Отражение

      Это утро было недобрым: его обволокла тень сомнений, предрассудков и предубеждений, а небо заволочило не то, что тучами, а гнилым, пропитанным смогом и ртутью навесом. Агата не хотела вставать, но сердце её отчаянно билось в груди и приказывало приступить к действиям. Она сама не знала, что творится внутри неё, ощущая смесь волнения, предвкушения, страха и… желания. На такие мысли она лишь головой трясёт и вскакивает с помятой кровати, трясущимися руками начиная заваривать кофе. Женщина уверена — это утреннее наваждение, которое обязательно уступит место высочайшему профессионализму.       На её теле снова брючный костюм, на пальцах кольца, а в мыслях бедлам, который она предпочитает упёрто игнорировать. Перед глазами стоят отчёты, которые ей придётся написать, в сердце — бесконечные сомнения и несвойственная неуверенность, а в ушах на повторе крутится «я буду хорошей девочкой для тебя и не сделаю больно, если ты не попросишь», на которое Агата беспрестанно цокает языком и раз за разом прогоняет прочь. Пытаясь объективно понять, что Рио имела ввиду, Харкнесс воспринимает её слова слишком субъективно, ругая саму себя за нечто подобное и не понимая, почему из всего сказанного она запомнила именно это.       «Агата, она просто психопатка, что ты хочешь от неё услышать?» — спрашивает она сама себя, отгоняя все возможные ответы как можно дальше.       В коридорах, где обычно кипит жизнь, совещаются люди, разливается кофе на чистый кафель и звучит звук бумаги, сегодня было тихо. От стен отскакивал лишь стук каблуков Харкнесс, которая уверенно и непоколебимо направлялась в совещательный зал и своим ровным станом рассекала пространство. Коллеги на других должностях лишь смотрели ей вслед и шептались за спиной, понятия не имея, какой сегодня день и чем он значим для каждого.       В кабинете её уже ждали. Все встали у своих мест, провожая Агату взглядом. Она прошла до своего массивного кресла, опёрлась пальцами на стол и выдохнула, готовясь преподнести слушателям свою речь. Те внимали каждому её движению, заинтригованные ситуацией, повисшей в воздухе: подобного не было за всю историю их работы, и никто не был уверен в том, что такое хоть однажды случалось.       — Я чувствую ваше напряжение, — начала Агата, разрезая повисшую тягучую тишину, — и, в какой-то степени, разделяю его. Прежде чем вы начнёте задавать свои вопросы, я объясню ситуацию: Видаль заверила, что даст неплохую подсказку для решения её дела только в том случае, если сможет выбраться со мной на свободу. Последние дни я провела за своим столом, пытаясь понять хоть что-то, что сможет привести нас к выигрышу, но попытки успехом не увенчались. Эта женщина умнее, чем мы думаем, и диагнозы в её деле могут это подтвердить: психи — недопонятые гении, и чем быстрее человечество поймёт это, тем для него же будет лучше.       — Хотите сказать, что психопатка-убийца-нарцисска с абсолютным отсутствием эмпатии и неплохим списком подтверждённых психических расстройств может являться непризнанным гением, которого стоит понять? — поинтересовалась Джен, отсидевшая в кресле служебного психотерапевта чуть менее десяти лет.       Взгляд Агаты на несколько долгих секунд затупился, и она анализировала сказанное собой и Джен: возможно, это действительно звучит странно, но почему спецагент так убеждённо в это верит?       — Попрошу задавать все вопросы после того, как я дам на это разрешение, — твёрдо проговорила Харкнесс, возвращая мысли в прежнее русло, — Видаль знает то, о чём мы даже не подозреваем, и это, в первую очередь, касается всех нас. Она явно задумала навредить ФБР, но её методы, уже осуществимые и ещё нет, скрыты от моих глаз. Если я исполню её последнее желание, это может дать нам большой толчок в решении дела и защитить от воздействия её людей, которые, не исключено, прямо сейчас стоят рядом с вами.       Коллегия переглянулась между собой, автоматически исключая вероятность этого безумства, но в глазах каждого родился тот неуёмный страх, который и сможет помочь Агате в достижении её внезапной цели. На лицо норовила сесть победная улыбка, но для неё было ещё слишком рано: эта импровизированная псевдомотивационная речь была не закончена.       — Вместе с нами пойдёт вооружённая охрана и врачи, а у меня в кармане обязательно будет тревожная кнопка на случай непредвиденных обстоятельств. Поймите, что это, возможно, наш единственный шанс на победу. Если мы не сможем её обезвредить, то не сможет никто, а та вакханалия, которую она уже несколько лет устраивает на улицах нашего города, примет новые обороты. Я знаю, что иду на риск, но понимаю, что к нему готова. Я не прошу вас как-либо влиять на то, что будет происходить на пикнике, этим займутся обученные люди. Я прошу поддержать меня в этом непростом решении и дать понять, насколько мои надежды на получение результатов объективны, — выдохнула Агата, — теперь можете задавать вопросы.       В зале снова возникла тишина, прерывал которую только шелест страниц из досье о Видаль. Сердце агента подскакивало, она терялась в собственных мыслях, чувствах, эмоциях и путала «правильно» и «неправильно», хоть и знала, что в любом случае сделает всё по своему.       — Мисс Харкнесс, — прокашлявшись, начала Лилия, — на ваш взгляд, какова вероятность того, что Видаль не захочет придушить вас собственными руками и не осуществит задуманное до того, как успеет прибежать помощь?       — Разве в своей речи я не упомянула то, что осознаю, что иду на риск и готова к нему? — вопросом на вопрос отвечает Агата, поднимая бровь, — я понимаю, что мы не можем быть уверенны ни в чём, но вариант, предложенный Р… Видаль, кажется для меня последним.       Женщина понимающе кивнула, опуская голову в досье, лежащее на столе.       — Я не думаю, что в планы заключённой действительно входит саморепрезентация, — задумалась Элис, — Мисс Харкнесс, кто в здравом уме будет самостоятельно себя выдавать?       — Рио Видаль, — улыбнувшись, сказала Агата, — она затеяла игру, выигрышем в которой является её поражение.       — Но ведь это…       — Нелогично, — развела руками спецагент, — согласна. Здесь что-то личное, я предполагаю. Что-то, чем она отчаянно хочет поделиться и не находит иного варианта.       — В вашем первом и, насколько мне известно, последнем допросе не звучало условие, которое вы огласили, — запутавшись, вспомнила Джуди, — откуда у вас данная информация?       — Рио на ушко шепнула, — ответила Агата, поражённая наглостью коллеги, — это засекреченная информация, которую я имею право не разглашать.       Брови Джуди подлетели, но парировать с Харкнесс она не стала: многолетний опыт работы с этой женщиной показывает, что это совершенно бесполезно. Остальные последовали её примеру, закапываясь в бумагах и делая вид, что их здесь нет. Голубоглазая провела в молчании ещё пару минут, после которых её терпение подходило к концу.       — Если у вас больше нет вопросов, то я прикажу охране подготовить Видаль прямо сейчас, — объявила Агата, на что голову снова подняла Лилия.       — Мисс Харкнесс, — неуверенно начала она, предварительно вздохнув, — будьте осторожны. Она опасна.       Спецагент улыбнулась, ответив краткое «я знаю».       Пока мужчины по приказу Агаты отправились готовить Рио, голубоглазая настраивала себя на предстоящую встречу. Закрывшись в своём кабинете, женщина встала перед зеркалом, поправляя причёску и лёгкий макияж. Её руки перестали дрожать, сердце успокоилось, а мысли пришли в норму: единственное, что беспокоило, это ощущение предвкушения, тягостью разливающееся в животе Харкнесс. Ей хотелось свято верить в то, что сегодняшняя встреча действительно даст свои плоды и пройдёт спокойно. Агата работает с психопатами уже не первый год, но подобного опыта в её карьере ещё ни разу не было: воспринимая это, как неплохое, хоть и мнимое, повышение квалификации, женщина встряхнулась, натягивая на лицо приободряющую улыбку.       От Рио можно было ожидать всё, что угодно, но Харкнесс осознанно выбирает ей верить, отдавая в кровавые руки собственную безопасность. Это решение противоречит всем её принципам и устоям, ставит под вопрос профессиональность и исключает наличие инстинкта самосохранения, но если от этого зависит жизнь многих других людей, то Агате плевать на всё остальное. В конце концов, спецагент буквально исполняет последнее желание человека, что нехотя греет её давно заледенелое сердце.       Перед её глазами визуализируется то, как Видаль, наверняка, прямо сейчас ведут из камеры в другой отдел с наручниками, цепью на талии и той дурацкой скрывающей лицо маской. Агата отдала приказ переодеть её и привести в адекватный, цивильный, но при этом непримечательный вид, но она даже представить себе не может Рио без смирительной рубашки и сдерживающих её агрессивные порывы вещей, обеспечивающих окружающим безопасность. При мысли о том, что с ней придётся провести несколько уединённых часов, Харкнесс практически не пугается: наоборот, ей интересно, как психопат будет вести себя на свободе, зная, что её могут вновь сковать в любой момент.       Так или иначе, агенту не нравилось думать о Рио, как о нормальном человеке: с абсолютно любой точки зрения подобные мысли являются аморальными и, в какой-то степени, противозаконными, но она не может смириться с этим, раз за разом представляя Видаль в адекватных жизненных ситуациях. Их разница заключалась именно в том, что там, где заканчивается приемлемость Агаты, начинается приемлемость Рио, но у заключённой на это было собственное мнение.       — Мисс Харкнесс, — постучал в дверь Билли, неуверенно заглядывая внутрь, — ведут.       Голубоглазая выдохнула, поправляя пиджак своего костюма. Выходя из помещения, она встала в его конце, у лифта, расположившись посередине: вокруг женщины образовался целый консилиум, а поодаль из своих кабинетов выглядывали сотрудники иных отделов, так или иначе осведомлённые о ситуации. На другой стороне послышался звук шагов, и Агата понимала, что совсем скоро столкнётся со своей потенциальной смертью, отчего кровь в её жилах замораживалась и вскипала одновременно. Стоящие рядом с ней напряглись в то время, как Харкнесс расслабилась: пытаясь навязать себе контроль и самоуверенность, она подняла голову, ровняя спину.       Вдали показались силуэты широкоплечих мужчин с автоматами, но сейчас всем было на них плевать: во главе шла Рио Видаль, гордо рассекая пространство своими неожиданно лёгкими и самодовольными шагами. Преступница смотрела вперёд, устремляя взгляд исключительно на Агату, пока все остальные с ног до головы оглядывали её саму, опасливо пряча глаза за спадающей чёлкой. На лице недавней заключённой располагалась по-настоящему счастливая улыбка, а в карих омутах сохранилось безумие, присущее только ей одной. Сотрудники автоматически хмурили лбы и брови суживали к переносице, пока Харкнесс скрещивала на груди руки и с продолжающимся предвкушением ожидала скорое приближение Рио.       Толпа видела в ней смерть: она приближалась к ним, словно тайфун, опоясывающий каждый миллиметр своим безумием и распространяя повсюду свою чёрную энергетику. В ней сумасшествие приумножалось с каждой секундой, выигрывая неравный бой с любым намёком на нормальность. В глазах Видаль была тьма, был лукавый смех и этот злобный прищур, в её руках — окровавленная коса и пара сотен отрубленных ею голов, а под ногами — лава, что не обжигала только её саму. Тело самостоятельно выжигало на себе пентаграммы, пока она добровольно подписывала контракт с демоном, смотрясь в зеркало. В глазах людей Рио была смертью, что обязательно придёт по их души и не стесняясь в глаза заглянет, впитывая в себя их самые грязные, тайные и весомые грехи.       В глазах Агаты же эта женщина являлась Рио Видаль: нарциссичная убийца-психопатка, демонстрирующая все свои зубы в широкой улыбке, чтобы укусить, и язык, толкающийся в щёку, чтобы зализать раны. В карих безднах ей виделось бесконечное отчаяние, самоирония и оправданная злость, а в руках был плюшевый заяц, которому она шею сдавила в попытках обнять.       — Агата, — Видаль всегда произносит имя женщины по-особенному, остановившись на расстоянии нескольких недостающих шагов, — я знала, что ты сделаешь правильный выбор.       — Разве я не давала распоряжений заковать её в наручники до приезда на поляну? — недовольно спрашивает агент, глядя на растерявшуюся охрану.       — Она поклялась убить наших отцов, если мы исполним это, Мисс Харкнесс, — стыдливо промямлил мужчина, стоящий за спиной Видаль.       — Я в любом случае доберусь до них, — обернулась Рио, облизывая губы.       — Сегодня она в моих руках, — напомнила Агата, смотря прямо в глаза той, — спускаемся.       Сев в служебную машину, женщина буквально чувствовала не спадающий взгляд Видаль на своём теле, который с каждой минутой напрягал её всё сильнее. Ехать им, в общей сложности, около часа, и Харкнесс жалеет о том, что не потребовала для себя отдельный транспорт. Повернув голову в сторону преступницы, она вопросительно поднимает бровь, пытаясь выведать у той причину столь внимательной и ни на секунду не прекращающейся слежки.       — Ты особенно красива сегодня, Агата, — без доли смущения говорит Рио, читая мысли женщины.       Харкнесс отмалчивается на комплимент, стараясь скрыть выступающий румянец на щеках. Она не входила в число тех, кому часто говорят приятности, посему слышать хоть что-то хоть от кого-то достаточно непривычно и… желанно. Опуская глаза вниз, Агата всматривается в образ Видаль: на ней обычный белый кардиган на пуговицах и лёгкие чёрные штаны, свободно сидящие на теле. Видеть её в чём-то помимо оранжевого тюремного костюма было непривычно, но спецагент быстро свыклась с этой одеждой, отмечая тот факт, что она была довольно хорошо подобрана.       — Когда ты дашь мне подсказку? — начала Харкнесс, закончив осмотр заключённой.       — В конце, — сразу отвечает Рио, — я не хочу говорить о работе на нашем первом свидании.       — Свидании? — переспрашивает женщина и тотчас чувствует чужой палец на своих губах.       — Тише, Агата, — хихикает та, — не при всех.       Голубоглазая опускает взгляд на подрагивающую руку у своего рта, замолкая в мгновение ока. Она понятия не имеет, что именно заставило её перестать говорить: палец на губах, взгляд Рио, удивление или люди, сидящие на противоположной стороне. Спустя пару секунд Видаль возвращается в своё прежнее положение, подпирая голову ладонью. Агата ловит это движение, отмечая его обыденность и лёгкость: женщина перед ней словно забыла, что является заключённой, забыла о том, что совсем скоро ей предстоит смертная казнь, а прямо сейчас — её последний день, проведённый на выдуманной свободе. Сейчас её мысли занимает что-то житейское, и Харкнесс хочет стать обладательницей телепатии для того, чтобы узнать их подноготную.       — Я никогда не была на пикнике, — ответ находит сам себя в устах Видаль, — каково это? Что люди делают на нём?       — Ты же сама позвала меня на него, — недоумевает Агата, — и не знаешь, чем на нём заняться?       — Мне хочется, чтобы ты показала мне, — она пожала плечами, — и рассказала.       Харкнесс на секунду застывает, в неверии осматривая Рио. В этот момент она впервые за всю свою рабочую деятельность чувствует настоящую жалость к психопату, которую хочет спрятать как можно дальше от всех. Её выдают глаза, наполненные искренним сожалением: она скачет ими по стенкам транспорта, чтобы отвлечься.       — Ну, — начинает она, встречаясь с заинтересованным и поглощающим взглядом Видаль, — обычно его устраивают на поляне, в лесу или парке — для уединения выбирают безлюдные места. На траву стелют покрывало, на нём располагают еду, напитки, закуски и всё, что душе угодно, а потом сидят и разговаривают.       Преступница кивает вслед каждому слову Агаты, попутно визуализируя этот краткий рассказ в своей голове. Перед её взором открываются картины, с которыми она никогда прежде не сталкивалась, и вздох слетает с губ, на которые после возвращается натянутая привычная улыбка. Харкнесс же чувствует себя неловко, рассказывая о таких обычных вещах, и смотрит на реакцию Рио.       — Всё это звучит, как отрывок из книги, — заключает она, на что брови голубоглазой вздымаются.       — Но люди действительно так делают, — убеждает та, — причём довольно часто. Нужно постараться, чтобы гулять в парке и не встретить хоть одну парочку, лежащую на траве.       — Ты же сказала, что они делают это на покрывале, — не понимает Рио.       — Я образно выразилась, — закатывает глаза Агата, — это можно делать на покрывале, на одеяле, на траве, на подушках, буквально на чём-угодно.       — А в чём смысл? — Видаль задаёт вполне логичный вопрос, который сбивает с толку Харкнесс.       — Смысл? — риторически переспрашивает она, — не во всём должен быть смысл, Рио.       — То есть наш предстоящий пикник для тебя — бессмысленная трата времени?       — Господи, — Агата хватается за голову, — ты невыносима. Помолчи, пока мы не приехали, нам осталось совсем чуть-чуть.       — Скажи ещё, что если я тебя поцелую — ты меня оттолкнёшь, — шутит Видаль, наблюдая за реакцией Харкнесс.       — Оттолкну, — нехотя отвечает та, отворачиваясь в другую сторону, — замолчи.       Рио ухмыляется, но выполняет пассивно-агрессивную просьбу женщины. На самом деле, эти слова её развеселили: когда спецагент даёт волю эмоциям, в ней виднеется то, что скрыто от глаз служащих рядом с ней, и Видаль благодарит себя за то, что смогла вывести ту на искренность такого рода.       Отворачиваясь к одному единственному окну на дверях машины, психопатка любуется видами, что расстилаются на горизонте. Она впервые за долгое время выезжает за город и знакомится с солнцем, которое не затмевают огромные высотки и заводские выхлопы. На лицо лезет назойливая улыбка при мыслях о том, что ожидает её в ближайшие часы, но скрыть её та не пытается: поводов для искренних улыбок у неё действительно немного, посему она ловит момент, зная, что Агата Харкнесс прямо сейчас сидит рядом и втайне от всех любуется её профилем.       Когда колёса, наконец, останавливают своё движение, а мотор заглушается, Рио буквально подскакивает на месте с вопросом «мы приехали?». Спецагент молча кивает, поднимаясь с железной скамьи и направляясь к выходу из душного транспорта. Её встречают нежные солнечные лучи и природа, на которую женщина давно не выбиралась из-за адской загруженности. Разминая ноги, она медленно потягивается, замечая, как охрана вновь сковала Рио со спины, заковав её руки в железные прутья: брови хмурятся, а жест приказывает отпустить кареглазую, на что та лишь шире улыбается, показывая мужчинам язык.       — Прямо и направо, Мисс Харкнесс, — говорит сопровождающий, — там небольшой лесок, за которым маленькая поляна. Всё уже подготовлено и ожидает вашего прибытия.       — Оставайтесь здесь, — кивает Агата, щупая в кармане пиджака тревожную кнопку, — если не вернёмся через час — сходите проведать.       — Эй! — возникает Видаль, — час — это слишком мало! Приходите через два.       Голубоглазая вновь закатывает глаза, направляя Рио в сторону пикника, а за спиной пальцами показывает цифру «один», намекая вооружённым силам, что слушаться стоит именно её приказа. Те кивают женщине и наблюдают за тем, как она вместе с преступницей медленно удаляются в сторону организованной встречи. Видаль выглядит взволнованной и по-настоящему счастливой: не стараясь сдерживать свои эмоции, она вприпрыжку идёт перед Агатой, напевая под нос мелодию, услышанную в машине.       Харкнесс следит за каждым её движением, одновременно с этим погружаясь в злополучный омут своих мыслей. Женщина перед ней совершенно не похожа на психопатку: сейчас она напоминает агенту ребёнка, мечта которого с минуты на минуту исполнится, но это не страшно. Страшно то, что Агата не боится. Голубоглазая действительно чувствует себя в безопасности наедине с Видаль, а охрана, ожидающая за углом, совершенно вылетает из её головы, становясь забытым фоновым шумом.       Дойдя до места назначения, перед женщинами предстал настоящий рай на земле: их покрывало располагалось практически на обрыве, усеянном цветами и травой, позади был небольшой участок леса, а впереди — потрясающий вид на реку, журчание которой доносилось до ушей. Рио остановилась на долю секунды, осматривая их временные владения, в то время, как Агата буквально застыла на месте, в оцепенении разглядывая каждый метр сказочного пейзажа. На зелёном куске ткани по тарелкам были расфасованы фрукты, овощи, салаты и напитки, заботливо находящиеся в температурных термосах, и Харкнесс мечтала поскорее сделать глоток освежающего лимонада и вкусить клубнику, только что собранную с грядок.       — Здесь просто невероятно, — на выдохе говорит она, продолжая любоваться окрестностями.       — Красиво, — кратко отвечает Видаль, присаживаясь на покрывало, — здорово, что оно зелёное. Я люблю зелёный цвет.       Агата переводит взгляд на Рио, для чего-то стараясь запомнить эту информацию. Устраиваясь поудобнее на противоположной стороне ткани, она берёт ягоду, с упоением помещая её себе в рот. Преступница следит за каждым действием Харкнесс, неосознанно смущая ту.       — Ты смотришь на меня так, будто никогда в жизни не ела клубнику, — усмехается спецагент, замечая внезапную перемену настроения той, — только не говори, что…       — Шучу, — смеётся Рио, — ела. Но никогда не видела, как её ешь ты.       — Ты много чего не видела.       — И это моё большое упущение, — разочарованно соглашается Видаль, отрывая гроздь винограда, — расскажи про себя, Агата.       Женщина моментально тушуется, понятия не имея, что та желает услышать. Она аппетитно помещает каждый плод в рот, выплёвывая мелкие косточки на свободный участок земли, и молчаливо выжидает, когда спецагент начнёт свой увлекательный рассказ. Поджав под себя ноги, Рио расслабляется, и Харкнесс невольно улыбается этому зрелищу: «она действительно убила двести шестьдесят семь человек?».       — Работаю в ФБР уже двадцать четыре года, имею…       — Мне совершенно не интересно слушать про твою работу, потому что я и так всё про неё знаю, — совершенно обыденно говорит Видаль, — расскажи про себя.       — Откуда ты знаешь какие-то факты о моей работе? — в недоумении спрашивает Агата, автоматически прокручивая в мыслях возможные варианты ответа.       — Я хочу знать, что ты любишь больше: сладкое или солёное?       Рио бесстыдно игнорирует любые вопросы спецагента, так или иначе связанные с её делом, и Харкнесс понимает, что сегодня вновь будет играть по её правилам. Это имеет смысл: если Видаль будет не удовлетворена сегодняшним днём, то шансы на «неплохую подсказку» стремительно уменьшаются. Агата отзеркаливает позу преступницы, надеясь вызвать у неё большее доверие, после чего начинает безостановочно говорить, пристально смотря в карие глаза напротив.       — Солёное, — отвечает она, — я училась в школе с математическим уклоном, никогда не имела отца и мечтала о кошке столько, сколько себя помню. Закончила учёбу с тройками и поступила в университет, думая, что никогда не буду работать по профессии.       Рио молчит, заканчивая разбираться с виноградом. На её лице отображается спокойствие, и она осторожно отодвигает тарелку с ягодами, вытирая рот от возможных остатков. В глазах сосредоточена серьёзность, которую Харкнесс ранее в них не видела.       — Ты врёшь, Агата, — заключает Видаль, — ты всю жизнь была гуманитарием, что помогло тебе добиться успехов на своём рабочем месте за счёт нестандартного мышления, росла в полной семье, окончила школу с золотой медалью, всегда хотела работать в ФБР, продолжая дело отца и до сих пор мечтаешь о собаке.       Харкнесс приоткрывает рот, в шоке не столько от того, что её обман вскрылся, а сколько от того, что Рио знает о ней эту правду. Голубоглазая намеренно решила обманывать психопатку для того, чтобы обхитрить её и не знакомить с собственной личностью, но та вновь оказалась на шаг впереди, зная те подробности жизни агента, о которых не знает никто. В этот момент она жалеет о том, что приказала убрать любые колющие и режущие предметы с их пикника: прямо сейчас ей хочется зарезать Видаль здесь, на этом покрывале, а после принести литры её крови в качестве трофея.       — Говори, откуда ты знаешь это, — твёрдо произносит Харкнесс.       — Всё находится в открытом доступе, — Рио пожимает плечами, пытаясь дотянуться до тарелки с помидорами.       — Никто, кроме меня, не мог знать о том, что я хочу собаку, — парирует Агата, — говори.       Видаль закатывает глаза, дожёвывая откусанный кусок.       — Твоя ошибка в том, что ты думаешь, что являешься закрытой для всех книгой, — объясняет преступница, крутя в руках целую помидору, — но, как видишь, это не так. Ты читаешь людей, в частности таких, как я, считая, что всё очевидно, но даже представить не можешь, что кто-то с таким же успехом может прочитать тебя.       Голубоглазая внимает сказанному, вслушиваясь в каждое произнесённое слово. Рио выглядит уверенно, гордо и вольно, а Харкнесс упивается её самомнением и убеждённостью в собственной речи. Немного хриплый голос придаёт той шарма и льётся плавно, ровно и приглушённо, отчего женщина не может издать ни звука, неосознанно стараясь не мешать.       — И дело уже совершенно не в том, откуда я знаю про собаку, так ведь, Агата? — Видаль придвигается ближе, опираясь на руки и колени, — ответь, как ты выстраиваешь психологический и личностный портрет психопатов?       — Читаю досье, изучаю мимику, поведение, повадки, громкие слова и мимолётные фразы… — перечисляет она, теряясь в собственных методах.       — Я делаю точно также, — улыбается та, — и, как видишь, могу похвастаться успехом.       — Техника очевидного умозаключения работает исключительно с подтверждёнными психопатами, — напоминает голубоглазая, — я не психопатка, чтобы меня можно было так кристально прочитать, — уверяет она.       Видаль выпускает один смешок, возвращаясь в прежнее положение.       — Говори правду.       Агата вздыхает, решая отложить все размышления на этот счёт на потом. Её губы сначала смыкаются, теперь действительно боясь выдать что-нибудь лишнее, а после смачиваются языком, понимая, что Рио, так или иначе, всё равно обо всём узнает. Женщина всё ещё убеждена, что психопаты — исключительные в понимании люди, видящие смысл там, где его и нет и умеющие читать между строк так, как не прочтёт никто иной. В обществе это принято звать сумасшествием, но Харкнесс убеждена, что это неопределённая, но всё же степень гениальности.       — Хорошо, — соглашается она, переступая через собственную гордость, — вышеперечисленное упоминать уже не буду. Я ненавижу готовить, посему огромные суммы в месяц я трачу на доставку еды. Мне больше нравятся закаты, нежели рассветы, я могу не спать всю ночь не потому, что работаю, а потому, что хочу, чтобы от меня все отстали. Чем дольше идёт световой день — тем мне хуже, потому что слишком много работы и нежеланного внимания. Я хочу знать, что такое семья, а не иметь шаблонное представление о ней из книг и фильмов, хочу ребёнка, но не хочу его воспитывать, хочу собаку, но не хочу ею заниматься. Ненавижу подарки и сама никому ничего не дарю, потому что плевать я хотела на абсолютно всех людей в моём окружении. У меня нет интересов, помимо работы, поэтому мне действительно нечего тебе сказать. Люблю говорить о себе, но не делаю этого, потому что всем всё равно на мою личность — все видят во мне потрясающего сотрудника ФБР и неплохого начальника, но не человека.       Рио внимательно слушает Агату, не спуская с той глаз: она ловит всё в ней, начиная интонацией и заканчивая активной жестикуляцией. Запоминая каждое слово, Видаль улыбается на какие-то умозаключения той, и Харкнесс остаётся только гадать, удивление это или подтверждение её собственных догадок. В руках психопатки всё ещё покоится несчастная помидора, которую та сжимает меж пальцев.       — Ещё чуть-чуть, и ты заставишь меня кончить, — тянет Рио, прикусывая губу и придвигаясь к женщине ближе, — продолжай.       — Ты не умеешь задавать мотивацию, — делает вывод Агата.       — Я так не думаю, — Видаль ухмыляется, ожидая следующих слов, — расскажи какую-нибудь историю из своей жизни. Что-то забавное или грустное.       Харкнесс поднимает глаза наверх, пытаясь вспомнить что-то, не касающееся работы. Она настолько давно забила на личную жизнь, что с трудом находит в отголосках своей памяти нечто приемлемое и доступное для чужих ушей.       — Я понятия не имею, где мой паспорт, — сказала голубоглазая, ожидая ответной бурной реакции.       — Я тоже, — улыбнулась Рио, — мы с тобой похожи, не находишь?       Агата цокает языком, ложась на спину.       — Я устала говорить, — закрывает она глаза, поддаваясь влиянию солнечных лучей, — твоя очередь.       Видаль ложится рядом с агентом на живот, подпирая голову руками. Она смотрит на то, как у той вздымается грудь, как виднеется пульс на шее, как волосы медленно спадают на плечи, а большой палец осторожно поглаживает тыльную сторону другой ладони. Рио наблюдает за всем существом Харкнесс, в сотый раз находя его идеальным.       — Ты хочешь услышать что-то конкретное?       — Хоть что-нибудь, — отвечает женщина, — я знаю о тебе достаточно много из досье, но, по большей части, вся информация там так или иначе связана с твоей деятельностью. Хочу услышать что-то житейское.       Преступница замолкает, обрабатывая сказанное Агатой. Отчего-то ей хочется верить, что интерес голубоглазой никак не связан с корыстью, с работой и чем-то, что может помочь той в завершении дела. Возможно, этот момент — именно тот случай, который не наделён каким-либо смыслом. Возможно, Агата просто хочет узнать Рио поближе, узнать то, чем живёт её несуществующая душа, каким воздухом она дышит рядом с другими и что предпочитает больше — закаты или рассветы.       — Я тоже больше люблю закаты, — выдаёт Видаль, заставляя Харкнесс улыбнуться, — особенно, когда солнце окрашивает облака в красные оттенки. Выглядит, как конец света.       — Какой романтизм, — смеётся та, — я люблю вечера из-за того, что чувствую уединение.       — Оно мне уже поперёк горла, — признаётся Рио, — как-то раз я сломала руку и нос мужчине за то, что он ударил женщину.       — Удивительно, что ты его не убила.       — Убила, но позже, — совершенно спокойно отвечает Видаль, — это было моё первое убийство.       — Джеймс Патрисон?       — Ты помнишь? — улыбается психопатка буквально самой невинной улыбкой на свете.       Агата открывает глаза и смотрит в карие напротив: слабо кивнув, она упивается выражением лица Рио. Оно было таким… благодарным, таким счастливым и по-настоящему спокойным, что у Харкнесс складывается ощущение, будто помнить её первое убийство — это не то, чтобы комплимент, а нечто, впервые сделанное кем-то для неё.       — Мне сложно говорить о себе, — продолжает Видаль, и спецагент обращает на неё всё своё внимание, — я не знаю, что рассказать.       Голубоглазая молчит, слегка поджав губы. Ей хочется, чтобы Рио открывалась самостоятельно, посему старалась не вытягивать из неё слова плоскогубцами. Честно говоря, Харкнесс была уверена, что не сможет заткнуть преступницу хотя бы на минуту, но сталкивается с абсолютной противоположностью своих ожиданий, пытаясь придумать, как на это реагировать. Несмотря на это, между ними не было ни капли напряжения: обе женщины чувствовали себя спокойно, не ощущая той неловкости на первой встрече, которую все так не любят.       — Я не помню своё детство, — внезапно продолжает Рио, а Агата возвращается в сидячее положение, пока Видаль, наоборот, ложится на спину, — вернее, помню очень мало. Самое первое воспоминание — мама подарила мне собаку, о которой я долго мечтала, а через три дня отец выбросил её на трассе из-за того, что она утащила два его бутерброда. Мне было четыре года.       Спецагент сочувствующим взглядом проходится по лицу психопатки, представляя, как её маленький сказочный детский мирок рухнул в тот день.       — Она была совсем щенком, — произносит та, — мы с мамой пытались её найти, но не смогли. Расклеили объявления, надеялись, что породистая отыщется за пару дней, но нет.       — Какой породы она была? — уточняет Агата, визуализируя душераздирающую историю.       — Белая овчарка, — улыбается женщина, — её имя — Долли. Я хотела бы завести её снова, но не успела.       Сердце Харкнесс разрывается от произнесённых Рио слов, но из себя она ничего выдавить не может: лишь молча смотрит в опечаленное лицо той, отмечая, что видеть её без назойливой улыбки действительно непривычно. Агате словно позволили дотронуться до души маленькой разочарованной в мире девочки, существование которой все упорно отрицают, и это ощущение заставляет спецагента чувствовать себя по-настоящему особенной, избранной, исключительной. Через секунду уголки губ Видаль снова приподнимаются, и она садится, хватая голубоглазую за плечи.       — Не расстраивайся! — подбадривает она, — это в прошлом. Исполнишь ещё одно моё последнее желание? Заведёшь себе белую овчарку?       — Что? Нет! — отрицает Харкнесс, — я хотела бигля.       — Заведёшь двух, — с большим энтузиазмом отвечает Рио.       — Я одну то не потяну, а ты говоришь про нескольких, — смеётся Агата, — поезд ушёл.       — Вернёмся к тебе, — вспоминает Видаль, опуская руки, но оставаясь всё также близко, — ты сказала, что всех ненавидишь и не чувствуешь ни к кому интереса, — спецагент кивает, продолжая слушать назойливую речь, — меня ты тоже ненавидишь? Хочешь сказать, что моя личность тебе совершенно не интересна?       Харкнесс закатывает глаза, кажется, в сотый раз за этот день, и понятия не имеет, что отвечать. Её чувства по отношению к Рио слишком противоречивы, непонятны, но в любом случае неправильны: сочувствие к психопату, которое она ощутила впервые за всю свою деятельность, ставит её профессиональный стаж под угрозу, а давление, оказываемое от Видаль, странным образом влияет на Агату. Ей хочется её слушать, знать о ней больше, проследить за её обычным днём и увидеть её в разных проявлениях, но все эти потайные желания навсегда останутся потайными, искореняемыми и проигнорированными.       — Твоя личность интересна мне со стороны психологии, — отвечает голубоглазая, поднимая брови в раздумьях, — изучение твоей сущности помогает быстрее ставить диагнозы, точнее видеть людей насквозь и понимать, что ими движет. Ненавидеть тебя поводов у меня нет.       Психопатка удивляется, снова толкая язык во внутреннюю сторону щеки. С её губ слетает усмешка, а в глазах возрождается знакомое безумие, которое уже давно не пугает Харкнесс. Она вопросительно смотрит на Рио, пытаясь самостоятельно догадаться, что её так рассмешило.       — У тебя нет поводов меня ненавидеть? — Видаль взрывается смехом, поправляя волосы, — каждый человек, работающий в сфере, подобной твоей, по умолчанию терпеть не может таких нарушителей порядка, как я.       — Лично мне ты ничего не сделала, — объясняет Агата, — только на нервы бесконечно действуешь, но у меня неплохое терпение.       — С этим соглашусь, — кивает Рио, — а со всем остальным — нет. Я знаю, что интересна тебе не как психопатка, — Видаль наклоняется к уху женщины, переходя на знакомый шепот, — в тебе с каждой нашей встречей разжигается тот интерес, который ты так отчаянно пытаешься от себя утаить. Но я вижу тебя насквозь, Агата, и понимаю, что ты думаешь обо мне чаще, чем хотела бы.       — Не думай, что копаешься в моих мыслях, — спецагент парирует в ответ на смелые обвинения, но горячий воздух, обжигающий её шею, сбивает с толку, — вы, психопаты, всегда думаете, что вы правы.       — Разве ты не думаешь также про свою правоту, м? — Видаль отклоняется на пару миллиметров, стараясь заглянуть в голубые глаза, — ты задавала себе вопрос, согласится ли хоть один здравомыслящий человек на пикник со мной? Ты спрашивала себя, Агата, почему не боишься оставаться со мной наедине? Ловила ли ты себя на том, что ни к одному другому заключённому не испытывала чувств, подобных тем, что ты испытываешь ко мне? Нездоровый интерес? — начинает перечислять Рио, — желание увидеться? Узнать всю подноготную? Прийти в ночи и поговорить так, чтобы никто не видел? Позволять мне приближаться так близко, как недозволенно кому либо другому? Позволять мне находиться в нескольких сантиметрах от твоих губ и не отталкивать, вопреки всем законам нравственности и морали? Замечала ли ты, Агата, как громко бьётся твоё сердце рядом со мной?       Харкнесс сглатывает, молча смотря то на Видаль, то куда-то вниз, и снова не может произнести ни слова, пытаясь нормально дышать. Звуки застряли где-то в горле, кожа воспламенилась, а сердце действительно стучало с адской скоростью, разгоняя по ледяным венам горячий кровоток. Агата чувствует много, слишком много, но не скажет об этом ей и не признается в этом себе. Она путается, теряется и паникует, продолжая чувствовать чужое дыхание на своём лице и руку на своей ноге.       — Что ты хочешь всем этим сказать, Рио? — спрашивает женщина, — может, пытаешься убедить себя в собственной правоте?       — Это ты пытаешься убедить себя в том, что ничего не происходит, — убеждает Видаль, — но прекрасно знаешь, насколько тщетно у тебя это получается.       — Перечисленное тобой — моя работа, — оправдывается Агата, понимая, что даже это звучит абсурдно, — и ты сама поставила передо мной эти условия, которые мне пришлось выполнить.       — Да брось, — усмехается та, — поломала бы голову подольше и поняла, в чём дело. Ты занимаешься этим много лет и знаешь, что делаешь, но осознанно выбираешь пикник с психопаткой, подпуская её всё ближе, ближе и ближе.       На лице Рио располагается лёгкая, еле заметная, злорадная улыбка, которая будоражит раздражает Харкнесс. Женщина напротив была уверена в себе и своих действиях, в своём влиянии и мнимом авторитете, и с каждой секундной, проведённой в таком положении, в него начинала верить и Агата.       — Ты сказала, что у тебя нет интересов, помимо работы, — продолжает Видаль, — но снова соврала, просто пока не поняла.       Спецагент мнётся, молчит, тушуется, но неотрывно смотрит в глаза напротив, отчётливо видя, как в них разливается тьма. Она была присуща только этой психопатке, действуя на Агату, как гипноз, пронизывающий всё тело. Харкнесс никогда не была ведомой и прекрасно умела бороться с манипуляциями от других людей, но Рио подтверждала факт своей исключительности, влияя на пожившую женщину так, как никто другой. Она умела поддеть ту на крючок, умела заткнуть её, заставить думать, сомневаться и тухнуть, но вместе с этим воспламеняла в ней каждый атом, заставляя его гореть, возрождаться и просыпаться.       — Твой интерес — это я, Агата, — шептала Видаль, бесстыдно опуская глаза на приоткрытые губы напротив, — и ты чувствуешь это. Меня восхищает твоё умение абстрагироваться от самой себя — ты два года буквально жила мной, стремилась найти, проучить, наказать, познакомить с собой, но была убеждена, что действуешь исходя из своей работы, а не личного безумного интереса, который я успешно подкрепляла. Хотя, тебе это было и не нужно — ты потрясающе справлялась с этим и сама не заметила, как смыслом для тебя стала не поимка убийцы, а долгожданное воссоединение со мной.       — Ты говорила, что мы мним себя богами, но на самом деле этим занимаешься ты, — осознавала Харкнесс, — здесь уже не нарциссизм, а комплекс бога, дорогая.       — И тебе это нравится, — кивает Рио, седлая бёдра Агаты.       — Слезь, — требует та, ожидаемо встречаясь с отказом.       Видаль протягивает руки через плечи женщины, помещая их на нежной и бархатной шее. Спецагент, смотрящая вниз, поднимает глаза, прожигая своим взглядом глаза психопатки. Преступница видит в них требовательность и недовольство, что плещутся между безволием и желанием. Рио улыбается одним уголком губ, удобнее устраиваясь на чужих бёдрах. Готовясь толкать кульминацию своей речи, она пальцем приподнимает голову Харкнесс, наслаждаясь видом её открытого раскрасневшегося лица.       — Ты так хорошо знаешь мой психологический и личностный портрет, что мне хочется отплатить тебе, рассказав твой, — начинает она, концентрируясь на всё ещё приоткрытых губах напротив, — изначально ты работала с мелкими преступлениями, но жизнь уверенно и смело тянула тебя к чему-то более серьёзному, опасному, девиантному. Это происходило медленно, но тебе нравилось, что это происходило. Со временем ты втянулась, а работа с иными видами людей тебе стала неинтересна, и знаешь, почему?       Во взгляде спецагента интерес переплетается со страхом перед услышанным: у неё осторожный, вкрадчивый прищур, и Рио видит, что сердце той стремится к правде, а мозг безостановочно твердит «нельзя». Именно так эта женщина провела последние годы своей работы — закрывала глаза на все свои внутренние отклонения, а по ночам, сама того не помня, руки тянула к желанному огню, к которому изначально был выработан иммунитет.       — Потому что в психопатах ты видишь отражение себя, — утверждает Видаль, — и понимаешь это, но упорно и настойчиво бежишь от этого осознания. Ты замечаешь в себе эти мысли и повадки, присущие таким, как я, ты замечаешь в себе малое количество эмпатии, замечаешь то, что работа с трупами и нездоровыми людьми не приносит тебе дискомфорта. Ты замечаешь в себе всё то, что есть во мне, Агата, — улыбается она, — и именно поэтому неудержимо тянешься к чему-то знакомому и свойственному себе же. Ты…       — Заткнись, — сквозь зубы процеживает Харкнесс, не желая слушать то, что так упорно старалась игнорировать последние несколько лет.       Рио нравится реакция женщины, которая только подтверждает абсолютное каждое произнесённое ею слово. Улыбка становится шире, а глаза безумнее, и обе психопатки чувствуют, как внизу живота скручивается навязчивый узел.       — Ты раздражаешься рядом со мной, потому что видишь то, что не видела ни в ком прежде. Никто из тех, с кем ты работала ранее, не был похож на тебя так, как я. Ты чувствовала это ещё тогда, два года назад, когда нашла ничтожный кусок информации обо мне и начала свои отчаянные поиски, — Видаль наклоняется к лицу голубоглазой, вновь обрамляя губы той своим горячим дыханием, — и видеться со мной ты хочешь чаще по одной лишь причине, из которой вытекает вторая: пытаясь найти опровержение предположениям о себе, ты лишь подтверждаешь свою теорию, и это действует на тебя, как наркотик.       Грудь Харкнесс начинает вздыматься чаще, и Рио видит, как во взгляде напротив загорается зелёный свет.       — Признайся себе, Агата, — шепчет Видаль, соприкасаясь губами о чужие губы, — что тебе нравится не расследовать мои убийства, а знать, что я их совершаю.       — Нет, — отвечает спецагент, глаза которой наполнены жгучей злостью, — слезь с меня.       — Только скажи, и я остановлюсь, — произносит Рио, глядя на недоумевающее лицо женщины.       Через секунду вовлекая Агату в долгожданный поцелуй, Видаль чувствует, как та яро на него отвечает: её руки располагаются на макушке психопатки, исключая любые возможные варианты побега, а язык первым оказывается в чужом рту, собственнически скользя по зубам. Харкнесс отчаянно старается нормально дышать, но сбивчивый ритм не даёт ей это сделать. Ладони Рио гуляют по плечам, спускаются на талию, а после поднимаются к лицу, осторожно дотрагиваясь до скул большими пальцами. Агата прикусывает нижнюю губу той, и брови Видаль хмурятся в то время, как мышцы пытаются улыбнуться и не прервать поцелуй.       Эти соприкосновения разжигают в женщинах настоящие чувства, названия которым они дать не успели. Языки танцуют непримиримые танцы, сталкиваясь друг с другом то сильнее, то слабее, а руки усиленно хватаются за одежду, стараясь сквозь неё прочувствовать приятную фактуру кожи. Поцелуй был наполнен их совместным безумием, которое из одной перетекало в другую: тело искрилось изнутри и снаружи, пальцы подрагивали от напряжения, а бёдра сжимались от нетерпения, когда Рио так по-собственнически проводила своим языком по нижней губе Агаты. Обеим не хватало кислорода, но разве это повод хоть на секунду прервать сплетение не только тел, но и сердец?       — Я знала, — Видаль разрывает поцелуй первой, самодовольно улыбаясь.       — Заткнись, — отвечает на это спецагент, вновь притягивая женщину к себе.       Они продолжают целоваться также яро, также громко, бесстыдно и грязно, и Агата понимает, что сейчас ей совершенно не хочется думать. Она делает то, что желает прямо сейчас, и остановится тогда, когда посчитает нужным. В её мыслях наконец-то нет беспорядка, в её мыслях — губы Рио Видаль, что так учтиво и беспрекословно впускают чужой язык вглубь.       Поцелуй набирает обороты именно в тот момент, когда Харкнесс слышит за своей спиной чьи-то громкие и широкие шаги. Осторожно скидывая с себя психопатку, она поправляет причёску, вытирает губы и берёт в руки небольшую малину. Взглядом намекая Рио сделать то же самое, они обе понимают, что их пришла проведать охрана, заявившаяся в самый неподходящий для этого момент. Видаль прочищает горло, откусывает от клубники кончик и смакует его во рту, сожалея о том, что больше не чувствует вкус Агаты на своём языке.       — Мисс Харкнесс, — мужчина оказывается за спиной женщины, побуждая ту повернуться, — всё в порядке? Прошло чуть больше часа.       — Да, Рон, — кратко отвечает она, понимая, что нужно добавить конкретику, — всё хорошо. Передай остальным, чтобы не беспокоились.       — Понял, — сухо кивает он, вновь удаляясь к служебному транспорту.       Агата поворачивается к Рио с улыбкой на лице, отбрасывая малину в сторону. Ей хочется смеяться, как двенадцатилетнему подростку, которого родители поймали за непотребством: она прикрывает лицо ладонью, забавляясь возникшей ситуации. Преступница наблюдает за поведением агента, отмечая, как тепло разливается по её нутру от этого зрелища. Сейчас Харкнесс выглядела смущённой, но всё равно радостной и лёгкой — такой, будто бы разговора перед поцелуем не существовало.       — Тебе идёт искренний смех, — говорит Рио, подмечая увиденное, — и эффект зацелованных губ.       Женщина улыбается, глядя в глаза Видаль. Она замечает там мыслительный процесс, что-то, что та тщательно и сосредоточенно обдумывает, смотря вдаль, и решает открыто спросить, что вызвало у сидящей такую загрузку.       — О чём ты думаешь? — произносит Агата, и на лице напротив снова располагается широкая, безумная улыбка.       — У меня для тебя сюрприз, — отвечает та, потирая руки.