У смерти твои глаза

Светло пнул маты, когда нож снова врезался в край мишени.  — Ну хотя бы не рукоятка, — попытался поддержать его Евстигнеев, но Ваню сейчас ничего не могло поддержать.  Как он мог отправиться спасать Славу от первородного, если даже с ножом нормально не мог управиться? Ваня, наблюдая за Светло, легко отправил последний нож в мишень, пронзая ее центр. И его ученик этот простой жест совершенно не оценил, воспринимая это подколкой или самолюбованием. Ванечка закатил глаза, возвращаясь к матам. Он сел на них, поглядывая на наручные часы. Скоро молодняк придёт тренироваться на уроке, а значит, им пора сменить зал. Даже ради тренировок Славы не меняли расписание занятий деток, они на такую щедрость точно не могли рассчитывать. Однако Славе очень часто предлагали показать мастер-класс ученикам Академии и поделиться своим опытом убийства тварей. Тогда его тренировки просто удачно вписывались в чужие занятия.  — Ваня, там… твои родители приехали, — быстро произнёс Алексей Викторович, заглядывая в зал. — Они ждут тебя в твоей комнате. Светло тут же подорвался с места, лишь на секунду застыв в дверях. Родители не любили ждать.  — Прости, что убегаю… тебе не будет сложно собрать мои вещи?  — Иди, — пожал плечами Ваня. — Вряд ли мы слишком хорошо знакомы для знакомства с родителями, — отшутился он.  — С моими родителями непросто знакомиться, — отозвался Ваня в ответ. — Как минимум, потому что они знают про тебя всё. Но поговорим об этом вечером, ладно?  — Заметано. После прощания Светло добежал до своей комнаты. Он дернул ручку, заглядывая внутрь, борясь с желанием постучать в собственную дверь.  — Привет, — поздоровался он, пожимая руку отцу и тут же заключая в объятиях мать. После скупого приветствия Ваня прижался спиной к книжному шкафу. Родители просто так не приезжали в Академию. Они были слишком заняты даже для того, чтобы навестить его.  — Вы ведь о Славе хотите поговорить, да? — спросил он. Его талантливый друг нравился им куда больше. Как минимум, потому что Славу знали в Правительстве, хотя там он никогда лично не был.  — Он говорил тебе о своих планах? — спросил отец. — Его ищут в Мехико, но он словно провалился сквозь землю.  — Ищут и днём, и ночью, — дополнила мама, считая важным уточнить, что в Правительстве не приняли гипотезу о том, что Слава стал обращенным охотником. — Он общался с первородным до этого?  — Они столкнулись в каком-то склепе… подрались. Но первородный просто вырубил его и отнес на могилу к Леону, сказав, что скоро придёт Виктория, и она будет не против отужинать. Он буквально… жизнь ему спас. И тогда и Академия, и Правление признали Фёдорова не опасным.  — Значит, все дело в Виктории?  — Да, — кивнул Ваня. — У него месть никогда из ума не выходила… А тут она и так близко…  Светло нервно заговаривался, ломая собственные пальцы от переполняющего волнения, чувствуя неприятную влагу на ладонях. Ваня дрожал осиновым листом перед родителями, переживая за озвученные слова. Несколько неосторожных фраз, и Славе никогда не отмыться от клейма предателя.  — Я… я уверен, что он никогда бы не стал помогать первородному, быть может, он наоборот спасал охотников от смерти… а сам через него ищет Викторию!  — Слава пытался связаться с тобой?  На строгий голос матери Ваня ответил лишь отрицательным покачиванием головы. Слава ушел и не объявлялся, и одному черту известно, зачем он приставил нож к шее охотника, спасая первородного.  — Если он напишет письмо или явится сюда немедленно сообщи напрямую нам, — заявила женщина, поправляя пиджак. — Тебе или твоим новым друзьям не нужно пытаться обезоружить его или убить, если он сможет явиться при свете дня. С этими словами она покинула спальню, и отец двинулся следом за ней. Комната мгновенно посветлела, и в ней вновь появился свежий воздух. Ваня все равно распахнул форточку, пуская влагу и уличную осеннюю прохладу внутрь. Мало ли родители захотят вернуться?  Но через время в комнату зашел лишь Евстигнеев. Он постучал, но, не дожидаясь разрешения, тут же раскрыл дверь, пролезая в узкую щелку приоткрытой двери.  — Твои родители так строят директора, — улыбнулся он. — Слава единожды персона нон грата, он не признан обращенным охотником или предателем. Если он явится днем или не покажет повадок твари в ночи, то по нему нельзя открывать огонь. Они спасают его. — Потому что лучшее во мне — это дружба с Вячеславом Карелиным, который обязательно должен стать частью Правления, когда ему надоест убивать тварей, — отозвался Ваня с улыбкой. Хоть что-то приятное от приезда родителей: они уверенно восстанавливают Славу в правах, не желая лишаться лучшего охотника в их рядах. У директора явно были причины ненавидеть Славу. Если бы он сказал, что хочет воспитывать молодых охотников, то занял бы его пост по щелчку пальцев. Во-первых, к нему с теплом относились родители Вани, а они были не последними людьми в Правлении. Во-вторых, Слава был рекордсменом по убитым вампирам, а значит, мог вдохновить новичков на свершения и рассказать им о своем успешном опыте.  — Лучшее в тебе — это ты сам, дебик, — поджав губы, заключил Ваня. — Вячеслав Карелин вряд ли бы стал дружить хрен знает с кем, верно? — тут же поправил себя он.  — Вот с тобой он дружить явно не хотел. Как думаешь, с чего бы это?  — Чувствовал конкуренцию!  Светло рассмеялся. Слава всегда был вне конкуренции и прекрасно отдавал себе в этом отчет. Не было ещё человека, который мог бы обойти его в борьбе с тварями. И не было еще твари, которая смогла бы сбить его с этого пути.   Вымокший под снегом Карелин отправился в душ согреваться. Мирон опустошал свой поздний ужин, наблюдая за тусклым пламенем камина. Дрова он подбрасывал экономно, чтобы Слава тоже мог насладиться костром. Когда Карелин вернулся, он уселся напротив огня, то ли желая высушить влажную кожу, то ли разглядывая озорные искорки пламени.  — Где нам искать Викторию? — спросил Слава. У него не было лишнего века в запасе, чтобы сидеть и ждать, пока она сама нашла бы их в Румынии.  Мирон вздрогнул, поднимая глаза на охотника. Его густые ресницы опускали большую серую тень на болезненно впалые щеки из-за рыжего света огня.  — Предполагаю, что сейчас она ищет нас, — отозвался первородный. — Виктория больше всего на свете хочет найти Катрину и Макса. А они, по счастливой случайности, спрятаны в разных местах.  — Почему ты не хочешь воссоединиться с семьей? Вы же все родные люди, вы… — До обращения мы пытались играть в семью, после — уже не получалось, — оборвал его Мирон. — Это не родные мне люди. Это не дорогие мне люди. Это чужие мне люди. Да и… мы все уже совсем не люди.  — Но ты — человек. Слава тут же прикусил свой язык. Все его существо противилось тому, чтобы назвать тварь человеком. Однако Мирон был им! Он не пил кровь живых людей, не пытался их убить, пытался угомонить вампиров, имел свою философию о бессмертии. Мирон был хорошим. «Но его сестра убила твоих родителей», — проворчал рассерженно внутренний голос.  — Я — вампир, Славка, — смиренно произнёс он. — И чем быстрее ты это признаешь, тем быстрее тебе самому станет легче. Просто я не чудовище.  Карелин привычно вздрогнул от ласковой формы своего имени. Он глупо уставился на Мирона, не понимая, откуда тот это взял. Однако вампир не выглядел чрезмерно загадочным или хитрым: он сказал первое, что пришло в его голову. — Если я лягу спать…  — Я тебе постелю, — отозвался Мирон, поднимаясь с пола.  — А если Виктория явится?  — Мне же не нужен сон. — А если кто-то нападет? — Значит, я смогу нас защитить, — пожал плечами Фёдоров. — Спи, Славка. Крепко спи и ничего не бойся. Слава в ответ лишь громко зевнул, кое-как успев прикрыть рот ладонью. В такой команде он не ощущал себя слабым звеном. Он чувствовал, что теперь не только ему нужно всех защищать, но и он сам находился в безопасности. Почему-то первородный решил защищать их двоих. «Что же происходит в его голове?», — прозвучал вопрос в мыслях Карелина перед тем, как он провалился в сон.    Слава проснулся рано от запаха жареной колбасы. Годами выстроенный режим не мог испортиться от нескольких дней, переполненных впечатлениями. Мирон сидел с какой-то книгой на кухне, а за его спиной что-то скворчало на сковородке. Желудок Карелина болезненно сжался: он очень сильно захотел есть.  — Доброе утро, — произнёс Мирон, не отрываясь от книги. Он приподнял руку, проверяя время на часах. Фёдоров одним движением выключил огонь на плите, но так и не оторвал взгляда от книги. — Сейчас… дочитаю до конца главы… Слава улыбнулся в ответ. Он неторопливо вылез с кровати и побрел в душ, оставляя Мирона наедине с его книгой. Во-первых, он не был уверен, что уместно желать доброго утра тому, кто никогда не спал. Во-вторых, зачем отвлекать человека от чтения? Фёдоров старался для него: сделал завтрак. «Только зачем ему это?», — скептично уточнил внутренний голос, заставляя Славу вздрогнуть под теплыми струями воды. «Если бы он хотел меня убить, то он бы воспользовался одной из миллиарда возможностей предоставленных раньше», — сам с собой поспорил Карелин. Однако он все равно не понимал, почему Мирон решил о нем заботиться. Завтрак сделал. Быть может, он хотел его откормить, чтобы Славе было сложнее сопротивляться? «Да ты и так не можешь ему сопротивляться!», — недовольно заявил сам себе Карелин. Он сделал воду похолоднее, взяв с полки первую попавшуюся баночку «три в одном», нанося себе на голову. Интересно, вампир разозлился бы, что он использовал его вещи? Слава вылез из душа, наскоро снимая капли воды с тела плотным и жёстким махровым полотенцем, чувствуя от него приятный ненавязчивый запах морской соли. Так пахло всё в доме, кажется, Мирон явно баловался ароматическими саше, раскладывая их в маленьких мешочках по всем шкафам в доме, особенно, к полотенцам и постельному белью. Теплый запах соли и менее ощутимые ноты чего-то фруктового и сладкого. Слава мог бы решить, что дом просто проникся запахом самого Мирона, но это было бы неправдой. От Фёдорова исходил легкий аромат табака и ванили с оттенками нот корицы и кедра. Переплетение его парфюма с домашней солью и фруктами закреплялось в сознании уютом. «Если вернусь в Академию, то этого мне будет не хватать», — заключил Слава, влезая в широкую серую футболку, моментально темнеющую от влаги кожи.  Мирон на кухне управлялся с сервировкой стола. Он выложил на широкую плоскую тарелку яичницу и поджаренные до темных пятен сосиски, выкладывая на плотную салфетку приборы. Фёдоров поднял на него светлые глаза с январским инеем вместо радужки. Какой же он… красивый. Точно не настоящий. Изящный и легкий в своих движениях, даже держа в руках тяжелую чугунную сковородку. В легкой домашней темно-зеленой кофте с двумя пуговичками у горла — верхняя была расстегнута — он окинул стол беглым взглядом, пытаясь понять, чего не хватало. Мирон быстро нашел пропажу, выставляя на стол белый фарфоровый чайник.  — Погреть для тебя молоко? — спросил он, оставляя рядом с тарелкой чайную пару, которая была явно из того же комплекта, что и чайник. — Чай с молоком? — недоверчиво уточнил Слава, чувствуя себя неловко под чужим взглядом. Карелин знал, что не менее хорошо слажен, высок — и что там ещё могли ценить в дворянской среде? — наверное, широкие плечи? У него они были. Когда он в детстве играл с оловянными солдатиками, мама ласково называла его «генералом». Это ведь было почетно? Но все равно под уверенным и холодным взглядом он потерялся как школьник, напрочь забывая и о своем возрасте, и хорошей внешности.  — Мне при жизни нравилось, — пожал плечами Мирон, но настаивать не стал. — Я купил свежего хлеба в пекарне недалеко и домашнего масла… хочешь?  — Мне бы это съесть, — с улыбкой отозвался Слава, кивая на полную тарелку. — Спасибо. Позавтракаешь со мной?  Фёдоров непонимающе на него посмотрел. Он приблизился к Славе.  — Мне нельзя есть, — проговорил он. — Еда не переварится.  Карелин покачал головой. Неужели Мирон успел забыть о том, что он отказывался от пиццы, пока вампир не получил донорскую кровь?  — Я не про еду, — отозвался Карелин, делая несколько шагов навстречу. Теперь они так близко, что между ними только одуванчик мог бы пролететь. — Кровь. Ты ведь её ешь. И тебе это нужно.  — Не нужно в очередной раз играть в нормы приличия, — отозвался Мирон. — Я прекрасно вижу, какими глазами ты смотришь на пакеты с ней… если тебе это мерзко, то зачем насиловать себя?  — Мне от тебя не мерзко, — поспорил Карелин. — Мне приятна твоя компания. И мне нравится есть с тобой. Я просто… знаешь, если всю жизнь ел корешки и овощи, то на огромный стейк тоже ведь с удивлением посмотришь, верно? Я свыкаюсь. Но я не чувствую к тебе ни мерзости, ни негатива.  Мирон проскользнул в сторону, возвращая себе свое личное пространство. Он, наверное, сомневался целую секунду перед тем, как всё-таки взял пакет крови и ушёл с ним на кухню. Слава расстроенно сел за стол. Кажется, его изучающий взгляд был воспринят оскорбительно. «А чего ты хотел? В его пятнадцатом веке было оскорбительно пялиться на людей! Да и сейчас, кажется, это дурной тон», — пронеслось в голове, как только вилка коснулась желтка на тарелке, и он растекся по белку. Но Мирон вернулся в комнату. В его руке была такая же чайная пара, как и перед Славой на столе.  — Думаю, так тебе будет привычнее, — произнёс Фёдоров, сев напротив и поставив чашку с блюдцем перед собой. Слава лишь подметил кровавый след на белоснежном фарфоре. — Приятного аппетита, — добавил вампир. — И… и тебе, — отозвался Карелин, отправляя в рот кусок яичницы. Желудок отозвался радостной трелью. А мышцы на руках недовольно потянули, требуя разминки. «Один раз после завтрака», — сам себя мысленно успокоил Слава. Мирон пил кровь из чашки, держа её так, чтобы пальцы были плотно прижаты друг к другу. — А разве аристократы не отводят мизинец в сторону? — спросил Карелин, изучая чужие манеры. Вряд ли этот вопрос был однозначно уместным, но Славе слишком уж было интересно. В кино ведь показывали иначе!  — Только если в викторианскую эпоху, — улыбнулся Мирон. — Сейчас это слишком уж манерно… даже жеманно. А вот чай до сих пор размешивают, не пытаясь разбить чашку, — подколол его Фёдоров, когда серебряная ложка в очередной раз ударилась о фарфор, и чашка издала жалобный лязг.  — И как же надо размешивать чай, знаток викторианской эпохи?  — Непосредственный участник, — поправил Мирон, поднимаясь со стула. Он подошел ближе к Карелину и встал у его правой руки, осторожно взяв за запястье. — Не по часовой стрелке. А легко от полночи к шести.  Фёдоров двинул его рукой так, чтоб ложка переместилась по вертикальной линии. Он несколько раз проделал эту манипуляцию, двигаясь по воображаемому циферблату. А потом Мирон также легко убрал свою руку и вернулся к своему стулу, пригубив содержимое кружки. Слава повторил это движение несколько раз: и правда, ударить ложкой по кружке так было куда сложнее. Когда Слава отложил ложку, Мирон расплылся в широкой улыбке, скользя глазами по его фигуре. Полотенцем его пользоваться явно не научили, поэтому Фёдоров мог различить почти все очертания тела. Взгляд не желал отрываться от потемневших пятен на футболке, и Мирон с огромным усилием воли заставил себя отвлечься хотя бы на чашку со своим завтраком. Он сделал ещё один глоток, упираясь острыми клыками в фарфор. Постепенно снижающийся голод оставлял лишь меньше поводов отрывать взгляд от Славы. «Посадить бы его на свои колени, запустить руку в волосы и…», — Мирон резко встряхнул свою голову, откидывая мысль подальше. «По-хорошему, он собрался убить твою сестру, и в его сознании это, скорее всего, имеет значение», — отметил Фёдоров про себя. Вряд ли Славу волновало, что последний натянутый, но пока ещё дружелюбный разговор у него с Викторией состоялся три с половиной столетия назад. Больше половины своего несчастного существования он не воспринимал свою сестру близким человеком. Мирон не знал, что происходит в её жизни, и иногда пугался, во что их превратило бессмертие. Но Славе, проживающему свои первые двадцать лет, только подступающему к тридцати, вряд ли это можно было объяснить. Для смертных семья была чем-то святым. И им почему-то казалось, что время не могло развести их на совсем. Мирон не чувствовал кровного родства хоть с кем-то, при упоминании крови он чувствовал исключительно голод.  Карелин быстро проглотил весь представленный завтрак и согласился попробовать свежий, ещё тёплый хлеб из пекарни с домашним сливочным маслом. Такие бутерброды были намного вкуснее тех, которые предлагали в Академии к завтраку. Слава не сомневался: пользы от такого завтрака тоже было больше. Но разве мог он заявиться в Академию и сказать, что их бесплатное трехразовое питание и полдник для желающих — это плохо? В Академии явно переживали за качество предлагаемой еды, потому что плохо физически развитый охотник с ужасным качеством тела — это мертвый охотник. А Мирон явно даже не думал о том, что, потеряв форму, Слава вполне мог бы и погибнуть. Просто не хватило силы удержать тварь, повиснуть на подоконнике… и всё, он — труп. Хотя Фёдоров и не должен был о таком думать, Слава прекрасно осознавал, что его физическая форма была исключительно его ответственностью. Но тревожный мозг, ища подвохи в сложившейся ситуации, то и дело старался приплести Мирона ко всему, что происходило вокруг.  — Мы можем сегодня посмотреть Западные горы, — предложил вампир, допивая содержимое своей чашки.  — А Виктория?  — Не беспокойся, она точно найдет нас сама, — отозвался Мирон. — Время подходит… ей нужно найти Катрину и Макса во что бы то не стало.  — К чему «время подходит»? — неуверенно уточнил Карелин. Чем больше он общался с Мироном, тем ярче видел, сколько всего Правлению и Академии было неизвестно про первородных.  — К новолунию, — отозвался Фёдоров. — Когда рождается новая луна, убитых первородных, покуда их дела сохранны, можно вернуть к жизни. И она очень переживает, что вновь не успеет. Или что я избавлюсь от тел. — А почему ты от них не избавишься?  — Пока только я знаю, где они спрятаны, Виктория не решит, что может попытаться убить и меня.    Мирон выбрался на рассвете на улицу. Свежий снег громко хрустел под ногами, словно собрался перебудить всю округу, оповещая, что мужчина выбрался из дома во двор. К имению подъезжала небольшая упряжка с коляской, из нее на плохо расчищенную тропинку выскочил отец, а следом за ним — Максимилиан.  Матушка уже не спала, но, ненавидя зимний мороз и снег, осталась в доме. Из всей семьи спать продолжала лишь Виктория, за что её мать уже семь раз нарекла «ленивой лахудрой» и пообещала, что еды та ждала бы до обеда семейства.  Мирон тепло обнял отца, но, оторвавшись от него, тут же почувствовал соленый привкус во рту. Он машинально прикоснулся платком к носу: пока что было чисто. Если его мертвая невеста и звала его с собой на тот свет, то сейчас её зов прозвучал недостаточно громко. С братом они обменялись холодными взглядами и скорым рукопожатием. Каждый раз, когда отец выбирался из коляски, Мирон в тайне надеялся, что он оставил Максимилиана в далекой богадельне или потерял его среди злачных местечек.  В доме Мирон старался говорить тише, чтобы не разбудить Викторию. Легкую поступь его шагов не различила бы и сторожевая собака у собственной морды. Однако остальная семья совершенно не собиралась говорить тише. Всех замучил своенравный характер Виктории, а Мирон, приученный с малых лет защищать её и заботиться о ней, ничего не мог с собой поделать.  — Завтра должны прибыть Корцины, — уведомил отец. — Пока они задержались в городе, но… — Аглая такая душенька, — мягко отозвалась Катрина, ставя перед мужем лохань густых щей и крынку горячего свежего молока. Наверное, в другой семье Катрине бы не позволили своенравно перебивать мужчину. Наверное, даже отец изначально со злостью воспринял ее привычку. Но сейчас всем за столом было очевидно: лучше поспорить с дьяволом, чем решить вразумить её. — Пятнадцать лет от роду, а такая талантливая! А вышивки у нее какие!  — Её матушка передала тебе от нее платок, — добавил отец, подавая Мирону сверток.  Мирон принял его, раскрывая на ладонях белую дорогую ткань. В углу осторожно было вышито «М», а по всей кромке платка проходил знак Белобога. А в самом центре расцвела Одолень-трава.  — Они язычники? — недоверчиво уточнил Мирон, прекрасно понимая, что сморозил глупость, но искренне надеясь найти хоть одну достойную причину, почему их брак невозможен.  — Ни одной службы или молебни Аглая не пропустила, — отрезал отец.  — В отличие от твоей сестрицы, — заявила матушка.  Мирон сложил платок, пряча его в нагрудный карман. Отец оценил это хорошим жестом, а матушка вцепилась в него нехорошим взглядом. Она знала, что это лишь для глаз. Завтра на встрече Мирон не проронил бы ни слова, даже не поблагодарив боярскую дочь за платок. А несчастная девчонка вцепилась бы взглядом в вышитый собственноручно узор, выглядывающий из левого кармана, думая, что он просто решил держать его поближе к себе.  — Пока все его время занимает Виктория, вряд ли он созреет жениться. Мирон ещё не наигрался в няньки, — заявил Максимилиан, получив рассерженный взгляд от старшего брата. — Виктория с ума сойдет, что перестанет быть центром внимания и тут же изведет невестку. — Заткнись, — буркнул Мирон. Сестра была единственной, кто сидел с ним рядом и успокаивал после указа матери забить до смерти его любимую. Она даже читала молитвы за упокой её души и в записочках в церкви всегда упоминала имя убиенной. — Кому-то пора бы отслужить князю и поумнеть. Дворянский сын, не умеющий ехать верхом и держать ружье, превращается в дворянскую шавку.  Мирон отслужил. Он успел поучаствовать в битве на Шелони, когда новгородцы признали своим князем польского короля Казимира. После вернулся, но в новые походы уже не отправился из-за здоровья. А вот его братец совершенно не стремился усмирить Новгородское боярство и утихомирить звон вечевого колокола.  — Что ты сказал? — переспросил оскорбленный Максимилиан, зло поглядывая на брата.  — Что пусть ты и живешь на государевой земле, пользы от тебя не больше, чем от хромой сторожевой собаки, — повторил свою мысль Мирон. Вряд ли отец, всю жизнь отдавший служению князю, думал иначе. Мать, вечно причитавшая, что Максимилиан пустит их по миру, и дня не прослужив, не могла сейчас что-то возразить. Земля их поместная, держалась лишь на время служения. Отец собирался отправиться в Новгород, чтобы заполучить вотчину, однако это было вилами по воде. Мирон на счету служилых ещё числился, да и при серьезной необходимости его недуги бы не отвернули от защиты чести семьи и службы для сохранения земли. А вот Максимилиан… это был совершенно иной разговор.  — Однако я с крестьянскими шлюхами не шастал и честь отца и матери своих не порочил, — заявил братец, за что мгновенно оказался лицом в густых щах. Мирон схватил его за шкирку и скинул с деревянного стула.  — Пинками бы до Новгорода отправил, но обувь об тебя марать не хочется, — заключил он. Пусть Максимилиан был крепче и физически лучше слажен, кулаками махать он не умел, ограничивая себя ставками на чужие бои.  От перепалки кровь снова хлынула из носа, и Мирон взялся за подаренный платок, пытаясь исправить свой внешний вид и не испачкать домашний костюм. За это время Максимилиан поднялся с пола и, взбудораженный началом драки, налетел на него, знакомя крупный кулак с щекой брата. Мирон от неожиданности пошатнулся, но совершенно не растерялся. Под нелепые вопли матери и испуганные охи Виктории, выпорхнувшей из-за шума на кухню из спальни в одной ночной рубахе, он наклонил брата за загривок и вывел на улицу точно ордынского жеребенка на привязи. Мирон оттолкнул Максимилиана в свежий снег. Сугроб накрыл собой дрова на дворе, отчего падение брата было мягче, чем хотелось бы. Мирон сильно сжал стан брата коленями, от души мажа кулаком по его довольной физиономии. Игнорируя собственное головокружение и не чувствуя холода от злости, Мирон, оставаясь в домашнем костюме, сам по самый пояс оказался в снегу, а порывы холодного ветра заметали следы чужой крови на белоснежных сугробах и щекотали ребра.  Отец их не разнимал. Отца самого в молодости отправили на службу хорошей выволочкой, а воспитание кулаками он считал самым действенным. Папаша лишь придерживал свою дочь, чтобы скулящая Виктория не угодила под горячую руку дерущихся братьев. «Он же заболеет! У него рубашка легкая… снег в ботинки заваливается!», — разрыдалась та, пытаясь вырваться от родителя. Мирон никогда не считал нужным напоминать, что Виктория до утра в последнее время молилась за его несчастное здоровье, отчего и не могла проснуться слишком рано. Это был лишь очередной показатель их глубокой привязанности, которой так любила манипулировать мать. Сейчас его лишь немного забавляло, что во всей сложившейся ситуации Викторию искренне заботило лишь его здоровье.  Мирон оторвался от разбитого лица братца, поднимаясь на ноги. Он не подал ему руки, а лишь окинул презрительным взглядом и чудом удержал себя от плевка.  Стоило отойти от Максимилиана, как к нему тут же подскочила матушка. Мирон ожидал от Катрины пощечины за получившуюся сцену, однако она лишь проскользнула за его спину, вырастая между ним и поднявшимся на ноги братом.  — У него завтра смотрины, — заявила она. — Если подпортишь его лицо, то ужинать будешь в хлеву, — строго пригрозила мать.  Только смотрин не вышло. К вечеру у Мирона разыгралась жуткая лихорадка под причитания матери и слёзы Виктории, что он непременно умрет от полученного проклятия. Его мертвая возлюбленная хотела, чтобы у него сгнила кровь.