WWI

      Утро в Петрограде начиналось уже привычно.       Рабочие пришли к проходным своих заводов и фабрик, но в цеха никто не пошел. На улице прямо перед дверьми собравшиеся организовали очередной митинг. За последние сутки число забастовщиков увеличилось вдвое и достигло двухсот пятидесяти тысяч человек.       Брагинский, вооруженный винтовкой, и с отрядом солдат выдвинулся в сторону забастовки. Россия был в составе Преображенского полка. Правда самого полка в городе, конечно, не было — преображенцы были на фронтах, а в Петрограде дислоцировался только лишь резервный батальон.       «Всего в моем распоряжении двести тысяч военных гарнизона. Но это резервисты, вчерашние рабочие и крестьяне, не имеющие никакого боевого опыта…»       Также на помощь спешили военные батальонов Московского, Финляндского, Гренадерского и Кексгольмского полков. Они должны были перекрыть главные магистрали и усилить охрану правительственных зданий, мостов, почтовых и телеграфных отделений.       «Социалисты… большивики, меньшевики, эсэры… это все ясно, как божий день. Но их не так много! Больше всего тут беспартийных, тех кого сама бурность последних дней выдвинула на передний план! По всему Петрограду расклеены объявления, что ржаной муки в столице достаточно. Но это уже мало кого интересует, — думал Россия, наблюдая из укрытия сквозь мутное марево февральского влажного воздуха и клубки белесого пара от дыхания, как рабочие, проходя мимо, срывали бумагу со столбов, стражи правопорядка не вмешивались и не останавливали перемещение людских масс по улицам города, — Это не политический заговор — стихийное народное бедствие!»       В этой серой мгле и сгущающемся сумраке еще ярче горели алые знамена и транспаранты. Рубленной гарнитурой на них грозно сверкали лозунги пролетариев: «ДОЛОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВО!», ДОЛОЙ ЦАРЯ!», «ДОЛОЙ ВОЙНУ!»       — На Невский! На Невский! — Как и тяжелый воздух, сгущались и голоса петербуржцев, сливаясь в единый грозный крик.       Брагинский вскинул винтовку на плечо и скомандовал своему отряду:       — Идем дворами! Опередим их, вперед!       Военная группа бросилась бегом сквозь хитросплетения опустевших двориков Петрограда. За стенами домов слышались революционные песни, доносился гул сапогов рабочих колон, следовавших своим нестройным маршем по центральным улицам в самое сердце столицы. На углу последнего дома улицы, примыкавшей к Невскому проспекту, Брагинский взмахнул рукой, командуя военным остановиться. Сам прильнул к кирпичной кладке, стремясь слиться со стеной, и осторожно выглядывал, оценивая обстановку.       Забастовщикам противостояли только хилые и тонкие цепочки полицмейстеров у мостов. Рабочие оголтело бежали на них, осыпая камнями и кусками льда. После из толпы раздались и выстрелы.       «Где казачьи разъезды? Почему не помогают силам правопорядка?!» — в недоумении Иван решал, что предпринять, видя, что часть революционеров быстро прорвала пикеты полицейских, другие спрыгивали вниз и бежали прямо по льду Невы.       Полицейские открыли огонь, но напор рассвирепевшей толпы сдержать не удалось. Полиция разбежалась, а демонстранты, накатываясь волной, заполонили своими рядами все вокруг.       «А вот и казаки… улыбаются революционным лозунгам и кланяются демонстрантам…»       Толпа горожан от этого приходила в неописуемый восторг.       — Казаки за нас! — гремело ликование над Петроградом, — Казаки за народ!       Ваня машинально и жаждя видеть больше, вышел слишком далеко, чтобы оставаться незаметным. Он очнулся слишком поздно, и лишь для того, чтобы увидеть во все фиолетовые очи, как медленно, как будто в долгом-долгом сне, — он мог проводить долгим взглядом каждую замершую в полете снежинку и удар сапога о камень мостовой, — к нему приближался строй рабочих.       Огонь полыхал по трепещущим на ветру алым флагам и транспарантам, пламя горело в глазах революционеров. Рабочие были в распахнутых шинелях, на них были белоснежные рубахи, словно шли они все на праздник, слева, у сердец полыхали, как раны, красные банты. Праздник обещал быть кровавым.       Брагинский приказал своим солдатам:       — Преградить дорогу! Винтовки на перевес! Примкнуть штыки!       Сам Россия бросился к рабочим, лязгнул металл — Иван обнажил сверкающую шашку.       — Уходите! Расходитесь по домам, коль жизнь дорога! — прорычал Иван.       Революционеры чуть было растерялись, но тут один из рабочих кинулся что есть мочи прямо на военных. Безоружный, он застыл на мгновение перед Брагинским, рванул на себе рубаху, кинул шапку на мостовую и крикнул:       — Дайте свободу! Или убейте меня!       Ваня замер, сжимая рукоять своего оружия, глядя прямо в пламя взгляда революционера, а тот гордо, задыхаясь снежными хлопьями, под всплесками алых знамен, подначивал:       — Ну! Руби! Руби меня, убогого!       Иван опустил взгляд.       «Что ж я, буду в мужиков гражданских да старух стрелять???»       Ваня чувствовал, что он над пропастью, на переломе мира. Он вложил шашку в ножны и приказал солдатам отходить.       — Наааа плечооо! — Как в колоколе отразился от кирпичных стен его голос.       Солдаты убрали винтовки. Толпа протопала мимо, снова заводя революционные песни. А молодой рабочий, оставался недвижим. Он, тяжело переводя дыхание, все смотрел на Ивана синими очами, полными невероятной благодарности, моления и надежды. Наконец, отдышался, поверил, что все еще жив и сказал тихо:       — Я вижу в тебе Россию.       В лучах заката Брагинскому показалось, что с небес сыплется кровавый снег. Не остановить. Значит выбор единственный — надо встать в единый строй вместе со своим народом. Пусть это всё и походило на безумие.

***

      В это самое время император Российский находился в Могилеве вместе с Арловским. Они осматривали войска, подготовленные для масштабного генерального наступления. И оба внутренне были полны мрачного напряжения, ведомого не знанием, а предчувствие. Ни Николай, ни Ники совершенно не подозревали о том, что твориться в сердце их России, не ведала об этом даже императрица, оставшаяся в Царском селе с детьми.       А вместе с тем, они оставались окруженными алым пламенем со всех сторон: занимался не менее смертоносный для самодержавия пожар за пределами русских владений. Удивительнейшим образом Германия, враг и соперник, оказался вдруг собратом по несчастью для русского самодержавца и верных империи офицеров. Хотя Людвигу повезло чуть больше, он узнал о революции на своих землях раньше.       Это случилось одним ранним утром. Как повелось за последние месяцы войны, когда накаты противников на германские позиции усилились, боестолкновения начинались примерно в шесть утра и продолжались до глубокой ночи. Затем у солдат было пару часов для сна, и снова в бой.       Людвиг в составе бригады шел на позиции близ границ Российской империи, где в белорусских лесах отчаянно отбивался немецкий батальон от бесконечных атак русских.       «Какой к чертям батальон — жалкие остатки!» — Шульц выдохнул последний дым из легких с напором и затоптал окурок в мокрую массу опавшей листы и снега.       Солдаты рисковали оказаться в окружении. Германии с трудом удалось собрать по крохам резервы для того, чтобы хотя бы деблокировать прусаков из ловушки, а после — всем вместе сбежать.       Германия и его маленькое войско подошли вплотную к позициям. Разведчики смогли вычислить самое слабое место в русском окружении, там Шульц и планировал продрать брешь и освободить немцев из котла. Людвиг наблюдал в бинокль, из-за косогора.       Россияне заняли здесь выгодные позиции, заняв все господствующие высоты.       — Вот и они, выкатили на горки свои пулеметы, скоро начнут вертеть мясорубку, твари, — приговаривал сам себе Германия. Он сделал знак офицерам бригады приготовиться к внезапному и отчаянному нападению. Выхода другого нет: Людвиг самоубийственно двинется напролом.       В составе первой линии он побежал сквозь лесную посадку, вскинул винтовку, сняв с предохранителя, но на открывшемся просторе зрелище перед его глазами предстало необычайно странное.       Затаив дыхание и обмерев от страха он смотрел, как из немецких окопов высыпался целый рой солдат. Но вовсе не на попытку дерзкого прорыва, как вначале надеялся Людвиг, готовый поддержать прусаков с флангов. Немецкие воины выходили с поднятыми над головой руками и безоружные. Они встали на прицелах вражеских пулеметов. Русские молчали и затаились, видимо, тоже не ожидали массовой сдачи в плен. Да и все это через пару мгновений уже сдачей и назвать было нельзя.       Прусаки что-то дружно голосили, с расстояния Людвиг не мог разобрать слов. А все, что произошло после и вовсе напоминало дурной сон. Россияне тоже оставили свои пулеметы и гурьбой стали спускаться с холма, тоже без оружия, и… встречали прусаков крепкими объятиями, пожимали руки.       «Тойфель!Да что же тут происходит? Так не должно быть! Не должно… — Людвиг почувствовал, что к горлу подходит паника, но уже в следующую секунду он понял абсолютно всё и внутренне завопил: — Фердамт!»       Прусаки доставали из-под шинелей и разворачивали красные полотнища.

***

      — Развести мосты!       Был первый приказ командующего имперскими армиями Ивана Брагинского на юной утренней заре, когда улицы столицы вновь обагрило алое рассветное солнце и кроваво-красные знамена с лозунгами: «ДОЛОЙ ВОЙНУ! ДОЛОЙ САМОДЕРЖАВИЕ!»       На окраинах города начали возводиться баррикады революционеров. По всей столице были расставлены патрули военных. В одном из них был и Брагинский. Он видел, как на заставы непрерывными волнами наседает огромное море людей. Мосты развели, но революционно настроенных россиян это не остановило — они снова перешли реку по тонкому льду и направились к центру Петрограда.       В городе на третий день ярую алую толпу уже не пытались уговорить или разогнать. В нескольких местах, там, где демонстранты пытались прорвать цепи солдат, по людям в безысходности начали стрелять…       — Отставить огонь! Кто отдал приказ к огню? Отставить! — кричал Иван в исступленном отчаяние.       Рабочие растерянно сбились в кучу, начали отходить, но в этот момент из их толчеи тоже посыпали огнестрельные выстрелы!       Ваня пытался определить по траектории залпов, кто именно стреляет и откуда, но это даже для него, веками прожженного в боях вояки, так и осталось неизвестным. Стреляли отовсюду, с крыш домов, из подворотен, из толпы. Счет убитых и раненных, и манифестантов, и военных, пошел на десятки человек! Россия под этим перекрестным огнем, окруженный свистом пуль — не неприятельских! Своего же народа! — почувствовал себя в самой огненной гуще адового сражения. И тревожнее было другое — он так и не выбрал окончательно сторону этого страшнейшего в его истории конфликта!       «Вот он, перелом эпох, во все своей страшной красоте и роковой мощи! Рвутся связи, рвутся сами жилы, все рушится… чтобы на руинах отстроить новый мир и порядок!       К вечеру Невский был очищен от протестующих. Брагинский отправился в казармы гвардии в лютейшем возмущении и потрясении. Где тут же стал свидетелем неоднозначного солдатско-офицерского совещания…