красовалось длинное и непонятное слово на немецком. Спросить значение этого слово пока что не у кого.       К тому же с ним обращались совсем не так, как с остальными. Его не пытали, не гнали на рабскую работу и вообще, как будто старались лишний раз не трогать, от греха подальше. Россия себя, такими темпами, прокажённым будет чувствовать, что его даже нацисты обходят стороной.       Но кое-что выделялось особенно сильно. Пусть его не заставляли работать до потери пульса, но, его выводили в места, где работаю остальные и оставляли там, мол «Смотри и наслаждайся», а сами его сопровождающие ошивались где-то поблизости, бдя, чтобы русский не спрятался куда. С его смешным телосложением, не подстать взрослому парню, он может хоть в мешке спрятаться и никто его не найдёт.       Первое время Федерация пребывал в настоящем ужасе и дезориентации. Ему не позволяли помогать раненым, не позволяли протягивать руку помощи старикам и женщинам, ему можно было только смотреть со стороны и слушать. Слушать крики немецких солдат, что подгоняли отстающих в работе хлыстом или пинком, совсем, как в средних веках — не жалея силы удара. Слушать стоны и возгласы тех, кому больно и плохо. Для патриота своей страны и того, кто искренне любит каждого гражданина СССР, это стало аморальной пыткой.       Парень зажимал уши и намертво жмурил глаза, забиваясь в дальний угол очередной площадки для работ, не вынося подобного зрелища. Солдаты не пытались ему мешать, ведь не отдан такой приказ, но глаз всё равно с него не спускали.       Страшнее всего было видеть, как пленники умирали не отходя от рабочего места. Работал, работал и хлоп, человек упал замертво, перестав подавать признаков жизни. Россия за несколько дней стал свидетелем больше десятка таких случаев и всех их объединяло одно — всеобщее равнодушие. Ни нацисты, ни другие пленные, не обращали никакого внимания на свежие трупы, а солдаты могли иной раз их пинать, дабы те не мешали работе. РФ считал себя сильным парнем, но от такого зрелища ему хотелось разреветься. Молодые или старики, не важно, кто умирал, каждая смерть, словно резала острым ножом по сердцу воплощения, ведь все они с территорий Советского Союза.       В таком темпе мучительно долго прошла первая неделя. В течение которой русский рассчитывал, что Третий Рейх уже уехал и надолго забыл про него, найдя более важные дела, чем запугивание наследника РСФСР.       За окном уже давно темно, в его камере проведено хлипкое, но электричество, которое светит ровно до девяти вечера. Скоро уже близился отбой, а Россия без устали измерял шагами помещение, на нервной почве уже выясняв, сколько именно шагов помещается в камере. Сорок два шага, если огибать всю мебель и идти змейкой от одного угла в другой. Для кого-то смехотворная цифра, а для встревоженного парня хоть что-то — ему надо как-то выплёскивать свои эмоции после каждого дня и ничего лучше, чем бродить туда-сюда он ещё не придумал. Его постепенно съедало молчание. Ему абсолютно не с кем говорить. К другим пленным не подойти — мешают солдаты, а его немецкий язык слишком плох, чтобы поддерживать разговор сложнее, чем «Добрый день, как дела?». Несомненно, о чём-то да может поговорить с нацистами РФ, но это явно не то, о чём бы хотелось беседовать с врагами.       Навернув кругов пятнадцать по комнате, Федерация услышал, как за дверьми кто-то говорит. Его камера находится у чёрта на куличиках — что тоже мешает общению с другими пленными — и услышать тут шаги или чужие разговоры большая редкость. Его даже не охраняли. А зачем? Он под тремя замкам, отрезанный от социума, без лишних предметов под рукой. Ему даже ложку не оставляют, боясь, что хитроумный русский с её помощью пророет себе спасение через бетонные стены. За ним только приглядывают время от времени и только.       Звучал только один голос, скорее всего говорил простой солдат и отдавал рапорт, но рядом с ним молча шёл кто-то ещё. Когда их шаги остановились рядом с камерой РФ, парень неосознанно напрягся. Он стоял как раз напротив двери и не сдвинулся с места, стоило замкам на двери звучно щёлкнуть. Дверь действительно открыл простой солдат и пропустил вперёд Третьего Рейха.       Россия поджал губы, нахмурившись. Нет, не забыл про него немец.       — Не ждите меня, — махнул рукой солдатам фюрер и те послушно удалились. Как только они остались одни, мужчина как-то совсем нерадостно улыбнулся. Вид взвинченного русского его ничуть не радовал, а выслушав рапорт от солдат, наблюдавших за ним всю неделю, только больше напрягся. Немец не ожидал, что Россия настолько чувствительный к чужим смертям. — Привет, малыш.       Федерация почти никак не среагировал на ласкательную кличку, только бровь слегка дёрнулась, но в целом парень остался стоять неприступной стеной, словно не замечая присутствия фюрера. Смотрел насквозь, как через призрака.       — Вижу одна неделя сильно впечатлила тебя, — мужчина проигнорировал безучастность младшего, подходя ближе. Движение со стороны немца всё-таки подействовало на непоколебимость русского и тот отшатнулся в сторону койки, выставив перед собой руки, словно нацист хочет за грудки его схватит, и оскалился, точно дикий зверь, и будь у него когти, точно бы их обнажил. — Что такое? — неприятно щурится Третий Рейх. Реакция русского ему не понравилась. Неужто солдаты его ослушались и посмели ударить особенного пленника? За такое можно и в карцер угодить.       — Не подходи ко мне, — не просит, не приказывает, а почти умоляет РФ, в чём никогда себе не признается. Ему было одиноко, да, но компания нациста явно не то, что он готов принять после недели усиленного стресса. Он так долго молчал, что только одна фраза заставила его горло неприятно сжаться и кольнуть, будто он не молчал неделю, а кричал. — Не подходи.       — Хорошо, но тогда я хочу слышать, что случилось, — пожимает плечами немец, остановившись в трёх шагах от русского. Минимальная дистанция, но это давало хоть какое-то чувство безопасности для РФ. — Кто-то из солдат посмел тронуть тебя?       Россия сконфуженно моргает, не ожидав такой участливости от нациста. Звучало так, словно Третьему Рейху действительно есть дело до сохранности одного из десятков тысяч пленников, содержащихся в этом филиале ада. Поразмышляв, Россия вдруг вспомнил о своей странной нашивке, отличающейся от других у пленников.       — Что здесь написано? — без предисловия указывает на надпись Федерация. Фюрер чуть не закатил глаза, позабавившись бестактности своего маленького русского пленника. Только РФ и дозволено так неуважительно с ним разговаривать, а парень даже об этом не догадывается.       — Я думал, ты уже догадался, — играючи улыбается мужчина, скрестив руки на груди. Россия только хмурится сильнее, до ужаса походя на обиженного котёнка, с его большими голубыми глазами и невероятно белыми ресницами. Видит Бог, Рейх старается держать себя в руках, но его желание затискать это чудо только увеличивалось пропорционально его желанию молча утащить того в Берлин. Фюрер считал, что итак идёт на большие уступки перед русским, позволяя тому «гулять» по ещё родным территориям. Близок час, когда вся территория Советского Союза будет распята флагом Нацисткой Германии, но об этом Рейх пока что не хочет говорить с младшим. — Не чувствуешь себя особенным в кругу остальных военнопленных?       России хотелось огрызнуться «Ещё как чувствую», но за место этого только недовольно скрипит зубами, сжав кулаки. Чувствует ли он себя особенным? Более чем!       — Ты приказал своим солдатам сторожить меня, как собакам? — пренебрежительно фыркает парень, специально назвав подчинённых нациста так по-хамски. Иначе, как «псины» их язык не поворачивается называть. Они же за ним хвостиками ходят, скаля зубы на любую попытку русского контактировать с другими пленниками. — Спасибо, очень приятно, я как раз мечтал о собаке, теперь у меня их целых две, правда я хотел лабрадора, — наигранно благодарит Федерация, не замечая, как все те эмоции, что он бережно сдерживал, начинают брать над ним вверх, вытекая в такой сарказм и острые словечки. Для молодого парня, живущего в войну, он ещё неплохо продержался.       — Я учту твою мечту на будущее, — самодовольно улыбается, больше ухмыляется немец, почувствовав всплеск эмоций младшего. Это замечательно, ведь пустая оболочка или же кукла его не интересовала, а Россия тем и прекрасен, что его всегда переполняют различные эмоции и чувства, которые могут быть удивительно заразительными. — Но, если ты наигрался, мы можем уже завтра уехать в Берлин, где мы тебе купим самого лучше щенка лабрадора, хотя я бы предпочёл ему всё-таки другую породу, — размышляет вслух о прекрасном будущем мужчина, приставив указательный палец к подбородку, словно насмехаясь над попыткой русского вывести его из себя. А чего злиться? Те двое солдат и впрямь на собак похожи, Россия сделал довольно уместное замечание. — Как насчёт добермана или ротвейлера?       — Обойдусь, — а вот Федерация весёлый настрой немца не разделял. — Я не предам отца, ни сейчас, ни в будущем.       — Так разве я говорю о предательстве? — без удивления переспрашивает нацист, щёлкнув пальцами. — Мне неинтересно тебя допрашивать о ваших базах и вооружение, поверь, с этим справляются другие люди, — мужчина беззаботно закружил вокруг русского, как стервятник над будущей жертвой, чем неимоверно нервировал РФ, которому деться-то некуда. Под койку не спрячешься — узковато, а иных мест для пряток в камере нет. — Сделаем вид, что тебя похитили и привезли ко мне в качестве боевого трофея, и твоя совесть чиста, и РСФСР до последнего будет думать, что сын его не предавал, — предлагает вполне приемлемый, по его меркам, план Третий Рейх, не упустив возможности полюбоваться своим «трофеем» с разных сторон. Униформа пленников ему явно не к лицу, куда лучше бы смотрелись немецкие костюмы лучшего кроя, дабы подчеркнуть все достоинства будущей державы, особенно его белые волосы.       — Тебе мало было просто меня взять в плен, теперь хочешь окончательно унизить? — тихо шипит Федерация, оскорблённый подобным предложением нациста. Да чтобы он и согласился играть подобную сценку? Да никогда в жизни! — Я лучше пущу себе сам пулю в лоб, чем соглашусь на такое!       — Ну что ты, какая пуля в лоб? — мужчина приложил ладонь к сердцу, будто бы слова младшего в самом деле ранили его. — Я искал тебя в целостности и сохранности не для того, чтобы ты сам на себя наложил руки, дорогой мой.       Это ласковое «Дорогой мой», отзывалось чем-то странным в груди РФ. В детстве нацист мог часто так обращаться к ребёнку, когда тот дарил ему детские подделки, а Третий Рейх натурально делал вид, что рисунок в его руках произведение искусства. Откровенно говоря, немец хвалил мальчика чаще, чем родной отец, иной раз заметно перегибая, о чём ему не раз сообщал РСФСР, считая, что хвалить надо в меру. Будучи взрослым, РФ с отцом согласен, хотя в детстве щедрость друга семьи заметно подкупала маленького любителя комплиментов.       — И для чего тогда? — вопрос, играющий на языке с самого первого дня заключения вырвался только сейчас, о чём Федерация не жалеет. Он достаточно насмотрелся, чтобы захотеть вырвать себе уши и глаза, лишь бы этот ужас закончился. — Если не для шантажа и садистских утех, тогда зачем я тебе?       Третий Рейх широко улыбнулся, словно ждал этого вопроса больше всего на свете. Мужчина остановился у парня за спиной и положил ладони ему на плечи, в подобии объятий. Склонившись к уху напрягшегося РФ, фюрер опустил голос до такого интимного полушёпота, что шепчи он ему угрозы, это всё равно звучало бы вульгарно.       — Потому что я заинтересован в тебе, Россиюшка, — горячее дыхание немца опалило ухо вздрогнувшего парня. Россия широко раскрыл глаза, попытавшись вывернуться в чужих руках, но, неожиданно, хватка стала в разы сильнее, заставляя русского стоять к мужчине всё так же спиной. — О, не пугайся так, я же ничего плохого тебе не сделал.       — Пусти, извращенец! — истерично взвизгнул Федерация, ударив локтём немца в грудь, но удар вышел не самым удачным, фюрер только цыкнул на распускание рук своего пленника. — Ты не только лживый предатель, но и чёртов педофил! Как отец вообще позволил тебе общаться со мной?! Отпусти!       Мужчина правда его отпустил, но только для того, чтобы резко развернуть парня к себе лицом, ощутимо схватив его за щёки, а второй рукой прижал его к себе за талию, отчего РФ ещё более свирепо зарычал, впившись короткими ногтями немцу в плечи.       — Для начала, я не педофил, — подчёркнуто спокойно отвечает Третий, но в глазах его танцевал сам дьявол. Очень неприятные слова ляпнул русский, назвав мужчину педофилом. Ей-богу, парню уже восемнадцать и немец имеет полное законное право его хотеть во всех смыслах. РФ возмущённо замычал, желая укусить нациста за руку. — Ещё раз так меня назовёшь и я не ручаюсь за то, какое будет наказание за такую клевету. Для меня оно будет приятным, а для тебя первое время не очень. Во-вторых, — бесы поутихли в алых глазах, заменив их на что-то ещё более тёмное и, несомненно, распутное. — Ты провоцируешь меня своим поведением, — губы растянулись в какой-то нездоровой ухмылке, и рука, что прижимала русского к торсу мужчины, сжалась сильнее, чуть опустившись вниз. Глаза РФ округлились уже от шока и желание кричать резко убавилось до нуля. — Я не против твоего буйства, но знай, что в будущем ты за это расплатишься сполна, — Рейх приблизился к лицу России, проведя большим пальцем по его дрожащим губам. — Своим телом.       Все пазлы сошлись. Вот в каком смысле в нём заинтересован Третий Рейх.