У смерти твои глаза

— Ты хорошо управляешься с топором. Мирон сидел на скамейке на заднем дворе дома, не отрывая взгляда от Славы, колющего дрова. Глаза то и дело наталкивались на обтянутые тканью футболки мышцы, напрягающиеся при занесении топора. Мирон — белоручка. В юности его учили чему угодно, но не колоть дрова. А Славе это даже шло. Картина выглядела так правильно, так органично. Карелин ничего не ответил на комплимент. Он хотел скорее расправиться с дровами. Теперь его желанием двигала не столько возможность посидеть у камина и пожарить зефир, сколько надежда забраться обратно в тепло.  Мирон говорил ему надеть что-то поверх футболки, но он не послушался, видя, как тот собрался покинуть дом в одной рубашке. Теперь Славе было холодно, а возвращение в дом означало признание, что Фёдоров был прав. Этого не хотелось. В этом признаться было стыдно.  Мирон зацепился взглядом за кусочек чужой кожи, то и дело выглядывающий при подъеме топора, у самых джинс и широкого ремня. Слава был тонким, но сильным. Мирон редко видел таких охотников. Обычно они больше напоминали не самый сообразительный шкаф, пока Слава был похож на выточенную статуэтку. Когда вновь подул ветер, Мирон всё-таки накинул на плечи мужчины плотную толстовку.  — Когда ты успел? — спросил Слава и послушно влез в нее: он не признал свою неправоту, а принял чужую заботу.  — Я вампир, — напомнил Мирон. — Мне не нужно много времени, чтобы сходить за теплой кофтой и вернуться.  — А ты не замерзнешь?  Мирон сконфужено улыбнулся. Слава шлепнул себя ладонью по лбу: он постоянно забывал о том, что Мирон, на самом деле, не живой человек. Ему не было холодно, ему не хотелось есть или пить, у него не урчал противно желудок! Голод выражался лишь в его вспыльчивости и раздражительности.  — Почему никто из Академии тебя не ищет? Неужели у тебя не было близких друзей? Любимого человека?  — Я — персона нон грата, а ещё, наверное, трижды проклятый предатель, раз помог первородному выбраться из ловушки, — вздохнул Слава. — Родители моего единственного друга — члены Правительства. Искать меня — это испортить репутацию не только себе, но и всей своей семье. Мою убила Виктория. Ну, кроме сестры. Сестра, как только родителей не стало, оставила меня в Академии и сбежала в обычный мир, устроилась на обычную работу и живет счастливо. Мы поздравляем друг друга по праздникам. А любовь… знаешь ли, сложно успеть хоть в кого-то влюбиться, если все время убиваешь вампиров. Я не помню, был ли у меня хоть какой-то интерес помимо тренировок и миссий. Но зато сейчас мне очень нравится колоть дрова. Это очень освобождает голову от всяких дурных мыслишек.  Мирон кивнул. Он больше ничего не говорил, точно узнал достаточно. У него было прекрасное внутреннее понимание, когда стоило прекратить расспросы и просто помолчать. Поэтому Славе совершенно не хотелось закрываться от него на ключ, хотя в Академии он существовал лишь с закрытыми дверьми и вдали от всех. Наверное, даже хорошо, что его там больше не ждали. Ведь это ужасное чувство — уезжать из дома домой.    Слава сидел у огня камина, наблюдая за пляшущими языками пламени и грея мозолистые ладони. Мирон сидел рядом с ним, но он предпочел наблюдать за огнём в отражении чужих глаз. Слава устало положил голову на чужое плечо, чувствуя, что он впервые нуждается в чьих-то касаниях. Мирон создавал вокруг себя атмосферу спокойствия и уюта. Несмотря на то, что внешне он был холоден, с ним всё равно было комфортно. Слава чувствовал себя впервые в своей тарелке и совершенно не хотел спрятаться от него под замком комнаты или убежать на пробежку, чтобы проветрить свою голову. Слава даже ел больше, чем обычно! Возможно, плотные завтраки, обеды и ужины аукнулись бы ему в будущем, но пока он совершенно не хотел об этом думать. Слава с удовольствием ел зефир, поджаренный на смешных огоньках пламени в камине, и совершенно не думал ни о вампирах, ни об Академии, ни о своей мести. Охотник впервые проживал момент таким, каким он был, не заботясь о грядущем.  — С тобой спокойно, — вполголоса признался Слава, чувствуя необходимость это сказать, но боясь испортить звуком своего голоса всю осеннюю сказку.  — С тобой тоже. Мирон сказку не портил, он её дополнял. Холод кожи не ощущался чем-то пугающим или неправильным, скорее, приятно остужал тело, нагревающееся от близости огня. Слава сам положил свою ладонь поверх чужой, мягко проскальзывая пальцами по коже. Его голос разума впервые ни о чем не вещал, не отговаривал от прикосновений. Слава впервые не слышал этого надоедливого червяка в своей голове!  — В детстве мои родители обещали мне, что однажды они возьмут отпуск, и мы снимем домик в какой-нибудь живописной части мира, будем кататься с горки, разведем огонь в камине и будем ждать полночи, чтобы отметить Новый год, — рассказал он. — Мы бы с Дашкой обязательно бы позвали с собой Ваню и веселились до самого рассвета. Но в отпуск мы так и не поехали, всё их время занимала охота, хотя они были посредственными бойцами, если честно. А с одной… они так и не вернулись.  Слава рассказывал медленно, то сжимая руку Мирона сильнее, то расслабляя хватку. Он так и не оторвал голову с чужого плеча, с грустной улыбкой рассказывая о своей жизни.  — Мне было почти четырнадцать. Я уже почти не думал об обещаниях отправиться в отпуск, я был преуспевающим охотником среди сверстников в классе. На миссии нас, конечно, ещё не пускали, но я уже подавал надежды. Я хотел рассказать родителям о том, что в тот день получил «отлично» сразу по всем предметам, и меня освободили от сдачи экзамена по метанию ножей. Мама бы потрепала меня по голове и похвалила, папа бы сказал, что гордится мной. А они всё никак не приходили. Дашка тогда сама уложила меня спать, а на утро я увидел её зареванной. Родителей убила первородная… точнее, она напоила отца своей кровью, и матери пришлось в него выстрелить, до того, как вампирша успеет пустить ему яд… так выяснили на месте и передали следователи. А у матери были переломаны все кости.  Мирон теперь сам сжал его руку. Славе очень хотелось рассказать эту историю самому, ведь в Академии и так все знали, что произошло. Ему было даже не с кем поделиться, что в тот момент переживал он.  — Спустя неделю Даша собрала вещи и покинула Академию.  — Она теперь тоже персона нон грата? — тихо уточнил вампир. — Нет, — улыбнулся Слава. — Мы можем уходить из дела официально, на совсем и рассчитывать на помощь при столкновении с вампирами. Я просто ослушался приказа и сбежал в ночи осуществлять свой план, вот и заработал себе проблем. — И ты в Академии был совсем один?  — У меня всегда был мой лучший друг, — улыбнулся Слава. — Мы выросли на соседних горшках, и мои родители частенько и ему памперсы меняли. Считай, как брат.  — Он тоже такой преуспевающий охотник?  У Славы внутри что-то неприятно екнуло. Почему Мирона заинтересовал Ваня? Или он просто ради культуры поддерживал этот разговор?  — Мы по-разному преуспеваем, — улыбнулся Слава. — Я на практике, а он в теории. Тесты у меня все провальные были, я могу сделать алгоритм идеально, но не могу его воспроизвести вслух, не могу объяснить, как кидаю ножи… я просто делаю это, и оно получается. А Ваня знает всё-всё из учебников. Он даже свободно их цитирует. Как и книжки свои умные. — А ты любишь читать?  — Я мало читаю, — уклончиво отозвался Слава. — В Академии заставляли, пока подростками были. А с годами… я постоянно то на пробежке, то в тренировочном зале, то ношусь по крышам за вампирами. Книги в руках даже не держал.  — Если хочешь, то у меня здесь хорошая библиотека…  — Не хочу, — немного обиженно выпалил Слава. — Тебе бы понравилось говорить с Ваней о книгах, правда. Я совсем не про это. — А я не хочу обсуждать книги с каким-то Ваней, — отозвался Мирон, точно понимая, откуда появился этот обиженный тон. — Я хочу говорить с тобой, даже если мы не обсудим ни единой книги. Просто слышать твой голос.  «Стук сердца меня вот-вот сведет с ума», — страдальчески подумал Мирон, прекрасно слыша, как он учащается из-за его слов. Фёдоров набрал побольше воздуха в грудь, стараясь передать жестом собственные ощущение от момента, ведь дышать-то ему было совсем не нужно. Выработанная годами привычка притворяться помогала ярче выразить свои эмоции и слышать чужой запах. Ярче, чем смог бы уловить это человек.  Слава повернул голову к Мирону, переставая лежать на его плече. Фёдоров рефлекторно выпустил его руку, думая, что он решил отойти, но Слава сам сжал ладонь сильнее. Точно совсем не хотел отпускать.  — А что такого в моем голосе? — уточнил он. Слава оторвался от его плеча, чтобы было удобнее смотреть в глаза.  — Он у тебя красивый, — признался Мирон, не стесняясь взгляда глаза в глаза. Раз уж Слава сам схватил его за ладонь, то он переплел пальцы. Охотник совершенно не противился такому жесту, он только придвинулся поближе, чтобы лучше рассмотреть Мирона. Не врал ли он?  Но в комнате веяло искренностью. Слава мог бы поклясться чем угодно, что ему сейчас не врали. «У меня красивый голос», — повторил он услышанный комплимент в мыслях. Раньше он не задумывался о своем голосе. Сейчас ему очень хотелось включить запись на кассете, чтобы послушать собственный тембр.  — Мне очень жаль, что Виктория забрала у тебя самое дорогое и разрушила твою жизнь, — тихо проговорил Мирон. — Я обещаю тебе, что приложу все свои силы, чтобы она за это ответила.  «Твою жизнь, кажется, она тоже разрушила, но ты не хочешь в этом признаться», — заключил мысленно Слава. Он решил не лезть к Мирону с расспросами, но совершенно был уверен в своей правоте. Ведь именно поэтому он был не против отомстить сестре. — Надо наколоть ещё дров, — улыбнулся Слава, стараясь всем своим видом показать, что не он перекладывал вину Виктории на Мирона. Он не сделал ничего, чтобы отвечать за сестру. — Выйдешь со мной на улицу?  Вампир однозначно кивнул. На улице было уже настолько темно, что Слава мог отрубить себе пальцы топором. Поэтому, собравшись с духом и включив свет на веранде, Мирон все равно собрался колоть их самостоятельно.  — Только подскажи мне, как это делать, пожалуйста, — вздохнул он. Фёдоров понимал, что его зрение в дополнительном освещении не нуждалось, а вот Слава в полумраке с желтым свечением уличных фонарей мог и по пальцам себе попасть. — Неужели в пятнадцатом веке ты никогда не разводил костер, чтобы согреться? — с ухмылкой спросил охотник, но его глаза все равно довольно загорелись: Мирон просил его чему-то научить.  — Я дворянин, — улыбнулся он. — За меня совсем всё делали крестьяне, и я так и остался белоручкой, потому что оно кочевало из века в век, а потом появилось отопление. На службе костры разводил не я. — Тогда смотрите, господин Фёдоров, — Слава хотел взять топор и продемонстрировать, как нужно колоть дрова, но Мирон выхватил топор раньше. — Не-а, — покачал головой он. — Не в эту темень. С этой дьявольской штуковиной буду управляться я.  Карелин тепло рассмеялся. Он встал позади Мирона, помогая ему правильно перехватить топор. Между ними совсем не было расстояния. Слава прижался к нему так сильно, словно хотел согреть. А в голове вампира закопошились обиженные мысли: «И почему мне не может быть тепло?». Но они даже не занесли топор для первого удара. С неба крупными хлопьями полетел снег. Он искрометно путался в Славиных волосах, не давая ему времени на раздумья.  Карелин оторвал взгляд от топора, поднимая его к небу.  — Снег пошел, — поделился с восторгом Слава, меняя свою позу так, что он уже не столько демонстрировал работу топора, сколько просто прижимал Мирона к себе.  — Первый в этом году, — тихо добавил тот, чувствуя, как рука охотника скользит по его животу. Слава гладил его неосознанно, совершенно не концентрируясь на этом простом действии.  — Я украл у тебя такой красивый момент, — задумчиво протянул Слава, не опуская взгляда на вампира в своих руках. — Под освещением… словно падают звезды.  Мирон внимательно скользил взглядом по снежным хлопьям, переливающимся золотыми искрами от желтых фонарей веранды. Холодные сферы, сияющие переливом блесток. Фёдоров вытянул руку, и на его ладони рассыпались снежинки, он заскользил по ним глазами, а потом осторожно сдул их со своей руки, чтобы не растаяли. Он же все равно был теплее, чем снег.  — Ты можешь забрать у меня все эти моменты, — шепотом произнёс Мирон настолько тихо, что со стороны можно было решить, что он просто шевелил губами. Но Слава слышал. Слава услышал всё.   — Гнилая кровь, — задумчиво произнёс Мирон, разглядывая белоснежную салфетку, испачканную в его крови из носа. Ему вновь не здоровилось, и он уже вторые сутки не выходил из дома. Максимилиан пропадал в городе, куда уехал вместе с отцом, а Виктория чахла в четырёх стенах своей комнаты с Евангелие, не смея перечить матери.  — Семейка этой оборванки отплатила тебе проклятием за твое великодушие и щедрость, — заявила Катрина, расправляя вышивку в своих руках.  — Не смейте порочить её память, — холодно отозвался Мирон, продолжая наблюдать за падающим за окном снегом.  — Горничная замучилась отмывать твои окна от сырой могильной земли, — прошипела Катрина в ответ. — Ты думаешь, у тебя просто так идет кровь из носа и мучают лихорадки? Эта ведьма просто ждёт тебя в аду. Но я ей не позволю забрать моего любимого сына!  — За меня не беспокойтесь, матушка, с вашими делами прекрасно управится Максимилиан.  — И за все мои нервы ты отплатишь мне ерничеством? — уточнила женщина, оставляя вышивку на подлокотнике деревянного кресла.  Она нервно вскочила на ноги, подходя к своему сыну вплотную, сжимая ткань его жакета в тонких — словно спицы — пальцах.  — Ты задумывал жениться на разгульной девице без рода и племени! Она лежит в гробу с нашим фамильным кольцом, вот и тянет тебя за собой, — проскрипела она сквозь зубы. — Ты… — Матушка, вы бы лучше поволновались за дела Максимилиана, а не мои. Раз уж меня все равно скоро утащат в могилу, то все ваши надежды должны быть возложены на плечи другого сына.  — А может, мне стоит заволноваться, что твоя бестолковая сестрица ходит в девках в свои-то года? — в ответ спросила мать, и Мирон тут же замолчал.  Виктория была единственной, кто всегда знал нужные слова, чтобы поддержать его. Она всегда была рядом: понимающая и неунывающая младшая сестра. Если бы она исчезла из этого дома, уйдя в семью к своему мужу, то здесь стало бы совсем скверно. Что тогда оставалось Мирону? Повесился бы. Да он и так долго не прожил бы со своим нынешним здоровьем.  — То-то же, — ласково закончила диалог Катрина, погладив сына по груди и вернувшись в кресло к своей вышивке. — Ты должен жениться, Мирон.  Он молчал, наблюдая за падающим снегом. Куда он мог податься со своим нынешним здоровьем в такую холодную зиму?  — Сначала отдайте Максимилиана на службу, — уклончиво отозвался он. — Из него пора бы давно выбить всю дурноту. Или на нее вновь уйду я. — Виктория взвоет, — напомнила ему матушка мелодичным голоском. — А зачем мне под крышей вечно ноющая дурная девка?  — Тогда отдайте Максимилиана и не мучайте меня своими разговорами, мне дурно.  С легким головокружением Мирон удалился в свои покои. Он лежал на кровати в одежде, рассматривая потолок.  Когда матушка наконец погасила свет в гостиной и улеглась, к нему по привычке пробралась Виктория.  — Матушка правду сказала? Тебя прокляли? — тихо уточнила сестра. — Я молилась за тебя.  — Ересь это всё, душенька, — отозвался он, прислушиваясь к скрипам деревянного пола. — Никто меня не проклинал. Матушка просто… перечитала своих иноземных книг, вот ей и мерещится. — А кровь из носа? А мушки перед глазами? А слабость?  — Не уж-то ты думаешь, что моя любовь решила утащить меня за собой в могилу? — когда молчание затянулось, Мирон напрягся. — Ну и пусть так. Всяко лучше, чем ещё хоть год под властью Катрины.  — Типун тебе на язык! Смерть — это ведь не шуточки какие-то. — Смерть — это лишь процесс.