Комиссар мертв

      Все вокруг незнакомое.       Ощущение, конечно, обманчивое – Шемьен Стерна у себя дома, а проблема исключительно в том, что последнюю пару недель он ночевал у Шульца, и теперь диван в чужой гостиной казался более привычным местом, чем спальня в собственной квартире. Шемьен не помнит, что за странный пейзаж висит над кроватью и какого цвета шторы, а в темноте ничего не разобрать.       Да и вообще комната как-то пугает.       Часы показывают четверть пятого. Вставать еще вроде бы рано, но Шемьен медленно выбирается из постели, бредет на кухню в надежде, что в холодильнике найдется что-нибудь съедобное. Впрочем, в любом случае есть кофе.       На автоответчике нет новых сообщений. Досадно. Если календарь не врет, с Магдой они не виделись уже четыре месяца, и это удручает. А еще на следующей неделе день рождения у одного из племянников. Они совсем маленькие, и Шемьен их путает – к неудовольствию Риенн. Материнство несколько изменило ее, может быть, незаметно для окружающих, но Шемьен-то знает, что сестра пытается быть полной противоположностью их матери.       Про нее они практически не говорят, словно любое упоминание матери может воскресить ее из мертвых.       Шемьен смотрит на не менее странные пейзажи, висящие в кухне. Когда-то бабушка Стерна решила, что она – художница, и нарисовала несколько сотен своеобразных картин. Что они означают, остается только догадываться, потому что Шемьен родился, когда и бабушки, и дедушки уже не было в живых. Отец явно любил своих родителей, иначе и не объяснить, почему эти тревожные полотна красуются здесь на самых видных местах. Даже Магде иногда бывало не по себе.       Шемьен пьет горький кофе.       Утренний город вызывает беспокойство. Уже светло, а людей на улицах совсем мало. Шемьен чувствует себя одиноким. Он сердится на Шульца – у того вчера было свидание, которое, как он надеялся, могло удачно продолжиться, и именно потому Шемьен был вынужден ночевать у себя. С Шестой улицы до отделения, где они с Шульцем работают, неблизко. Из-за дымки дома как будто бы искривленные, и на мгновение Шемьену чудится, что он очутился в одной из бабушкиных картин. Хорошо бы сегодня остаться у Шульца – и до работы ближе, и просто спокойнее. А домой можно заходить лишь для того, чтобы сменить одежду и, разумеется, проверить автоответчик.       Людей и машин наконец становится больше, теперь Шемьен сосредоточен на дороге.       Морок рассеивается.       В восемь Шульца нет ни на месте, ни у кофеварки. Похоже, свидание удалось - опаздывал Шульц редко. Нужно будет расспросить хорошенько за обедом. А больше ни с кем говорить не хочется.       Шемьен идет в свой отдел, едва кивая в ответ на приветствия, молча забирает у дежурного ночной отчет и включает радио. Пятнадцать минут неоклассики, пять минут джаза, а потом – сводки, до самого конца рабочего дня. Тик-так. Время пошло.       Стол Шемьена скрыт за ширмой. Так сделали, когда Шемьен успешно сдал экзамен на капитана. По правилам капитанам положен отдельный кабинет, но свободных помещений в здании нет, оно старое и тесное. Каждый год генеральный комиссар заявляет, что этот корпус снесут и построят новый. Но Шемьен служит вот уже шесть лет, а здесь становится лишь все старее и теснее. Может, ждут, что здание развалится само и сэкономит столице немалую сумму.       – Это пока ты стажер, Стерна, - со вздохом сказал комиссар отделения. – Потом что-нибудь придумаем. Шемьен сомневается, что что-то изменится, но и так его все устраивает. Он как будто один, но при этом как будто и нет. Он не среди людей, но рядом с ними. Даже сквозь музыку он слышит звуки рутины: шаги, негромкие разговоры, как звонит телефон и стучат клавиши.       Главное, никто не видит, что он принимает лекарство.       Кстати.       Шемьен проверяет календарь. Еще восемь дней. Да и Риенн точно напомнит.       После суда они мало общаются, но про лекарство сестра никогда не забывает. Наверное, ей и самой любопытно, чем все когда-нибудь закончится.       Шесть-пять-четыре-три-два-один. Пора переключить волну.       В отчете не попадается ничего интересного.       – Ты опоздал, – осуждающе говорит Шемьен, не уточняя, имеет он в виду утро или обеденный перерыв. Шульц довольно улыбается и отвечает тоже непонятно:       – Но пришел же, хоть и не хотелось.       – Неужели совсем не соскучился? – хмыкает Шемьен, глядя, как Шульц разбирает свой сэндвич и аккуратно выкладывает из него на край бумажной тарелки лук.       – Немножко. Но тебя я вижу каждый день, а вот утренний секс у меня бывает далеко не так часто, - сэндвич снова собран, и Шульц начинает жадно его поглощать.       Шемьен уныло ковыряет вилкой в салате, ожидая, расскажет ли Шульц еще что-нибудь, но вместо этого тот спрашивает:       – Ты что, не будешь?       – А? Нет, бери, если хочешь.       Шемьен передает тарелку Шульцу.       – Надо же, а тут и лука нет. Как хорошо.       Шемьен смеется и, как всегда, чуть не давится кофе. Делиться обедом - это их дружеский ритуал с тех пор, как Шульц копил деньги, чтобы съехать из социального жилья, и экономил буквально на всем. Есть за чужой счет он отказывался, а вот доесть за другом был всегда готов. Уже несколько лет прошло, а привычка осталась. Точно так же Шемьен за последний год привык ночевать в просторной Т2 Шульца в резиденции недалеко от отделения. Шульц шутил, что выделит отдельную комнату для Шемьена, когда будет делать ремонт. Правда, никакого ремонта в обозримом будущем он не планировал.       – Что по Сокровищу?       – Херня какая-то, если честно, – зло отзывается Шульц. – Никто ничего не видел. Никто ничего не знает. Мне кажется, если этот урод схватит ребенка посреди бела дня на Парламенте, никто ничего не заметит.       – Я могу узнать, что болтают в Покое, у меня будут там дела на днях.       – Будь добр.