The Godfathers

Adrian von Ziegler — Midnight's Tale

— Здравствуй, папа. Как дела? Мори с силой ударил руками в белых перчатках в стол, поднявшись на ноги. Раскрыв двери, в кабинет вошёл его младший сын — чёрный плащ с высоким воротом покрывал его плечи и уходил рваными краями почти в пол, под ним виднелась длинная и белая рубашка с пышным воротником и заткнутым за него платком, которым Рюноскэ обычно, когда кашлял, прикрывал нижнюю часть лица. Чёрные брюки обтягивали худые ноги, дальше блестели такие же чёрные туфли. Чёрный был излюбленным цветом младшего сына с самого его детства, когда обычно этот цвет у мальчиков — синий или голубой. Старший сын, например, отдавал предпочтение всем спектрам синего и даже немного зелёного. Младший же цеплялся за чёрный в детстве, упирался в него в отрочестве и слился с ним, будучи взрослым. Лишь белые пряди отросших кистей волос, взявшихся из-за пережитого стресса в подростковом возрасте, являлись единственным отличием от всей его тёмной гаммы наряду с бледной кожей, серыми глазами и белой рубашкой. Когда за спиной его появились красные глаза Расёмона — его способности, — Мори нахмурился и сжал пальцы рук. Что-то было не так. Младший сын, держа спину ровно и прикрывая рот одной рукой, а вторую держа в кармане плаща, прошёл вперёд. За ним захлопнулись двери, распахнутые ранее его же змеевидной способностью, и Огая напрягала лишь тишина вокруг. Напрягала она одна, ибо вокруг царило неосязаемое воздушное пространство — так Мори ощущал себя, когда был жутко уставшим, невыспавшимся или пребывающим на посте Босса с высокой температурой и больной головой. Рюноскэ стоял не так далеко от него, но он одновременно казался неосязаемым и совершенно живым, спокойным, словом, таким же, каким младший сын был и всегда. Мори напрягся в такт тишине тогда, когда красные глаза способности Рюноскэ совпали с окровавленной пастью чёрной драконьей головы. — Где твой брат? — голос Мори звучал низко, но уверенно. Он смотрел тёмно-карими глазами вперёд, на сына, но тот не спешил даже меняться в лице. — С каких пор тебя это беспокоит? — Рюноскэ вскинул куцую бровь, глядя прямо на отца. — Никогда ранее ты не утруждался волнением о нём, да и обо мне. Какое тебе дело до него сейчас? Здесь есть я. Беспокойся обо мне. Акутагава никогда не был многословен. Он, скорее, фыркнет, вздохнёт или закатит глаза, но не выскажет вслух чего-то более двух коротких фраз; язык у него развязывался только при острой необходимости. Конечно, зачем ему много болтать, если за него всё может сказать старший брат-неразлучник? У Дадзая как раз рот практически никогда не закрывался, но это и к лучшему. Неужто поспорил со старшим? Им уже по двадцать, но… Брат-то никуда не делся. Доппельгангер? Нет… Из окружающих со способностью копирования реальных людей Мори, ночной король, никого не знает. Сейчас же вокруг было тихо — ни одного словечка знакомым звонким голосом. Говорил один лишь Рюноскэ, и речь его была странной. Вернее, Огай хотел бы называть это странностями, покуда каждое слово резало по сердцу. Он пошевелил плечами, прислушиваясь к собственным внутренним ощущениям, но ничего, кроме жара где-то под лёгкими, они не давали. — Где твой брат, Рюноскэ? — вновь повторил Мори, делая паузы между словами. Рюноскэ смотрел прямо на отца, но не спешил ему отвечать. Мори чувствовал, как сердце заходится в груди жутким ритмом, словно рабочий завода внутри его рёбер намеренно увеличил подачу горячего пара и работу коленвала. Голова Огая была воздушной, будто бы температура его тела достигала сейчас запредельных отметок. Мысли были одновременно и быстрыми, и медленными: он чётко осознавал, где находится, что видит, о чём думает и что сейчас происходит, но вне этого здания, этих окон, этого кабинета и его дня мысли не распространялись, встречаясь с неясным прозрачным барьером. Мори существовал именно в этот день и именно сейчас, для него было будущее, но не было прошлого. Эта догадка никак не внушала ужас или панику. — Ты даже не поинтересуешься, почему я спросил об этом? — Рюноскэ отряхнул свободной рукой плечо плаща и медленно, почти не стуча низкими каблуками туфель, зашагал влево от длинного стола. — Как грубо. Мори, словно не в силах контролировать своё тело, оттолкнулся от стола и двинулся вправо, начиная вместе с младшим сыном чертить по кабинету неправильной формы вытянутый круг. — Почему ты вообще задаёшь такие вопросы? — Мори указал обеими руками в белых перчатках на себя. — Почему не дома? — А какая разница? — Рюноскэ вскинул свою куцую бровку, и Мори с сыном поменялись теперь местами — Акутагава стоял во главе стола, разве только не садился в кресло, и взглядом проходился по бумагам и ноутбуку, не проявляя ни малейшей искры интереса к увиденному, а Мори теперь занимал место в самом начале кабинета у дверей и испытывал двоякие чувства. Перед ним сейчас стоял сын. Совершенно обычный сын, спокойный и взрослый, только капли крови тянулись по ковру там, где он прошёлся, и оставляли сейчас красные пятна там, где он стоял — это Расёмон над его плечом, разинув пасть, капал ею, окровавленной, вниз. И не то чтобы Рюноскэ никогда не бывал на том месте, но сейчас… Мори чувствовал необъяснимый и иррациональный страх чего-то, о чём он ещё не знает. — Я всегда о вас беспокоился. О тебе и о твоём брате, — Мори нахмурился и выпрямился, растерев переносицу пальцами. — И именно поэтому интересуюсь, где Осаму сейчас. Я вызывал вас обоих. — О, конечно, — Рюноскэ пожал плечами, и одним махом чёрной молнии Расёмон вдруг снёс всё со стола Мори. Мори не вздрогнул, лишь шумно выдохнул носом и заложил руки за спину. — Но пришёл один я. Одного меня тебе недостаточно? Впрочем, как и всегда. — О чём ты вообще? — Мори нахмурился, и на лицо его пала тень. — Вы оба мои сыновья. Я заботился о вас обоих и продолжаю это делать одинаково. — Мы тебе родные точно так же, как любой другой ребёнок с улицы, — Рюноскэ скрестил руки на груди, не смотря в сторону отца. — Какой смысл заботиться о том, кто не имеет к тебе ровно никакого отношения? — Как ты- — Мори умел держать лицо, но на этот раз осёкся. Мысли бежали впереди него, и он не мог понять — он думает о чём-то или говорит вслух? Воздушное пространство вокруг колебалось. — Где твой старший брат? И наконец младший сын вскинул голову, посмотрев отцу в глаза. Серые кристаллики его глазных яблок вперились в чёрную отцовскую фигурку, кажущуюся на этом расстоянии такой маленькой и даже хрупкой, несмотря на его широкие и высокие плечи из-за пальто, и только один момент Мори показался подозрительным — он слишком расплывчато увидел чёрные зрачки в глазах сына, как будто их не было вовсе. Рюноскэ склонил голову к плечу, прикрывая привычным жестом руки рот. — Я убил его, — равнодушно ответил младший сын. — Подошёл со спины и приказал Рашамону откусить его голову от его тела. Разве ты обеспокоен этим? — Мори, слушая это, широко раскрыл глаза. — Никогда не был, а теперь — обеспокоен? Удивительно. То, что стояло перед Мори, не было его сыном. Этот человек, если оно было человеком, было кем угодно, но не Акутагавой-Мори Рюноскэ. Рюноскэ тихий, молчаливый, всегда всё делает сам и практически никогда не просит о помощи, только если поймать его в моменте, когда один он не справляется. Он похитрее собственного брата, просто старается работать в одиночку. Всегда всё делает и решает тихо… Даже убивает. Сердце болезненно ударилось в рёбра, но более ничего — Мори не верил. — Что? — Хм… Вроде с возрастом ты на слух не жаловался, — Рюноскэ вскинул куцую бровь, не изменившись в лице. — Повторяю: я убил Дадзая. Что непонятного? «Я убил Дадзая». Рюноскэ почти никогда не называл старшего брата по данной ему отцом фамилии — только по имени, сокращению от него же или любым другим обозначением, но только не Дадзай. Мори сжал руку в кулак. Перед его глазами, как из туманной дымки, возник образ сидящего на стуле безголового тела — сидящего на кухне его, Мори, квартиры, и кровавое месиво осталось на откушенной шее с рваной трахеей и поломанными шейными позвонками, багровое заливает белый воротник рубашки и плечи в светлом пальто. Образ этот настолько реален и настолько сильно отпечатался в голове, прямо под веками, что Мори вынужденно машет рукой перед лицом, отшатнувшись назад, как от какого-то дурного морока. — Что, старик, нечего сказать? — Рюноскэ усмехнулся. — Что ж, в родстве с тобой Дадзая я не сомневаюсь. Он тоже перед своей смертью ничего не сказал. Как и моя сестра. Сердце не ударилось в рёбра. Мори даже не почувствовал, как отшатнулся от стола и с ужасом, настоящим ужасом посмотрел на младшего сына. Он… он не мог знать… Мори никому и никогда этого не говорил! Ночному королю, забывшему, что такое страх и смятение, стало страшно. Предстала бы перед ним полиция — не страшно. Предстал бы целый суд — тоже. Предстала бы облава — плевать. Вертолёты и мотоциклеты с пулемётами? Неважно! От этого он привык отбиваться, отстреливаться и скрываться. Но как отбиться от раскрытия в таком страшном преступлении, как сокрытие правды от собственного ребёнка? Он же… он так старался смолчать! Забыть! Сделать этот факт несуществующим… — Это произошло случайно, — Мори ударил кулаком по столу, отведя взгляд. — Я не хотел! — Ты много чего в жизни не хотел, но, как видишь, оно произошло и оно обнародовано. О чём ещё расскажешь? Может, я чего-то ещё не знаю? — Я не собираюсь что-либо обсуждать с братоубийцей. — И кто это мне говорит? Детоубийца? — Я не… Это не так, — Мори шумно дышал. Внезапно стало душно, как будто температура резко поднялась до сорока градусов. — Ты не знаешь всей ситуации. — Так расскажи, ханжа. Перед Мори был кто-то в облике младшего сына, но точно не Рюноскэ. Обвинение и обличение стало последней каплей — Огай взмахнул рукой, выпуская Элис. Он не смотрел вперёд — он смотрел в пол, вперив взгляд в алые капли на ковре в кабинете. От одной только мысли, что эта кровь принадлежит его старшему сыну, ему было невероятно плохо. В горле застыл ком, который никак нельзя было показывать — это жалкая слабость. Элис не явилась. Как бы Мори ни старался, способность молчала. Взмах рукой раз — не получилось. Взмах второй и третий — результат тот же. Огай с ужасом и напряжением посмотрел на свою дрожащую руку в белой перчатке, не понимая, что не так, и услышал лишь сухой смешок младшего сына. — Как жалко это выглядит. Не так ты себе представлял передачу своего места, да? Чёрная молния драконьей головы на длинной шее резво метнулась через весь стол, рыча и издавая неприятные слуху звуки — и стол распался напополам. Полетели в стороны щепки и пыль, и Мори прикрыл лицо руками крест-накрест, отскакивая назад. Перед его глазами возникла чёрная морда с бездонной клыкастой пастью и красными пустыми глазницами, однако без приказа носителя она не атаковала. Вынув из рукава скальпель, Мори полоснул лезвием по чёрной морде, и та с недовольным шипением отшатнулась — кроваво-красный порез тут же затянулся. Никогда Мори не думал, что сделает что-то подобное… — Одумайся! — Огай сам уже почти рычал, с гневом и страхом глядя в сторону младшего сына — тот неспешно подходил к отцу напрямую между двумя половинками длинного стола. — Тебе не нужно всё то, чем я владею. — Как это? — Рюноскэ смотрел прямо на отца, не моргая ни единым глазом. — Старшему твоему сыну — всё, а мне — ни дома, ни мельницы с ослом, одного лишь паршивого кота? Мори почувствовал, как в такт его сердцебиению у него дёргаются лицевые мышцы. Особенно нижнее веко. Младший сын — и литературно выражается?.. — Я больше достоин этого места, отец, — Рюноскэ, отняв руку от лица, прижал обе ладони к груди, и сухие и тонкие, бледные губы его тронула нервная улыбка, столь непривычная для него. — Я рассудителен, я решителен, я ответственен, я не совершаю безумных и необдуманных поступков, в отличие от него! Неужели он должен получить это место только потому, что он старше? Мори молчал. Дрожаще вдохнув воздух, он всё ещё пытался призвать Элис, но там не являлась. Движения рук проходили словно мимо младшего сына, остановившегося в нескольких шагах. Тот немного сгорбился, и высокий воротник его плаща, идентичный пальто Мори, напоминал теперь воротник не иначе как графа Дракулы в самом плохом смысле этого сравнения. — Отец, почему ты молчишь? — Рюноскэ нервно усмехнулся, ни разу за свою речь не закашлявшись. — Я устранил конкурента, как того и требует кодекс организации. Разве я, победивший в этом состязании, не должен занять место? — Я переписал этот кодекс, — низким голосом ответил ему Мори. — Такого правила там нет. — О нет. Я читал этот кодекс. Под ним всё ещё значится подпись предыдущего босса, которого ты же и убил. Разве не так? — Откуда… ты всё это знаешь? — Все это знают, — Рюноскэ развёл руки в стороны. — Ни для кого это не секрет. Так каков твой ответ по поводу меня? Я твой младший сын, но я оказался сильнее, так достоин ли я? Мори не мог дать ответа. Он не мог смириться с тем, что собственный сын стоит перед ним и говорит всё это. Жив ли Дадзай? Живы ли все люди, которые повстречались ему на пути сейчас? Кто перед ним — тот ли человек, которого он воспитал? Или… он действительно воспитал такого человека? Этого не может быть. Мори в одно движение выбросил один из скальпелей вперёд. Он не обезвредил, лишь порезал Рюноскэ лицо. Рюноскэ не двинулся, но улыбка медленно сошла с его лица, когда он прикоснулся к порезу и посмотрел на кровь на своих бледных пальцах. — Ты… ранил меня? — голос его был хриплый, а глаза широко раскрыты и безумны. — Что ж, папа, я дал тебе шанс, ты не можешь с этим спорить. — Ты? Дал шанс мне? — Огай нервно сглотнул, сдвинув брови к переносице. — Я даю тебе шанс уйти прямо сейчас. — О нет, папа, ты ошибаешься, и мне очень жаль, — Рюноскэ сгорбился сильнее, низко уронив руки вдоль тела; голова его была поднята, и смотрел он прямо на отца, когда одна из рук указала на Мори. — Убей его. Чёрная драконья голова, зависшая над плечом чудовища, оскалилась и метнулась прямиком к Мори. Мори, вмиг ослабев и не чувствуя, что может атаковать сына, сумел лишь выставить вперёд руки, схватив ими верхнюю и нижнюю челюсти чужой способности. Голова повалила его спиной на пол, разевая бездонную пасть прямо над лицом, и как бы Мори ни напрягался, он чувствовал, что долго противостоять этому не сможет. Он крепко сжимал зубы, щурясь, и краем глаза замечал, как сбоку подходит Акутагава, убрав руки в карманы чёрного пальто. — Так что, папа? Я достоин? — прозвучал вновь хриплый голос. — Скажи уже что-нибудь. — Д-для чего тебе моё место? — Мори не сводил взгляда с хищничьей пасти, еле выдавливая из себя слова. — Чтобы доказать, что я не пустое место, конечно же! Жаль только, что ты понял это лишь сейчас. — Ты никогда не- — Закончи уже с этим. — Рюноскэ похлопал рукой чёрную голову дракона, обращаясь к нему. — Нужно будет навести здесь порядок. Руки ослабели. Последнее, что Мори успел осознать — это то, как на его лице смыкаются чёрные зубы. …С шумным вдохом Мори распахнул глаза, скидывая с лица душившее его одеяло и глядя теперь в чёрную комнату и тёмный потолок перед собой. Сердце билось так остро и больно, что одной из ладоней пришлось схватиться за футболку на груди и, встав, согнуться, зажмурившись и сомкнув зубы. Вот уж на что, а на сердце он никогда не жаловался!.. События, на которые Мори не мог повлиять, давно не происходили в его жизни. Особенно во снах. В кошмарах. Он медленно спустил ноги с дивана на пол, продолжая сжимать на груди пальцы, и аккуратно, часто задышал, пытаясь избавиться от боли в сердце. Вернее, даже не в сердце — кололо грудные мышцы, а казалось, что кульбиты делает именно жизненно важный орган. Когда постепенно отпустило, Мори встал, запустив ноги в тапки, и прошаркал к окну, настежь его раскрывая. Холодный воздух ударил в лицо и разгладил его, пробрался в лёгкие — стало совсем легко. Испарина ушла, как и острые ощущения от кошмара. Вот уж о чём Огай не думал, окромя сердечных болей, так это о том, что после сорока его будут мучать детские ночные кошмары! Ещё недавно сыновья прибегали к нему в ночи, жалуясь, что за ними во снах гоняются монстры или они упали с высоты, и он теснился спиной к спинке и без того узкого дивана, и кто-нибудь из старшего или младшего лезли под бок и спали так всю ночь, не давая поспать отцу; если прибегали вдвоём, у Мори не было ни малейшего шанса даже вздремнуть, потому что один всегда ложился на грудь, а второй — головой на руку, и Мори лежал всю ночь и глядел в потолок; иногда удавалось добраться до книги или телефона свободной рукой, а иногда и нет… А теперь кошмар снится ему. И лучше бы за ним гонялись монстры. Или он бы падал с высоты здания собственной «работы». Да что угодно! Только не то, что ему приснилось. Он ведь почти об этом всём забыл! Это было так давно. Никто, кроме него самого, об этом не знает. И не узнает, если только он сам не расскажет. А он же не рассказывал, ведь так? Холодный ветер с улицы забирается под футболку и морозит кожу. Руки покрылись мурашками, но Мори не уходит. События чрезмерно реалистичного кошмара взбудоражили в нём все опасения насчёт будущего, блокируя позывы организма уйти в тепло и заснуть обратно, ведь на часах было около двух. Тёмное небо без единой звезды угрюмо смотрело сверху, а луна, выглядывающая сквозь рваные клочки туч, словно насмехалась: это ведь я смотрела на тебя во все те дни, когда ты совершал свои страшные поступки, ведь днём, при свете изобличительного солнца, ты боишься делать ужасные дела! Мори не менее угрюмо посмотрел на неё, на этот отполовиненный месяц, нахмурился и развернулся, зашаркав тапочками по ковру из комнаты вон. Он лучше скроется в кромешной тьме и потонет в небытии, чем выйдет на свет и позволит ему раскрыть все свои тайны. — Тебе принести что-нибудь? — послышался едва слышный женский голос, и Огай оторвал взгляд из-под своих ног, глядя на явившуюся из ниоткуда девушку в коридоре. Золотые её волосы слегка светились, и Мори прищурился, поморщившись и отвернувшись в сторону. — Элис, — прохрипел он и закашлялся, взявшись за сердце и будто проверяя, болят ли мышцы. Способность, подло предавшая во сне, стояла перед ним как ни в чём не бывало в чёрном офисном костюме и белой блузе под ним, на вечно бесшумных каблуках, не издающих ни звука, с несколько детским лицом и ярко-голубыми глазами. Совсем не вязалось с той маленькой избалованной девочкой, которая была… когда-то. — Успокоительного капель тридцать разбавь водой. Любого. — Не буду. — Ты споришь со мной? — Ты запьёшь алкоголем. Какой смысл? — девушка выпрямилась и скрестила руки на груди. — Весь эффект улетучится. Мне ли говорить тебе, врачу, об этом? — Ты споришь со мной, — Мори закатил глаза и опёрся рукой на дверной косяк. — Я не буду. Сделай то, что я попросил. Элис не ответила. Она без единого стука каблуков зашагала на кухню и скрылась за поворотом. Дверь тихо скрипнула, раскрываясь шире. Огай вышел в тёмный коридор, стараясь отрывать уставшие и тяжёлые ноги от пола и не шуметь. Он прошёл мимо приоткрытой двери в комнату сыновей, но, поначалу решив не заглядывать внутрь, всё-таки остановился почти у самой кухни, вздохнул и вернулся, взглянув на двухъярусную кровать. Глаза, привыкшие к темноте, сразу разглядели длинную голую ногу, свисающую со второго яруса, чьи перила были обмотаны бинтами, и сбитый к стенке ком одеяла, и руку в нелепых шрамах на нём — это был старший сын, длинный, как шпала, высокий и худой в лучших традициях несуразного подростка, который не умеет спать нормально на выделенном ему пространстве; а на нижнем ярусе, завёрнутый в одеяло по самый нос и высунувший только пол-лица, поджавший ноги к впалому животу, спал младший сын — такой же подросток, только не такой высокий и от того не такой несуразный. 'Саму, кажется, даже периодически похрапывал. По крайней мере, в какой-то момент он всхрапнул и вдруг замолк, отчего Мори подумал, что случайно разбудил, но тот лишь потянулся рукой к ноге, почесал коленку и отвернулся лицом к стене, выпихнув из-под себя подушку, глухо упавшую на пол. Оба сына крепко спали и даже не думали просыпаться. На Мори смотрели лишь два красных глаза: это ручная чёрная «змея» Рюноскэ, показавшаяся из-под кома его одеяла и любопытно взглянувшая на Огая. От взгляда этих бездонных глаз без зрачков Мори стало не по себе — сказывался сон. В целом, Расёмон без команды хозяина никогда не исполнял никаких фокусов, и во сне продолжая подчиняться одному Рюноскэ. Чёрная драконья голова легла на бок своему укутанному в одеяло хозяину, глядя на Мори не мигая, и явно не имела ни малейшего понимания, почему старший хозяин дома предпочёл отвести взгляд и прикрыть дверь, уходя из комнаты. Свет на кухне не горел, лишь лунная полоса падала на стол, освещая гранёный стакан с тёмной жидкостью внутри, разбавленной обычной водой. Судя по запаху, на обычную настойку валерьяны не похоже — тут что-то посильнее, похожее на сердечное. Не то что Мори в этом нуждался, но способность была напрямую связана с его мыслями и его головой, а значит, читала между слов и знала наперёд, что носителю нужно. В один глоток осушив стакан и поставив его обратно на стол, Мори вытер рукой рот и повернулся к кухонным шкафчикам, взяв оттуда квадратную стеклянную бутылку. Икс-о… Да стоит ли расходовать ценный Наполеон, если важнее эффект? Элис была права. Мори запьёт лекарства алкоголем в попытке заставить нервы успокоиться. Это самое отвратительное решение, которое только можно придумать, и это ещё хуже для человека, который прекрасно об этом осведомлён. Если первые два раза молодому организму повезёт, то потом лекарство просто перестанет действовать или начнёт выдавать такие артефакты, как синдром отмены и галлюцинации. Мори на молодой организм похож не был, но всё равно откýпорил бутылку, примериваясь, будет пить из стопки или опустится до питья из горла… Когда свет неожиданно зажёгся, он вздрогнул и с непониманием обернулся. На пороге, плотно зажмурившись, стоял старший сын. В футболках он не спал даже зимой — жарко ему. Волосы его стояли дыбом и в разные стороны, одной рукой он подтянул сползшее бельё, а второй тёр один из глаз. Не проронив ни слова, Осаму прошлёпал к раковине, проигнорировал наличие стаканов чуть выше в шкафу и, наклонившись к крану, припал к нему ртом, сделав несколько жадных глотков. Лопатки и позвоночник на его спине выпирали, вода текла мимо рта, и, когда Осаму напился, он выключил воду, утёр рукой рот и, дойдя до выключателя, щёлкнул им, погружая кухню обратно в темноту, после чего ушёл обратно к себе. Мори только бровь вскинул, вздохнув и уже почти прижав бутылку коньяка к себе, как вдруг в дверном проёме снова появилась фигура старшего сына, только на этот раз с одним раскрытым глазом. Помятое его лицо выражало что-то вроде недоумения, благо что Огай успел задвинуть бутылку за чайник на столешнице. — Па, ты чё тут? — голос Дадзая был хриплый, и он прочистил горло, приложив кулак ко рту. — Сколько времени? — Иди спи. Я за водой встал, — Мори упёрся руками в столешницу, не смотря на сына. «Я убил Дадзая. Достоин ли я?» — На работу встал, что ли? — сгорбленный Осаму выпрямился, растирая теперь второй прищуренный глаз. — Нет. 'Саму, ты отдыхаешь завтра? — Не-ет… — Так иди и спи. Не выспишься, вставать рано. — Ла-адно… Спокойной ночи. — Брата не разбуди. Осаму громко зевнул, как будто даже поскуливая при закрытии рта, и ушёл к себе обратно. Мори услышал, как тот забирается на свой ярус, с размаху ложится — и воцарилась тишина. Видать, уснул сразу же, как лёг. Огай, оставшись на кухне один, выдохнул и взялся за бутылку снова. Ладно, можно уже и из горла… Он смотрит на тёмную жидкость в бутылке. Встав спиной к столешнице, поболтал коньяк под лунным светом. «Ножки» — капли коньяка — оседали на стеклянных стенках и медленно, даже вальяжно стекали изнутри обратно в жидкость. Мори вздохнул вновь, выдохнул и уже приложился губами к горлышку бутылки, как вдруг на периферии зрения прошлась чёрная тень без единого звука. Дрожь прошла по спине и пробила позвоночник, Мори резко дёрнулся и прижал бутылку к груди. На кухню вошёл Рюноскэ — маленькая, тощая фигурка в чёрной пижаме с мелким узором белых привидений, с опущенной одной из рук книзу, а второй прикрывающей рот. Чёрные волосы встрёпаны, лишь белые кисточки прядей у лица ярко выделяются в темноте. Вошёл абсолютно молча и, казалось, даже невесомо, словно привидение с его пижамы. Глаза его были закрыты, чтобы не терять сна, а рука автоматически потянулась вверх, к шкафчику со стаканами. Он нащупал первый попавшийся, крепко сжал и поставил на стол. Чёрный Расёмон, пока хозяин зевал и прикрывал рот рукой, обвил ручку графина и налил воды из него в стакан, возвращая на место. Этот стакан младший сын поднёс ко рту, отпил наполовину, остальное — вылил, а стакан поставил в раковину и также молча развернулся, зашагав в темноту обратно. Он почти неслышно улёгся на своё место, зашуршав лишь одеялом, и вновь замолк. Эта маленькая болезная фигурка, не расстающаяся с ингаляторами, потому что испытывает проблемы с дыханием… Этот здравомыслящий и тихий, немногословный юноша с крайне развитым интеллектом… Это продолжение Мори — хороший исполнитель, не задающий лишних вопросов, потому что и так всё понял до этого… Убил его. В кошмаре, во сне, но убил, говоря, что Мори, его отец, ценил больше старшего брата Дадзая, нежели его, Акутагаву; потому что отец уготовил участь будущего Босса именно Осаму, а не ему, Рюноскэ; потому что отец любит Дадзая больше, чем его — хрупкого и болезного. И убедить его, что это не так, оказалось невозможным. Мори дрожаще вдохнул носом, с ужасом проводив младшего сына взглядом, а потом, посмотрев на бутылку коньяка, нервно сглотнул и убрал её на место. Он как врач прекрасно понимал природу своих снов: снится всегда то, чего боишься больше всего или о чём часто думаешь. Это обычная функция человеческого мозга. Мори не хотел мириться с тем, что думает, будто обделяет младшего в угоду старшему, хоть ему и кажется, что воспитывает одинаково. Мори не хочет признавать, что боится, что исполнятся самые худшие его мысли — однажды его сыновья бросят друг другу вызов и устроят схватку, в ходе которой выиграет только один, и этот один будет иметь право бросить вызов действующему Боссу. Мори приложил ладонь к лицу, шагая в свою комнату. Ему нужно срочно выудить все документы с печатью предыдущего Босса из архивов и переписать под себя на правах нынешнего. Мальчишки не обязаны знать жестоких законов и испытывать их на себе. Мальчишки вообще не должны знать многого из их биографии; Мори их вырастил достойной преемственностью — и хорошо. Им вообще многого знать необязательно. Об отце в том числе.

***

OST Dark Parables — Fire Lion

…Бомба, брошенная прямо в окна, когда, казалось, нападение уже отражено, обрушила пол и погребла под собой, оставив лишь зияющую дыру и по какой-то причине выстоявшие стены. Здание вот-вот должно сложиться, как карточный домик, но продолжает стоять, пылая пламенем изнутри. Он не помнил ничего с момента, когда под ногами обрушился пол. Дракон и Чумной доктор были рядом — и пропали ровно за секунду до того, как перед глазами вспыхнуло, а внизу затрещало. Воздух, казалось, объял на долгие часы, хотя лететь было всего несколько секунд. Под обломками этажа рушился следующий, и следующий, и следующий, обломки летели сверху и постепенно погребали под собой. Скрестить руки у лица — и тяжёлые куски фундамента и блоков с ярким золотым свечением бьются о куб. Удар, удар, удар — куб покрывается трещинами, но достаточно крепче сжать руки и полностью сосредоточиться на своём внутреннем «я» — и защита не ослабевает, не даёт проникнуть внутрь даже каменной крошке. Однако долго сдерживать натиск обрушающегося изнутри здания, словно гниющего в терминальной стадии от съедающей тело болезни, распадающегося на собственные сгнившие органы изнутри, не удаётся. Стоит лишь ослабить хватку, как в грудь ударяется что-то тяжёлое, а внезапная боль в голове отключает от падения. Вокруг одновременно светло и темно. Вокруг душно и горячо, но тело как будто даже не чувствует тепла, только холод. Тело, вернее, не чувствует вообще ничего, а глаза не понимают, что впереди. Яркие вспышки, обжигающие лицо и перемежающиеся с чернотой — не то дым, не то провалы в сознании. Горячее стекает по лицу сбоку и застилает глаз. А самое интересное — вокруг царит полная тишина. Где-то далеко слышится слабый звон, почти писк, но более — ничего. Полное умиротворение и спокойствие без единого желания (да и возможности) пошевелить хотя бы пальцем. И чудесные картины перед глазами: жёлто-оранжевые всполохи огня, смешанные с чёрным дымом и прокрадывающиеся обжигающими языками в самые лёгкие. Это всё было повёрнуто на девяносто градусов вбок. Просто Рэмбо лежал на острых и грубых обломках, а сверху него углом встали другие водрузившиеся части здания. Не раздавило его только потому, что небольшое пространство возникло над его спиной из-за криво врезавшегося в фундамент куска бетона, чудом не переломившего позвоночник. Тёмные волосы разметались во все стороны, как самое настоящее пламя, только гораздо более ужасающего цвета. Пряди оголили половину окровавленного лица — арматура срезала пол-уха и теперь кровь стекала на один из глаз. Но Рэмбо это не волновало. Он этого даже не чувствовал. Он смотрел вперёд, на развёрстое на спине тело, чьи светлые волосы так же, как и его, разметались по обломкам кирпича и были залиты кровью, растекающейся из-под головы, а сквозь окровавленное лицо смотрели полуприкрытые и невидящие ничего перед собой ледышки глаз. Они вперились одновременно и в Рэмбо, и глядели куда-то далеко сквозь… И Рэмбо, сконцентрировав все импульсы своего собственного тела и мозга в руке, слегка двинул плечом, подтянув к себе безбожно оцарапанную и болящую руку и протянув её по направлению к Верлену. Моя душа… Моя любовь. Моё всё! Не покидай меня. Только дай мне руку — и мы выберемся из этого ада. Пальцы не слушались и дрожали. C момента движения руки по телу мерно разливалась ноющая, тяжёлая, стальная боль, словно все кости внутри были сломаны, раздроблены и рвались осколками наружу, сквозь плоть, мышцы и кожу. Боль прокатилась от плеча до груди, перехватывая дыхание, и Рэмбо шумно дышит через рот, пытаясь схватить хоть немного воздуха. Дрожащая рука еле-еле дотягивает до распростёртой ладони Верлена, касаясь пальцами пальцев… И даже сквозь перчатку Рэмбо ощущает холод. В неверии Рэмбо скользнул пальцами к ладони, пытаясь сжать её и потянуть на себя, но не чувствует никакой ответной реакции. Ледышки глаз смотрят сквозь него, и лицо Поля замерло в вечном безразличии. Моя душа, что же ты… так? Нет, ты не можешь покинуть меня, нет, нет… — НЕТ-НЕТ-НЕТ... НЕТ… — Рэмбо задыхается, но говорит эти слова. Крик комом встаёт в глотке и не даёт сделать вдоха. Отрицания вырываются хрипами: — НЕТ-НЕТ-НЕТ! …Именно от этого крика и сдавленных лёгких Рэмбо и проснулся, вскочив на постели и пытаясь надышаться. В тисках плохого сна ему действительно стало тяжело дышать, как в каком-то параличе, но сейчас он держался обеими руками за грудь, за взмокшую от холодного пота футболку, низко склонившись над собственными коленями под одеялом. Тёмные распущенные волосы растеклись по мелко вздрагивающим плечам. Он даже не вздрогнул, когда дверь в его спальню распахнулась, а на пороге показался всклокоченный и перепуганный сын, с широко раскрытыми глазами влетевший в комнату и озирающийся по сторонам в попытке разглядеть опасность. Резко разбуженный мозг не сразу понял, что никого постороннего в доме нет, и только после этого Тюя, взявшись рукой за голову, обернулся на отца — тот тоже с ужасом смотрел на подростка, тяжело вздымая плечи при каждом вдохе. Он обнимал себя за плечи, ощутимо дрожал, как в мандраже, и в падающем в комнату лунном свете его лицо ещё больше заволокло тенями под скулами и под глазами. — Пап, — прорезался у Тюи хриплый голос со сна, — ты что кричал? — я кричал? — голос Рэмбо был глух. — Я аж вскочил и сюда прибежал, — Тюя встряхнул головой. — Всё нормально? — я… я тебя разбудил? — Рэмбо откашлялся в кулак и несколько выпрямился, но с кровати не встал. — извини, солнце. — Я испугался уже, что чё-то случилось, — Тюя, наоборот, выпрямился и упёрся рукой в спину. — Уф… Ты же так часто кричишь во сне в два часа ночи. — всё хорошо, — Рэмбо нервно улыбнулся и выпрямил наконец спину, привычным движением руки заправляя пряди волос за ухо, но, вспомнив кое о чём, поспешил не оголять эту половину лица. — мне просто приснился плохой сон. такое бывает. — Не помню, чтобы ты кричал по ночам, — Тюя прошёлся до окна и вдруг открыл его. Рэмбо, сам высохший, но всё ещё держащийся за мокрую футболку на груди, только и успел вдохнуть свежего воздуха, прежде чем почувствовал холод. Нужно бы переодеться… — закрой, будь добр. — Пусть проветрится, — Тюя был непреклонен. Он прошёл по комнате обратно и направился уже к дверям, прежде чем Рэмбо негромко позвал: — сыночка, а окно?.. — Сейчас вернусь. События кошмара подстёрлись из головы, стоило Рэмбо остаться одному и покопаться в закромах памяти. Этот момент из прошлого… Он очень, очень долго преследовал Артюра. Несколько лет так точно, пока Тюя не подрос достаточно, чтобы Артюр стал переключаться на него. Но прошло уже семнадцать лет! События минувших дней казались более реальными, чем то, что произошло когда-то давно и потонуло в памяти, но этой ночью почему-то решило всплыть. Он посмотрел на свою ладонь. Перед глазами проплыли тёмные пятна, кажущиеся кровоподтёками на бледной коже, но стоило моргнуть — и рука вновь цела. Несмотря на дальность травмы, из-за плохого сна это всё вновь произошло будто на днях. Погружённый в свои мысли, Артюр даже не сразу заметил, как Тюя вернулся в комнату и протянул к лицу отца стакан с водой. Артюр сначала долго смотрел на воду и на то, как в ней отражается белыми полосами лунный свет, а уже потом взял стакан в руку. — Больше ничего не нужно? — голос Тюи звучал уставшим, и Артюр вскинул на сына взгляд. Верха на нём не было, потому что спать в майках и — упаси господь! — футболках ему так жарко, что открываются все окна в доме, а сам Тюя говорит, что сейчас уйдёт спать на улицу. — нет. merci, — Артюр почти шепчет, делая несколько больших глотков и ставя наполовину осушённый стакан на прикроватную тумбочку. — извини ещё раз, что разбудил. — Всё путём, — Тюя махнул рукой. — Ладно, я спать. Зови, если что. Артюр только молча кивнул, проследив взглядом, как сын ушёл за дверь, прикрыл её и прошагал в свою комнату, заваливаясь там, судя по шороху постельного белья, на кровать. Сын, общение с ним и стакан воды несколько освежили голову, но внутри Артюра всё ещё как будто потряхивало, и он, улёгшись обратно на постель, стянул телефон с тумбы, разблокировав его одним движением пальца.

Сообщение для: +33-XXX–XXX–XX–XX 02:46. спишь?

***

OST King's Bounty — An Ancient Crypt

Темнота вокруг была непроглядной и бесконечной — ни единой звезды, ни зеленоватого отсвета луны, ни безумных цветов космических всполохов Альдебарана или Регуса, не говоря уже о каком-то Солнце. Это сложно было назвать темнотой в целом, ведь чернота не имела здесь никакого смысла. Здесь не имело смысла ничего — ни то, что ты дышишь, ни то, что умеешь двигаться, ни то, что должен и можешь моргать, чтобы твои глаза не пересохли, не вытекли и ты не потерял зрение. Какой толк от зрения здесь, в чёрных пучинах бесконечности? Ты даже не чувствуешь течения монструозных потоков времени вокруг. Ты даже не существуешь. Что отвечает за твоё сознание? Ничего. Оно пленено темнотой, холодом и слабыми отзвуками далёких-предалёких душераздирающих стонов, наполненных болью, мучениями и бесконечными страданиями. Их не слышишь, пока не начинаешь хорошенько прислушиваться. А где-то в другой стороне — смех, больше похожий на вой. Тишина звенит и отдаётся наистраннейшими звуками в голове. Здесь не существует понятия времени. Здесь ничего не имеет ни начала, ни конца. Здесь всё было, есть и будет. Здесь ничего не заканчивается, и коль обречён ты на страдание и забвение, то обречён ты навечно кричать в боли и ужасе, ведь понятия голосовых связок здесь не существует и ты будешь кричать навсегда и вовек. Ты словно слеп, да и… существуешь ли «ты»? Это какие-то отголоски земной жизни, к которой ты принадлежишь чисто номинально. Ты не оттуда. Ты пришёл откуда-то, где не существует ни жизни, ни смерти, ни времени, ни начала начал. Возможно, попал ты в земной мир случайно, ведь тебя просто выбросило. Ошибка! Ошибка! Критическая ошибка! Однако извлечь из земного мира обратно уже не получается. Земной мир — он наступит вместе с утром, с солнцем, а сейчас, во время тяжёлого и глубокого сна, не существует абсолютно ничего, даже тебя самого. Ты словно отключён от мира своей жизни и ненадолго возвращён в безвременное пространство, в котором изначально существовал. Существо, не предназначенное для мира живых и мира людей. Где-то здесь, в темноте, есть ещё более ужасающая бездна, утягивающая в себя подобно великой Чёрной Дыре. Не то чтобы её нутро отличалось от той всеобволакивающей тьмы, что присутствует здесь, но там нет даже тех звуков, которые доносятся с неведомых долин и космических пространств… И как бы ни хотело твоё личное нутро сопротивляться, сил в тебе нет — им просто негде храниться, — поэтому ты безвольно утягиваешься в черноту, где крики и звон только усиливаются; ныряешь с головой в безызвестную бездну, в беспросветную пучину мрака и забвения, невообразимого ужаса, обмирая от страха и тревоги, и ничего не в силах унять эти чувства… И очи твои, абсолютно бесполезные и невидящие, устремлены куда-то вдаль, за пределы бездны, и видят они неожиданный всполох белого света, расползающегося на мгновения всеми цветами, которые только можно и не можно представить. И ты тянешься всем своим длинным телом, чувствуешь прибавление сил. Но бездна сильнее. Она тянет в себя, в бесконечный и обмораживающий холод и отсутствие смерти — ты не можешь умереть, но обречён вечно страдать от холода, голода, боли и других мученических пыток, уготовленных на века вперёд. Холод забирает большую часть твоего тела, и ты вынужден покориться ему. Там, в бездне, что? Уместен ли этот вопрос для существа, вырвавшегося из предназначенного для него мира в непредназначенный? Там, в бездне, нет времени и радости. Там бесформенные призраки апокалиптических монстров встают над галактиками, а за ними теснятся поражающие воображение безымянные и циклопические храмы с уродливыми имитациями архитектуры, лишь издалека напоминающей знакомые образы, но стоит приглядеться… И всё это — на безымянных и бескрайних чёрных полях, низводящих смертных с ума и остроконечными башнями строений уходящих в гибельные пространства конца царства света и тьмы. Вокруг подвывают кощунственные флейты и далёкий барабанный бой, сопровождающий падение душ в вечное забытье. Бездна отчаянно хочет забрать своё детище назад, и перечить ей бессмысленно. Всё когда-нибудь вернётся туда, откуда пришло… Но снова там, далеко, вспышка света. Глаза цепко хватаются за этот перелив цветов, прорывающихся длинными полосами во мрак. Красные, жёлтые, зелёные и синие проблески прорываются сквозь бесконечную чернь и становятся больше, касаются самой души, вытягивая из бездны вновь. И длинное тело, обретя себя, отталкивается задними лапами от ревущей пустоты, летя на свет. Вспышка прекращается также быстро, как и началась, и вокруг вновь царят бесконечность и холод. Не к чему двигаться. Ни к чему пытаться лететь вперёд. Следует покориться неведомой силе, возвращающей тебя к истокам, и навечно слушать крики мучающихся душ, к которым вскоре присоединишься сам. Третья по счету яркая вспышка, похожая на Солнце, возвращает к чувствам. Ты словно очнулся от длиннейшего в твоей жизни забытья, вынырнул из долгой комы, осознал самого себя и своё наличие в живом мире. То, что там, позади и внизу, неимоверно пугает своей бездонностью и неизвестностью, и приходиться напрячься изо всех сил, чтобы рвануться вперёд, из холодных объятий тьмы, прямо к цветным лучам света, мелькающим на далёком горизонте. Это единственные зримые вещи, которые осознаёт глаз! Там, за спиной, крики раздаются всё громче, вопли и стоны, холодные дуновения и омрачающие сознание мысли, но свет манит к себе. Наконец, ты исчезаешь в белой точке, такой тёплой и манящей, возвращающей к жизни. Цветные лучи оплетают, держат нежно и мягко, и их объятиям отдаёшься с броском веры и надежды. Тьма не в силах сопротивляться свету, как и свет не может существовать без тьмы… …И Шибусава раскрыл глаза, видя у своей руки маленький шарик с колокольчиком внутри. Сначала взгляд концентрируется на нём, а уже потом — на чёрно-белых лапах впереди и огромной, покрытой мягким мехом фигуре большого белого тигра в чёрно-белую полоску, смотрящего жёлтыми глазами прямо на Дракона и ожидающего, когда ему подадут назад его игрушку. Оборотень моргает третьим змеиным веком и приподнимается на руках; длинные белые волосы снежным комом поднимаются за ним, оставаясь растрёпанными прядями на полу. Серая футболка натянулась, зацепившись за грудные пластины и чешую на груди, но достаточно поправить её рукой — и всё в порядке. В целом, его тело практически не претерпело изменений, если не смотреть ниже его пояса, потому что там, где у обычного человека ноги, у Шибусавы начинается длинное змееподобное тело, спускающееся с кровати кольцами на пол и со спрятанными мощными задними лапами где-то у самого ковра. Из колец выглядывает лишь золотая кисть кончика хвоста, не представляющая для второго младшего оборотня никакого интереса, пока она не двигается. Сейчас для гуляющего в ночи по квартире оборотня был гораздо более интересен шарик с колокольчиком внутри, лежащий рядом с Шибусавой. На часах — около трёх часов ночи. За окном светит луна — совершенно обычная, ни капли не зеленоватая. Луна падает на Тигра — его, Дракона, сына, едва помещающегося в дверном проёме и слегка покачивающего кончиком бело-чёрного хвоста. В полнолуния Атсуши иногда не мог спать, а Зверь Лунного света брал своё и обращал мальчишеское тело в большой и меховой шар с мягкими чёрными ушками и кошачьими глазами; и тогда Атсуши, опасаясь идти гулять через окно, ходил по квартире, как тигр по клетке вдоль прутьев, и порой находил себе развлечения в виде разбросанных по углам шариков, мячиков, мышек и перьев. Вот и сейчас большими и блестящими жёлтыми глазищами Тигр посматривает то на маленькую игрушку, то на отца. Отец Дракон, перебрав ладонями по постели и осознав себя в совершенно нормальном человеческом мире, пошевелил пальцами и, поддев когтем мячик, подбросил его с кровати на пол — тот по дуге шлёпнулся на ковёр и, тихо звеня, укатился прямо к Тигру. Тигр, бесшумно встав в охотничью стойку, дождался приближения «добычи», придавил подушечкой большой лапы и с урчанием отшвырнул от себя в коридор. Все те два раза, что он попадал мячиком в спящего старшего оборотня, отец не просыпался, а вот третий раз наконец помог. Поразительно, на самом деле, как такое большое существо может так тихо передвигаться в квартире! Но Атсуши как-то мог. Как и напоминать своему отцу, что у того от человеческого существа есть не только бездумный облик — маскировка, мимикрия и имитация, — под плотью и кровью которого скрываются неведомые чёрные пространства и думы, способные свести с ума любого смертного, но и что-то похожее на душу. Шибусаве никогда не снились хорошие сны. Он не знал в принципе, что такое сон, ведь при каждом наступлении ночи или наваливании усталости на длинное чешуйчатое тело оборотень, закрывая глаза, отключался от происходящего мира, как какой-то компьютер, растерявший питание. Не было ничего — ни воспоминаний, ни чувств, ни запахов; были лишь возвращения к чему-то далёкому и жуткому, к которому Дракон давно привык, хоть и было это неприятно. Однако, стоило младшему оборотню появиться в столь долгой и бессмысленной жизни, что-то начало прокрадываться Дракону в голову. По крайней мере, свои отключения от жизни он ранее не изменял, а сейчас… Сейчас свет тянул его к себе. Это было непривычно, но гораздо приятнее, чем сопротивляться каждый раз падениям в бездну, в которой, быть может, исчезнет и сама человеческая сущность, а кто знает, что проснётся в его теле после этого исчезновения? Покамест у Шибусавы хватало сил давать отпор. Теперь же ему как будто и не нужно было слишком стараться — Атсуши помогал ему. Когда мячик отскочил от стены в коридоре и с тихим звоном снова попал в отцовскую спальню, подпрыгнул на полу и упал прямо в кольцо второй половины Драконьего тела, Тигр даже не задумался над этим, мгновенно показавшись в дверном проёме и прыгнув прямо за своей добычей. Шибусава, проморгавшись и вернув глазам человеческий вид, лёг на постель обратно, наблюдая, как в кольцах его хвоста удобно устроился большой хищник, катающий звенящую игрушку по собственному животу. Атсуши видел, что отец не спит, а значит, можно было и поиграть. Тигр, завладевший его мозгом сейчас, не позволял ни малейшей капле логики пробиться в размышления и подумать о том, что сейчас ночь и нормальным людям (или хотя бы мыслящим) нужно спать. Но Шибусава и не против. Он с осторожностью свивает кольцо хвоста в подобие гнезда, и Тигр, наклонив голову, трётся ею о красную чешую, громко и утробно мурлыкая.

***

OST Lind Erebros — Land of Ice

Сообщение для: Mon Сhér 02:50. Нет, не сплю. Что такое?

Верлен лежал на животе, подтянув подушку под голову и шумно сопя в неё носом, держа телефон одной рукой перед собой. Он, конечно, увидел, что Артюр в сети, но не стал писать первым — мало ли, чего тот в мессенджере зависает, вдруг на работе? или бессонница? или что-то ещё? Но, стоило только подумать об этом и отвлечься на приложение почтового ящика, сверху экрана баннером выплыло сообщение от Артюра. Верлен тут же нажал на него, набирая ответ путём неотрывного вождения пальца по экрану.

Сообщение от: Mon Сhér 02:51. ничего, просто 02:51. что делаешь?

Верлен вздохнул и улыбнулся. Рэмбо никогда не был ранней пташкой — всегда, сколько себя Поль помнил, Артюр предпочитал вставать во второй половине дня, зато всю ночь мог быть на ногах. Верлен же наоборот: всегда готов был вставать рано, а чтобы не клевать носом на полночных миссиях, отсыпался в кабинете или какой-нибудь каморке под вечер, закинув ноги на стол, скрестив руки на груди и надвинув шляпу на глаза. Сейчас, с возрастом и миллионом жизненных обстоятельств, Рэмбо и Верлен словно поменялись местами: Рэмбо умел вставать рано и к ночи действительно сильно хотел спать, а Верлен не вставал раньше двенадцати или часа дня, зато всю ночь мог колесить на своём двухколёсном монстре по Йокогаме. Сегодня их биологические ритмы внезапно совпали, вот Поль и удивился, что Рэмбо вдруг ночью соизволил явиться.

Сообщение для: Mon Сhér 02:53. Что я ещё могу делать ночью? :) Отстреливать плохих людишек и бездомных собак, это ведь моя работа! Вот как раз чищу ружьё. 02:53. Шучу, ладно. Сегодня я выходной. Старику от меня ничего не нужно.

02:54. этот старик наш ровесник =_=

02:55. Во-от, но ты ведь понял, что я о нашем докторишке!

02:55. кто из нас старик, так это ящерица

02:56. Таких тварей даже стариками назвать сложно… Как называются долгожители царства животных? Древние змеи? Старые клячи? Не сдохшие божки времён Майя? Как? 02:57. По мне так ящерица и в Париже ящерицей будет, просто вместо новой шкуры после линьки в шаль обернётся.

02:58. пх 02:58. шаль

Рэмбо просто нужно было поговорить. Если ему ничего не нужно, то… неужели он соскучился? Верлен сел на постели и сложил ноги лотосом, ссутулив голые плечи.

Сообщение для: Mon Сhér 03:01. Хочешь съездить куда-нибудь? Готов подъехать!

Ну же, соглашайся! Если Рэмбо ответит согласием, Верлену как нищему собраться — только подпоясаться, лишь натянуть футболку — и в путь.

03:02. нет, спасибо, я больше хочу спать 03:03. тюю разбудишь своим рычанием под окнами 03:03. и я не усну больше, повезёшь меня в офис прямо с улицы

Верлен цокнул языком и подпёр ладонью подбородок, согнувшись в три погибели, но чувствуя себя более чем комфортно.

03:04. Мне даже не верится, что некогда самый эгоистичный человек во всём мире в какой-то момент стал заботиться обо всех вокруг, кроме самого себя. 03:05. Свежий воздух хорошо способствует сну! 03:06. Собирайся, поедем! Полчасика всего, ещё часа два поспать успеешь.

03:10. нет, поль 03:11. давай как-нибудь в другой раз 03:17. когда у тебя следующий выходной?

Верлен сидел с наморщенным носом все те минуты, пока молчал. Он-то уже настроился проветриться, чем в душной квартире сидеть, а тут его так обломали. Но хотя бы поинтересовались, что не так…

03:18. Для тебя — хоть завтра.

03:20. тогда давай завтра

Верлен выпрямился. Был бы у него хвост, как у семейки оборотней, он бы им замахал. Завтра! Это хорошо! Однако Верлен ещё и встал с кровати, покачавшись корпусом влево-вправо, чтобы размяться. Проехаться он всё равно хотел. Что ему, отдыхающему по утрам человеку? Ему хоть уехать за город и спать в траве у дороги, а к одиннадцати пополудни встать, отряхнуться, вынуть божью коровку из волос и уехать обратно.

03:22. А проснулся-то почему? Спал же, я видел. Не спится?

03:23. неважно

03:24. Как неважно? Часто ли ты мне пишешь среди ночи, чтобы узнать, как дела и чем я занимаюсь? 03:25. Колись! 03:30. Что молчишь? 03:35. Что-то случилось?

Верлен стоит у окна в кухне, держа в руке газировку из холодильника. Тёмно-коричневая жидкость пенилась и тихо шипела, замолчав только тогда, когда Верлен наклонил бутылку ко рту и сделал несколько глотков. Она неприятно заскрипела на зубах, а живот громко заурчал.

03:37. сон приснился плохой 03:38. сколько мне лет, чтобы пугаться плохих снов, да?

Поль как пил, так чуть и не подавился — газировка на вдохе удивления попала не в то горло, и он закашлялся, с грохотом ставя газировку на стол и стуча себе по груди. Пока Верлен пытался отдышаться, Рэмбо на том конце продолжал печатать.

03:39. я как будто снова в том дне оказался 03:40. тюя сказал, что я кричал во сне и разбудил его 03:40. опять

03:41. Забудь. Прошлое прошло. 03:42. Ну или вина выпей, как ты делал обычно. Помогает же расслабиться.

03:43. не хочу 03:44. но мне стало легче, когда ты ответил 03:45. я уже засыпаю

03:46. Это хорошо… 03:46. Так, как тут это делается… 03:48. ▶️ ၊၊||၊|။||||။၊| 00:11 [Показать расшифровку: Я в порядке. Ты тоже в порядке. Я тебя люблю. Завтра приеду, погуляем. Если хочешь, пацана бери, пусть тоже с нами поездит.]

03:50. merci 03:51. мне это было нужно 03:52. я тебя тоже люблю 03:54. спокойной ночи

03:55. Тебе тоже. И пацану тоже. Увидимся :) 03:55. 💙❤️🤍

03:56. ❤️

Уже к четырём часам утра Рэмбо не был онлайн. Три часа ему ещё спать и спать. Верлен думал только о том, что лишь бы выспался и не думал о случившемся. Тогда, после случившегося, в тот короткий период, когда Верлен ещё не принял решения уйти во благо, Рэмбо не спал ночами — кошмары преследовали его каждый раз, когда он засыпал. Помогало только напиться вусмерть, иначе он просыпался уже через час с криками и в холодном поту и не мог уснуть до утра. Вся эмоциональность его, кажется, была растрачена именно в тот момент, ведь после этого Рэмбо стал напоминать лишь бледную копию самого себя. Если Верлен не может этого подтвердить, то Чумной Доктор и Ящерица могут. Проветриться всё-таки надо, и Верлен, надев футболку, схватил кожанку, закинув её за плечо, и выскочил на улицу. Он не может осуждать Рэмбо за такое поведение. В конце концов, Верлен тоже спал этой ночью… Только в его сне на зов не реагировал Артюр.