У смерти твои глаза

Слава улегся головой на чужой приветливо подставленный плоский живот, ерзая макушкой, чтобы подобрать наиболее удобное положение. Мирон приподнял книгу, которую читал, и, освободив одну из рук, забрался ладонью в волосы охотника. Фёдоров делал вид, что не отвлекался от чтения, однако Слава уже успел выучить, что это всё небольшой спектакль. На самом деле, он сам интересовал Мирона больше, чем самая захватывающая книга.  — Если делать два дела одновременно, то ни одно из них не получится хорошо, — ревностно заметил Слава, намекая на необходимость отложить книгу.  — Тогда вернемся к твоей голове, как только я дочитаю главу, — заигрывающе произнес Мирон, умело изображая полнейшее равнодушие к происходящему. Он перевернул страницу, демонстрируя, что сюжет книги интересовал его куда больше, чем происходящее в реальности. Слава раздраженно прыснул: знал же, что вампир просто прикидывался!  — Я у тебя её сейчас отниму, чтобы соблазна отвлекаться от головы не возникало, — обиженно пробормотал Карелин, скрещивая руки на своей груди. — Я, между прочим, заслуживаю внимания не меньше, чем твой сказочный «Норвежский лес».  — Думаешь, ты сможешь у меня её отнять?  Карелин старался сделать вид, что не расслышал вопроса, чтобы в неожиданный момент вырвать книгу из чужих рук. Однако Мирон ловко отвел руку с изумрудной обложкой в сторону, а сам легко перехватил Славу, удерживая его на своих коленях. — Как ловко ты на меня забрался, — со смешком произнёс вампир, ласково пробираясь руками по чужой спине, бесцеремонно укладывая холодную ладонь на мягкую кожу под футболкой. — Я пытался книгу забрать, а не то, о чем ты подумал, — буркнул Слава и, уперевшись на чужое плечо, повторил попытку забрать книгу. Однако его затея вновь провалилась: Мирон удержал его. Пока Карелин пытался сопротивляться чужим рукам, первородный лишь улыбался с легкой издевкой.  — А я, изначально, ни о чем и не подумал, — обольстительно заметил он, легко поведя бедрами навстречу. — Я, между прочим, крайне застенчивый и скромный человек.  — О да, а я — великий совратитель пенсионеров, — недовольно фыркнул Карелин, понимая, что книгу ему не достать, а значит, раунд можно было считать проигранным. Однако Мирон сам отложил своё чтиво в сторону, одним движением опуская Славу спиной на диван и закрывая его собой от приглушенного света ламп.  — Так значит, ты решил меня совратить?  Правда, Карелин не успел исполнить ничего из запланированного в моменте: он не отшутился, не полез целоваться, не восхитился вслух чужим глазам. Синева радужки в это мгновение казалось ему теплее, чем раньше. В перелеске в Мехико его глаза были холодными, точно покрытые тонкой коркой снежного налета как у продуктов, когда их вытаскиваешь из морозилки. Сейчас же они были похожи на синий шарф, который повязываешь в самую холодную погоду, испугавшись порывов ветра. Однако Слава и слова не проронил. Мирон внезапно напрягся, и Карелин лишь спустя несколько секунд понял, в чем была причина — в их входную дверь с силой постучали. Удары были не вежливыми, предупреждающими о своем присутствии и желании войти, а требовательными и жесткими.  Мирон нервно и чрезмерно резко, демонстрируя свою вампирскую сущность, поднялся с дивана, что-то недовольно бормоча себе под нос. Слава в общем шуме неразборчиво шепота смог разобрать лишь четкое: «Козлы». Более современные, но вечные ругательства, конечно, немного конфликтовали с образом Мирона, которого он знал, но делали его настолько живым в их времени! Фёдоров вернулся через несколько минут разъяренным. Он зло сжал какой-то конверт в своих руках и откинул его в сторону от себя, а затем с грохотом свалил стол, заставляя Карелина вскочить с дивана и последовать за ним. Если Слава не смог бы его успокоить, то хотя бы посодействовал в спасении мебели. Однако Мирон не обращал внимания ни на него, ни на бесконечные вопросы охотника. Он раздраженно бродил кругами по кухне, и Карелину оставалось лишь радоваться, что от его гнева пострадал только стол. В ответ на очередной вопрос первородный молча впихнул смятый конверт в руки Славы, за считанные секунды вернув его из другой комнаты. Фёдоров оставил их с письмом наедине, а сам отправился в другую комнату, хлопнув там дверцей холодильника, в котором держал кровь. Карелин разглядел конверт. На нем был аккуратно подписан обратный адрес, но без имени отправителя, а в противоположном углу значилось «Моему дорогому брату». Конверт был аккуратно вскрыт, и Слава с интересом полез внутрь. Письма не было. Внутри лежал красивый пригласительный на бал-маскарад. На плотном картоне значилось, что он предназначался для Фёдорова Мирона Яновича, а рядом стояла аккуратная приписка «+1». — И что тебя так разозлило? — неуверенно уточнил Слава, разглядывая содержимое конверта. — Виктория сама приглашает нас попытаться убить её. Разве это не повод попробовать?  Мирон молча забрал из рук Карелина конверт, демонстрируя приписку на внутренней стороне треугольника. «Не беспокойся за Славу. Охотники тоже приглашены», — гласил аккуратный почерк. — Ты хочешь, чтобы мы пошли прямо в её ловушку? Я не знаю, для чего она позвала охотников, но моя сестра явно не замышляет ничего хорошего. Особенно, если называет тебя по имени!  — Вряд ли охотники побегут на бал, организованный первородный вампиршей. Правительство исключит всех, кто отправится туда. Дружба с вами, знаешь ли, не особо ценится в наших кругах.  — Еще лучше! Затащить тебя в место, где ты будешь единственным человеком среди кровососов. Ты, конечно, точно стал бы деликатесом на этом ужине, но я предпочту, чтобы твоя кровь осталась в твоих венах! Слава хотел возразить, но Мирон подошел к нему ещё ближе, разворачиваясь конверт и категорично тыкая в имя, указанное на его внутренней стороне.  — Она знает, кто ты. Она уже догадалась, что ты для меня хоть что-то да значишь. Я укусил человека, чтобы вытащить тебя из её заточения, она знает, что мне не плевать. А ещё Вика прекрасно понимает, что ты не бессмертный. Это просто катастрофа!  Слава поморщился. Сестра Мирона была совершенно не похожа на «Вику». Она — Виктория. Однако Фёдорова сейчас мало волновало подобное. Настолько взвинченным Карелин его еще не видел. Ему казалось, что если бы Виктория попалась бы ему под руку прямо сейчас, то до бала она бы уже не дожила.  — Что плохого, что она знает, что я тебе дорог? — непонимающе спросил Слава. — Вряд ли она меня украдет и спрячет, чтоб обменять на Катрину или Макса. Я тяжелый и брыкаюсь! Мирон закатил глаза. Он не стал напоминать Карелину, что Виктория — первородный вампир. Несмотря на то, что девушка оставалась довольно тонкой и изящной, она всё равно могла поднять над своей головой автомобиль и даже не поморщиться. К тому же, Виктория была уже давно не восемнадцатилетней глупышкой, а опытной женщиной, пережившей слишком много всего, чтобы сохранить хотя бы частичку былой наивности и простоты. Его сестра — это опасный, расчетливый соперник, который не остановится, чтобы добиться желаемого и воскресить своего мужа.  — Моя сестричка мастерски уничтожает тех, кого я люблю, — фыркнул Мирон. — В том числе, меня самого. Я не хочу, чтобы ты стал разменной монетой.  — Я ничего не понимаю! — раздосадовано заявил Слава. — То вы на пару убиваете Катрину, ты зовешь её «моя дорогая» по старой привычке, а выясняется, что она портила тебе жизнь. У меня дебет с кредитом не складывается, Мирон. Объясни!  Фёдоров замер. Охотник понимал, что в своей голове он взвешивал все «за» и «против» просвещения Славы в вопросах их семейной истории. Первородный жестом указал Карелину на стул, требуя сесть, потому что рассказ обещал быть долгим.  — Вика была единственным человеком, который мне дорог в семье, — начал Мирон, машинально облокачиваясь на стену и скрестив руки на своей груди. — Она была единственной, кому я доверял. Отец постоянно пропадал на службе, мама была и хозяйкой, и нашей нянькой. К слову, Катрина не была в восторге от роли матери. Мы больше раздражали её, чем радовали, особенно в детстве, когда шалости были делом привычным и оправданным. Я был её старшим и, в последствии, любимым сыном, чьи успехи гарантировали бы ей спокойную старость. Многие говорили, что я — единственный ребенок, который похож на нее, а не на отца. Быть может, этим я ей и нравился. Макс был, как сейчас говорят, семейным раздолбаем, на которого никто не делал ставку, а вот он подобное очень даже любил. Когда мы повзрослели, его дружки часто лезли к Виктории… ты, наверное, и сам понимаешь, в каком смысле. Из-за того, что в ее ранние годы нянька ей досталась носатая с крайне выдающимся шнобелем, а не нормальная гувернантка, как сказали бы в более позднюю эпоху, Вика прекрасно лазила по деревьям, любила ходить босиком, бегала быстрее нас всех. Это её очень часто спасало от их нападок в четырнадцать. Однажды один из дружков Макса чуть ее не обесчестил. Драка у нас тогда была… отвратная. Я только вернулся с Шелони и, когда узнал, что было в мое отсутствие, практически его убил. Когда я узнал, что Макс буквально проспорил ее, я чуть не убил и своего братца. Что я, что отец видели в Виктории принцессу, мать её ненавидела за то, что «девочки в утробе забирают всю женскую красоту», помощница из нее никакущая, а замуж она так и не выскочила при жизни. Но ещё Вика была моим единственным другом. И я однажды слишком сильно ей доверился. — Вик-вик, — Мирон ласково коверкал имя сестры на манер трели птички, среди которых она так часто терялась за густыми кронами деревьев. — Я влюбился. Он выглядел неприлично счастливым и слишком радостным, наконец рассказывая это сестре, когда они скрылись за плотным рядом деревьев недалеко от их дома. Мирон сел на лужайку, запуская пальцы в молодую траву.  — Кто она? — радостно охнула Виктория, присаживаясь рядом. Мать точно бы выдрала её за пятна травы и земли на платье, но это было бы позже. А значит, юная дворянка предпочитала об этом не думать. — Когда ты познакомишь её с семьей? Ох, а сватовство! Ты поедешь к её семье? — Такого не будет, Виктория, — отозвался он, не отрывая взгляда от неба. — Она… она из наших крестьянок. Очаровательная. Сегодня она помогала тебе собрать волосы, когда они растрепались после прогулки. Я уже отдал ей фамильное кольцо… — Матушка не одобрит, — грустно отметила Виктория, вытягиваясь на траве, укладывая затылок на зеленое покрывало весны.  — А у тебя в волосах заведутся муравьи, и их будут вымывать виноградным спиртом, — недовольно буркнул Мирон. — Я не скажу матери. Мы с ней сбежим. Навсегда. Я придумаю, как её обеспечить. У меня руки целы, ноги на месте, меня отметил государь! Я точно смогу. — А я? — тихо спросила Виктория, прикрыв глаза. Керосин её не пугал совершенно. Мать могла за это и полотенцем забить до полусмерти, что было куда страшнее. — Ты бросишь меня наедине с Катриной? Она ведь… она после такого совсем обезумеет.  — Тебе пора тоже обзавестись своей семьей, — вздохнул Мирон. — Ты можешь выйти замуж и сбежать от нее к порядочному человеку… — Который тоже будет меня бить, только уже не полотенцем, — фыркнула Виктория. — Хотела бы я иметь силу, чтобы ответить любому обидчику. — Батюшка руку на Катрину никогда не поднимал, — напомнил он в ответ, но девушку это явно не устроило. — Потому что его и дома не бывает. Вряд ли бы он смог её терпеть, живя здесь. Да и… будем честны, он явно ее боится.  Мирон громко рассмеялся такому замечанию. Вместо ответа он тоже улегся на траву, чтобы было проще разглядывать чистое, абсолютно безоблачное небо. — Моя мать узнала о моём желании сбежать и приказала забить мою невесту до смерти, — резко переключился Мирон. — Виктория поддерживала меня, плакала, когда мне становилось хуже из-за болезни. Я шел на поводу у матери, чтобы не потерять последнего близкого и дорогого мне человека, ведь Макс по-настоящему боялся только Катрину. Да все испытывали перед ней ужас! Матушка считала, что мои проблемы со здоровьем были то ли от того, что перстень оставался на руке покойницы в её могиле, то ли из-за проклятия, которое на меня наслала её семья. Мы долго пытались выбраться из-под влияния Катрины и, в конечном итоге, я и Виктория сбежали от нее вместе. Вика даже замуж вышла, между прочим, по любви. Только она очень боялась рассказать мужу о своем бессмертии. А я лишь поддерживал её легенду о нашей таинственной генетической болезни, делающей нас холодными для остальных. Однажды Катрина нарушила наше спокойствие. Матушка не только нашла нас, но и создала при помощи Макса послушную армию новообращенных… Мирон крепко схватил Викторию за руку, вытаскивая её из зала на улицу. Вернувшаяся к нему на помощь сестра выглядела потерянно, однако, полностью доверяя старшему брату, бесстрашно следовала за ним в темноту. Он привычно отдал ей свой кафтан от прохлады улицы. Пусть Виктория давно уже не чувствовала холода, в этом жесте она все равно ощущала всю заботу своего старшего брата. Вряд ли он это сделал, чтобы у людей вокруг не было вопросов. Он отдал бы ей свой кафтан, даже если бы они были вдвоем на каком-нибудь арктическом леднике, и сам бы умирал от мороза. Девушка с грустью рассматривала самолично испорченное платье, чтобы юбка не мешала бежать, пока её скорбь по дорогой изысканной ткани не прервали громкие аплодисменты. Виктория тут же распрямила спину и стала напряженно оглядываться в поисках зрителя этой немой сцены.  — Матушка говорила, что с годами ты станешь лишь более сентиментальным, Мирон, — проговорил Максимилиан, медленно приближаясь к ним. — Ей не холодно. Ей больше никогда не будет холодно.  — Сгинь к чертовой матери, — тут же отозвался Фёдоров в ответ, поправляя кафтан на плечах сестры, как только она собралась смущено его вернуть. — Нам прекрасно жилось без вашего присутствия. — Ты бы умер ещё несколько веков назад без нашего присутствия, — проговорил брат. — Мы все превратились в кровопийц, чтобы ты жил.  — Парадоксально, но только я из нас троих никогда не был рад этой участи, — фыркнул он. Мирон присел на стул рядом со Славой, но так, чтобы упереть подбородок на деревянную спинку. Он скользил по молчащему Карелину взглядом, пытаясь оценить: не засыпал ли охотник от скуки, слушая эту историю. — Катрина собирала армию, захотев власти. Моя матушка окончательно поехала с катушек и решила, что для восстановления наших семейных уз мне нужно нечто большее, чем поместье. Она захотела отдать мне мир. Но я, к сожалению, отвратительный управленец, и мне этот мир к чертям не сдался! Тогда она решила обратное. Если мир будет принадлежать ей, то ни мне, ни Виктории не удастся от нее спрятаться. В тот день я решил сыграть на её вере в это.  Слава выглядел крайне заинтригованным рассказанной историей. Он точно впился в первородного своим взглядом и ловил каждое его слово, погружаясь в прошлое. Мирон редко бывал настолько искренним, а уж воспоминаниями о своей жизни совершенно не баловал, поэтому Карелин практически не дышал и совершенно его не перебивал, боясь сбить его с мысли. Фёдоров вновь мысленно оказался в том дне, терпя навязчивые образы призраков прошлого, пляшущего перед его глазами.  Катрина стояла одна в просторном зале, обнимая себя за плечи. Максимилиан убежал вслед за Викторией, оставляя мать совершенно одну. Интересно, он смог бы догадаться, что сестрица пришла лишь отвлечь его и подразнить? Виктория была самой быстрой из них троих, поэтому со смехом петляла босыми ногами по влажной земле ближайшего леса, поднимая в воздух брызги грязной воды из частых луж. Она забиралась на деревья и перебиралась под самыми кронами, перепрыгивая точно кукушка по толстым ветвям. Мирон слышал спокойный пульс матери, не понимая, почему она не боялась его присутствия. Неужели Катрина купилась на его ложь про семейное воссоединение? Фёдоров двинулся к ней по залу, не обращая внимания на тревожное мерцание свеч. — Ты всё-таки пришел, — практически ласково улыбнулась матушка, внутренне приводя Мирона в бешенство своей радостью и беззаботностью. — Где Виктория? — С мужем, — солгал он, вставая напротив матери. Он выпрямил спину и расправил плечи, стараясь выглядеть более уверенным под ее холодным взглядом. — У нее уже своя семья.  Катрина беспричинно рассмеялась, однако Мирон все равно уловил в звуке ее голоса что-то жуткое и беспощадное. Если бы его сердце билось, то в эту минуту он бы не слышал ничего за его частыми судорожными ударами. Однако сейчас его слух раздражало лишь дыхание матери и беспокойный треск свечей по залу.  — Твоя сестра в своем репертуаре, — заявила матушка, приближаясь к Мирону. — Завела семью, лишив тебя возможности обзавестись собственной. Маленькая эгоистка.  Фёдоров напрягся. Он нервно поправил белоснежную перчатку на своей руке, стараясь сделать вид, точно он просто задумался о чем-то своем.  — Что ты имеешь в виду? — практически беззаботно спросил он, чрезмерно усердно делая вид, что ему все равно на ответ матери. Только предательски выскользнувшая высокая, надрывная нота на обращении выдавала его с потрохами. Катрина знала, что он почти догадался. Она знала, что он панически боялся её ответа. Мирон боялся услышать, что параноидальные мысли из его ещё смертной жизни обрели бы форму правды и были бы подтверждены материю или самой Викторией. Он с усилием гнал их от себя много веков, понимая, что это единственная верная мысль, однако именно она была до одури несправедливой и бесчеловечной. Это как лишиться частички себя трижды за всего лишь одну жизнь.  — Ты ведь умный мальчик, Мирон, — отталкивающе нежно произнесла мать, касаясь тонкими и пугающе длинными пальцами его скулы. Она поглаживала его по щеке или собиралась впиться в нее? — Неужели ты не догадывался, что я не сама узнала о твоем небольшом романе с крестьянкой? Ты так трепетно скрывал свои планы от всех, боясь, что я об этом узнаю. Но тайное ведь всегда становится явным… особенно, если рассказываешь это не лучшему человеку.  — К чему ты клонишь?  Мирон гнал эту мысль от себя так усердно, что не собирался отказываться от множества вечеров убеждений самого себя, что такого не могло быть, всего лишь из-за одного намека матери.  — Нас же… нас же просто увидел кто-то в деревне. Пошли слухи, и молва сама дошла до тебя, что я собрался сбежать, — дрожащим голосом произнес он. Попытки взять себя в руки с треском проваливались, а самообладание покидало его с невероятной скоростью. Если бы не лезвие кинжала, спрятанного им к себе за пояс, он бы давно уже сбежал отсюда, требуя ответа от Виктории. Однако Мирон пришел сюда ради одного единственного дела, от которого не был готов отступить из-за внезапных обстоятельств и россказней Катрины.  — Бог с тобой, Мирон, — рассмеялась та, отряхивая несуществующую пыль с его плечей. Руки матери приблизились к кружевному воротнику его рубашки, и она задумчиво перебирала рюши. Может, Катрине вздымалось попробовать его задушить? — Крестьянские дурочки, конечно, завидовали твоей избраннице, но вряд ли бы решились так сильно ей пакостить, зная мой нрав. Для них выволочка — это не пара ударов полотенцем или палкой от родной матери. Они точно знали, на что способен гнев их барыни, а вот Виктория явно не рассчитала, насколько я могу разозлиться. Она всегда была менее прозорлива, чем ты. Не знаю, о чем она только думала, когда пришла ко мне с этим невероятным рассказом.  Мирон вздрогнул. На мгновение ему показалось, что он снова мог чувствовать порывы холодного ветра. Это были не слова матери. Это был морозный февральский воздух, пробирающий его до костей, словно он забрался в самую чащу без кафтана. Однако до зимы было ещё далеко. «Мне всё это чудится», — мысленно уговаривал себя Фёдоров, силясь собраться.  — Ты лжешь, — одернул он матушку. — Я не знаю, откуда ты узнала про мои планы тогда, но не смей вмешивать сюда Викторию. Она бы никогда не предала меня. Никогда.  — Уверенность в собственных убеждениях, даже если они обманчивы, досталась тебе от меня, — ухмыльнулась Катрина, поправляя свои волосы. — Я ведь тоже сначала думала, что ты пришел сюда ради семьи… но зачем тогда кинжал за твоей спиной? — с самодовольной улыбкой поинтересовалась она. Её сердце билось также размеренно, словно Мирон прятал за спиной не нож, а восточные сладости.  Катрина была спокойна словно граната, и Фёдоров не мог предугадать, когда она взорвалась бы. Однако он знал, что достаточно одного неловкого движения, и всё здесь взлетело бы в воздух. Матушка подалась вперед, крепко обнимая его за шею. Было в этом жесте что-то самоотверженное, точно она бросилась под несущийся поезд, чтобы спасти своего ребёнка. Только Катрина не собиралась никого спасать. Она знала, что сегодня её черёд умирать, поэтому хотела забрать с собой что-то важное из жизни своего неумелого убийцы.  — Сделай же то, зачем ты пришел, мой мальчик, — увещевала матушка настолько тихим голосом, что Мирону почудилось, словно она по-змеиному шипела. — Ты ведь хочешь это сделать, неправда ли? Ты всегда хотел мне отомстить за её смерть. Но я не могла принять всю вину на себя, ведь я всегда была готова жертвовать во имя своих детей. Ну же, не хмурься, — потребовала та сладким голосом, пусть и не видела лица сына: она знала его повадки наизусть. — Я жертвую своей материнской привязанностью к счастью Виктории во имя твоего права знать всю правду о том неудобном случае, принесшим разлад в наш тихий дом. Как ты там её звал? Вик-Вик? Как птички поют? Действительно, невероятной птицей была моя дочь: куда бы не полетела, на своем хвосте вечно притащит дурную весть и несчастье.  Голос Катрины дрогнул, растворяя последний слог фразы в резком выдохе. Ее глаза заглянули ровно в чужие перед тем, как начать медленно закатываться. Мирон не чувствовал, чтобы платье стало пропитываться кровью. Ни одна капля таинственным образом не окропила светлое платье матери рядом с кинжалом, порвавшим плотную ткань. «Мой мальчик», — произнесла она практически беззвучно, одними губами на последнем выдохе, навсегда обмякнув в его руках. Мирону мгновенно стало дурно: он слышал этот голос навязчивым эхом в своей голове, ему казалось, что его голова стала кружиться от духоты, но это было невозможно. Все это осталось где-то далеко в его смертной жизни. Последняя фраза Катрины доказывала лишь одно: он вырос достойным сыном своей матери. Она хотела видеть его именно таким. Если представить всю жизнь Мирона в форме шахматной партии с Катриной, то он сейчас пожертвовал королевой, чтобы объявить ей шах и мат. 

***

Спрятав тело матери, Виктория бросилась Мирону на грудь, зажимая его в крепких объятиях. Мало того, что сегодня она обвела вокруг носа своего ненавистного брата, так еще другой её брат смог спасти их от вечного побега от Катрины. Фёдоров крепко обнял её в ответ, стерпев щемящее чувство в своей груди. Перед его глазами была маленькая Вик-Вик, которая отдавила ему все ноги и всего его истолкала, пока он пытался научить её танцевать «Барыню». Учителя она довела до нервной испарины, предпочитая пытаться напеть кричалку: «Барыня-Барыня, Барыня-сударыня!», — а не танцевать. Мать ворчала, что все эти танцы для разгульных девиц, желающих привлечь какого-нибудь деревенского мужика, пока отец был уверен, что дворянская леди должна уметь танцевать. Матушка, наверное, очень тяжело переживала, что он оказался прав и, спустя века, на ассамблеях и балах все присутствующие отплясывали даже «Камаринскую». — Это отвратительно тяжелый день! — вздохнула Виктория, когда Мирон немного отодвинулся от нее, чтобы заправить за ухо выпавшие из-за бега из тугого пучка золотистые пряди. — Я ничего не ела. Чувствую себя как в первый день обращения: внутри всё горит.  — Я бы предложил тебе зайти поглубже в лес и немного унять свое желание вцепиться в чью-нибудь шею кабаном, — вздохнул Мирон. — Но ты не променяешь человеческую кровь на животную, да?  — Я прекрасно держу над собой контроль! — вскинула голову Виктория, недовольно сверкнув глазами. — Мне не нужно перебивать аппетит животными. Особенно такими мерзкими, как кабаны. Они ведь… такие пугающие. Фёдоров невесело рассмеялся: два вурдалака стояли в темноте улицы, только что закопав собственную мать в землю, рассуждая о мерзости несчастных кабанов. Ему казалось, что подобные разговоры, учитывая их собственную сущность, были чрезмерно парадоксальными.  Виктория отошла от него. Наверное, она собралась прощаться, чтобы успеть перекусить и вернуться домой до того, как её супруг поднял бы тревогу, что его жена пропала. Мирон представлял, как в следующую встречу или в письме он обязательно высказал бы ему. «Нельзя так надолго забирать чужую жену из дома, даже если ты трижды её старший брат», — нотация зазвучала в голове голосом Александра, и Фёдоров прикрыл рот ладонью, чтобы не рассмеяться в голос. Виктория не была в опасности: сейчас она сама могла убить всё, что представляло опасность для неё. Например, Катрину, хранящую её тайну. Боялась она их мать или она боялась, что Катрина рассказала бы всё ему? — Вик-Вик, — нежно произнёс Мирон нараспев, скрывая за растянутыми гласными болезненную дрожь своего голоса. — Ты когда-нибудь собиралась мне в этом признаться? — тихо спросил он. Виктория беззаботно обернулась к нему, собираясь, кажется, узнать о чем Мирон говорил. Однако, столкнувшись взглядами с братом, она разобралась во всём без лишних слов. После теплого обращения лёд синих глаз напоминал удар под дых, и у первородной точно бы перехватило дыхание, если бы она дышала. В эту секунду Виктория застыла, перестав симулировать поднятие плеч и грудной клетки при вдохе. Она внимательно смотрела на брата, точно хотела спросить: «Откуда ты узнал?», — но ей не хватало наглости и уверенности произнести это, да и ответ на этот вопрос был очевидным.  — О чем ты, Мирон? — попыталась соврать она, что ранило Фёдорова намного сильнее, чем её молчание столько веков. Он сделал шаг назад, увеличивая расстояние между ними. Больше всего на свете вампир хотел вцепиться в эту избалованную девчонку, чтобы она хотя бы на секунду почувствовала тот же страх, что ощущала убитая из-за её рассказа девушка много веков назад. Но Мирон не мог позволить себе навредить собственной младшей сестре. Столько лет он заменял ей и няньку, и отца, и мать, и охрану. Столько лет он бился за её счастье, чтобы узнать, что она украла его! — Я всё знаю, Вик-Вик, — грустно произнёс он, поджав губы. — Катрина могла бы солгать о чем угодно, но сегодня она не врала. Это ты рассказала ей, что я хочу сбежать, что я отдал крестьянке свой фамильный перстень. На нее смотрел уже не её любимый старший брат, а бездна, которую она создала в нем и разворотила. Всё, что он скрывал столько лет от ее ушей, чтобы не ранить в лишний раз своей болью, теперь глядело на Викторию. Произведение наконец нашло своего создателя и собиралось обрушиться на нее неподъемной ношей. — Прости меня, — только и произнесла девушка, ставя точку в этой запутанной истории. Катрина ему не врала, а вот он был счастлив обманываться столько лет. — Я… я не хотела, чтобы она умерла. Я не думала, что мать прикажет её убить! Я считала, что она просто запрет тебя, не даст сбежать, чтобы ты не бросил меня с ними наедине! Они бы… они бы извели меня, клянусь. Без тебя я бы сама умерла! И ты бы даже не пришел на мои похороны.  — По твоей милости меня на было и на её похоронах. Мирону было до одури стыдно появляться на прощальной церемонии с ней. Её убила его мать, и ее семья прекрасно знала, что стало причиной того наказания. Объявись Фёдоров в тот день у креста или в церквушке на панихиде, он бы просто разбил сердце ее родителям во второй раз. Мирон клялся, что союз с ним принёс бы лишь спокойствие и счастье в ее жизнь, а в конечном итоге она упокоилась лишь в смерти. — Мирон, я… Виктория хотела подойти к нему ближе, но первородный практически отпрыгнул от нее, понимая, что не вынес бы ни объятий, ни новых извинений от сестры. Она растоптала всё, чем он дорожил. — Не нужно меня трогать, пожалуйста, — попросил он. — Я… я уеду завтра на рассвете и больше не побеспокою ни тебя, ни твоего мужа своим обществом, — произнёс Фёдоров. — Единственное, о чем я прошу, чтобы ты поступила также. Виктория потерянно смотрела на него, вновь попытавшись приблизиться, но Мирон снова сделал несколько шагов в сторону. — Мирон! — Via in aeternum, mon chéri, — с любовью и нежностью произнёс на прощание он, однако Виктория вздрогнула от боли и грусти в его голосе. Семейный девиз сейчас звучал по-особенному: он ощущался холоднее, чем был изначально. Ведь в эти секунды рухнула самая крепкая связь в их несчастливой семье. — В тот вечер Виктория оказалась совершенно одна на всём белом свете, — продолжил Мирон, нервно прочищая голос. — Нет, я не переоцениваю свое значение в её жизни. После нашего разговора она потеряла контроль над собой и, к сожалению, из всех возможных смертных на планете наткнулась на улице именно на своего мужа. Он был зол на меня, что я оставил её одну в темноте, кричал… она просила оставить её одну, не приближаться к ней. Однако в итоге он обнял её, и Виктория вцепилась в его шею. Она сама пересказала мне весь тот вечер, когда поверила, что нашу мать можно воскресить, а она бы смогла вернуть его в мир живых. Хвала небесам, что я перепрятал Катрину заблаговременно, отчего и стал для своей сестры ключиком к её счастью.  Слава внимательно его слушал, ловя каждое слово и запоминая все детали истории. Стоило Фёдорову замолчать, охотник не спешил высказываться: возможно, это была лишь лирическая пауза перед продолжением истории.  — Но ты ведь не хочешь воскрешать Катрину, совершенно не потому что это осчастливит твою сестру, я ведь прав? — уточнил у него Слава, внимательно следя за реакцией. — Моя мать не станет помогать просто так, — вздохнул Мирон. — Я сомневаюсь, что она вернет к жизни хоть кого-нибудь, если это не даст ей выгоды. Оживив Катрину, мы принесем лишь больше проблем всему миру, но точно не исполним собственные тайные желания. Карелин молчал, и первородному стало казаться, что он сказал что-то не так. Фёдоров собрался с мыслями, пытаясь предположить, что именно могло задеть Славу, а затем продолжил.  — Воскрешение из мертвых — это всегда плохая затея, даже если мы не успели попрощаться с умершими или очень бы хотели увидеть их вновь рядом с нами.  — Если ты думаешь, что я пойду на оживление твоей матери во имя воскрешения своих родителей, то ты явно сходишь с ума, — отозвался Слава. — При всей моей скорби, любой охотник всегда готов умереть сам или потерять кого-нибудь из близких. Конечно, это переживается тяжелее, чем мне бы хотелось, но это так. В конечном итоге кто-то смиряется с этой участью, а кто-то уходит из дела… как моя сестра. Мирон понимающе кивнул головой, передвигая стул ещё ближе к Карелину, чтобы уложить ладонь на его колено. Он несильно погладил его, чувствуя скорее собственное желание прикоснуться, чем Славину нужду в подобном. Охотник расслабился, разваливаясь на стуле, позволяя руке первородного свободно скользить по его бедру, то и дело опускаясь к внутренней стороне. — Ты боишься, что Виктория убьет меня на балу, как твою первую любовь? — спросил Карелин, прерывая молчание. — «Как» — неправильное слово, — отозвался вампир, вновь напрягаясь и вытягиваясь, превращаясь в натянутую струну. — Её она убила нечаянно, из собственного эгоизма. Я боюсь, что Виктория, зная, что ты мне важен, убьет тебя, чтобы у меня был стимул найти мать и воскресить её, чтобы вернуть к жизни тебя. Я не знаю, во что превратило её одиночество. Возможно, в ней давно не осталось ничего святого… наверное, моя дорогая Вик-Вик осталась исключительно в моих воспоминаниях.  Слава не сомневался, что Мирон тосковал по времени, когда его общение с сестрой было близким и трепетным. К собственному удивлению, он не мог осуждать первородного за это. Виктория долгое время была его единственным близким человеком. Было тяжело отпустить свое прошлое, которое постоянно напоминало о себе.  — Ты ведь никогда не хотел убить Викторию, правда же? — спросил Слава, теперь уже прекрасно зная ответ на свой вопрос. Это его даже не обижало. Вряд ли он бы сам был готов убить свою родную сестру, даже если бы она испортила его жизнь. — Поэтому никогда по-настоящему не хотел найти её, а только затеял эту игру в прятки.  — Когда тебя берут за горло, естественно взяться за нож, — абстрактно отозвался первородный, поднимаясь со стула. Он опустился на корточки перед Славой, задумчиво выводя узоры по его бедру, внимательно разглядывая его лицо, чтобы уловить любые изменения в настроении. — На самом деле, я никогда не желал зла Виктории, но если она хочет оживить мать, то я сделаю всё, чтобы ей помешать. Даже если ради этого придется её убить. Карелин кивнул. Кажется, возвращение Катрины в мир живых было действительно чем-то слишком опасным для человечества, если ради этого Мирон был готов пойти на убийство сестры. Слава пробежался пальцами по его тёмным коротким волосам, стараясь продолжать понимающе улыбаться. Вряд ли Фёдоров не переживал, что вывалил это всё. Первородный просто предпочитал не показывать свои эмоции, однако все равно нуждался в постоянной поддержке.  — Тебя она не тронет, — пообещал Мирон. — Я клянусь, она не лишит тебя жизни, чтобы шантажировать меня. — Конечно, — согласился Слава. — Во-первых, я слишком живучий, чтобы меня извела всего-то первородная. Во-вторых, у меня просто невероятный ангел-хранитель или в запасе было девять жизней при рождении, раз уж я встретил двадцатишестилетие со своим-то образом жизни. В-третьих, я планировал состариться и всегда следую своим планам.  Фёдоров расплылся в улыбке. Охотник явно не боялся поучаствовать в этой авантюре. Кажется, Слава был готов сесть за разработку подробного плана, как именно ему предстояло убить Викторию. — Тогда ты принимаешь это приглашение на бал? — на всякий случай, исключительно ради лишнего подтверждения своих догадок уточнил Мирон. — Если честно, то я уже придумал, в чем приду на маскарад. — Придумай ещё, в чем можно будет прийти мне, чтобы не развернул фейсконтроль. А я пока придумаю всё остальное!  Карелин наклонился, бегло целуя первородного в щеку, а затем поднялся, чтобы немного побыть одному: так всегда легче думалось, а задача ему предстояла сложная, где не было лишнего права на ошибку. — Слава! — голос Мирона был еле различим за бурным потоком мыслей с самыми разными идеями. Охотник неуверенно остановился и обернулся, пытаясь понять: тот его правда позвал или ему послышалось? — Всё… в прошлом. Я давно её отпустил. Когда мы с тобой встретились, я уже даже бывал в отношениях с другими людьми… и больше ничего не чувствую к ней. Давно. Правда. Карелин в ответ улыбнулся, махнув рукой, говоря этим жестом, что и так всё понял.  — Всё в порядке, — подтвердил Слава вслух, безмятежно поправляя верёвочку на своей шее. Очертания перстня проглядывали даже через плотную ткань футболки. — Она была твоей первой любовью. Я же верю, что смогу стать последней. Ваня вероломно забрался в комнату Евстигнеева, громко хлопая дверью за своей спиной. Вся Академия гудела, что Правительство было связано с первородными, и каждый знал, что где-то в родных коридорах по-хозяйски командовала бессмертная. Мало кому это нравилось, но перспектива ослушаться приказа или пережить нападение тварей на святую святых прельщала их ещё меньше. Светло нервно повернул замок, оставляя себя с компаньоном наедине, молясь, чтобы Виктории не пришло в голову их подслушать.  — Она чокнутая, — заявил он, однако Ваня даже не поднял на него взгляд. Возмущенный такой реакцией, охотник подошел вплотную к хозяину комнаты и категорично вырвал из его рук одну из розданных копий с распоряжениями Правительства. — Иван Игоревич, я повторяю: она чокнутая. Они — все до единого, я клянусь, — сошли с ума! Евстигнеев недовольно поморщился, опуская на пол ноги, до этого закинутые на спинку кровати, чтобы кровь активнее притекала к голове. Он сел, изучающе разглядывая своего визави.  — То есть Славе можно связываться с первородными, а другим охотникам нельзя?  — Ты на приколе, что ли? — тут же отозвался Светло, опускаясь на кровать рядом со своим новым напарником. — Она людей жрет! Она родителей Славы убила! А они со мной, между прочим, нянчились больше, чем мои собственные. — А вот здесь, — Евстигнеев вырвал листок из рук Вани, тыкая в один из пунктов распоряжения, — сказано, что она защищалась. Видишь, всё зависит от точки зрения.  — Ты надо мной издеваешься, что ли? Нами всеми командует первородная! Она собралась воскресить своего братца и свою мамашу, — фыркнул он, вскакивая с кровати. — Ты ведь сам понимаешь, что это безумие!  — Но я не могу об этом орать на все коридоры, потому что мои родители — не члены Правительства, и я не самый выдающихся охотник эпохи, — огрызнулся Евстигнеев. — Я не хочу больше об этом разговаривать.  Он снова улегся на кровать, резким движением закидывая длинные ноги на деревянное изголовье. Светло переполняла ярость, что единственный человек, способный ему помочь, прятал голову в песок. Слава называл его индюком, но в эти секунды Ванечка видел в нем самого настоящего страуса.  — Но тебе придется со мной об этом разговаривать, потому что эта средневековая барышня задумала устроить бал, на котором попробует «вразумить своего старшего братца» и организовать воссоединение семьи. Мои родители хотят, чтобы ты и я защищали Викторию от попытки Карелина её убить. Ты понимаешь? Охотники должны защищать первородную от своего брата по оружию. И только попробуй сказать, что он больше не один из нас, потому что сейчас все мы пляшем под дудку первородных.  Евстигнеев замер. Его запал поутих, и он снова сел на кровати, сложив ноги по-турецки. Ваня внимательно смотрел на разгоряченного Светло, нервно мельтешившего перед его глазами вдоль кровати. — Они приказали стрелять по нему на поражение? — уточнил он. — Да не дай Бог, — нервно отмахнулся Ваня. — Просто обезвредить при попытке. Они ещё не настолько близки к безумию, чтобы убивать лучшего охотника из-за первородной. К тому же, всячески пытаются скрыть, что у одного из нас готовится кровная месть.  Евстигнеев кивнул: значит, он не нарушил бы приказа, не нападая на Славу при отсутствии прямой угрозы от него. Более того, нападать на Мирона ему было нельзя: ведь убийство первородного привело бы к падению заклятия, не позволяющего вампирам проникнуть на земли Правительства и Академии. Своими мыслями он тут же поделился с Ванечкой, хватая его за локоть, чтобы он перестал наматывать круги по комнате.  Светло сел рядом с ним, также забираясь на кровать и полностью копируя его позу. Он устало уперся лбом в чужое плечо, понимая, что Ваня все ещё был его союзником, пусть связь Славы с первородным ему все ещё не очень нравилась.  — Я постараюсь тебе помочь, — протянул Ваня, неловко погладив своего собеседника по плечу. — Я не смогу убедить никого, что нельзя слушаться первородную и плясать под её дудку, но я точно могу не навредить Славе. Ну и… если там будет кто-то кроме нас, то смогу не дать никому сделать это. И этот его… новый друг тоже должен оставаться в безопасности, судя по официальным распоряжениям. Всё будет хорошо.  — Да ничего уже не хорошо, Иван Игоревич, — на официальный манер вздохнул Ваня. — Мы все слушаем приказы от избалованной девчонки из пятнадцатого века! Она точно замыслила что-то чудовищное, иначе бы её не собирался прибить родной брат, правда же? Мирон явно собрался ей противостоять не из-за того, что ему Слава понравился.  Евстигнеев посмотрел на охотника удивлённо. Он неловко двинул плечом, словно Ваня разоблачил его собственную симпатию, а не рассуждал об отношениях первородного и Карелина.  — С чего ты взял, что ему нравится Слава? — немного неуверенно уточнил он. — Это же очевидно! — буркнул Ваня. — И то, что у них это взаимно, тоже очевидно. Брось, ты ведь сам там был. Слава кинулся защищать его, точно ты напал на кого-то из его родных, и не хотел, чтобы я «допрашивал» его, — хохотнул Светло, изображая пальцами кавычки в воздухе. — А Мирон выглядел довольно нервным, понимая, что у Славы из-за него появились проблемы. И… будем честны, его задело, что я воспринял Карелина просто за его кровавую шлюху. Вампиры явно не часто оскорбляются, что кого-то принимают за их обед. Так что, у них явно есть взаимная симпатия. Интересно, правда, насколько они сами ее осознают.  Ваня говорил о подобных чувствах совершенно буднично, явно не видя в них никакой проблемы. Его точно не волновало, что один из влюблённых был первородным, а другой охотником. Более того, его совершенно не трогало, что они вдвоем были мужчинами.  — А… а у нас? У нас присутствует что-то вроде взаимной симпатии? — набравшись смелости, уточнил Ваня, стараясь заглянуть в карие глаза напротив, но его попытки не увенчались успехом.  — А как ты считаешь, если я принял твое приглашение на свидание? — вопросом на вопрос отозвался Светло, почесав свой затылок. — Какое приглашение на свидание? — А предложение вместе поужинать после встречи со Славой? — он продолжил перекидываться вопросами с напарником. — Если это не было приглашением, то мне жаль, конечно. Я бы сходил с тобой куда-нибудь без всех этих прилипчивых взглядов от других охотников. Мне, конечно, обидно, что ты явно не рассматриваешь Славу своим потенциальным другом, но всё-таки ты же со мной хочешь общаться, а не с ним. Быть может, ты и его выбор сможешь однажды принять. Евстигнеев слушал его внимательно. Ваня же, пока говорил, поднялся с кровати, собираясь к себе, и пружины противно скрипнули. «Надо будет сказать родителям, чтобы сменили матрас у него в комнате», — пронеслось в голове у Светло. Финансирование на подобное явно было, просто, как выяснилось, у директора все финансы протекали сквозь пальцы. — После этого неладного бала, может быть, мы сходим всё-таки куда-нибудь поужинать? — уточнил Евстигнеев.  — А это просто так или всё-таки приглашение на свидание? — отозвался Ваня, и в его глазах засияли задорные огонечки.  — Свидание, — быстро и четко сказал охотник. — Ты пойдешь со мной на свидание? — тут же добавил он. Светло кивнул, соглашаясь, а затем вышел из его комнаты. Ваня не переживал, что тот так внезапно ушел: у его родителей вечно были для него какие-то поручения и задания, чтобы он привыкал к будущей работе в Правительстве. К тому же, Евстигнеев всегда знал, где его найти: Ванечка теперь занимал зал всегда в одно и то же время, да и в столовой всегда присаживался рядом с ним. Иван довольно откинулся на подушки, мечтательно разглядывая потолок: пусть кругом происходил сущий беспорядок и царствовал дурдом, ему было парадоксально спокойно.