WWI

      Революция накатывалась на земли Германской Империи, как огромная волна. Первыми восстали моряки Киля. Не без помощи одного молодого прусака, в коричневой шляпе и потертой шинели, с необычайно ярким пламенем в глазах. И, конечно, одной смелой женщины…       По просьбе Карла Либкнехта, оставшегося в Берлине, Гилберт срочным поездом снова был в Киле — своей главной военно-морской базе. Поводом для стремительного возвращения стали удивительные новости: экипажу кораблей Кайзерих Марине был дан приказ очередной раз попытаться заманить британский флот в западню к субмаринам. Гилберт об этом был осведомлен и знал, что это распоряжение — самоубийство. Силы бритов в несколько раз превосходили германские как в численно, так и технически.       «Это всего-то попытка спасти честь имперского флота. Идея дурацкая», — думал Гил в тревоге за своих матросов.       И именно поэтому главнокомандующий Байльшмидт не стал отдавать абсолютно никаких команд, не ответил ни на одну истеричную телеграмму имперского адмирала, когда тот сообщил ему, что на якорной стоянке возле Вильгельмсхафена, прямо накануне рокового смертного боя, моряки корабля «Тюрингия» отказались слепо выполнять бессмысленные указания командиров.       «Бунтовщики арестованы военными, верными кайзеру. Пока еще верные… вот тут-то мы их и спасем!» — самодовольно и хищно улыбнулся своему отражению в окне поезда Гилберт.       Едва сойдя с перрона, он безотлагательно направился в штабную квартиру немецких коммунистов. И первой, кого увидел сквозь завесь сизого узорного дыма от папирос, была Роза. Она взглянула на него кроткими карими глазами, потом положила резко трубку телефона на аппарат, прервав разговор на полуслове, встала, шурша синим платьем, и быстро оказалась у дверей.       Гилберт приподнял шляпу в приветствии и снова открыл дверь, предлагая этим выйти в коридор.       — Гилберт, вы прибыли к нам, словно рассвет над темными елями наших переживаний, словно красный свет зари, что уже не остановить ни рукой, ни всем движением души.       — Так и есть, драгоценная Роза. Время пришло! Сейчас!       Гилберт взял ее тонкую ручку в черной кружевной перчатке и кольцах, вдыхая в блаженстве полной грудью ее остро-сладкие духи и пламень, что беспрестанно источался от всей фигурки маленькой Розы. Но женщина вдруг отпрянула, снова зашуршали шелка, когда она тяжело припала спиной на стену небольшого плохо освещенного холла. Ее огромные глаза, несколько кошачьего разреза, стали влажными и оттого очень глубокими.       — Я верю людям, я знаю, насколько они жаждут смести ненавистное самодержавие. И вы здесь… и я… и все готово к великому освободительному восстанию, но…       — Роза! Я слышу в вашем голосе ноту неуверенности! Нельзя давать сомнениям, ни единому ростку этого злостного сорняка, сломать то, к чему мы все шли сквозь смерть и слезы! Только не сейчас! Умоляю вас!       Слова Байльшмидта звенели в гулком коридоре, отражаясь от стен, как в колоколе. Фрау Люксенбург схватилась рукой за грудь, словно и в ее сердце бились эти фразы от стенки к стенке, грозясь разорвать плоть и истечь огненной кровью.       — Ты прав, но в городе все больше войск имперской гвардии. Я и другие коммунисты тревожимся, что они просто расстреляют забастовщиков.       — Но риск оправдан. Мы должны с чего-то начать! Пусть и даже ценою жизни первых… это участь пионеров каждого прорыва! Мы никогда не забудем их доблести! Я подниму в ружье и армаду и полки!       — Аше цум аше!Да будет так, по слову твоему, Великий Пруссия!

***

      На следующий день на горизонте появились корабли с плененными матросами на борту. К мятежной «Тюрингии» примкнул в неповиновении «Гельголанд». Их с нетерпением ждали.       Весь город вышел на берег. Среди встречающих были не только жены и дети, но многочисленный состав килевских матросов, которые загодя и специально для такого случая вышли в увольнительную.       Корабли пришвартовались. Вскоре на трапах показались конвоиры, ведущие цепочкой бунтарей в черных коротких шинелях и бушлатах. Народ встречал их, как героев.       — Свободу! Свободу нашим товарищам! — скандировали люди. — Не препятствуйте миру, имперцы, нам нужен мир! Мы устали от смерти!       Несмотря на эти возгласы, угрожая толпе короткими штурмовыми винтовками, верные империи моряки сошли на пирс и повели заключенных к военной тюрьме пешком через весь город. Народ следовал за ними, окружал со всех сторон. Гомон и голоса становились все увереннее и громче.       — Свободу! Свободу! Прочь, угнетатели! Жизнь и мир! Солидарность и дружба советских пролетариев! — проносилось по улочкам, пока тяжелый чугун ворот не скрыл арестантов.       — По домам! Расходитесь! Расходитесь! — рявкали корабельные офицеры и тюремщики.       Но народ расходиться даже не думал. Прямо под окнами тюрьмы начался стихийный митинг. Свое выступление начала Роза Люксембург.       — Сотни лет Европой правят монархи. Им принадлежат все богатства, все ресурсы, жизнь моя и моего народа, сама душа моя, — говорила огненная Роза, красный цветок революции, источающий из своего облика и слов брызги безудержных чувств. Страсть, дикая и огненная, словно незримая горящая лава, текла по площади перед тюремными воротами, как разящая точно без промаха огненная стрела, вонзалась в сердца, поджигая каждого. — Войны разгораются по двум причинам: либо не знающими границ амбициями правящих семейств королей и императоров, либо экономическими интересами экономической элиты. Вторые еще более циничны, они и дальше будут проливать кровь, чтобы набить потуже кошельки! А династии прогнили и изжили себя настолько, что им ничего не останется, как послать в угоду капиталистам целые народы на убой! Молчаливо останется императорам и королям наблюдать за тем, как власть займут буржуи! И пока не поздно мы должны уничтожить этот класс буржуев! Революция! Всемирная революция против капитализма!       Розу горячо поддерживал Байльшмидт:       — Коллапс кайзеровской власти неизбежен! Голод и нищета страшны теперь, как никогда! За Советскую власть, за власть народа! Поражение на глупой войне, развязанной империалистами не за горами! Империалистическая война, где мы бьемся за капиталы буржуев, и за колонии, чтобы кайзер поработил коренное население!       Гилберт прервался, в одно движение достал из из военного вещмешка что-то бело-серое и округлое. Он повернул предмет к толпе, высоко поднял на своей руке. Народ, собравшийся на площади, как и оставившие вахту молодые матросы ахнули, на них скалился рядами крупных зубов человеческий череп, смотрел провалами пустых глазниц будто в самую душу.       — Видите?! Он смотрит на вас, бюргеры, с горечью и укором! Еще вчера это был человек! Такой же, как вы, растил детей, пахал землю, заботился о родителях, молился своим богам. Пока на его землю не пришли жестокие завоеватели! Империалистические колониалисты, чтобы отнять его жизнь, его страну, потому лишь, что дохлый старческий капитализм исчерпал себя! Он питается кровью чужих народов, паразитирует на чужой земле! Справедливо ли это, люди?       Люди на площади закричали единым гневны гулом, и ему вторил голос Розы:       — Война продемонстрировала всю лживость заигрывания буржуазии с рабочим классом! Рабочий был и будет игрушкой в ее руках! Война должна разрушить империи и открыть дороги революции! Наша задача помочь пролетариату, а не предаваться утопическим идеям. Мы, коммунисты Германии поднимаем знамя борьбы! И клянемся не отступать от идей диктатуры пролетариата!       Байльшмидт вновь подхватил эстафету огня:       — Нам ли, немцы, не знать, что вражда — это путь в преисподнюю! Только мы можем остановить ненасытных капиталистов! Мы — угнетенный класс, который не хочет больше такого правления! Мы воины свободы и дружбы народов! Только вместе! Вы хотите быть хозяевами своей жизни и своей страны…       Этот вопрос, конечно же, был риторическим. Все, кто был на площади военно-морского городка Киль, уже горячо поддерживали революционные идеи и без всяких доводов и аргументов. Толпа снова закричала, зарукоплескала в единодушном порыве. Гил помедлил еще несколько минут, тяжело переводя дыхание, перед торжеством неминуемого символического момента, затем почувствовал то невероятное ощущение души, как будто вечный мировой маятник вдруг всего на долю секунды застыл в неподвижности. И именно в этот момент он крикнул громко:       — Тогда — вперед! Живо! Аше цу ааааашеееее!       Весь город подхватил эту фразу. Это был заранее обговоренный сигнал к началу большого восстания. С набережной донеслись звуки залпов корабельных пушек, морской ветер понес дым на улицы, все оказалось в плотном тумане с горьким запахом пороха.       Матросы и рабочие бросились на ворота тюрьмы, поднасев, сняли с петель двери, разоружили не ожидавших такого напора охранников. Захватив оружие бунтовщики побежали в начальственное крыло, на бегу срывая со стен имперские знамена. Гилберт, с винтовкой в руках был впереди и руководил штурмом.       — Стой! Рассредоточиться! — скомандовал он.       В коридоре завязалась перестрелка. Несколько матросов пали, сраженные пулями, выпущенными коварно из-за угла. Гилберт подкрался тенью к засаде, выскочил резко, как черт из табакерки, выстрелил в голову лейтенанта, махнул рукой, подавая своим знак: «Вперед!». Сам взглянул в лицо убитого. На молодом и красивом лице всего одна аккуратная дырка ровно посередине распахнутых удивлено небесно-голубых глаз. Сердце больно кольнуло в груди. Лейтенант напомнил Гилберту брата.       «Первая кровь своего на моих руках…»       Но прусак знал, что времени мало.       «Некогда! Потом буду сокрушаться!» — думал он вытаскивая оружие из мертвых рук и шаря по форме мертвеца в поисках патронов.       Тем временем остальная революционная команда быстро разоружила всех тюремных солдат и офицеров. Матросы открыли двери, выпустили на волю своих товарищей.       — Почта, пресса, телеграф, ратуша, склады! Разбивайтесь на команды! Быстрее! — отдал приказ Гилберт на захват стратегических объектов города.       Революционеры удивительно быстро выделили главных в своих отрядах и разделились. Пруссия организовал освобожденных моряков с «Тюрингии» на захват военных складов. Но у побережья, где базировались главные арсеналы, они встретили тех, кого увидать не ожидали. По крайней мере, уверенные в том, что время играет им сейчас на руку, мятежники надеялись повстречаться с ними гораздо позже.       Рваные ряды пикельхельмов и синие шинели. Это были пехотинцы, которых, вестимо, отправили на подавление восставшего города из ближайшего расположения. Революционеры столкнулись с ними лоб в лоб.       Байльшмидт колебался, вступить ли в заведомо смертельную схватку с превосходящими силами и стать героями. Навечно. Или хотя бы попытаться сбежать? Он, безмолвно сжимая крепче в руках винтовку, застыл впереди своего нестройного полка, и оценив обстановку, приходил к неминуемому выводу, что лучше всего, похоже, сдаться.       Молчание нарушили офицеры пехотинцев.       — Слава народной красной армии! Вся власть — советам!       Гилберт не поверил своим ушам, а когда осознал сказанное — радостно вскинул вверх винтовку. Его матросы повторили за командиром, заликовали, бросились обниматься с солдатами.       С подкреплением перешедшей на сторону революционеров пехоты уже к вечеру под красной властью был весь город. Ночью победители организовали в казармах первый в германской стороне Совет рабочих и матросов г.Киль. Его руководителем был избран старший кочегар третьего дивизиона миноносцев. Революционеры составили требованиями к имперскому правительству «14 кильских пунктов».       На утренней заре на каждом корабле прусского порта торжественно поднялись в небеса реющие на морском ветру алые флаги.