WWI

      Германская земля кипела, раскаленная алым восстанием. На рузских заводах советы рабочих смещали директоров-капиталистов. Рабочие берлинского Шварцкопфа объявили завод народным. На остальных крупных производствах пролетарии добились участия в управлении и восьмичасового рабочего дня. Вооруженные пролетарии, стремясь защитить революцию, захватили редакции в квартале прессы в Берлине. Капиталисты перепуганно и гневно реагировали на дикие стачки лишь листовками.       А перед Гилбертом стояла последняя и самая главная задача — он искал императора. Манифест с отречением от престола, составленный Байльшмидтом, был под его кителем. Необходима была только подпись монарха. Тогда ни Людвиг, ни остатки верных кайзеру войск не смогут и не будут иметь никакого права противостоять немецкой советской власти.       Время, это метафизическое и мистическое существо, спасшее только-только Пруссию от расправы, играло теперь против него, как заколдованное, утекало сквозь пальцы шелковым песком, и, казалось, ускорило свой бег весьма и весьма некстати именно сейчас.       Гилберт бежал со всей мочи, чудом, а скорее чутьем и многовековым опытом принимал действенные и правильные решения, на этом бегу не задумываясь. Но он все равно чувствовал, что не успевал. В спину дышал разъяренным буйволом верный империи Германия, сумевший подкупить, обмануть и подговорить некоторых колеблющихся членов рабочей партии. Они распространяли антибольшивистские листовки, внедрили в ряды рабочих правых шовинистов, стремясь разобщить и смутить революционеров. Ситуация складывалась опасная.       «Я не удержу власть пролетариата, если Вильгельм не отречется от престола! Кайзера! Нужно только найти кайзера! Он где-то здесь! Прячется в Берлине, под самым нашим носом! С предателями мы разберемся после в более спокойной обстановке!»       Гилберт выбежал на площадь перед Брандербургскими воротами и застыл, как вкопанный, тяжелое его дыхание замерло, а алые глаза стали огромными.       «А вот и они! Кайзеровские псины!»       На него надвигались стройными шеренгами контрреволюционные бригады германских войск. Командир гордо нес знамя империи впереди строя. Гилберт издалека узнал его по походке. Сильный, высокий, даже плотная шинель не могла скрыть горделивую стать и печатный шаг — это был Людвиг.       Гилберту снова повезло, они с Шульцем опять разминулись. В самое мгновение, когда брат повернул голову в его сторону, прусака от его орлиного взгляда скрыла невесть откуда набежавшая толпа гражданских. Байльшмидт развернулся и стремительно помчался во дворы. На бегу на него словно вдруг снизошло озарение:       «Кайзер в замке! Мы обыскали не всю цитадель!»       — Красные бесы засели в замке! Наше терпение кончилось! Вперед! Освободим Берлин от кровавой скверны!       Скрывшийся Гилберт, к несчастью, не услышал эти слова Людвига.       Тем временем на площади перед аркой построились многочисленные военные бригады. Людвиг повел их на штурм замка, который охраняли моряки-революционеры.

***

      Гилберт добрался через дворы до бывшего оплота династии первым, но вместо приветствия моряков, услышал вдруг:       — Геноссе!Штурмовики следуют к замку!       — Готовьте пулеметы, — мрачно скомандовал Байльшмидт. — Никто не говорил, что будет легко. Только мы сами сможем себя защитить!       Отдав приказ, Пруссия ринулся снова обыскивать замок. В том, что завяжется бой, он нисколько не сомневался, и чем быстрее он отыщет Вильгельма, тем больше шансов выиграет для победы революционеров.       Снова, каждую комнату, теперь хоть и подгоняемый уже слышимыми выстрелами, но скрупулезно и досконально. Сердце его рвалось из груди, рвалось к его воинам. Но Гилберт, усилием воли, останавливал и пламенный мотор тела и метавшиеся в беспорядке мысли.       Моряки храбро отстреливались. Им на помощь со всех сторон спешили рабочие, кто в чем, кто в бушлате и военной шинели, кто в одном пиджаке, вооруженные винтовками. На пути военных встали с алыми флагами смелые немки, работницы фабрик. Попытка путча на тот раз провалилась. Но ситуация все накалялась. Имперские войска отошли от парадного входа под напором людей, и взяли площадь в кольцо оцепления.       — Где ты? Вильгельм! — не справившись с чувствами, теряющий время и терпение, завопил прусак в темноте коридоров. — Запрятался в щель, словно крыса! Буржуазная жирная крыса! Я все равно найду тебя!       «Где он, где? Я чувствую, что рядом! В подвалах! Самое и место! Настоящая крысина!» — метался прусак, сбегая по лестнице на этаж ниже в лабиринты первого этажа. Но тут его внимание привлекла роскошная плотно запертая на навесной массивный замок дверь.       «Как же мы могли при свете дня пропустить эту залу! — помотал головой Гилберт, взбешенный собственным просчетом и раззадоренный азартом. Алые глаза его вспыхнули в темноте, словно две горящие точки взгляда волка, на губах расплылась торжествующая дикая улыбка. Он словно обрел способность видеть сквозь стены. И не обманулся в предвкушении и предчувствии. Выстрелил. Замок звоном железа упал на мрамор плит…       В праздничном зале Прусских депутатов он стоял под огромной люстрой, возле роскошного каминного портала.       — Ну что же, Крысиный Король, не вышло схорониться под замками? — Байльшмидт ухмыльнулся, вскидывая винтовку и беря императора на прицел. — Отстрелю тебе две головы с коронами, а третью оставлю, чтобы ты пропищал слова отречения от престола, да когтистой лапой оставил росчерк на народном волевом решении!       Вильгельму удалось сохранить достойный вид, хотя был заметен в его неспешном повороте заметный испуг.       — Что же ты натворил, Пруссия? Куда ты ведешь всех нас? В какие бездны? Ты не понимаешь, что творишь, предатель! Я проклинаю тебя, и проклинаю твою революцию!       — Четыре года войны, гробов, слез и голода! — перебил его Гилберт. — Это твоя вина! Только твоя!       — И какие же твои требования?       Почувствовав свое превосходство и то, что безоружный кайзер готов к диалогу, Гилберт, скалясь, опустил винтовку, оперся на приклад:       — Главное наше требование — немедленное твое отречение. Иначе — смерть.       — Я согласен сложить с себя всю власть и отречься сейчас от престола в обмен на жизнь и безопасность, — вздохнул Вильгельм. Ордена на его груди блеснули в свете камина и все разом погасли.       — Прекрасно! Вот бумага, мы облегчили тебе бюрократическую волокиту. Мне нужна только подпись.       Гилберт подошел к монарху, перевесил оружие на плечо. Достал манифест и загодя заправленную чернилами перьевую ручку. Кайзер сделал росчерк, не задумываясь.       — Какие еще условия, позволь услышать… хочу знать, насколько помутился твой разум и в какую геенну и ловушку ты ведешь немцев.       — Разоружение непролетарских сил, — с огромнейшим победным удовольствием оглашал требования революционеров Пруссия, — Конфискация оружия и имущества оружейных заводов в пользу Советов, замена буржуазных политических собраний выборами Советов, равные права мужчин и женщин, шестичасовой рабочий день, вооружение всех рабочих и формирование Красной гвардии, военный трибунал против виновников войны, отмена разделения по землям — Германия как единая социалистическая республика! Борьба с голодом, путем конфискации продуктов, имущества… — Гилберт подмигнул алым глазом кайзеру, — В том числе полная конфискация имущества императорской семьи. А также всех императорских земельных владений для советских товариществ, национализация банков, шахт и предприятий! Создание связей с братскими партиями…       — Уж не с русскими ли? А, Гилберт?       Байльшмидт резко обернулся, снова вскидывая винтовку. В зал почти бесшумно зашел Людвиг, а с ним и множество вооруженных солдат. Гилберт кинулся ко входу, нацелил оружие в лицо Германии.       — Я ждал от тебя поддержки, брат! У нас война!       Солдаты Людвига тоже прицелились, ожидая команды или выстрела. Но Бальшмидт был категоричен даже под дулами десятков винтовок.       — Войска не могут больше сражаться, они жаждут мира! — Гил бросил мимолетный взгляд в сторону приосанившегося при своих верных воинах кайзера. — Пусть император сам идет в окопы!       — Война не проиграна! Нас предали! — вспылил Людвиг. Но тут же добавил тише, чтобы слышал только брат: — Опомнись! Почему ты оставляешь меня одного?!       — Война продемонстрировала всю лживость заигрывания буржуазии с рабочим классом! Рабочий был и будет игрушкой в ее руках! Война должна разрушить империи и открыть дороги революции! Наша задача помочь пролетариату, а не предаваться утопическим идеям, — резкий тон Пруссии вдруг тоже перешел на шепот, в котором промелькнула надежда на лучший исход, — Лю, ты должен быть с народом… со мной! Ты душа немцев, а не буржуазного кайзера!       — Кто же внушил тебе эту чушь? — засмеялся голубоглазый немец, — Может это твой славянский любовничек? Не удивлюсь, что все наши неудачи на фронтах обусловлены только тем обстоятельством, что ты все эти проклятые четыре года подставлял ему зад, радостно подмахивая и соглашаясь беспрекословно на все безумные большевистские идейки чертового Брагинского! До меня дошли слухи, что в Петербурге поют ту же песню! Слово в слово! Но я не буду столь глуп и недальновиден, предупреждаю.       Людвиг оставил вниманием брата и обратился к Вильгельму:       — В городе тяжелая техника, революционная шваль либо уже попала в окружение, либо это вопрос считанных часов. Я прошу вас, ваше величество, сохранить монархию.       — Шульц, вы можете гарантировать мою безопасность? — спросил кайзер.       Людвиг осекся раздосадовано, не ожидая подобного вопроса, уверенный в нерушимости высшей власти при защите верных войск.       — Обещать этого не могу, — отозвался он тихо и недовольно.       — Я отрекаюсь от власти в пользу капиталистической республики, — внезапно и громко оповестил весь личный состав император. — Это мое окончательное решение. И вот вам мой последний приказ: презренных самозванцев, разрушавших великую Германскую империю, незамедлительно расстрелять, без следствия и трибунала. Начните с главаря этой банды, с Байльшмидта.       Людвиг кивнул и скомандовал строго:       — Брось оружие!       Гилберт судорожно огляделся: вокруг свора вооруженных солдафонов, ни окон в зале, ни дополнительных дверей. Скрыться не удастся. Он попал в смертельную ловушку, и самым лучшим решением, последним шансом, было согласиться. Прусак выпустил из рук винтовку и поднял руки вверх.       — Пруссия, Лос! — сквозь зубы прошипел Германия, — Остальным: охранять кайзера!       Путь до внутреннего двора прошел, как показалось Гилберту, отчаянно пытавшемуся найти лазейку для побега, уж слишком коротким. Они остановились в том месте, которое не было видно из окон замка.       — Сбежать надеешься? — холодно и буднично спросил Людвиг. — Бесполезно.       — Ну почему же, — просто поддержал Гилберт, становясь возле стены, — Надежда всегда умирает последней. А как насчет последнего желания?       — И что ты желаешь?       — Свободы, — криво разулыбался Гилберт, видя, как брат прищуривается на один глаз, целясь ему в сердце.       — Обычно, просят о быстрой и легкой смерти…       — Я быстрых и легких путей никогда не искал.       Людвиг с большим трудом сохранял подобие самообладания. Три ступени назад, под гнетущими впечатлениями и ярой злобой, он был уверен, что исполнит приказ императора. А теперь, когда тонкая фигура Гила в распахнутой, великоватой ему шинели встала смирно возле стены в пяти метрах вся сущность его пробилась заунывным колокольным звоном. Он будто уже видел растерзанную фигуру Пруссии, истекающую кровью на камнях возле стены. Людвиг очнулся от видения, когда всё еще живой прусак позволил себе поправить сбитые ветром белоснежные волосы. Он прицелился. Но палец предательски задрожал на спусковом крючке. Людвиг открыл второй глаз, чтобы целиться лучше, чтобы попасть с одного выстрела прямо в сердце и хотя бы избавить Гила от ненужных мучений, но бесполезно. Взгляд помутился от влаги.       Людвиг опустил винтовку.       — Лауфен!       — Вас?       — Проваливай… к своему ненаглядному России! Ты ведь так этого хотел!       Германия кинулся к Пруссии, укрыл его своим телом от случайных глаз и прошептал на самое ухо:       — Открою тебе секрет: русский коммунистический черт прется из швейцарской ссылки, чтобы заграбастать власть над твоим любимым Россией. И я не буду ни ему мешать, позволю и тебе зайти в его вагон и прикажу опломбировать. Вы промчитесь сквозь мою территорию без препятствий, и только лишь с той уверенностью и целью моей, что Ленин наконец-то добьет ненавистного мною Ивана, и ты будешь соучастником этой казни. Вам обоим по заслугам! — Людвиг дрогнул голосом, остановился, смахивая злые слезы, застилавшие его отчаянный, наполненный болью и горем взор, тыльной стороной ладони с такой силой, что едва не содрал с себя кожу, — Беги! И никогда не возвращайся, — и добавил пренебрежительно, стараясь напоследок уколоть сильнее ядом горечи, поделиться хотя бы частью своей боли с мятежным неверным братом: — Великий Пруссия? Ахаха! Как бы не так! Вечная прусская губерния в лапах русского медведя!       И Гилберт побежал, никем не останавливаемый. Сердце бешено колотилось, он не разбирал дороги, ноги сами несли к зданию вокзала. Почти ничего не замечал, дорога перед глазами мутилась и мелькала пятнами. Все, что с таким терпением, своей кровью и потом завоевали революционеры рухнуло в одночасье! Ему снова не хватило всего лишь последнего шага, всего-то чуда… Или хотя бы чуть-чуть удачи.       «Будто проклят я кем-то… словно под черной звездой, дьяволькой Селеной родился!» — подступали к горлу мысленные фразы вперемешку с лютыми слезами обиды на судьбу и постепенного осознания своего поражения.       От мысленных накативших терзаний его отвлекла ужасная картина, как только он вышел на широкую берлинскую дорогу.       Люди спешно разбегались кто куда, отовсюду доносились выстрелы, а вскоре показался зеленый борт бронированной махины. Людвиг не соврал — императорские войска отправили на своих же рабочих, вооруженных только лишь стрелковым оружием, тяжелую технику. Это были танки.       Гилберт скрылся с линии огня и в ужасе наблюдал криво намалеванный знак прямо под дулом техники. Огромный череп с круглыми страшными глазницами, кривыми зубами и перекрещенные кости под ним. Те же знаки были на рукавах идущих рядом с танком солдат.       Гилберт поразился до глубины души, так что волосы на его голове стали еще на оттенок белее. Людвиг явно не собирался ограничиваться запугиванием и полумерами. Он отправил войска истребить свой же народ. Только чудом совершенно неожиданно, как теперь получалось, пощадил лишь одного. Брата.       — Убийца… идиот… — ошалев, шептал Байльшмидт, шатаясь на ватных ногах, уходя через подворотни на другую дорогу. Там перед алым взглядом предстала картина еще более ужасная.       По мостовым и площадям были разбросаны тела революционеров, в неестественных позах они валялись везде, прямо по центру или наваленные друг на друга возле обгорелых кирпичных испещренных пулями стен, некоторые свалены в канавы и на обочины, но всех остальных никто и не думал убирать.       Вдалеке военные под дулами винтовок вели колонны связанных и закованных в наручники рабочих. На плечах некоторых солдат красовался новый символ, значение которого Гилберт пока еще не знал, и не придал ему никакого значения. Слышал только краем уха, что называется он «свастика».