The Godfathers

Ундервуд — Гагарин, я вас любила!

больно-больно потом упал,

расшибился! из-под обломков

извлёк себя и начертал

по фюзеляжу златой иголкой

Сок с трубочкой замер прямо в трубочке, Тюя его так и не отпил. Ему в целом нужно было отвешивать большую благодарность за то, что у него не разжалась челюсть от увиденного, а она могла — ещё как могла! Юноша отлучился всего на жалкую перемену в столовую, не думая, что отсутствие в течение двадцати минут из-за проклятой и большой очереди из младшеклассников может быть такой монструозной, просто катастрофической ошибкой. Он стоял на пороге класса за две минуты до звонка, так и не опустив перенесённую за порог ногу. Он смотрел на Дадзая. А Дадзай смотрел на него, сидя на огромной башне из стульев и парт на самом верху, свесив с края парты ноги и покачивая ими, словно сидел на подоконнике или лавке. Немного снизу был замечен Гогору, вставший во весь рост слева от Дадзая и балансировавший ногами на спинке стула, как какой-то акробат; справа ещё пониже сидел как ни в чём не бывало, закинув ногу на ногу, Фёдор, где-то ещё ниже — несколько одноклассников, не преминувших возможностью стать частью безумной постройки, и только, пожалуй, равное количество «грузиков» в виде парней с одной и другой стороны не давали этой циклопической постройке упасть. Одноклассницы стояли кругом, фотографируя эту конструкцию и хихикая. Атсуши, единственный с выражением ужаса на лице, вцепился внизу в одну из образующих эту хтоническую башню парт, а Ваня ходил из стороны в сторону в явном беспокойстве, но беспокоился, судя по всему, он ещё и потому, что никакого элемента земли или камня ни в стульях, ни в партах не было и, соответственно, контролировать это он не мог. Иногда юноша протягивал руки в сторону Достоевского или Гоголя и просил спуститься, но Достоевский отрицательно качал головой, а Гоголь только пожимал плечами и указывал на Фёдора, мол, я тут только по его велению! Рюноскэ, оплот адекватности в глазах Тюи, оказался у самых дверей, стоя в абсолютном молчании по левую руку Накахары и прикрывая ладонью рот. Тюя даже не сразу заметил, что младший брат царя горы стоит так близко. — Это… что за… херня? — негромко проговорил Накахара сквозь зубы, зажав между ними трубочку с соком и так и не вынув руки из карманов клетчатых штанов. — Что-то из больной фантазии моего брата. Не похоже? — Акутагава даже не посмотрел на Тюю. — Мы как раз тебя ждали. Можешь разбирать этот конструктор. — Блядь, — Тюя, не спуская с конструкции взгляда, всё-таки взял сок в руку и вынул трубочку изо рта, одним движением выбрасывая коробочку с изображением грозди красного винограда в мусорное ведро в углу дверей. — Как ты это допустил, чёрт возьми? — Я бы даже не подумал его останавливать, — Акутагава пожал плечами. — Да и не смог бы. Просто хочу посмотреть, чем закончится. — Твою мать! Я чё, нанимался? — Тюя начал повышать голос, заходя наконец в класс. Осаму приветливо помахал ему рукой, когда Накахара, не стесняясь, крикнул: — Это чё за Пизанская башня из дерьма и палок?! — Тюя-я! — Дадзай сидел на покачивающейся парте, наклоняя голову, чтобы не тереться макушкой о потолок, и широко улыбался; о потолок он тёрся ладонью, содрав оттуда кусок штукатурки и убрав его в карман, как какой-то шибанутый трофей. — Ты пропустил самое интересное! — Слезай с этого ё- — Тюя, памятуя о наличии девушек в классе, откашлялся и исправился: — Кхм, грёбанного Тадж-Махала! — Если я начну слезать, я упаду и сломаю шею, — всё с той же улыбкой проговорил Осаму. — Не сломаешь! — А звучит так, как будто сломаешь мне её только ты! Одноклассницы захихикали. Накахара, скалясь, огляделся, чувствуя, как лицо начинает гореть. Ну договаривались же не афишировать!.. Парта начала наклоняться. Атсуши внизу со скулежом сжал зубы и вцепился руками в парту сильнее, немного погнув её. Гогору рядом с Дадзаем, поджав одну из ног и стоя, как чёртова цапля, балансируя взад-вперёд на спинке стула, со смехом схватил «трон» Дадзая за угол и потянул на себя, выровняв и не дав конструкции рухнуть прямо на голову Фёдора. Тюя сжал руки в кулаки. — Отлучился ненадолго, блядь, — он провёл ладонью по лицу и кивнул Атсуши: — Чё за херня? Чё они делают? — Я не знаю! — Атсуши, испытывая проблемы с балансом башни, одним быстрым движением повернулся к ней спиной и упёрся ногами в ближайшую стену под доской для большей устойчивости. — Я вернулся, когда они уже вовсю строили, и меня никто не слушал. Теперь вот держу! — Идиоты, — Тюя пошевелил пальцами и, проводив прошедшего мимо Ваню взглядом, вдруг резко схватил его за плечо. — Ну-ка, рота, стоять! Хвост седых волос взметнулся, Гончаров ойкнул от неожиданности, глянул на Чую светлыми глазами и быстро выпрямился. Накахара поглядел на него снизу вверх, крепко сжав пальцы на его плече. — Ты скажи мне, друг, что они делают? — Ну… — Ваня вздохнул и отвёл глаза наверх, ткнув пальцем в палец и стараясь избежать зрительного контакта с Тюей. — Как сказать… — Говори так, чтобы мне не захотелось их придушить, — Накахара звучал весьма убедительно. Ваня зажмурился. — Поспорили они, п-поспорили! — Блядь! На что? — Кто дольше продержится! — И кто был инициатором? Ваня с испугом взглянул Тюе в глаза, а потом, побегав взглядом от Достоевского к Дадзаю, выпалил: — Не Коля! Тюя наморщил нос и шумно им выдохнул. Мог бы выдохнуть с дымом, как бык или дракон — выдохнул бы. Разжав пальцы с плеча Вани и отпустив его, Тюя медленно перевёл взгляд на Фёдора, зло прищурился, а потом и на Осаму. — Я объявляю ничью, — Тюе стоило больших усилий, чтобы не пнуть ножку одной из парт, а потом наблюдать, как всё это падает. — Слезайте оба. Трое. — Не-е, Тюй, так не работает! — Осаму засмеялся и неожиданно лёг на парту животом, свесившись и ткнув пальцем Достоевского в тёмную макушку. Тот нахмурился и зыркнул на дуэлянта исподлобья. — Я ни за что сам ему не сдамся. — Ладно, — Накахара перевёл взгляд на Гогору, и тот тут же отвлёкся, посмотрев на Тюю в ответ. — Тогда ты первый слезай. — Я всего лишь поддержка! — Коля со своей эмоциональностью прижал руку к груди с таким выражением лица, словно Тюя ему перчатку бросил, не иначе. — Сначала они, потом я. — Да твою мать, идиоты! — Тюя понемногу начинал светиться алым. — Если вы сами сейчас не слезете, я вас всех сам спущу! — Х-хорошая была бы идея, — Атсуши сбоку опустил одну из ног на пол, отдышавшись. — Только аккуратно, пожалуйста! — Ваня стоял у Тюи за спиной. — За сохранность их голов не ручаюсь, — Накахара фыркнул, задирая рукав своей рубашки-поло. — Как упадут, так упадут. Ловить не буду. — Тюя-Тюя, — Атсуши упёрся отдохнувшей ногой в стену заново, — но ты правда поосторожнее будь, а то- — У вас последний шанс! — Тюя уже не слушал, рявкнув вверх. Достоевский взглянул на Тюю выжидающе, словно не верил, что Накахара это сделает. А Накахаре верить надо. — Раз! Два! — Да что здесь, ради всего святого, происходит?! Голос математика прокатился по кабинету волной и вверг класс в гробовую тишину. Конечно, откуда Куникиде-сану быть на третьем этаже в кабинете истории?! Атсуши от неожиданности и страха вздрогнул и подскочил на месте, съехав ногами по стене на пол и резко перестав подпирать башню. Уехал в сторону один стул-опора, другой, заскрипели парты, заискрила лампа — за неё машинально схватился Гоголь, поджав ноги, — замигал свет. Одноклассники резво повыпрыгивали в разные стороны, кто-то — на учительский стол. Дадзай покачнулся и, схватившись руками за края парты, планомерно начал съезжать вниз. Парта его накренилась, он рухнул прямо на Достоевского, оба оттолкнулись друг от друга и полетели влево и вправо. Фёдор задел головой географическую карту страны на доске, и та с шорохом накрыла его, полетев на пол. Накахара даже выругаться не успел: перемахнув через один из упавших стульев, он подпрыгнул вверх, оттолкнулся от края парты и схватил Дадзая в руки, выбив с обрушающейся башни и оказавшись с ним на подоконнике. Ваня поймал Фёдора, но начал падать вместе с ним, и если бы не Рюноскэ, выпустивший Расёмон и оттянувший их обоих к двери, то они оказались бы погребены под стульями и партами. Когда вся мебель с грохотом рассыпалась, под громкое: «Щоб твою ма-» с лампой в обнимку с потолка рухнул Гоголь, чудом не задев ни один из стульев. Рампо-сан, молчавший всё это время и наблюдавший за разгромленным кабинетом, снял очки и раскрыл глаза. Улыбка стекла с его лица. Куникида-сан, стоявший за его спиной и, видимо, просто сопровождавший коллегу, возвышался над низким историком тёмной тенью, испускающей молнии. Достоевский вместе с Гончаровым с шорохом избавились от карты с голов, проморгались от внезапно наставшего света и остановили взгляды на преподавателях. Гоголь, лёжа на полу, спихнул с себя лампу и кое-как поднялся, отряхивая штаны. Дадзай, вцепившийся в Накахару, вскинул голову и с довольной улыбкой посмотрел Тюе в глаза, на что тот только рыкнул и спихнул его с подоконника и своих колен на пол. Дадзай обиженно ойкнул. — Почему, когда что-то происходит, в эпицентре всегда вы четверо?! — Куникида-сан взял историка за плечо, отодвигая в сторону и ступая в кабинет. Атсуши со страху попятился назад, не поднимаясь с пола, и, зашуршав картой под руками, врезался в Ваню, даже не обернувшись. Ваня со страху вцепился в его плечи, радуясь, что хотя бы кто-то его прикрыл. — Ещё и это трио прибавилось! — Так, — Рампо-сан, очнувшись от шока, спешно толкнул Куникиду-сана плечом из кабинета вон. — Бить детей непедагогично. Иди бей своих, у кого там у тебя сейчас урок, — и, как только голос математика начал растворяться где-то в коридоре, а тихие, но быстрые шаги историка вернулись к кабинету, Рампо-сан негромко закрыл дверь и, оглядев замерший в молчании класс, выдохнул: — Местá расставить по местам. Сесть. Телефоны сдать. Итоговый срез по пройденным за месяц темам.

***

— Да кто бы сомневался, что мы все напишем на неуд, — Акутагава хмыкнул, стоя на крыльце школы. Занимался закат. Из дверей уходили последние школьники, и только четвёрка стояла на крыльце: Рюноскэ вместе с Атсуши — по правую сторону, чтобы не мешать уходящим, Осаму с Тюей — по левую. Это, однако, не мешало им разговаривать между собой. — Н-но это нечестно! — Атсуши смотрел на свой лист с работой и нервно кусал губы. — Мы даже не проходили эти темы! — Вообще-то проходили, — Осаму растирал ушибленное плечо. — Ну… теоретически. Нам их задавали, но на уроках мы до них обычно не доходили. Самые последние вопросы после параграфов. Рампо-сан их звал заданиями на совесть. — Потрясающе. У меня даже сомнений нет, что варианты с этими вопросами достались только нам! — Тюя растирал костяшки кулака правой руки. — Идиот. Нашёл, блядь, место и время соревноваться. А чё не в карты сыграли?! — Ты не понимаешь! — Осаму тут же отшатнулся в сторону, выставив руки впереди себя, но Тюя, дёрнувшись к Дадзаю, даже руки не поднял. — Это был вопрос жизни и смерти. — Стоило оно того? Вопрос Накахары повис в воздухе. Дадзай, криво и нервно улыбнувшись, посмотрел и на Накаджиму, и на младшего брата, но Атсуши только грыз ногти, а Рюноскэ присел на каменное ограждение клумбы у крыльца, закинув ногу на ногу. Поддержки он, как ни странно, не нашёл… Поэтому горестно вздохнул. — Ладно, ребят, извините, — Осаму уронил плечи и закинул руку за шею. — Моя вина. — Да, блядь, а мы не поняли, что вина твоя, — Тюя нахмурился и рыкнул, отвернувшись в сторону. — Скажи спасибо, что у историка день хороший и он нас всех к директору не потащил. Вот были бы тогда хорошие дни у отцов, а? Акутагава тотчас при упоминании отца зыркнул на Дадзая, на что тот мгновенно выпрямился, поджав губы. — Надо как-то про это сказать теперь… — горестно выдохнул Атсуши, аккуратно сворачивая листок и собираясь запихнуть его в карман, на что Осаму одним ловким движением выхватил лист со срезом из его пальцев, порвал надвое и выкинул в мусорный контейнер. — Эй! — Нет работы — нет оценки, — Дадзай подмигнул, убрав руки за спину. — Они у нас в дневнике сейчас, если что, — резонно заметил Рюноскэ. — Вырвать можно! — А то никто не заметит, что у тебя после пятого октября в субботу сразу четырнадцатое в понедельник идёт, — Акутагава вскинул куцую бровь. — К тому же у нас электронный есть. И табели каждый месяц. Дадзай удивлённо хлопнул глазами, как будто на мгновение забыл и про электронные оценки, и про табели, в которых требуется подпись официальных представителей. Накахара, стоя рядом, выдохнул носом и глянул на него исподлобья. — Ты, по-моему, не понимаешь немного, — Тюя нахмурился, протянув руку, и схватил Осаму за воротник. — Не в двойке дело, а в том, что при падении ты мог сломать шею. Или позвоночник. Да весь переломаться ты мог, придурок! — Всё было схвачено! Не переживай. Ничего бы я не сломал. — Это ты так говоришь, потому что я рядом оказался и опять спас твою задницу, — Тюя дёрнул Осаму на себя, оскалившись прямо в лицо. — А когда меня не будет рядом, то сломанная шея будет входить в твои идиотские планы? — Ты преувеличиваешь. — Это ты меня бесишь, — Тюя оттолкнул Дадзая от себя, фыркнув, и зашагал вниз по ступеням. — Одного не понимаю: ладно, ты, но Дост-то куда полез? Альпинисты хуевы! — С ним Коля был, — Атсуши поспешил за Тюей. — Он же, ну… Только ради Доста туда полез. — Я видел, как Коля элегантно избежал сломанной спины, просто потому что упал чётко в место без ножки стула и края стола, — Тюя ссутулился, спрятав руки в карманы. От него исходила тёмная аура, едва не сбивая Атсуши с ног, и Осаму, стоя за его спиной, поймал на себе скептичный взгляд Рюноскэ, значивший только одно: «Доволен?» Ну не мог Дадзай, не мог сказать всем во всеуслышание, что так нужно! Просто это самое безобидное, что он смог предложить. Для всех же он оставался безрассудным дураком. — А где наша троица, к слову? — Тюя обернулся через плечо, выглядя всё так же хмуро. — В школе остались, — Рюноскэ отнялся от каменного ограждения. — И что у них? — У них такие же варианты были, как у нас. — Даже у Доста? — Даже у Доста. — Не могу понять, радует меня это или нет, — Тюя фыркнул и развернулся. — Атсуши, пошли. Атсуши, обернувшись на Рюноскэ и глянув на Дадзая, поспешил за Накахарой. Рюноскэ же хмыкнул и подошёл к старшему брату, хлопнув его по плечу. — Неудачник. — Но я же не… — Дадзай спустился с одной ступени крыльца и замер. Акутагава прошёл вперёд, а Накахара и Накаджима стояли уже у ворот. — Ребят, простите, а? Я думал, всё аккуратнее выйдет! Так надо было! — Ты всегда думаешь! — Тюя закатил глаза, рявкнув и взявшись за прут ворот. — Пошли домой уже, задрал извиняться! Рюноскэ стоял вполоборота, держа руку у рта, и единственный смотрел на старшего брата, оставшегося позади. Дадзай, шмыгнув носом, утёр его рукой в бинтах и поспешил следом, поравнявшись с Акутагавой. Не то чтобы плохая оценка его тревожила, но она точно беспокоила других. Как минимум, Тюю или Атсуши. Уж он-то больше всех переживал, что делать с неудом и как исправить. В истории так много нужно учить — голова пухнет! Особенно сложно это делать, когда Зверь внутри акцентирует своё внимание только на особенностях кухни веков и стран. Больше всего Зверь приветствовал Каменный век с его натуральной добычей дичи. Сейчас на рубеже двадцатого века его мало что интересовало, и Атсуши мог сосредоточиться на параграфе только при условии, если что-нибудь ел за чтением. Сейчас он даже сосредоточиться на параграфе не мог. Он думал о том, как отреагирует отец. Шибусава в технике был не силён, проверяя электронные дневники раз примерно в никогда, зато хорошо разбирался в истории и литературе. Особой его страстью была мифология, и, если он узнает, что в одном из вопросов, который его сынок завалил, была тема именно оттуда, он прочитает ему огромную лекцию длиной в ночь, чтобы любимый сынок уж точно больше в таких вопросах не допускал никаких ошибок. Периодически папочка вспоминал о табеле, конечно; это происходило в те моменты, когда Атсуши не напоминал ему сам, хотя порой приходилось. Он мог внезапно среди месяца произнести слово на букву «Т», например, «телевизор» или «трамплин», а потом поднимал дыбом шерсть и кричал в квартиру: «Табель, точно!» На даты в календаре он обычно не смотрел, поэтому спрашивал у Атсуши табель и в начале месяца, и в середине, а мог и через два месяца спросить. Обычно Атсуши вздрагивал чисто из-за внезапного отцовского шума на заднем фоне, но сейчас он молился, чтобы отец ни о чём не вспомнил. И не то чтобы проблема была только в этом!.. Шибусава совсем недавно расписался в сентябрьском табеле и благополучно забыл о существовании этой вещи ещё три дня назад. Проблема была в том, что Атсуши не мог врать и скрывать что-либо от отца. Шибусава его точно раскусит! Возникали мысли «случайно» провалиться в канализацию или забраться на дерево и сделать вид, что застрял там, чтобы все отцовские мысли были заняты этим и ничем иным. Но ноги сами обходили канализационные люки, из которых Атсуши легко сам выпрыгнул бы, отскочив от бетонного пола, как каучуковый мяч, а деревьев необходимой высоты для застревания на них никак не обнаруживалось. Что уж врать — Накаджима легко с пятого-шестого этажа спрыгнет сам, перевернётся в полёте на все четыре лапы и приземлится совершенно целым и невредимым. «И ведь не скажешь, что получил я неуд несправедливо… — Накаджима хмурил лохматые белые брови и пинал камушки по дороге, смотря под ноги. — Сам виноват, что не остановил! Мог разобрать, помешать, в конце концов, схватить за руки или повиснуть на ноге. Дурак! И сам виноват, что не учил… Но кто же знал, что такую подлость устроят? Молодец! — и хлопнул себя ладонью по лбу. — Ты сплошное разочарование! Отец наверняка предугадал бы такое развитие событий». За размышлениями он не заметил, как вставил ключ в замок и повернул его один раз. Этот звук его и отрезвил. — Блин! — Атсуши встряхнул головой, и зрачки его увеличились. Он замер, так и провернув ключ ещё раз, но уже услышал тяжёлые шаги за дверью. — Не говори мне, что ты опять сломал ключ в замке! — раздался отцовский голос. Тацухико даже не спросил, кто стоит по ту сторону — чутьё никогда ещё не подводило. — Н-не, всё нормально! — Атсуши повернул ключ в замке снова — и в дверном проёме показался отец. За его спиной прямо из большой комнаты тянулся длинный хвост, ероша чешуёй ковры, со лба росли вверх два рога — один несколько меньше другого, — и слышно было, как шумит телевизор. Он наверняка снова смотрел какую-нибудь историческую передачу и ругался с телевизионщиками насчёт неправдоподобности. — О, привет. Тацухико прищурился, глядя на сына сверху вниз, и отступил в логовище, позволяя юноше пройти. Запах родного дома успокаивал. Стоило Атсуши сделать шаг вперёд, старший оборотень поднял руку и потрепал его по белой голове. Накаджима нервно улыбнулся, а отец, отойдя, прислонился плечом к дверному косяку. Юноша только наклонился, чтобы развязать шнурки кроссовок, как вдруг услышал, — услышал! — как отец принюхивается и ведёт носом по воздуху. Чёрт! Неужели чувствует страх?! — Как-то ты выглядишь неважно, — изрёк вдруг он. От такого заявления Атсуши вздрогнул и, дёрнувшись, уронил рюкзак с плеча. Испугавшись, он рванулся наверх и ударился головой о полку — упала щётка для чистки обуви, лопатка и банка мятной жвачки. Последнее — это чтобы перебить запах разящего сырого мяса из пасти, если вдруг случилось не дотерпеть до печи! Тацухико широко раскрыл глаза и подался вперёд, но Атсуши быстро выпрямился и замахал руками, нервно хихикая. — В-всё в порядке! — Тацухико тут же остановился, вскинув густую белую бровь, и скрестил руки на груди. — Я просто… эм… голодный! Да, я голодный. Что у нас на ужин? Атсуши смотрел куда угодно, но только не Шибусаве в глаза. Шибусава хмыкнул, внимательно глядя на сына, но, ничего более не заподозрив, покачал кистью приподнятого хвоста. — Баран. Для иного слушателя, прислонившегося ухом к двери, звучало бы оскорблением. У Атсуши же только наполнился слюной рот. — Что именно из барана? — Весь, — дракон подмигнул и отступил, развернувшись к сыну спиной. — Ну, вернее, что после меня осталось. — То есть парочка косточек? — Шутка! — Шибусава с размаху рухнул на диван в большой комнате и разговаривал уже оттуда, зычно смеясь: — Солдат ребёнка не обидит. Ешь, я потом. — Ага, поем… С кухни действительно пахло бараниной. Отец не удосужился взять ни одного противня, вывалив всё готовое мясо прямо на скатерть; неподготовленный зритель подумает, что здесь произошло смертоубийство с последующим жертвоприношением, учитывая, что гору еды возглавляла готовая баранья голова с вываленным языком. Только Атсуши не ожидал, что, сев за стол и прикусив одно несчастное ребро, пахнущее просто невероятно и на вкус примерно такое же, не сможет даже и куска проглотить. Ком стоял от волнения в горле. Не зря парни говорили, что враньё у Атсуши на лице написано! Юноша агрессивно, сжавшись на стуле, грыз кость ребра, хмуря брови, пока вдруг за спиной не послышались шаги и осколок кости вдруг не выскочил из зубов, отрикошетив от стены. Раздался короткий рык, прежде чем Атсуши развернулся и увидел, как Тацухико растирает лоб и держит в руке острый осколок. — Ты весь день сегодня не ел, что ли? — дракон прошёлся до стола и, посмотрев, что что-то не слишком еды убавилось, нахмурился. — Что за арт-обстрел? — Я задумался, — Атсуши нервно хихикнул, поставив ногу на край стула и сорвав хороший кусок мяса с ребра. — Извини. — Ешь давай, — дракон осторожно схватил готовую голову за рог и вцепился зубами в щёку, откусывая хороший кусок и проглатывая не жуя. — Иначе у тебя тигр там скоро усохнет и станет чучелом. — Пап, я понял. — Маленьким таким, худеньким, как котёнок в сточной канаве, которого добить лопатой проще, чем выходить. За что ты так со своим тигром? — Пап! — Да всё-всё, я пошутил, — Шибусава осклабился, демонстрируя торчащие из-под нижней губы клыки, на одном из которых повис мясной ошмёток. Рукой он снова потрепал Атсуши по голове. — Чтоб всё съел. — А если я не съем столько? — Кто ты и что ты сделал с моим сыном, чертовски похожий на Атсуши человек? Накаджима фыркнул. Тацухико подмигнул и, уловив что-то своим чутким ухом, проворчал что-то про грёбаных спекулянтов на телевидении и безбожных тупиц без образования и личного опыта, спешно удаляясь в большую комнату. На пальце, как игрушку, он крутил голову барана за закруглённый рог. Атсуши пришлось очень постараться, чтобы запихнуть в себя хотя бы половину. Для этого он, убедившись, что отец сидит в своём гнезде из одеял и подушек и не собирается выглядывать в остальную часть квартиры, обернулся ужасающим получеловеком-полутигром, и именно полутигр чуть не захлебнулся слюной, набрасываясь на еду. Летели в разные стороны мясные ошмётки и осколки костей. Пришлось принять душ после трапезы, зато тигр внутри успокоился и не рвался более наружу. Зажав одну из костей в зубах, Атсуши закрылся в своей комнате, стараясь вести себя тихо и не вызывать лишнего внимания. Он даже убрался на кухне дочиста, хотя обычно там всегда оставался лёгкий беспорядок, свойственный логову оборотней. На этом его и поймал Шибусава, когда поздно вечером, видя свет в сыновней комнате, старательно вычистил пасть с длинным языком мятной пастой и после этого тихо заглянул внутрь. Дракон, конечно, не кот, поэтому бесшумно красться не умеет, а вот Атсуши — кот, причём весьма чутко слышащий, поэтому он вздрогнул и обернулся на скрипнувшего дверью отца. Тацухико невольно накрыл рукой лицо, когда юноша сверкнул внезапно глазами в темноте — свет лампы он закрыл собой. — Опять дальний выключить забыл, — пробасил Тацухико, и Атсуши проморгался, тотчас отворачиваясь обратно к столу. Дракон протёр один из глаз и ступил на шаг вперёд, раскрыв дверь шире, но, глядя на напряжённую спину сына, остановился. — Я могу войти? Или ты, ну, занят? — Я… — Атсуши немного выпрямился и движением руки с ручкой сгрёб несколько тетрадей со стола в рюкзак, стоящий внизу. — Нормально всё. Заходи. Тацухико утёр рукой нос, стараясь громко не топать, и по мере приближения к свету в голову врастали обратно его рога и бакены с лица. Дойдя до стола Атсуши, он огляделся и подтянул спинкой вперёд один из стульев поближе, сев и сложив руки и подбородок на спинку стула. От дракона оставался только длинный хвост, кончиком замерший в дверном проёме и не дающий двери закрыться полностью. Тацухико посмотрел на Атсуши, отмечая неясное беспокойство, посмотрел, как тот снова криво сидит — с одной ногой под собой, вторую поставил коленом вверх, обвил ноги отпущенным хвостом и нервно постукивает ручкой по столу, читая что-то в учебнике. — Вижу заголовки, — негромко начал Тацухико, — в городе замечен первый тигр со сколиозом. — Пап, — Атсуши фыркнул, и лицо его понемногу стало разглаживаться. — Ну, а чего ты опять криво-косо сидишь? — Мне так удобно. — Верю-верю, — Шибусава улыбнулся, но Атсуши только усмехнулся в ответ — и всё. Бросив ручку на стол, он спустил одну из ног на пол, наклонился к рюкзаку и стал перебирать тетради там. Как будто что-то ищет, но как будто и… бесцельно, чтобы создать видимость деятельности. — А у тебя, ну… кхм, — когда Тацухико заговорил вновь, он увидел, как у Атсуши на загривке шерсть встала дыбом, — в школе всё хорошо? Он произнёс это медленно, без стальных ноток в голосе, и приподнялся, выпрямившись. Кисточка его хвоста стукнула по полу. Видя, как Атсуши мнётся, Шибусава поспешил предположить: — Не обижает же никто? А то сейчас люди злые растут какие-то, вдруг… — Не, — Атсуши отрицательно покачал головой и опустил плечи. Хвост его со стула скользнул на пол и отбил кончиком нервную чечётку в такт отцовскому хвосту. Шибусава молчал, наблюдая, как сын с неуверенностью достаёт что-то из рюкзака и сжимает в руке, бросая рюкзак за лямку на пол. Тацухико немного отклонился в сторону, стараясь разглядеть, что это. Было похоже на тетрадь. — Пап, тут… проблемка небольшая… — Кому откусить голову? — Тацухико сдвинул кустистые брови, и кончик его хвоста ударил по сыновней постели у двери. — Ну… наверное, мне, — Атсуши весь как-то поник, прежде чем протянул отцу то, что достал из рюкзака, сам при этом к нему не поворачиваясь. В руках Шибусавы оказался дневник. Дракон озадаченно взглянул на первую страницу, потом — на спину сына. — Там. Отмотай до сегодняшних дат. — Ты кому-то голову откусил? — осторожно предположил Тацухико, немного отодвинув голову и с опаской начиная листать. В голове у него возникали сразу несколько вариантов развития событий: от съеденных цветов в классе и сломанных пополам парт до откушенной головы одноклассника или учителя и вызова к директору. Юкичи бы, конечно, сообщил… Но если не сообщил, то значит, все головы на месте. Перелистнув на следующую неделю, Шибусава вернулся к предыдущей и медленно прошёлся взглядом по страницам. Красной ручкой напротив какого-то предмета неразборчивым почерком был выставлен неуд за срез. Вот в чём дело! На всякий случай Шибусава пролистал дневник ещё, чтобы точно не найти никаких замечаний по поводу откушенных человеческих конечностей или порчи имущества, но, не обнаружив ничего похожего, шумно выдохнул носом. Атсуши с удивлением обернулся через плечо, когда услышал звук разрываемой бумаги. Отец, прижимая его дневник к столу, второй рукой осторожно вырвал страницу с записью о плохой отметке, старательно скомкал, как снежок, раскрыл пасть гораздо шире человеческого рта и, запрокинув голову, бросил смятую страницу-шарик себе прямо в зубы. Атсуши увидел большими круглыми глазами, как Шибусава даже жевать не стал — проглотил прямо так, закрывая пасть, рот и напоминая теперь совершенно обычного человека. Встав с места, он потрепал Атсуши по голове и зашагал на выход. Оборотень-младший тотчас повернулся на стуле, наблюдая, как отец останавливается в дверях и зевает, вываливая длинный язык. — Если спросят, где страница, — он хлопнул челюстями, — скажешь, что у тебя отец неадекватный, — и покрутил пальцем с когтем у виска. Атсуши нервно сглотнул и также нервно улыбнулся краем рта. — Не расстраивайся из-за такого, школа уже скоро закончится. Если что, я только р-р-рад буду с Юкичи пообщаться. Давно его не видел. Атсуши сначала усмехнулся, а потом резко изменился в лице. — Подожди, — заговорил он. — Ты… назвал по имени нашего директора? Тацухико широко раскрыл глаза, моргнул третьим веком и спешно прикрыл за собой дверь. — Спокойной ночи! Доделывай уроки и ложись спать.

***

Тюя слонялся по улицам до позднего вечера. Мотоцикл он оставил возле парковки, а сам пошёл куда глаза глядят. Улицы в центре прошёл, аллеи парка насквозь, мимо аттракционов, мелькая маленькой тенью с горбом мимо жёлтых клякс фонарей — горбом был рюкзак на одном плече, который он побоялся оставлять на мотоцикле. Вряд ли, конечно, кто-то стащит учебник по математике, но мало ли что? Он много думал о произошедшем и вспоминал, что уже что-то похожее с ними происходило. Там, в лесу, на брошенном мосту, от которого теперь остались только выезд с обрыва и въезд на него, Дадзай точно также затеял с Достоевским что-то нехорошее и… Ну, что было, то было. Все выбрались, все живы. Даже вспоминается с улыбкой, особенно то, что связано с Гоголем. Накахара, однако, думал только о том, что после извинений Дадзай зарёкся так делать. А сегодня что? Сегодня он опять вытворил адскую хрень бок о бок с наследником Крыс и едва не пострадал. Что там — едва не пострадали другие! Тюя даже не думал о том, что, по уразумению преподавателей, виноваты все вчетвером. Простите, всемером. Теперь всемером! Вот ведь у математика список «любимых» учеников пополнился… Рюноскэ в каком-то плане даже больше всех виноват, потому что брата не остановил! Мог же книгой по затылку ударить, в конце концов? «А с другой стороны, — Тюя стоял за углом дома, постукивал ногой и курил третью сигарету, — он ему не пожизненная нянька, чтоб отговаривать пихать пальцы в розетку… — он выдохнул дым и запрокинул голову, потёршись затылком о кирпичную стену. — Да и я не смогу всегда быть рядом. Нет, я обещал, — Тюя зажмурился, скалясь, — но что мне теперь, и на двадцать минут не отойти от него?! Ещё и двойка эта, которую хрен исправишь теперь!» От злости он пнул с размаху ногой в стену и рыкнул, зарывшись пальцами в волосы. Небо уже темнело, первые звёзды безразлично были, а в голове было пусто. Серый дым развеялся в причудливую фигуру. Когда где-то вдалеке краем глаза он заметил красно-синие фонари без кричащей сигнализации, то накрыл ладонью сигарету и поспешил уйти вглубь домов, провожая полицейскую машину взглядом и возвращаясь на то же место. Затянувшись снова, он подумывал, конечно, о том, что от пальцев и рта будет сильно пахнуть табаком и что отец по голове за такое точно не погладит, но все целомудренные мысли перебивались проблемой насущной. Брякнувший сообщением в кармане телефон немного привёл в чувства.

Сообщение от: Папа

21:43. солнышко, где тебя носит

Сообщения для: Папа 21:45. Загулялся. Скоро вернусь. 🏍️💨

Сообщение от: Папа

21:46. жду! ужин стынет

21:47. и вино есть, если хочешь

21:47. 🍝🥖🍷

Сообщение для: Папа 21:47. Уже мчу 😈 «Вино — это хорошо», — Накахара улыбнулся и быстро докурил. Отец как чувствовал, что чадо переживает. Уже было разжав пальцы, чтоб бросить бычок на асфальт, он подумал, огляделся по сторонам и увидел мусорное ведро, только на другой стороне улицы возле крыльца круглосуточного магазина. Посмотрев вокруг, чтобы не было лишних свидетелей, Тюя подбросил бычок на ладони, принуждая его светиться красным, и швырнул по траектории точно в мусор. Довольно хмыкнув, он развернулся и направился к месту остановки его железного коня. Нужно было по пути купить где-нибудь мятной жвачки и хорошенько перетереть травы в пальцах, чтобы отец не ужаснулся. Не зря же Верлен ценные советы раздавал? Желательно, конечно, самому хорошенько выкататься в траве и сказать, что случайно улетел в кювет, тогда никаких вопросов по поводу курения не возникнет. Накахара достаточно быстро вернулся к мотоциклу той же дорогой, что и ушёл, и даже быстрее, ведь перебегал пустые дороги на красный свет, но, стоило ему только перекинуть ногу через верно ожидающего в тени подальше от фонарей железного коня, в кармане снова брякнуло сообщение. Тюя вскинул забрало шлема, одной ногой стоя на земле.

Сообщение от: Поль

22:03. тебя забрать ниоткуда не надо?

22:03. а то я тут рядом

Сообщение для: Поль 22:04. Чё, папа настучал уже?

Сообщение от: Поль

22:04. клянусь свободой, равенством и братством, что нет!

22:04. просто сердце чует…

Сообщение для: Поль 22:05. 🤨🤨🤨

Сообщение от: Поль

22:05. лан, раскусил 🏳️

22:05. но я просто интересуюсь, вообще-то!

22:05. имею право беспокоиться

Сообщение для: Поль 22:06. Лево ты имеешь 22:06. Нормально всё, сам доеду 22:07. Не отвлекал бы меня сообщениями своими — я бы уже дома был

Сообщение от: Поль

22:08. лан, быстрее дуй, пока Артюр не поседел

Сообщение для: Поль 22:08. Подожди, а ты откуда знаешь, где я? 22:08. Как ты можешь быть рядом?

Сообщение от: Поль

22:09. 🎉🎠🗼хорошей дороги ❤️‍🔥🌸

Тюя фыркнул, видя, как Верлен резво ушёл в оффлайн. Щёлкнув забралом и взревев мотором, он плавно отъехал с парковки, огляделся, чтобы нигде не было видно конвоя, следящего за комендантским часом, и рванул с места, встав на заднее колесо. Свет горел в единственном окне, и Тюя даже не сомневался, что увидит там тёмную фигуру, раскрывшую створку, ждущую, когда Накахара подъедет и припаркуется в своём излюбленном месте у тротуара под деревом. Тюя почти не сомневался, что свет выключился, когда он забежал в двери и поднялся до квартиры. Ключ ещё не успел войти в замочную скважину, а с той стороны уже открыли — и на пороге возник отцовский силуэт. Рэмбо распустил тёмные волосы и держал шёлковый халат за лацкан, не завязывая его поясом. В вороте проглядывалась его серая футболка, на ногах — пушистые тапочки. Рэмбо практически всегда был так одет, только халат иногда заменялся пледом на плечи. Тюя прищурился от хлынувшего из квартиры света, а Артюр уже осмотрел его сверху вниз и обратно на наличие повреждений или чего-либо другого. Но — ничего, кроме привычной кожанки нараспашку, не рваной на воротнике футболки под ней, рваных — так надо! — на коленях джинс и вроде даже нигде не испачканных красных кед на ногах. Рюкзак, как выяснилось, тоже был целый, с лямками не на одних нитках и даже не повалянный в грязи. Отец отступил, и Тюя, почесав щёку кожаной перчаткой без пальцев — ему не нравилось, когда отец называл его перчатки митенками, — вошёл, захлопнув за собой дверь. — Привет, пап, — Тюя даже не наклонился, сунув руки в карманы и снимая кеды, надавливая носком одного на пятку второго. — опять подошву оторвёшь, — негромко заметил Рэмбо, кивая на обувь, но быстро спохватился: — пойдём быстрее, всё остынет, — и, отойдя в коридор, дождавшись, пока Тюя скинет кожанку с плеч, спросил на всякий случай: — ты чай будешь или… вина? — Обижаешь, пап, — Тюя усмехнулся и, стягивая резинку с хвоста, взъерошил рукой волосы, глядя на себя в зеркало в прихожей. — Вина, конечно. — хорошо, — Рэмбо кивнул, полубоком, бесшумными шагами отойдя в комнату. — мой руки, переодевайся — и за стол. Тюя вынужден признать, что, несмотря на случившееся сегодня, сейчас тяжёлые мысли как-то развеялись, а отец, несмотря на внезапно позднее возвращение сына, которое обычно с ничего не случается, не бросается расспрашивать сразу, что произошло. «Наверное, я не выгляжу расстроенным», — подумал про себя Тюя, кидая одежду в стирку и натягивая на себя домашнее. На кухне царил приятный полумрак, горел только жёлтый свет настольной лампы, и в ожидании на барной стойке стояла тарелка со свежей пастой под томатным соусом, рядом — бутылочка острого соуса и бокал вина. Рэмбо ценил в основном сухие, начиная морщить лицо уже на полусухих и не говоря уже о полусладких и совсем сладких, и Тюе передалась эта эстетическая нотка с сухими винами; раньше, правда, Тюя не разбирался и пил то, что попадалось под руку, а уже потом, когда отец перестал закрывать от него стеклянный стеллаж со своей коллекцией на ключ и даже предлагал попробовать пригубить, азарт ушёл и полусладкое стало казаться ложкой дешёвого мёда вместо алкоголя. Тюя сразу же взялся за тонкую ножку бокала, преподнеся к губам и принюхавшись, уже желая отпить, но, тут же подумав, что отец на него смотрит, поставил на место и упёрся рукой в барную стойку, вилкой накручивая пасту. Второй рукой он открыл бутылёк с острым, оставляя несколько крупных капель прямо поверх соуса. Рэмбо сидел за столом спиной к холодильнику в тени от света, качал вино в бокале на руке и нервно поглядывал то на Тюю, то на красную жидкость, оставляющую длинные ножки на прозрачных стенках. — за стол не сядешь? — Не, я ж сидя ехал, насиделся, — Тюя отмахнулся, стоя за барной стойкой и отправляя накрученную на вилку пасту в соусе прямо в рот. У Рэмбо от такого количества острого давно бы уже проснулся внутри дракон, пышущий пламенем всех действующих в мире вулканов, а Тюе ничего. Рэмбо передёрнуло, когда сын, распробовав, добавил ещё острого на еду. Он явно раздумывал, с какой бы стороны зайти, но боялся спугнуть, поэтому, отпивая, накинул на себя непринуждённый вид. — как твои друзья? — В порядке, — Тюя пожал плечами, не отрываясь взглядом от тарелки, и наконец сделал и проглотил два больших глотка сам, выпрямившись и шумно выдохнув. — а сам? — Тоже. Разговор как-то не вязался. Рэмбо, видя, что Тюя на него не смотрит, покачал бокал в руке снова и отвёл взгляд в сторону стола, зацепившись за солонку. — как в школе? — Нормально, — Тюя ответил с набитыми щеками, запивая вином, ещё не прожевав. — А у тебя как на работе? Рэмбо такого вопроса не ожидал. Он даже остановился на середине глотка. — да у меня-то ничего не меняется. всё хорошо, — он отпил и улыбнулся. — А у Поля? — о, у него как всегда — лучше всех, — Рэмбо даже приветливо зажмурился и взглянул на сына, поставив бокал на стол и подперев щёку ладонью. — недавно продемонстрировал мне своё умение кататься на мотоцикле, перепрыгнув через гряду служебных автомобилей на подземной парковке под работой, — Тюя, втягивая длинную спагетти, отнялся от тарелки и перевёл взгляд на отца. Жёлтый свет блеснул в голубых глазах. — И ты ему позволил? — да кто же меня спрашивал? — Рэмбо отпил и махнул рукой. — я просто спустился за машиной, а он мне кричит издалека, мол, смотри! я тогда чуть инфаркт не схватил. он ещё летел, а я уже мысленно считал, сколько я буду Мори должен за повреждение любой из этих машин. но приземлился благополучно. его удача. — Представляю, как ты еле сдержался, — Накахара усмехнулся, взял тарелку и неожиданно подошёл к Рэмбо, пересев с едой и бокалом за стол напротив. — А он что? — ничего, — Рэмбо улыбнулся. — я думаю, у меня на лице всё было написано. — О да, это точно. — он, надеюсь, тебя таким трюкам не учил? — Да как ты о таком подумать мог? — Тюя усмехнулся с полным ртом и запил одним большим глотком, отпив наполовину. Вина в бокале оставалось меньше, чем у Рэмбо. — Нет, конечно. Да и даже если бы, — Тюя попал вилкой по тарелке, нанизывая на неё остатки пасты и валяя их в остатках томатного соуса, — я бы не причинил никому никакого вреда! Я же умею контролировать воздух и всё такое. — я не сомневаюсь в том, что ты никогда никому не навредишь, — Рэмбо больше не поднимал бокал к лицу, смотря, как сын, устав нанизывать остатки лапши на вилку, положил её на салфетку на столе и поднял тарелку, не очень лицеприятно облизав и измазав нос в томатной пасте. — ну, ну, кто тебя учил таким манерам? — Я же дома, — Тюя отмахнулся и, встав, отнёс тарелку к раковине, замочив её и умыв лицо. — дома-то дома… — Рэмбо вздохнул, глядя, как Тюя резво вымыл посуду за собой и убрал в шкафчик сверху, игнорируя посудомойку, возвращаясь к столу за бокалом вина и вставая напротив. — что сегодня было в школе? — Ничего такого, — Тюя, не переводя взгляда на отца, осушил свой бокал до дна и сел за стол. — как содержательно, — Рэмбо покачал головой, не изменяя спокойному голосу. — ты же знаешь, что я не буду тебя ни за что ругать. Это был ход конём. На всякий случай Артюр тоже отпил, но ждал, когда у Тюи, молчуна, развяжется язык. Юноша откашлялся в кулак, посмотрел на отца, снова отвёл глаза, и Артюр начал, протянув ладонь и коснувшись руки Тюи: — ты никогда не гуляешь допоздна, если ничего не случилось. Поль был дома, я знаю, — Тюя нахмурился и поджал губы, морща веснушчатый нос. Жёлтый свет плясал в его рыжих волосах. Рэмбо тоже поджал губы, искренне подбирая слова. — у тебя… мм, с Дазаем всё хорошо? я могу выслушать и, может быть, что-нибудь посоветовать. Юноша от такого вопроса скрипнул ногтями по столу, и Рэмбо сразу же убрал руку, с опасением глядя на Тюю. Тюя сжал кулаки и стоял, злясь на что-то, ведомое только ему. Артюр, не зная, что и предпринять, боясь, что слова сейчас спугнут, бросил взгляд на свой бокал с вином и неожиданным жестом придвинул его к Тюе, словно протягивая дикой собаке кусок мяса и наблюдая за реакцией. Тюя, заметив краем глаза движение, с подозрением посмотрел на отца, поиграл желваками и взял его бокал, чуть не расплескав, сделав ещё глоток. Рэмбо так ничего и не сказал, а Тюя придвинул ногой к себе стул и рухнул на него, смотря вбок. — Да этот придурок доведёт меня когда-нибудь! — Артюр даже дыхание задержал, боясь спугнуть рвущийся из души поток. — Опять творит свои пакости. Я ему уже говорил, он даже обещал, и что? Всё равно! — Тюя от нахлынувших эмоций стукнул кулаком по столу, и затряслись солонка с сахарницей. — Стоит мне отлучиться — лезет куда не надо. Нет, я ещё подумал, пап, знаешь, что я ему, нянька? Если хочет пихать пальцы в искрящий щиток — пусть! — Тюя отпил из бокала. — Злюсь. Сил нет. Но не ударю же я его? Бить таких, как он, грешно. Я ударю — он ляжет же. — конечно, — Рэмбо, чувствуя паузу, негромко влез в поток души. — насилие — не выход. а что он сделал? он же тебе не… ну… Тюя немного задержал взгляд на отце, пытаясь догадаться, к чему тот клонит, посмотрел ему в лицо, внезапно понял и отрицательно покачал головой: — Не, я не об этом. Я бы не… Не, он сам не такой, — Тюя шумно выдохнул и уронил плечи, сосредоточив взгляд на винном бокале, качая его в руке. — Он, конечно, дурак местами, но до такого не опустился бы. Просто буквально башкой своей тупой лезет куда не надо, как будто не боится, что это его убьёт. Артюр вздохнул и протянул руку, коснувшись ею руки сына вновь. На этот раз Тюя дёргаться не стал. — Я переживаю за идиота! Но не могу же я вечно быть рядом. Он даже за двадцать минут успевает дел натворить, — Тюя наконец посмотрел отцу в глаза, не уловил осуждения, усмехнулся и отставил бокал, придвинув его Артюру, а второй рукой накрыл глаза. — Блин, пап, ты меня споил. Мне теперь даже неудобно. — я всегда рад выслушать, не бери в голову, — Артюр перебрал пальцами по Тюиной руке, закинув под столом ногу на ногу. — а выговариваться бывает полезно, знаешь ли. — Ну спасибо, буду знать. — не хочешь сказать, что конкретно он сделал? может, я как-то могу сказать об этом Мори, и- — Нет, — Тюя резко вынул свою руку из-под отцовской и вполне серьёзно посмотрел на него, блеснув глазами. — Вот этого не нужно. Мы всё решим сами, окей? Рэмбо выпрямился и, запахнув халат, кивнул. Тюя только после этого успокоился, подперев ладонью щёку и став возить пальцем по столу. Его рыжие волосы растеклись по плечам, и он зевнул, когда Артюр всё же решился встать и, передвинув стул следом за собой, сесть рядом с Тюей, обняв его одной рукой за голову и, чувствуя, что юноша не сопротивляется, мягко прижав к своему плечу. Тюя закрыл глаза и выдохнул. — разберётесь сами, я знаю, — негромко заговорил Артюр. — ты уже большой. скоро заканчиваете школу, экзамены, всё такое. про поступление случаем не думал? — Неа, — Тюя покачал головой, повозив лбом по отцовскому плечу. — А ещё я двойку получил сегодня. Мы все получили. Это 'Саму виноват. Артюр от неожиданности заявления замер. — и… в чём же он виноват? Тюя уже закрывал глаза, сложив руки на ногах. — Да… долгая история. Мы разберёмся сами. Рэмбо только удивлённо хлопнул глазами.

***

— Ты охренел? В Дадзая полетел Расёмон, мгновенно его обвивший одной лентой и оттолкнувший от раковины на пол, а второй лентой с размаху стукнувший по затылку. Дадзай глухо охнул и взглянул исподлобья снизу вверх на Акутагаву, подошедшего и выхватившего бритвенный станок из его руки. — Да не собирался я себя резать, придурок, — Осаму закатил глаза и, схватившись за способность брата, в мгновение ока аннулировал чёрных змей и встал на ноги, растирая ушибленный затылок. Рюноскэ по-прежнему смотрел с недоверием и бритвенный станок, естественно, не отдал, когда Осаму за ним потянулся. — Эй! — Ты думаешь, я такой наивный, чтоб отдать тебе эту вещь? — Рюноскэ отскочил в сторону и резко наклонился, выходя из ванной, когда Дадзай хотел его схватить. — Отвечай, зачем она тебе. — Тебя порезать, зачем ещё! — Осаму нахмурился и выступил вперёд. Акутагава, конечно, ловок, но, когда Дадзай пускает в ход свой внимательный взгляд, скрыть от него своего намерения невозможно. Младший дёрнулся было в сторону, а старший резко ступил туда же и в одну секунду прижал его руку к стене, выдрав из пальцев бритвенный станок. — Оценку с дневника содрать, зачем мне ещё может понадобиться бритва? — Действительно, для чего тебе ещё она может понадобиться, — пробурчал Рюноскэ и растёр запястье, наблюдая, как старший снова ушёл под свет в ванной комнате, потроша отцовскую бритву. Несколько секунд — и в пальцах Дадзая опасно блеснуло оголённое маленькое лезвие. — Ты про существование корректора забыл, что ли? — Корректор невооружённым глазом видно. И ждать, пока высохнет, — Осаму оставил бритву на раковине, пройдя с лезвием мимо младшего и уходя в комнату. Там, у стула, валялось два рюкзака, но только одного из них стошнило содержимым на ковёр, а дневник и вовсе лежал на столе распростёртый, как развёрстая у коллекционера бабочка на булавках. — А бритвочкой — быстро и аккуратно. — Зачем тебе вообще? — Рюноскэ пнул дверь в комнату нараспашку и встал в дверном проёме, скрестив руки на груди. — Боишься, что отец ругаться будет, что ли? Не смеши меня. Он в электронном посмотреть может, так-то. — Насчёт электронного не беспокойся, — Дадзай сел на стул. — Табель? — До него ещё дожить надо. Я исправляю проблемы по мере их поступления! — парень как-то нездорово засмеялся и вскинул руку с лезвием, напоминая какого-то безумного учёного, собирающегося сейчас выпустить кишки подопытной зверушке на столе, но зверушкой был дневник с гадкой записью красной ручкой. — Сейчас-сейчас… Уберём эту пакость с моей блестящей биографии… Рюноскэ только головой покачал и тихо подошёл сзади, склонившись над плечом Дадзая и наблюдая, как тот, направив лампу точно на дневник, склонился над ним, скрючился и аккуратно стал стирать кончиком лезвия неудавшуюся отметку за сегодня. Шорк-шорк-шорк — и вот, хвостик оценки понемногу испарялся. — Ты скажи, тебе заняться нечем? — Не гунди над ухом, я работаю, — Осаму даже язык высунул, не отвлекаясь на брата ни мускулом, ни взглядом. — Ну-ну. У тебя, если что, есть ещё я. — Эй! — когда Рюноскэ отошёл, Осаму тотчас отвлёкся от своего злодеяния и обернулся. — Ну ты же не гнида какая, чтобы контору палить? — Свою я даже скрывать не намерен, — Акутагава уже уходил из комнаты. — А мою? — А что мне твои? Сам и расскажешь. — Не буду я рассказывать! — Ну не рассказывай! — Рюноскэ кричал из коридора, немного закашлявшись. — Ставлю сотку, что отцу не до этого. — Это мы ещё посмотрим, — Дадзай фыркнул и вернулся к работе. В целом, если не присматриваться, почти и не видно, что со страницы что-то стёрли. Довольный своей работой, Осаму посмотрел и на заднюю страницу на всякий случай, сдул остатки бумажной пыли и, хлопнув дневником, убрал его в рюкзак обратно. На часах уже было времени к вечеру, а значит, скоро должен был возвратиться отец. Вернув лезвие в станок, Дадзай обнаружил Акутагаву на кухне — он что-то листал в телефоне и пил кофе, не поднимая на брата глаз. — Пить кофе на ночь вредно, — Дадзай не смог пройти мимо и не щёлкнуть Акутагаву по голове. Тот рыкнул и одним точным движением пнул старшего в ногу. — Э, ты чё, вырос, чтоб огрызаться? — Ты, я гляжу, не сильно вырос зато, раз оценки от родителей скрываешь. — Ну, с родителями ты прям загнул, — Осаму взял что-то из холодильника и сел напротив, шурша упаковкой шоколадки. — У нас родитель один, святой и непоколебимый. Единственный! Акутагава отпил из кружки, смерив Дадзая уставшим и недовольным взглядом. Дадзай ворчал, пытаясь откусить замёрзшую шоколадку. — От которого ты, выросший и взрослый, прячешь двояк. Поздравляю, ты остановился в развитии лет десять назад, — Рюноскэ снова уткнулся в телефон. — Да фы не понимаеф ниффена, — Осаму жевал, но продолжал говорить. — Эфо дефо чефти! — Ты дожуй сначала. — А фы мне не уфазыфай, — Дадзай дёрнул кружку с кофе из братских рук и отпил, но тотчас скривился и начал отплёвываться, бухнув кружку обратно. Акутагава только с улыбкой наблюдал. — Фу-фу-фу, господи, я узрел пучины ада! — он встал, бросив шоколадку на столе, и отошёл к раковине, полоща водой рот. — Опять ты пьёшь свою совершенно непивабельную дрянь! — Это эспрессо, если ты ещё не запомнил, — Рюноскэ положил телефон на стол и подтянул шоколад к себе, откусывая от него и держа теперь в руке. — Фу, — Осаму выпил целый стакан воды, повернувшись наконец к брату и не сразу осознавая, что шоколадка резко закончилась наполовину. — Слышь, троглодит, у тебя сейчас желудок от такого внезапного контраста горького и сладкого засохнет и помрёт. — Не завидуй только моему желудку. — С каждой такой фразой я всё больше сомневаюсь в том, что ты мне родной брат. — Ну, главное, что отцу я родной. — Неа, — Дадзай подмигнул и схватил шоколадку со стола, кусая и глотая. — Был бы родной — двояков бы не хватал. — Что ж, тогда сегодня нас обоих ждёт чудесное откровение от отца. — А что? У меня-то двойки нет, — у Осаму был весьма ликующий вид. — Сын своего отца, понял? А ты лох. — Ты, по-моему, слишком борзеешь перед тем, кто легко тебе спалит абсолютно всю контору, — Акутагава допил кофе и прищурился, вставая из-за стола. — И грош цена твоему слову тогда, а не сотка! Если бы Акутагава имел хвост гремучей змеи, он бы сейчас весьма раздражённо им стучал. Он встал, прошёл до раковины и оттолкнул Дадзая подальше, чтобы не мешал мыть посуду. — Я просто не хочу, — продолжил Дадзай, доедая шоколад и сминая обёртку, — чтобы отец сомневался в своём решении сделать главным меня. — Поверь, — Акутагава вздохнул и снова слегка закашлялся, — даже если ты убьёшь человека, это не поколебит его решимости это сделать. — Так-то ещё ты есть! — Чтобы я добровольно принял обязанности перебирать двадцать восемь тысяч бумажек каждый день, проверять их подлинность и целыми днями общаться с людьми? Да лучше убей меня, — Рюноскэ звучал весьма убедительно, и где-то в сознании Дадзая треснуло стекло. — Я лучше с парнями делами позанимаюсь, а ты сиди в своём кресле, зад отмораживай. — Хватит топтать мои ожидания, — голос Осаму стал даже обиженным. — Я и не топчу, я правду говорю, — Акутагава с помощью Расёмона закинул кружку на самый верх кухонного шкафчика и, выключив воду, вытер руки о край футболки Дадзая. Дадзай тут же отскочил. — Чё творишь? — Не сахарный, не растаешь, — когда на фоне послышался поворот ключа с той стороны двери, оба выглянули с кухни. — Сейчас-то и настанет момент истины. — Только рискни проговориться. Кухня была темна. Мори, снявший пальто и разувшийся, не заглядывая в приоткрытую дверь сыновней комнаты, прошёл сразу на кухню, включая верхний свет, и поднял пакет с продуктами на стол, поставив так, что из него тотчас высыпались яблоки. Обернувшись, чтобы поднять их, он только сейчас заметил стоявших у стены сыновей и вздрогнул, выронив яблоки на пол снова. Дадзай приветливо помахал рукой. — Привет, пап. — Твою… уф, — Мори покачал головой и с подозрением посмотрел на обоих. Недельная щетина на лице как бы намекала о том, что человек устал за рабочую неделю, а тут ещё и такие испуги. — Вы что тут встали, как изваяния? Стоите в темноте. Ужас. — Да мы тут и были, — Осаму усмехнулся и поднял несчастные фрукты с пола, бросив их в раковину. — Просто ты внезапно пришёл. — Понятно, — Мори вздохнул и заглянул в холодильник, одной рукой расстёгивая рубашку. — Понятно… — это был сказано в ответ на пустые полки. Дадзай ткнул локтем Акутагаву, молча кивнув на отца, мол, твоя вина — не приготовил ничего! У Акутагавы был не менее выразительный взгляд, как бы намекающий, что он не слишком-то и обязан заниматься готовкой в доме, где проживает не один, а с братом. — Фрукты и овощи мыть, продукты разложить, с кухни уйти, мне не мешать. Кто хочет помочь с ужином — пожалуйста, но только когда позову. — Есть, сэр, — Дадзай усмехнулся, разворотив весь пакет и вынимая оттуда бутылку молока, вручая её Акутагаве и продолжая изучать продукты дальше. Оба проводили отца взглядом, и, когда тот скрылся в комнате, Осаму шикнул: — Чё ничего не сказал? — А меня не спрашивали, — как ни в чём не бывало пожал плечами Рюноскэ, раскрыв холодильник и выгружая покупки туда. — А ты инициативу прояви! — Я разберусь сам. Бананы мой, инициатор. Мори вернулся на кухню только через полчаса, распустивший мокрые волосы из хвоста и, на удивление, без щетины; осунувшееся лицо с тёмными тенями под глазами и острыми скулами не изменяло своему-хочу-просто-полежать-выражению. В домашней одежде в виде старой серой рубашки на чёрную футболку и таких же серых штанах с длинными штанинами, лежащими складками на тапках, он выглядел даже посвежевшим. Включив свет, он обнаружил пустой стол и сыновей за ним, отчего снова встал в проходе и нахмурил тёмные брови. — Молодёжь, — он прочистил горло и завёл руку за шею, разминая мышцы, — я, по-моему, ясно выразился: кыш с кухни. Пока он прошёл до столешницы, постепенно выуживая из ящиков кастрюлю и сковороду, Дадзай и Акутагава переглянулись. Осаму пнул Рюноскэ под столом, тот рыкнул, но, откашлявшись, начал: — Па, у меня для тебя новость. — Плохая или хорошая? — Мори лил масло на сковороду, включив плиту. — Ну… — Кто-то умер? — Э, нет? — Кого-то убили? — Не, все живы. — Вы что-то подожгли или украли? Опять куда-то вляпались? — Нет. — Вас пытались украсть? — Пап, откуда у тебя эти дикие варианты? Нет. — Значит, новость уже не плохая. Так что? Акутагава поджал губы. Этот придурок, он же старший брат, нагнал паники, и теперь Рюноскэ, обычно спокойный как удав, тоже нервничал. Бросив на Дадзая злобный взгляд, он выдохнул. — Получил два сегодня. — Ага, — Мори даже не повернулся, набирая воды в кастрюлю. — Ну, исправишь, если тебе принципиально. Кастрюля громыхнула о вторую конфорку, Мори потянулся за крышкой. Он не видел, как довольно Акутагава взглянул на Дадзая, смутившегося и нахмурившегося. — А 'Саму получил что-нибудь? — Не знаю, — Рюноскэ, подперев подбородок кистями, не сводил с брата взгляда. — У него спроси. Если бы кобры в знак радости могли раскрывать капюшоны и если бы Рюноскэ был коброй, его капюшон заполонил бы всю кухню. Осаму фыркнул, наморщив нос, и встал из-за стола. — Какого ты низкого обо мне мнения, папа, — проговорил он обиженно. — Ничего так ничего, — Мори отошёл к холодильнику, вынимая оттуда лоток яиц и начиная разбивать на сковороду по очереди сразу шесть штук — по два желтка на каждого. — С кухни сдулись оба. Минут через двадцать приходите помогать. Через двадцать минут пришёл только Рюноскэ. Осаму сидел в комнате и ворчал себе под нос, лишившись сотни из кошелька.

***

— Слышишь что-нибудь? — Минуту. Ваня, единственный стоявший на полу подсобного помещения, опустился на колено и прижал к полу пальцы рук. Они были в кромешной темноте, но юноша всё равно закрыл глаза — так лучше сосредотачивалось. Он слушал. Слушал через каменный пол, как медленно удаляются шаги охранника и как по всей школе воцаряется тишина. — Ну, где он? — голос Коли громким шёпотом раздался сверху. — Ушёл в сторону вахты… Не мешай, — Ваня нахмурился, прижав к полу ладони и прислушиваясь внимательнее. Вибрация была тихая, слабая — это шаги медленно прошли мимо вахты и стали подниматься по лестнице на второй и, кажется, третий этаж. — Он выше. Можно идти. — Чудно! Первым дверь раскрыл Ваня, выглядывая наружу и жмуря глаза, силясь разглядеть в темноте коридора хоть что-нибудь. Лунного света из окна хватало ненамного, дальше простирался сплошной мрак. Позади послышался треск — это Коля, вставший враспор между стенами над полками, потому что подсобка была чертовски маленькой для трёх человек, спрыгнул вниз и отряхнулся. Феде, уместившемуся на одной из полок сверху, он подал руку. В лунном свете Достоевский был невероятно бледным, и лицо его было отрешённым. От былой уверенной осанки не осталось и следа; он снова искусал свои губы до крови и часто дышал, втянув голову и оглаживая себя рукой по предплечью. Коля, вздохнув, положил руку на его плечо. Будь с ним сегодня его Шинель — было бы совсем другое дело! Но на улице случилось быть жаре, и Гоголь не брал Шинель с собой уже около недели. Возвращаться за ней было бы чревато, потому парни приняли крайние меры, с момента закрытия школы прячась в подсобном помещении. Спины затекли, ноги онемели, зато проблема быстро решится. — Всё нормально будет, Федь, не переживай, — прошептал Коля. — Мы ж с Ваней тебе пообещали когда-то. — Тихо, — шикнул вышедший вперёд Ваня и отошёл назад, рукой загоняя Колю и Федю за угол, обратно к двери подсобки. Там, в конце коридора, прошёл охранник, посветив фонариком вглубь пристройки первого этажа: свет скользнул по двери кабинета французского языка, по окну и по краю угла, за которым прятались трое нарушителей режима. Когда шаги вновь стали удаляться, Ваня припал к полу и вжался в него ладонями, долго и молча слушая, пока наконец не поднялся и не махнул рукой за собой. — Он сейчас на третьем этаже, — почти одними губами проговорил Гончаров, встряхнув головой и сверкнув серебряными волосами в лунном свете из окна. — У нас несколько минут, чтобы впихнуть его в кабинет информатики, — он говорил в основном с Гоголем, шедшим рядом, но указывал большим пальцем через плечо на Достоевского, плетущегося позади. — Потом прячемся в уборной, пережидаем и идём в учительскую. Отмычки с собой? — Обижаешь, — Коля подмигнул глазом без шрама, выуживая из кармана несколько «балерин» и тут же пряча их обратно. — Федь, ты как? Коля обернулся, и Ваня сделал то же самое. Достоевский резко стал тенью самого себя, словно старался скрыться в воротнике своего чёрного банлона. Отрешённым взглядом он смотрел себе под ноги, а на вопрос товарищей даже не среагировал. Коля и Ваня переглянулись. Школа была необычайно тихой и тёмной, навевала не самые лучшие ассоциации и открывалась будто с самой жуткой своей стороны: кабинеты заперты, ни одна лампа не горела, ни одного звука ниоткуда не доносилось. Что ни сделаешь, чтобы исправить свою оценку без лишних усилий в кратчайшие сроки! Казалось, что из каждого угла сейчас вылезет какой-нибудь монстр из потаённого кошмара — пробуждались детские страхи. Однако, такое казалось только на первый взгляд хотя бы просто потому, что самыми страшными кошмарами этой школы были они трое. Но это покамест в школу не вызван Он. Если Его вызовут как официального представителя всех троих, на следующий день на учёбу они могут и не явиться, поэтому действовать нужно было быстро. — Оставим его наедине с самим собой — придёт в себя, — Ваня нахмурился, резко остановившись и, дождавшись, когда остановится Коля, а Федя врежется в его спину, прижал руки к стене, закрыв глаза. Коля одним торсом повернулся к Феде, взяв его за плечи, пока Ваня слушал. Ваня делал одному ему известные вещи, сжав на стене пальцы и словно слушая камень внутри стен; Коля не знал, как Ваня это делает, но рисовал себе картину, что где-то там, глубоко внутри кабинета, цемент стен зашевелился, и острый кусок отломившегося кирпича перерезает провод, приводящий сигнализацию в действие. Коля поднял голову, наблюдая, как алая лампочка над входом в кабинет информатики гаснет. Он уже, конечно же, спрашивал насчёт того, нельзя ли взломать какой-нибудь кабинет попроще, типа того же французского, но Федя кое-как объяснил, что именно от блока в информатике идёт локальная сеть и что только оттуда есть нормальный доступ к электронному журналу, который не отследить. Ну, хозяин-барин! Ваше слово — наше дело. — У нас минуты две, он зашёл в какой-то кабинет, — глухо произнёс Ваня и отнялся от стены, шумно вдохнув носом и прижав ладонь к лицу. — Коля, быстро! Гоголю дважды повторять не надо, он уже и первое предложение на середине понял. Вскинув в пальцах одно из своих сокровищ, он прижался плечом к железной двери и сунул отмычку в скважину. Раздался щелчок!.. И отмычка вынулась погнутой. Коля посмотрел на неё с удивлённым лицом, хмыкнул, убрал в левый карман, а из правого достал другую. Он зажмурил один глаз и высунул язык, стараясь не сломать и эту, а Ваня, ступая мягкими подошвами, ходил от двери к проёму коридора и обратно и держал руку у рта. — Коля, быстрее, — прошипел он в один момент. — Ещё чуть-чуть! — прокряхтел Гоголь в ответ, стараясь не сломать и эту «балеринку». — Коля! Ваня беспокоился не зря. Он одними ногами чувствовал, как охранник, обходящий здание ночью, прошёл по третьему этажу сверху, спустился на первый, прошёлся по нему и сейчас поднимается на второй. Быстрым движением Гоголь резко распахнул железную дверь, наудачу толкнул решётку, оказавшуюся незапертой, и, схватив Достоевского за руку, втолкнул его в пустой тёмный кабинет. Отскочив от двери, вместе с Ваней он преодолел коридор наискосок и влетел с ним в мужскую уборную, прячась в самой дальней кабинке. Свет фонарика прошёлся по всему коридору, задержал внимание на железной двери в кабинет с компьютерами, шаги приблизились, прошли мимо уборной и отдалились. Когда Ваня схватился руками за кафель на стене, он долго вслушивался, морща лицо и поджимая губы, а затем с силой, как будто примагниченный, отнялся от стены руками и шумно задышал, согнувшись и упёршись руками в колени. Коля, на самом деле, тоже слегка подрагивал, как и стучали его зубы, но сам он продолжал улыбаться. — Ушёл, — выдохнул Ваня и поднял на Колю голову. — Ты чего? — Д-да я не ожид-дал, что ре-ре-решётка будет открыт-т-тая. Они за-за-закрыт-ты об-б-бычно, — челюсть его стучала в мандраже от пережитых эмоций, но он встряхнулся так сильно, что ударил косой о стенки кабинки, и взял себя в руки, постаравшись успокоиться. — Уф! Я справился. Я молодец! — Молодец, молодец, — Ваня глубоко вдохнул, выдохнул и посмотрел в окно. На них смотрела угрюмая школьная стена, второй этаж и окна далёкого кабинета. При желании можно было бы помахать рукой начальной школе, и школьники помахали бы оттуда в ответ… — Теперь пора браться за журналы, пока Фёдор совсем не отключился. — Отлично! Тогда пошли, ночь короткая, — Коля схватил Ваню за руку и потащил к выходу. — Будь потише, топаешь, как слон. — Ну извините! — Коля усмехнулся и стал ступать на носок. — У меня осталось только три отмычки. — Хочешь сказать, что не хватит? — Должно, просто предупреждаю. Пока Гоголь топтался у двери в учительскую, Ваня беспрестанно то «прислушивался» к стенам, то подходил к двери кабинета информатики. Феде он посоветовал закрыться изнутри на один оборот и постоянно ронял слова, которые могли бы его успокоить. Кому, как не Гоголю и Гончарову, знать, что Достоевский ужасно боится отца? Достоевский-старший не особо вмешивается в их жизнь, пока Фёдор не начинает, как выражается старший, «косячить». Только сына он не трогает. У Вани от таких воспоминаний даже рука заболела, хотя прошло уже почти два года. — Федя, — Ваня шептал через замочную скважину, — ты не выходи, как закончишь, мы тебе сами знак подадим, хорошо? — Хорошо, — послышался хриплый голос с той стороны. — Вот такой, — Ваня, воодушевлённый, что Федя заговорил, выстучал небольшую ритмичную мелодию кулаком по двери: два удара, три удара, четыре удара и снова два. — На другие удары не открывай, хорошо? Мало ли что случится. — Хорошо. — Всё. Давай, у тебя всё получится, — Ваня нервно улыбнулся, но Фёдор этого не видел. — Мы с тобой, тут, рядом, никуда не денемся. Постарайся только никакого шума не наделать. О, — Ваня сделал небольшую паузу, — если беда случится какая, позвони мне, у меня беззвучный режим. Хорошо? — Хорошо. — Славно. Мы рядом, постучим, как будем уходить, — Ваня приложил ладонь к двери и, отходя от неё, привычным жестом перекрестил замочную скважину, прежде чем махнуть Коле в ответ на его агрессивные движения: он взломал учительскую и сигнализировал об этом. Дело было за малым. Гоголь тихо, как только мог, закрыл учительскую со своей стороны, и парни оказались внутри. Помещение было небольшого размера, примерно как кабинет, разделённый стеной — за стенкой и дверью из учительской располагался секретарь. Здесь же стоял большой стол посередине, компьютер в углу, несколько диванчиков и самое главное — шкаф с кучей мелких отсеков, внутри которых стояли журналы. Средняя школа была не нужна, а вот старшая… Лунный свет на шкаф не падал. Пока Коля гулял по учительской, разглядывал блок питания компьютера и проверял мягкость диванов, Ваня быстро включил фонарик на телефоне и прошёлся по названиям отделений для журналов. — Ты хоть знаешь, — Коля рухнул на один диван и вытянул ноги, закинув руки за голову, — какой мы класс? — Знаю, — Ваня не отвлекался, доставая из ячейки нужный журнал. — Три-два. — Звучит, как очень херовая оценка за сочинение. — Это у нас дома, — Ваня присел на край дивана, отодвинув Колины ноги, и начал листать журнал. — А здесь всё нормально. — Не понимаю я этой нумерации. То ли дело у нас! Одиннадцатый там, ну, «А»! Или «Б!» И всё сразу понятно. А-шки — молодцы, Б им в спину дышат, В — ну так-сяк… Не по-русски как-то! — Тихо ты. Здесь так не работает. Просто параллели. Ваня уже не ответил. Пролистав до истории, он внимательно прочёл колонку оценок за сегодняшнюю дату, обнаружив неудовлетворительные отметки. Коля, закрывший глаза, открыл их тогда, когда услышал звук рвущейся бумаги, и тут же подскочил на месте, уставившись на то, как верный друг и товарищ втихушку вырывает целую страницу, прижав один палец к журналу, а пальцами второй вытягивая на себя неугодный лист. — Дак сжечь было б проще! — Коля хмыкнул и вынул из кармана зажигалку, чиркая кремнём и зажигая маленький огонёк в темноте учительской. — Тихо. Я знаю, что делаю, — Ваня осторожно вырвал листок и положил его рядом с собой на столик, а затем, заметив, что Коля дурачится, махнул рукой в сторону зажигалки, вынуждая погасить ненужный источник света. — Ты дурак? Противопожарка ещё сработает! Дай-ка мне какой-нибудь журнал из началки. Коля не ответил. Он встал на ноги и вынул первый попавшийся на глаза журнал, подавая его Ване. Ваня же из своего рюкзака стал вынимать клей-карандаш и ручку. — Ты уверен, что справишься? — Уверен. Не мешай. Держи лучше фонарик, я в темноте вижу плохо, — Ваня протянул ему свой телефон. Коля молча наблюдал, как Ваня, вырвав чистый лист из второго журнала, использовал какие-то свои чудесоватые природные таланты, начав копировать почерк историка и выводить букву за буквой с вырванного из журнала листа: предмет, фамилия и инициалы преподавателя, месяц, даты, темы справа, колонку из фамилий слева, заполненную классным руководителем, оценки… У Коли даже рука не устала, настолько интересно ему было наблюдать за процессом. Ваня ни разу не оторвался от своего каллиграфического преступления, сгорбившись над столом и старательно выводя букву за буквой несвойственным ему почерком. Прошло около полутора часов, прежде чем Ваня дописал последнюю оценку самому себе, — хорошую! — аккуратно вклеил страницу на место вырванной, выдохнул и закрыл журнал, выпрямляясь и хрустя спиной. Коля выключил фонарик и усмехнулся. — Ничё ты даёшь, профессор, — он протянул телефон хозяину. — Жить захочешь — не так раскорячишься, — Ваня растёр шею ладонью. Ручка в пальцах не держалась, упав на стол и скатившись на пол, но Коля её поднял. — Уф… Всё. Уходим. — Волшебник, етижи-пассатижи, — Коля уже было протянул телефон Ване, как вдруг тот завибрировал. Оба увидели контакт Феди. Переглянувшись с Колей, Ваня поспешил взять трубку. — Да, Федь? Ты как там? — Ваня ненадолго замолчал, прежде чем лицо его нахмурилось. — Как охранник у двери? Заметил отключение сигнализации? Чёрт, — Коля, услышав эти слова, тотчас метнулся к двери и припал к ней ухом. — Спрячься там где-нибудь, мы сейчас! Коля, — Ваня завершил звонок, — ты что делаешь? Коля молчал. Прислушавшись внимательно к звукам из коридора, он не стал медлить: рванув к шкафчику в учительской, он вынул два случайных журнала и достал зажигалку из кармана. Ваня даже не успел его окликнуть: Коля поджёг твёрдую обложку, раскрыл окно и метнул оба журнала в школьный двор. — Отвлекающий манёвр! — громко прошептал Коля и вновь прильнул к двери. — Убираемся отсюда быстрее! Ваня еле успел схватить рюкзак и вернуть журнал их класса на место. Охранник убежал из раскрытого кабинета информатики, увидев огоньки на улице, а парни, вытащив Фёдора из-под стола в лаборантской, протащили его к пожарному выходу, протолкнув через прутья забора. Журнал очищен. Электронный — тоже, как и просил Дадзай. Значит, никакого испорченного табеля! И никакого наказания за то, что подводит честь отца.