The Godfathers

Caleb Hyles — Other Friends

— Чу-уя! — крикнули под окном, и Накахару как мешком по голове огрели. — Вы-хо-ди! Тюя быстрее молнии метнулся к окну, раскрывая его и высовываясь на улицу. Там, в свете фонаря, у чёрной машины стоял знакомый силуэт — высокий, с косой светлых волос, в полосатых длинных штанах, в одной белой футболке и с медицинской, квадратной формы, повязкой на глазу со шрамом. Он держал руки рупором у рта и, завидев Тюю, подпрыгнул и замахал рукой в знак приветствия. Тюя, высунувшись наполовину, прижал палец ко рту в жесте тишины и зашипел так громко, что, кажется, услышал даже ночной визитёр. Он, правда, выразился насчёт своего визита, что он не просто визитёр, а «відвідувач», но Тюя не сильно понял. Можно было сойтись на том, что Тюя примерно понимал смысл сказанного по настрою говорящего. И сейчас Накахара готов был запустить в ночного відві… визитёра чем потяжелее. Гоголь спохватился и с полными искреннего сожаления глазами захлопнул руками рот, как будто действительно не сразу сообразил, что в ночи и под чужими окнами кричать не стоит во избежание сапога в лицо или чего-нибудь ещё, что первое бы под руку попалось. Убедившись, что Гоголь больше не издаст ни звука, Накахара пригрозил ему кулаком, а затем исчез обратно в квартире. Не было его совсем недолго, а когда окна вновь распахнулись, то сначала из темноты показался блестящий и розовый корпус его мотоцикла, объятый лёгким красным свечением, а затем уж наружу высунулся сам Тюя, легко держа огромный и тяжёлый мотоцикл на своём плече одной рукой, словно тот был одним большим и раскрашенным оригами из бумаги, прикрыл за собой окно и мягко, тормозя в воздухе, как пёрышко, спустился с мотоциклом на землю, бесшумно ставя своего коня на асфальт и прекращая светиться. Они договорились помериться лошадиными силами своих ласточек, а если проще — выяснить, кто кого обгонит. В конце концов, чем ещё заниматься почти совершеннолетним, а значит, уже совсем почти взрослым парням, имеющим средства передвижения! Это же как в детском саду соревноваться, у кого круче игрушка, только для старшего возраста. Для этого и место было предложено с подачи Тюи как знатока города и пригорода, но вырваться с «заклятым врагом» вот так, куда-то, средь бела дня — тяжело. Это нужно с отцом поговорить как минимум, рассказать Осаму, Рюноскэ или Атсуши — кто уж подвернётся под руку, и корректировать свободное время… А ночью можно ни с кем не сговариваться. Вот Тюя и пригласил Колю к своим окнам, договорившись на полночь. Опасался ли он, что Гоголь может использовать информацию о его домашнем адресе во зло? Возможно. Но Гоголю Накахара всё-таки доверял. Одно не учёл: что тот громкий, зараза, и что перебудит всех на раз-два! Благо что всё же никого не всполошил. — Вибач-вибач мене! Извини! — искренне и быстрым полушёпотом заговорил Коля, прижав руки к груди. — Не подумал, что разбудить кого могу! Башка пустая совсем. — Ладно, — Тюя махнул рукой и поёжился, поправив кожанку на плечах и снимая с рогов руля шлем. — У меня отец в берушах спит и с подушками на голове. Не проснулся… я думаю, по крайней мере. — А чегой, нешто отхватишь чапалаха от него, если увидит? — Коля запустил руки в широкие карманы и озадаченно поглядел на окно, из которого Тюя и вылез. — Да нет, — Тюя отрицательно кивнул головой, взяв шлем в руки и слегка отряхнув перчаткой. Он не знал, в курсе ли был Гоголь, кто такой Артюр Рэмбо и как он хотя бы выглядит, но если и был, то утверждать по его внешности, что тот может поднять руку на собственного сына — самое последнее, что можно сказать. Планомерно выесть мозги ложечкой для мороженого — может, а ещё больше он похож на того, кто будет гиперопекать и беспокоиться, когда ребёнок споткнулся и упал, при этом встав и побежав дальше, а сам он, Артюр, будет переживать об этом до конца дня. Вот уж кто выглядит, как тот, кто может вломить без предупреждения — это сам Накахара Тюя, сын Артюра Рэмбо. — Ремнём с бляхой армейской? — продолжал гадать Гоголь. — Тоже нет. — А чем? Неужто хворостиной? — Накахара отрицательно покачал головой, не отвечая вслух, и выражение его лица говорило само за себя. — О, я понял! Это ты его прессуешь, да? — Что- Да какого вообще ты мнения о моём отце? Обо мне? — Тюя дёрнул плечами и в непонимающем жесте развёл руки в стороны ладонями вверх, вопросительно глядя на Колю. Тот пожал плечами. — Папа с меня пылинки с детства сдувал. Сейчас я просто стараюсь отвечать ему тем же. — О-о-о, — задумчиво протянул Гоголь. — Понял, принял, обработал. — Ну, а ещё мне не сильно хочется ему объяснять, — Тюя завёл руку за шею и заговорил в сторону, — куда я собрался на ночь глядя с мотоциклом через окно. — Вот это я понимаю — батю уважать. Хорош! — Гоголь усмехнулся и с размаху шлёпнул ладонью по багажнику машины — тот открылся без всякого ключа, и Коля, увидев неполадку, нахмурился и надавил на открывшуюся крышку — багажник тихо захлопнулся обратно. — Слышь, старая, не викаблучуйся, поки що на металобрухт не здав. Ишь, взяла манеру! Коля хлопнул машину по багажнику снова, но уже легонько, словно ребёнка шлёпнул в воспитательных целях. Тюя удовлетворённо хмыкнул. Взгляд его скользнул по машине Коли, рядом с которой он поставил своего двухколёсного зверя. Она казалась ему квадратненькой, плоской и в принципе какой-то странной: фары были прямо-таки круглыми, будто машина была удивлена всем, что видела; бампер у неё, посеребрённый и пошарпанный, выступал под фарами вперёд, словно машинка выпячивала губу; а сама она была потрёпанная и выглядела не то чтобы старой, но точно раритетной. Особенно Тюю привлекали номера, в неподдельности которых он сомневался, ведь если регион и буквы вокруг его не удивляли, то цифры гласили 666. Поглядишь на такую старушку в ночи, чёрную, рычащую двигателем и выезжающую из подворотни — и некомфортно станет. А поближе подойдёшь, так думаешь, что пнёшь — у неё все колёса и разъедутся в разные стороны. Словом, машинка смотрелась на местных улочках довольно инородно, но от того не менее привлекательно. — Шо, нравится моя ласточка? — Коля, увидев, что друг рассматривает машину, улыбнулся и с размаху упёрся ладонью ей в капот — та от удара слегка накренилась и недовольно скрипнула, словно была живой и её только что вырвали из сладкой дремоты под тёплым фонарём. — Яка она у меня красавица, а? Не ласточка — орлица! — Да вижу… Негоже такую старой звать, — Тюя усмехнулся и, запустив руки в карманы, отложив шлем обратно на руль мотоцикла, медленно обошёл машину кругом. Если бы у неё внутри что-то перемкнуло и она случайно сверкнула бы фарами, Тюя подумал бы, что она точно жива и подмигивает ему, мол, не списывай меня со счетов — я ещё многое могу! — А что это за… марка? Я у нас таких на улицах никогда не видел. — Фью, это ж лучшая машина всех времён и народов! — Коля усмехнулся и подошёл ближе. — Она проедет там, где танк увязнет, и ехать будет до тех пор, пока на ней есть хотя бы одно колесо. И та — запаска! — он хихикнул снова, и Тюя улыбнулся уголком губ, не отводя взгляда от блестящей машины. Нужно отдать Гоголю должное: выглядела она более чем прилично для своего возраста и, вероятно, всего своего пути с родины русской троицы, если даже не пробега. — Моя гордость и женщина моей мечты — Жи-гу-ли! Коля распахнул руки в стороны, произнеся название машины по слогам, и смотрел на Тюю блестящими глазами. Тюя не сразу обратил внимание, что от него ждут реакции, и в искреннем непонимании вскинул брови. Коля от такого ахнул и словно не мог подобрать слов, смотря то на машину, то на Тюю. — М… Впервые слышу. — Как?! — мимике Гоголя может позавидовать любой: он накрыл рот руками, а потом обхватил ими одно из зеркал своей машины. — Тише, девочка, не слушай, он не хотел тебя обидеть. Ти в мене найшвидша і найкраща… — зашептал он прямо в приоткрытое окно Жигули, а потом обхватил руками и прижался щекой к крыше. — Ну… А по характеристикам она как? — Тюя склонил голову к плечу, вежливо выждав паузу, словно не желал вырывать Колю из его мгновения уединения со своей ласточкой. — Это королева дорог! — вскинулся Коля, оторвавшись от машины. — А что, не веришь? А ну подь сюда! — и Гоголь за руку потянул Тюю за собой, заводя за машину и указывая на царапины на заднем бампере. — А теперь посмотри вокруг! Всё, что ты видишь, — Коля махнул рукой, — деревья, заборы, стены домов… Всё это — физические парктроники, — потом Гоголь хлопнул по баку: — И не жалко заливать девяносто вторым! Моя красотка жрёт всё. Мне иногда кажется, что залей я ей хоть горилку — всё равно заведётся и домчит до места. О! — Коля спружинил и отскочил к её дверям, раскидав руки в стороны: — Бордюр, столб, кювет — це хто? Она вообще понятия не имеет о существовании этих вещей! Ещё — гля-ка. Ни одна дорожная служба, да даже ваши дэ-пэ-эсники, тебя не остановит. А знаешь почему? — Тюя ничего не спросил вслух, лишь кивнул, мол, говори. — Да они видят невооружённым глазом, что с тебя взять нечего! — Коля оттянул нижнее веко своего глаза со шрамом и рассмеялся. — О-о-о, а самое главное — знаешь, знаешь что? — когда Тюя подошёл ближе и всмотрелся в салон машины через приоткрытое окно, Коля обхватил его за плечи рукой. — После неё любая тачка — это, Чу-уя, Майбах! Тюя невольно вспомнил, что на Майбахе разъезжает Мори-доно (и иногда Дадзай, когда отец просит перегнать машину с одного места в другое в пределах двора, например). — Ого, — Тюя невольно выдохнул. — Это ж как ты так её и похвалил, и унизил одновременно? — Ой, я т-я умоляю! — Коля хлопнул Тюю по плечу и раскрыл дверь, упираясь в её край ладонями и подбородком сверху. — Ещё никто мою ласточку не переплюнул. Хочешь любить машины — начинать нужно с неё. Но я её уже никому и ни за что не отдам и не продам. Только через мой труп. У Тюи уже почти сорвалось с языка, что такую никто и задаром не возьмёт, но он вовремя сдержался. 'Саму бы выпалил и ждал реакции. Тюя ещё не до конца был подвержен его влиянию, нет! — Да никто и не отбирает, не бойся, — Тюя махнул рукой. — Я уж точно. — А чего это? — Гоголь выпрямился и прищурился. — Не нравится моя красотка, а? — Нет-нет. Я водить механику не умею. Да и вообще с машинами на вы, если честно. Вопреки всему их разговору, в котором Накахара был не так уж и многословен, а Гоголь выдавал целые монологи с примесью своего неясного языка, сейчас Коля замолк. Тюя даже поднял на него взгляд, подумав, что тот мог на что-то отвлечься, но тот смотрел на Накахару такими глазами, будто Тюя сознался сейчас в убийстве, которое недавно показывали в новостях по телевизору. — Что? — Тюя не выдержал тишины. — Э, брат, не пойдёт, — Коля после продолжительной паузы, поцокав языком, обошёл дверь и запустил руки в карманы. — Кто механику водит — тому весь транспорт мира доступен, хоть кукурузник. Вот что я тебе скажу, — Гоголь развернулся на пятках и рухнул на водительское сиденье, подбирая в салон длинные ноги и закидывая одну руку локтем на руль, вторую протягивая Тюе: — Обгонишь меня сегодня — гадом буду, а ласточку свою не пожалею и научу тебя водить. Тюя с прищуром поглядел Коле в его светло-голубые глаза, но, вынув руку из кармана, в ответ её не протянул. — А если не обгоню? — А не обгонишь — не жалей своего мопеда и учи гонять меня. По рукам? Тюя хмыкнул и посмотрел, задрав голову, над крышей жигулей на свой Дукати. Тот мерно и степенно блестел мягким пурпурным цветом в свете дворового фонаря и всем своим молчаливым видом словно говорил: обогнать эту колымагу — раз плюнуть! Накахара и сам задумался о том, что хвалёная эта ласточка завестись не успеет, как Тюя уже будет на конце поля за городом. Хмыкнув, он дёрнул плечами, размахнулся рукой и схватил широкую ладонь Гоголя, встряхнув её и закрепив обещание. — По рукам, — Тюя кивнул, и Коля довольно улыбнулся. — Тогда трогаемся. Веди, Сусанин! Накахара не слишком понял, о чём речь, но, надевая шлем, заскочил на мотоцикл довольно быстро и тихонько им зарычал, проезжая мимо Гоголя и махнув ему рукой, мол, за мной. Только когда он выехал со двора, ведя чёрную машину за собой, то он взревел мотором и встал на заднее колесо, обгоняя Колину ласточку и показывая, кто тут на самом деле хозяин Йокогамских дорог! Однако в ночи он не ожидал, что Гоголь воспользуется отсутствием большого количества машин на дорогах и поддаст газу, будто угрожая, что сейчас клюнет прямо в бампер и подкинет, если Тюя ещё будет выпендриваться. Ну уж нет, это что, вызов?! Чем дальше было от города, тем становилось тише и темнее. Вернее, темнота была на контрасте с неонами и фонарями ночной Йокогамы, когда как чем дальше в пригород, тем меньше искусственных огней и больше звёздного неба. Когда Тюя выехал на пустую дорогу, он, не сбавляя хода и держась за руль мотоцикла одной рукой в перчатке, вскинул забрало и посмотрел наверх, в черноту ночи, и россыпь созвездий, словно белые веснушки на тёмном лице, напомнили ему день, когда он забрал Дадзая с собой, в поле, где никого не было, чтобы объясниться насчёт… да насчёт всего. Чувств? Да, наверное. И когда Дадзай признался, что видел это всё в Накахаре и без его попыток преобразовать свою речь в связные предложения со смыслом, Тюя понял ещё тогда, что поведение и слова — совершенно разные вещи и что 'Саму видит его насквозь. Поганец! Но любимый и дорогой сердцу. Наверное, такие наклонности в любовных предпочтениях передаются по наследству… Думая об этом, Накахара усмехнулся и на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь ветром в веснушчатое лицо и звёздным светом, а потом прибавил газу и встал на заднее колесо, пуская пыль в лобовое стекло следующего за ним автомобиля. Жигули позади словно зарычали в ответ и, судя по шуму, также ускорились. Тюя мигнул поворотником влево, прежде чем свернуть у лесополосы к полю, и услышал, как громыхнула подвеской машина, неаккуратно съезжая следом. Поле было широким и с высокой травой, где-то вдалеке виднелись огни города, а над головами раскинулось тёмное небо с россыпью звёзд. Гоголь осветил ближним светом небольшой круг перед машиной, прежде чем остановиться и выйти наружу, глубоко вдыхая ночной воздух и складывая руки на открытую дверцу. — Берёз не хватает, — проговорил он, ненадолго прикрыв глаза. — Типа национальное дерево? — А ты проницательный! — Даже не знаю, — Тюя пожал плечами, — откуда я это знаю. — Да ты просто на меня поглядел и сразу всё понял, — Коля усмехнулся. — Так как проверять будем, что моя ласточка лучше твоей подделки на «Аиста»? — С хера л- На кого? — Тюя уже было хотел возмутиться, но, встряхнув головой, обернулся на Колю и вскинул бровь. — При чём тут птица? — Ай-яй, я забываю, что вы тут не в курсах классики, — Коля махнул рукой и, держась за дверцу машины, упёршись пятками кроссовок в землю, отклонился спиной назад и посмотрел на звёздное небо. — Аист. Или Орлёнок… Заря ещё была, — сказал он чисто на своём языке. — Велосипеды были такие в советское время. — Так это разве не было… ну, давно? — Тюя прищурился. — Мы же ровесники. — Так и что! — Гоголь стянул одной рукой повязку с глаза, не отнимая взгляда от ночного неба. — В гараже у каждого деда можно было найти. А если деда нет, то гараж можно ломиком вскрыть да угнать… Накахара ничего не ответил. От долгой тишины Гоголь сам опустил наконец голову и взглянул на друга своими голубыми глазами, и привыкшим к темноте взглядом можно было разглядеть, что глаз со шрамом был у него светлее, чем здоровый. Накахара до сих пор не знал, насколько хорошо видит второй Гоголевский глаз, но теперь они с Колей были вроде как хорошими товарищами… — Что? — Гоголь улыбался, изогнув брови невинным «домиком». — Ничего. Рассчитываю пользу знакомства с медвежатником. — У! — Коля усмехнулся и махнул рукой, встав прямо. — Не губи меня, я тебе ещё пригожусь! «Да я и сам хорош», — подумал про себя Тюя, но вслух продолжать тему не стал. — Значит, смотри, — Накахара указал рукой в перчатке почти на самый конец поля. — Сейчас отъедем к лесополосе назад, — Гоголь обернулся, рассчитывая расстояние, — а как доезжаем и встаём, то едем по кругу в разные стороны. Круг будет примерно одинаковый с двух сторон, там колея есть, если поедешь вправо. Я влево, получается, вдоль насыпи к дороге. Кто первый возвращается на место старта через три круга, — Тюя взглянул на Колю, и тот молча кивнул, слушая с широко раскрытыми глазами и склонив голову книзу, болтаясь косой на уровне своих коленей, — тот и победил. Тому доступен новый вид транспорта, так сказать. — Ну, трясину тут вряд ли найду, а кочки есть? У меня подвеска помрёт, если на полной скоряге налечу. — Да вроде нет, — Накахара озадаченно почесал затылок, ненадолго задумавшись. — Точно? — Наверное. — Смотри мне! — Коля хмыкнул и подвигал плечами, попрыгав на месте и размявшись, прежде чем сесть в салон обратно. Окно водительского места он опустил, свесив с него локоть и открыв лицо ночному ветру; а на сиденье была накинута его Шинель — Накахара успел разглядеть её тёмно-серую внутреннюю подкладку. — Помчали. Кто последний до твоего леса — тот все три круга едет задом! — Это нечестно! — Накахара не успел шлема надеть, как Гоголь включил заднюю передачу и преспокойно двинулся назад. Чтобы проучить Колю, начавшего движение раньше, Тюя объехал машину кругом, стремясь к лесу передом, и, проезжая мимо открытого Гоголевского окна, поднял мотоцикл на заднее колесо — и грязь с травой полетела прямиком на машину. Коля, конечно, начал уже было закручивать стекло наверх, но несколько комков земли всё равно попало внутрь. Тюя, снизив скорость, довольно ухмыльнулся — забрало было поднятым. Гоголь прищурился, нахмурившись, и вдруг резко переключил передачу вперёд, вдавив на газ — Жигули загребли задними колёсами податливую землю, и грязью теперь забрызгало Накахару. Он едва успел опустить забрало… Но Дукати необратимо пострадал. Теперь уже ухмылялся Гоголь, а Тюя выкрикнул: «Один-один!» Стоило машине и мотоциклу приехать на обговоренную точку, Коля заговорил: — Только чур силу не использовать, Чу-уя. — Ладно, уговорил. — Не то чтобы Накахара собирался это делать, но теперь это предостережение звучало как вызов. — На счёт три. Ты вправо, я влево. — Ого, да ты у нас анархист! — Что? — Да так, историческая шуточка. Правда, по ней я получаюсь крайним правым… Ладно, неважно. Три так три. Раз! Поток мыслей Гоголя, как и его речи, был очень быстрый. Тюя уже вроде привык, а вроде ещё и нет. — Я- чёрт, два! — Тр-р-ри! Гоголь вдарил по газам, давая ход вперёд и круто выворачивая руль вправо. Накахара взревел мотоциклом и рванул в левую сторону. Взревел от души — в поле, за несколько километров от города, уж точно никто не предъявит за шум! От луны сегодня был всего лишь тонкий серп, и свет в основном падал от звёздного неба, играя отблесками на пурпурном корпусе мотоцикла и на чёрной крыше машины. Жигули издалека смотрелись как игрушечные — такого же размера, можно даже на ладонь положить или запустить по полу в стену из детского деревянного домино с изображениями зверушек. Но машина ревела, стоило ей начать приближаться, и Накахара проехал совсем рядом с Колей, стоило им было завершить полкруга, а на завершении первого кольца оба вытянули руки в стороны и с громким хлопком отвесили друг другу «пять». Не учли одного — на полной скорости рукам может быть немного больно, и если у Тюи посыпались искры из глаз, то Коля полноценно вскрикнул: «Ебать його в корінь!» На втором круге Тюя прибавил газу в святой уверенности, что победа за ним. Ну как, как может обогнать его Дукати, дорогой и современный, какая-то развалюха лохматых годов?! Как бы Накахара ни любил машины, но он просто не верил, что какие-то там Жигули, выглядящие старше Шибусавы-сана, могут быть лучше его железного коня! И Тюя, блистая пурпурным корпусом ревущего мотоцикла в отблесках звёздного неба, поймав белую полосу света на закрытое забрало, осветившую его справа налево, как настоящий и крутой гонщик из голливудских фильмов, вновь встал на заднее колесо и немного даже проехал на нём, встречаясь с Гоголем на втором полукруге. В зеркала заднего вида он увидел, как Коля не стал отставать и круто нажал на тормоза, выворачивая руль в сторону — и машину с громким визгом шин занесло задней частью, брызнув грязью и травой назад; Жигули, круто и пафосно развернувшись, сократили круг, и Тюя хоть и не видел, но готов поклясться, что Гоголь смотрел на него с ликующим выражением лица: «Я тоже так могу!» На завершении второго круга у лесополосы оба решили не обмениваться ударами в ладонь — от прошлого ещё кожа горела. На третьем полукруге перед самым финишем Тюя готов был выдать максимальную скорость. Мотоцикл его, казалось, рычал так, что было слышно в самой Йокогаме и что вот-вот от этого шума проснётся его отец, но… Что-то пошло не так, и фотографическая память Тюи запечатлела ровно три кадра под светом тонкого лунного серпа. Первый кадр: машина Гоголя, налетев на невидимую до этого кочку, которую Коля, очевидно, два предыдущих круга удачно проезжал, вздрогнула и подпрыгнула вверх, как на трамплине, и Накахара резко вскинул забрало, наблюдая этот прыжок, как в замедленной съёмке. Второй кадр: машина Гоголя, мерцая фарами и светя Тюе прямо в глаза, потеряв управление, несётся прямо на Дукати, и Накахара резко сворачивает вправо, не желая впечататься носом в нос Жигули. Третий кадр: Гоголь, провалившийся, по-видимому, в свою Шинель? резко появляется перед Тюей, и Накахара, с которого сшибли шлем, слетает с мотоцикла, падая на траву и крепко-накрепко зажмуривая глаза. Судя по шуму, Жигули уехали куда-то вправо, затормозили, наехав передними колёсами на насыпь, ведущей к верхней дороге, и замолкли, а мотоцикл проехал вправо и завалился набок в нескольких метрах, порычав мотором и затихнув. Накахара раскрыл один глаз, и первое, что он увидел — это чёрное небо ночи, усеянное звёздной россыпью. Не сразу до него дошло, что он лежит спиной на земле и примятой траве. Распахнув и второй глаз, повернув голову в сторону, он увидел, как рядом с ним, на расстоянии двух вытянутых рук, лежит Гоголь и точно так же смотрит на небо, словно видит в нём заповеди дорожного движения и будущее изъятие прав. Коля словно понял, что Тюя на него смотрит, и тоже посмотрел в его сторону широко распахнутыми глазами. Светлая его коса, испачканная в грязи и зелёной траве, покоилась калачиком у плеча, как свёрнутая в несколько колец ручная змея. Он моргнул. Тюя тоже моргнул. А потом вдруг заговорил: — Скажи мне, — Гоголь снова моргнул, словно пытался сосредоточиться, — у тебя твой глаз, — Тюя провёл пальцем вертикально от брови до щеки, — видит хоть как-нибудь или вообще не видит? — Так себе, — Коля повернул голову прямо, снова вперив взгляд в небо, и рукой показал жест «так-сяк». — Удивлён, что ты спросил об этом только сейчас. — А, — Накахара, тоже посмотрев в небо, дважды моргнул и резко сел, сложив руки на свои ноги — джинсовые штанины были испачканы в зелёной траве. — Тогда я понимаю, почему ты чуть в меня не въехал. Гоголь резко поднялся и точно так же сел рядом с Накахарой. Если бы Накахара не был потрясён случившимся, он бы почувствовал вину, но сейчас продолжал пялиться в темноту перед собой, в траву, в насыпь под дорогой и лесополосу. Где-то над ними проехал одинокий автомобиль, ненадолго осветив поле дальним светом, и скрылся вдали, оставив после себя тишину. Тишину эту разрезал приглушённый смех Гоголя, понемногу набирающий обороты, и от этого смеха невольно улыбнулся Тюя. — Такого в свой адрес я ещё не слышал! — по плечу Накахары прилетела ладонь Гоголя. — Молодца, паря! Уважаю. — Извини, если показался грубым, но так и есть. — Нормально! — Коля просмеялся и постепенно стал успокаиваться. — Так, получается, ты не сдержал обещания и должен мне теперь права А-категории? — Почему это? — Накахара тут же посмотрел на Гоголя. Резинка с хвоста волос слетела, и рыжие пряди в грязи растеклись по плечам кожаной куртки. — Ты сказал, что здесь нет кочек! — А… Ладно, я ошибся, — Накахара завёл руку за шею, а потом нахмурился: — Ты тогда тоже должен мне Б-категорию. — А я-то за что?! — А мы договаривались не использовать способности. Гоголь прищурился, а потом засмеялся снова и протянул Накахаре руку в знак примирения. Накахара усмехнулся и протянул руку в ответ, запечатлев рукопожатие. В конце концов, оба в плюсе. Почему бы не исполнить обещанное?

***

Атсуши бежал со всех ног. Он снова опаздывал, потому что проспал. У него по ночам словно просыпалась сущность зверя, отрицающая всё, что было создано человеческими руками, в том числе — будильники. Он проснулся уже тогда, когда отец хлопнул дверью, и понял, что что-то не так — обычно они вставали вместе с разницей примерно в пять минут, чтобы не делить в ванной комнате одну раковину, вместе завтракали и точно так же уходили с разницей в небольшое время, чтобы не толкаться в прихожей и не сталкивать невыспавшихся Дракона и Тигра. Атсуши и Шибусава уже проходили это: Звери искажали свои человеческие тела до полуживотных морд и рычали друг на друга несколько мгновений, а потом успокаивались, и уже вполне себе люди Атсуши и Шибусава смотрели друг на друга с непонимающими глазами: что это было? Но в этот день Атсуши, а точнее — его Тигру, стопроцентно не суждено было встретиться лицом к лицу — мордой к морде? — с Драконом, ведь он проспал, а Шибусава, очевидно, подумал, что тому ко второму уроку или что-то в этом роде. Накаджима летел вперёд, держа рюкзак в зубах и скача на четырёх лапах по дворам, пользуясь тем, что солнце ещё не совсем встало. Акутагава, стоя на пороге школы и совершенно спокойно глядя в телефон, увидел выскочившую со двора тень, показавшуюся на конце забора, огораживающего территорию школы, и как эта самая тень — фигура — прямо на бегу вскочила на две ноги и начала агрессивно стряхивать с себя полузвериный облик. Когда Атсуши добежал до ворот, он уже был полностью человеком, но, забежав во двор, он даже не смотрел вперёд, поэтому резко затормозил перед крыльцом, увидев Рюноскэ, споткнулся о ступени и чуть было не распластался на бетоне, но, как кошка, спружинил руками о крыльцо и быстро выпрямился, замерев перед Акутагавой. Тот только зажмурился, пережидая волну ветра, а потом, убрав телефон в карман, осторожно поправил Атсуши воротник его рубашки-поло. — С добрым утром, — бархатно проговорил он с привычной для себя хрипотцой. — Д-доброе, — Атсуши всё ещё восстанавливал дыхание, во все глаза глядя на Рюноскэ. — А почему ты… не на уроке? — Тебя ждал, — именно в этот момент в стенах школы раздался звонок, и если Атсуши нервно заозирался по сторонам, а зрачки его на мгновение стали узкими, как у настороженной кошки, то Рюноскэ пожал плечами и поправил рюкзак, висящий одной лямкой на плече. — Всё равно уже опоздали, нечего торопиться. — Но там же геометрия! Нас вызовут к доске. Я не… — Накаджима нервно сглотнул, на что Акутагава, осмотревшись по сторонам, погладил его по щеке и вынудил посмотреть себе в глаза. — Я не готов. — Я подскажу. Меня же тоже вызовут. — Но… — Спокойно. Пальцы Рюноскэ подушечками пробежались по щеке Атсуши, легонько почесав его под подбородком короткими и ровно остриженными ногтями, и Накаджима дважды шумно выдохнул носом, прежде чем прикрыл глаза и чуть вытянул голову вперёд, чтобы область почёсываний была больше. Рюноскэ слегка улыбался, слыша, как Накаджима успокаивается и потихоньку урчит. Акутагава уже было выдохнул прямо ему в лицо, прикрыв глаза и смотря из-под полуприкрытых век на его губы, но… — Ацуши! Рю! Слава богу, вы здесь! Акутагава резко отпрянул, Накаджима выпрямился, и оба синхронно повернули головы в сторону. Из-за угла школы показался не кто иной, как Ваня Гончаров, и, хоть выглядел он практически как всегда — чёрный жилет на белую рубашку, строгие чёрные брюки и блестящие чёрные туфли, лицо его было достаточно обеспокоенным, а в серебряных волосах, убранных в хвост и несколько растрёпанных, торчало несколько зелёных листочков. — Ваня? — Атсуши вскинул белую бровь, подавшись вперёд на случай, если спешащий к ним Ваня вдруг споткнётся и потеряет равновесие, запыхавшись и не справившись с ногами, но Ваня, дойдя до них быстрым шагом, упёрся плечом в стену школы и взялся за неё рукой, пытаясь отдышаться. — Что случилось? Акутагава молча наблюдал, убрав руки в карманы. Он быстрым взглядом оценил, не гонится ли кто за Ваней и всё ли вокруг спокойно, но, не обнаружив ничего подозрительного, нахмурил куцые брови, желая услышать причину такого Ваниного состояния. — Там… уф, — Ваня приложил руку к груди, шумно выдохнув и поглядев наконец на одноклассников своими светло-зелёными глазами. — Там… В общем, так вышло, что несколько наших вещей вылетело… через Колю… на школьный двор, — Ваня на секунду усмехнулся уголком губ, намекая, что «через Колю» — это через его Шинель, и, скорее всего, в классе была небольшая потасовка и летали вещи. — Я пошёл их подбирать, а там на дереве… В общем, пойдёмте, мне одному никак. — К-кто-то повесился?! — Атсуши тут же прикрыл руками рот, вспоминая, как однажды они уже столкнулись с таким мертвецом и какими последствиями это обернулось. Нет, ну, а что ещё может быть быть на дереве и вызвать такую реакцию? — Я думал, это я всегда мыслю в самом негативном ключе, — Рюноскэ хмыкнул и прикрыл рот рукой, негромко покашливая. — Что? Нет! — Ваня отрицательно покачал головой. — Там не так всё плохо. Пойдёмте скорее, а то вдруг… Как бы чего не вышло! Атсуши и Рюноскэ переглянулись, и Акутагава, пожав плечами, пошёл первым. Они всё равно уже опоздали, так что куда-то торопиться было тем более бесполезно. К тому же Ване нужна помощь! После того случая с вытаскиванием их из каталажки для несовершеннолетних русские были тише воды и ниже травы около недели, даже Коля сидел смирнее обычного и только нервно стучал ногой по полу, когда что-то писал в тетради или читал. Сейчас они постепенно возвращались в колею жизнедеятельности, и, когда Ваня, всклокоченный и явно чем-то обеспокоенный, вот так неожиданно попросил о помощи, отказать было сложно. Накаджима ещё, конечно, поозирался на школьные двери в попытке понять, как так — вот так прогуливать! Но потом сдался и поспешил за Рюноскэ и Ваней Гончаровым. Если там действительно никто не повесился, то что же там могло быть? В зелёной зоне за школой росли деревья, и некоторые из них хоть и были высажены за забором, но клонились на территорию через высокие стенки и почти касались длинными и раскидистыми ветвями земли. К стволам некоторых были приколочены скворечники, и там очень часто и помногу вились и трещали воробьи о своём, о птичьем. Ваня вёл именно туда, через поребрик, в траву и к клумбам неподалёку, и Атсуши единственный обернулся на школьные окна, опасаясь, что сейчас их увидит какой-нибудь преподаватель и заставит потом после школы или в перерыве помогать по благоустройству пришкольной территории! Правда, стоило только острому тигриному слуху уловить негромкое и писклявое мяуканье откуда-то сверху, Накаджима сразу же обратился во слух. Подойдя к Ване и Рюноскэ, он вместе с ними скрылся под аркой ветвей, и с окон их видно больше не было. У забора лежало несколько тетрадей, учебник по геометрии и расстёгнутый пенал с торчащими оттуда ручками и карандашами. Там, на дереве, предательски высоко, сидел маленький белый котёнок. Не взрослый кот, нет — совсем котёнок. Учитывая обилие скворечников рядом и поразительное отсутствие птиц, тут явно похозяйствовали мама-кошка или папа-кот, а бестолковое дитё возомнило себя великим охотником и полезло следом, вот только если мама или папа ловко, с добычей или без, сползли вниз и наверняка шастали где-то в зарослях за забором, то неудавшийся охотник застрял на дереве и звал на помощь. В голове Рюноскэ пронеслось, что это даже довольно иронично — Крыса жалеет кота, но решил промолчать. Он ведь не 'Саму, чтобы озвучивать все свои проклятые мысли вслух? — Я уже и приманить его пытался, и достать — не получается, — Ваня прижал руки ко рту, и лицо его стало жалостливо-печальным. — Даже наверх полез по забору — а он от меня ещё дальше забрался. — Он может упасть, когда начнёт спускаться сам! — Атсуши нахмурился и тут же скинул рюкзак на траву. — А ты не пробовал? — Рюноскэ перевёл бесстрастный взгляд серых глаз на Ваню, оглядев его с головы до ног и явно на что-то намекая, но, судя по взгляду Вани, парень так и остался непонятым. — С землёй что-то сделать. — А, ты про это, — Ваня отмахнулся и вновь уставился на пищащего котёнка в нескольких метрах от земли. — Думал, конечно, я же не дурак! Надеюсь, по крайней мере. Но от меня тут останется такой след, словно экскаватор прошёлся. Уже школу, боюсь, закончу, а за порчу территории не рассчитаюсь. — Тоже верно, — Рюноскэ хмыкнул и вновь посмотрел на кота, а потом — вокруг. Взгляд его скользнул по Атсуши в боевой готовности, разве только ему хвоста и лап не хватало, потом — по Ване, а потом — по забору и дереву, проследив путь котёнка до своей точки невозврата. Что-то в его голове тихо и быстро работало. — В принципе, я знаю, как нам его снять оттуда. — Как? — Ваня и Атсуши в один голос спросили одно и то же и синхронно повернули головы на Рюноскэ. — Легко. Только слушать нужно меня. Работаем. Рюноскэ отошёл чуть подальше. Атсуши, выслушав его, легко перебрался через забор и с шорохом приземлился на той стороне, тут же начиная взбираться на дерево с помощью когтей. Ваня же, опустившись на колени, но продолжая смотреть вверх, на котёнка, прижал ладони к земле — и, словно Гончаров подал импульс, земля задрожала, раскачивая дерево за забором в самих корнях. Несчастный зверёныш, чувствуя, что с ветки его вот-вот стряхнёт, пискнул и вцепился в ветку сильнее, дыбя шёрстку. А потом он увидел, как к нему приближается огромное чудовище с большими тигриными лапами… Дальше произошло кое-что, чего Рюноскэ не подразумевал. Вернее, он не рассчитывал на своё прямое участие в спасительной операции, но, стоило ему увидеть, как Атсуши протянул к котёнку большую лапу (в которую весь котёнок бы и поместился), а котёнок, зашипев, царапнул его прямо по подушечке, бросился от него после атаки прочь и сорвался вниз, Рюноскэ пришлось резко передумать. Чёрные ленты взметнулись вверх, а земля под ним содрогнулась и подбросила его вверх — котёнок попался, опутанный Расёмоном, а Акутагава мягко приземлился на небольшой холм, появившийся прямо из земли, и также осторожно опустился вниз. — Забирай его, — проговорил Рюноскэ, протягивая перепуганного котёнка в руки Ване, и тот с радостью прижал его к себе, приглаживая вздыбленную шёрстку. Котёнок в испуге даже не пытался вырваться. — Спасибо вам, ребят! — Ваня, заулыбавшийся, почесал котёнку за ушком, но тот только пискнул. — Какой хорошенький… Ацуша, посмотри! Накаджима спрыгнул с дерева и перелез через забор уже совершенно обыкновенным человеком. С Гончаровым его теперь роднили зелёные листья в волосах. Подойдя ближе к Ване, он невольно округлил глаза и протянул было уже правую руку, чтобы погладить зверёныша, но посмотрел на постепенно заживающую царапину на ладони и сменил руку на левую. Рюноскэ же слегка улыбался, видя, что всё хорошо. Кустарники за забором зашуршали. Первым на звук перевёл взгляд Акутагава, и взору его предстала неожиданная белая кошка, показавшаяся из зарослей. Она мяукнула, и ей ответил котёнок. Теперь на маму-кошку смотрели все трое, а котёнок в руках Вани засуетился, намереваясь спрыгнуть. Юноша опустился на колени и осторожно поставил котика на землю, а тот, задрав хвост трубой, побежал к незадачливой мамке. Судя по всему, она всё это время была рядом и ждала. Когда мамаша с малышом скрылись за забором, Ваня вздохнул: — Люблю кошек. Давно так не держал никого из них в руках. Увидел этого на дереве, — он махнул рукой наверх, — и сердце сжалось. — Понимаю. Тоже кошек люблю, — негромко произнёс Рюноскэ, и Атсуши густо покраснел, услышав это. — О, точно, — Ваня усмехнулся, пройдя по взрытой земле и поднимая с неё тетради, учебник и пенал. — Тебе так с Ацушей совсем повезло. — Я не кот, — Атсуши нахмурился и встряхнул головой, за что Рюноскэ погладил его по белым волосам, делая вид, что убирает листочки. — Тигры — это тоже большие кошки. Чем больше, тем лучше, — Ваня встряхнул головой и обернулся на школу, посмотрев на окна. — Ну… Опаздывать втроём не так страшно, да? Атсуши и Рюноскэ переглянулись. В глазах Акутагавы прочиталось: «Я бы уже совсем никуда не пошёл». Накаджима нахмурился: «Нет, мы пойдём». Ваня прошёл прямо между ними, встряхнув волосами и убирая хвост с плеча за спину. — Пойдёмте уже, — он улыбнулся, обернувшись на них, и убрал выбившуюся седую прядь за ухо. — Чтобы я больше никаких котят на дереве случайно не увидел.

***

— Эй, а где Федя? — Коля, перегнувшись через парту, кинул в спину Вани карандаш. Тот, не оборачиваясь, упёрся одной ладонью в край стола, а второй держал телефон, отклонившись спинкой стула к пустующей парте между ним и Колей. — Не знаю. Я ему написал, — проговорил он, не отрывая глаз от экрана, — ответил, что немного опоздает. — Интересненько! — Коля хмыкнул на повышенных тонах и встал, подойдя к Ване и склонившись над ним тенью, упёршись руками в его стол и в спинку его стула, глядя в экран. — Действительно… Эй, мужики! — Гоголь вдруг обернулся на троицу японских друзей — и то, что их было всего трое, удивило и нет одновременно. — А ваша каланча где? — 'Саму-то? — Атсуши первым обернулся на Гоголя, и если бы он не контролировал себя, то повёл бы круглыми тигриными ушами в его сторону и поставил бы их торчком, стоило ему встретиться с одноклассником взглядом. — Ну-у… — он озадаченно обвёл взглядом Рюноскэ и Тюю, но те лишь пожали плечами. — Он не говорил, что задержится. Должен прийти. А что? — Ничего, — Гоголь махнул рукой и сел на своё место, вытянув длинные ноги. — Мы просто подумали, — начал было Ваня, встряхнул головой с убранными в низкий хвост седыми блестящими волосами, — что, если в прошлый раз мы нашли их вместе, то, может, и в этот раз… Рюноскэ оторвал глаза от телефона и обернулся через плечо на Тюю. Тот лежал на парте, согнув одну руку и уткнувшись лбом в сгиб локтя. В чёрной голове сразу промелькнула мысль о том, что, если Накахара предельно спокоен, значит, с Дадзаем точно всё в порядке; значит, он где-то в столовой, в уборной или в любом другом безопасном месте. По крайней мере, когда Акутагава постучал по парте пальцами, Накахара, сонно моргая, поднял голову и огляделся, щуря глаза в светлом кабинете. Сконцентрировав взгляд на Акутагаве, он растёр один глаз. — Мм? — протянул он хрипло, не размыкая губ. — Где твой? — негромко спросил Рюноскэ, вновь уткнувшись в телефон, а второй рукой махнув за спину, и Тюя перевёл взгляд на Гоголя и Гончарова. — У них Дост пропал. Думают, что может быть с твоим. Тюя дважды медленно моргнул, а потом обернулся, не наблюдая Дадзая на своём месте. На сонную голову, не спавшую целую предыдущую ночь, информация воспринималась не так быстро, как обычно. — Он и твой тоже, так-то, — Накахара зажмурился и, откинувшись на спинку стула, потянулся руками вверх — сквозь рубашку выступила грудная клетка. — Сегодня что, тенденция у всех — не приходить на уроки по непонятным причинам? — хрустнув затёкшими позвонками, он сел обратно и встряхнул головой, доставая телефон из кармана. — Сейчас узнаю. Гудков по ту сторону прозвучало всего два, прежде чем раздался знакомый голос: — Да-а, детка? — Тут страждущие интересуются, — Тюя посмотрел на Рюноскэ и Атсуши, а потом перевёл взгляд на Колю и Ваню, — где тебя носит. — Я во дворе школы. Тут со мной, если что, Федя. — Что? Федя с тобой? — эту фразу Тюя повторил нарочно громко, и от неё Коля встрепенулся, словно был готов перемахнуть через одноклассников во втором ряду, чтобы поскорее оказаться рядом. — У вас там всё нормально? — Да, всё путём! Не переживай, — судя по голосу, Осаму действительно был в полном порядке, даже веселился. — Скоро приду. Ну, может, чуть-чуть опоздаю. — На твой страх и риск. — Люблю тебя! — Угу, — на секунду Накахара даже пожалел о том, что не может ответить в трубку тем же. — Жду. Тюя положил телефон экраном вниз. Осаму убрал его обратно в карман и выглянул из-за угла школы, глядя из тени, как Фёдор стоит истуканом на заднем дворе, в зелёной зоне, и смотрит куда-то себе под ноги уже несколько минут, периодически оглядываясь вокруг, словно ища кого-то глазами, но не находя и снова начиная смотреть в траву. Где-то в стенах школы — Дадзай услышал — раздался звонок на урок, и, видимо, торопиться на историю ему уже было бессмысленно, поэтому он быстро отписался в общий с ребятами чат: «Опоздаю!» и, спрятав телефон снова, бодрой походкой зашагал прямо к Достоевскому. — Ты пялишься в землю уже битый час, — заговорил Осаму со спины, и Фёдор вздрогнул, резко оборачиваясь. — Что там? Привет. — Привет, Осаму, — Фёдор моргнул своими широкими тёмными глазами и вновь перевёл взгляд на землю под собой. — Да тут… Вот. Не знаю, что с ним делать. — Хм? Подойдя ближе и поравнявшись наконец с одноклассником и «заклятым врагом», Дадзай пробежал глазами по траве и вдруг увидел, что же привлекло внимание Достоевского и забрало его на всю перемену: внизу, под кустарником шиповника у забора, сидел воробей — растрёпанный, с мягким серым пухом на грудке и голове, совсем ещё желтоклювый, встряхивающий далеко не оперёнными крылышками и иногда растерянно попискивающий. Судя по всему, это был птенец. И птенцу этому явно было ещё рано находиться вне гнезда. — Ого, — Осаму невольно вскинул брови и подумал о том, что, увидь он такую картину средь бела дня, то тоже застопорился бы, не зная, что предпринять. — И давно он тут сидит? Достоевский пожал плечами. — Он выпал из гнезда. Вон оттуда, — Фёдор указал рукой на дерево за забором, и на широких раскидистых ветвях, склонившихся в школьный двор, был виден и скворечник, и беспокойно чирикающие воробьи; кажется, двое из всей стаи, снующие над головами парней, но опасающиеся опускаться на землю, были родителями. — Вижу. Ну, я так понимаю, его нужно вернуть домой? — Осаму пожал плечами и посмотрел на Фёдора. — Не смотреть же, пока он не издохнет, — Достоевский нахмурился и посмотрел на Осаму своим обыкновенным лицом — безэмоционально-осуждающим. — Ну, ладно! Пока кошка не сцапает какая или ворона не заклюёт. — Потому я здесь и стою. — Охраняешь? — Осаму усмехнулся. — А взять его в руки и вернуть обратно никак? — Я… не хочу. — А? Дадзай встряхнул головой и с удивлением вновь посмотрел на Достоевского, пытаясь понять его мотив. Тот смотрел на пищащего птенца и не отводил взгляда ни на миллиметр в сторону, и бледные его губы были слегка поджаты, а руки — Осаму специально посмотрел вниз — были сжаты в кулаки в самих карманах чёрных штанов. Фёдор не такой человек, который соврёт, что не хочет видеть чью-то смерть, и будет продолжать её ждать. Если Фёдор сказал, что, грубо говоря, охраняет, значит, он действительно это делает. Только в чём смысл, если он не собирается возвращать птенца на место? — Я не буду брать его в руки, — Фёдор покачал головой. — Шутишь? — Осаму шмыгнул носом и утёр его рукой. — Ты же в курсе, что все эти сказки про то, что птенцов нельзя трогать руками — это простое желание взрослых предостеречь детей от хватания зверушек? Тем более, у птиц крайне хреновое обоняние. Им до запаха твоих рук никакого дела нет. Да и- И вдруг Дадзай осёкся. «Я не буду брать его в руки» — это ведь не глупая шутка, засевшая в голове с детства от отца. Достоевский не такой глупый! В руках Фёдора его убийственная сила. И он не хочет банально птенца трогать, чтобы случайно не убить. Поняв это, Осаму поджал губы и боковым зрением поглядел на Фёдора. Тот, не изменившись в лице и будучи, кажется, даже немного разочарованным (или привычным к непонимающему его окружению?), продолжал смотреть на несчастного птенца, к которому даже успел спуститься кто-то из родителей и покружиться рядом, но, стоило Дадзаю заговорить, папаша — или мамаша? — встрепенулся и улетел обратно на дерево. Воробьи продолжали взволнованно переговариваться между собой, трещать и перелетать с ветки на ветку, словно это была не просто стая, а бабушки и дедушки, братья и сёстры родителей, тётки и дядьки, кузены и кузины и даже знакомые этой большой семьи. Фёдор с лёгкостью, насколько Осаму помнил с того вечера, убил незнакомого человека одним касанием тогда, в баре. А потом убил случайно, не совладав с собой, и на лице его отражался испуг. Осаму, глядя на Фёдора, думал только о том, какой Достоевский-младший на самом деле — действительно ли та самая бездушная машина для убийств, воспитанная таким же ублюдком, только похитрее и постарше, или человек, имеющий свои мысли и чувства, просто воспитанный не в той среде? Если бы Фёдор был бессердечной мразью, он бы прошёл мимо этого несчастного птенца — а какое ему дело? Маленькая и очевидно бесполезная душонка без рациональных мыслей, не принадлежащая к роду человеческому и, разумеется, не несущая никакой пользы. Возможно, когда-то она даже послужит неверную службу, разбившись о лобовое стекло машины и устроив ужасную аварию на трассе, или стукнется о стекло, вызвав у живущих в квартире суеверный страх приближающейся смерти… Но Достоевский стоит рядом и не трогает эту неоперённую и пищащую душу, а самое главное — не звонит ни Гоголю, ни Гончарову, прося помочь. Достоевский действительно не знает, что ему делать. А Дадзай просто удачно подвернулся ему под руку, только он этого ещё не знает. Поэтому, пребывая в искреннем непонимании и редком проблеске настоящих человеческих чувств, он не сразу понимает, почему Дадзай вдруг взял его ладонью за плечо. — Давай, бери его и возвращай на место. Мамка с папкой уже заждались его, — Осаму улыбнулся, наблюдая, как и без того большие глаза Фёдора стали ещё больше, раскрывшись шире, и тёмные его тонкие брови взметнулись вверх, когда он посмотрел сначала на руку на своём плече, а уже потом в лицо Осаму. — Не парься, я рядом. Опаздывать — так вместе, верно? Дадзай, конечно, не упускает мысли также и о том, что это могло быть ловушкой. Например, что Достоевский несколько минут назад переговаривался, например, с кем-то из Крыс Мёртвого Дома или даже с самим отцом, а может, ему через забор что-то перекинули и он это подобрал, а воробей просто слишком удачно свалился с дерева и стал отличным отвлечением внимания. А может, Достоевский искренен в своей встрече с неожиданностями жизни. — Почему ты этого не сделаешь? — Фёдор нахмурился. — А не я эту пташку нашёл. Кто увидел первым, тот и возвращает, — Дадзай улыбнулся во все тридцать два зуба. — Так что либо бери его и сади в гнездо, либо пойдём уже. Пускай поест какая-нибудь кошка. Ей тоже котят кормить, может, между прочим. Достоевский поморщил нос, пошевелив им, словно тот зачесался, и, посмотрев на руку Осаму на своём плече, затем с сомнением поглядев на свои ладони, вытащенные из карманов, вдохнул, выдохнул и медленно опустился на колено, протянув обе руки к птенцу. Тот, увидев приближение ужасающего великана, запищал, но не предпринял никаких попыток убежать или хотя бы вспорхнуть. «Тише, я ничего тебе не сделаю», — негромко проговорил Достоевский, в последний раз скосив глаза на ладонь Дадзая на плече, а потом осторожно, лодочкой, приподнял птенца на ладонях наверх. Выпрямившись, он замер, разглядывая птицу в руках и будто не веря, что тот жив. Осаму, стоя рядом и крепче сжав пальцы на плече Фёдора, склонился и тоже посмотрел на птенца. Тот сидел в ладонях Достоевского молча, желторотый и несуразный, но от того достаточно милый, и смотрел на двух великанов чёрными глазками-бусинками. Порыв тёплого ветра потрепал несколько пёрышек на его серой, в пуху, голове, и он вдруг пискнул, будто ждал теперь еды не от родителей, а от двух огромных и двуногих чудовищ. Фёдор и Осаму переглянулись между собой. — Я не пойду копать ему червяков, — сказал Дадзай. — Я и не просил, — Достоевский фыркнул и перевёл взгляд на дерево. — Я отнесу его. Дадзай молча кивнул, не убирая ладони с плеча Фёдора, пока тот шагал рядом, подходя к стволу дерева и протягивая ладони с птенцом в них выше и выше, к скворечнику. Воробьиный дом хоть и висел недалеко от земли, но Достоевскому, чей рост был практически одинаков с ростом Дадзая, пришлось подняться на носки, чтобы наконец дотянуться до маленького чёрного входа и наклонить кисти, чтобы птенец начал медленно сползать вниз. И тот сползал, но цеплялся мягкими коготками за кожу и не хотел падать. Достоевский нахмурился и слегка потряс ладонями: «Ну же!» Птенец пискнул, словно прощаясь, и съехал прямиком внутрь скворечника. Изнутри послышался приглушенный «бум!» Дадзай увидел, как кадык Фёдора дёрнулся сверху вниз — это он нервно сглотнул, подумав уже, что птенец убился… Но вскоре оттуда послышался писк. Достоевский встал на ноги, и оба парня отошли в сторону, наблюдая, как два воробья из стаи тут же подлетели к присаде у входа в скворечник, а один из них тут же скрылся внутри — писк тут же прекратился. Второй пернатый родитель смотрел на Дадзая и Достоевского двумя глазками-бусинками, а потом сорвался с ветки и пролетел прямо над их головами; Фёдору даже показалось, что птица шаркнулась маховыми перьями по его волосам. Птичий гомон прекратился, стоило птенцу вернуться в гнездо. В школьном дворе стало тихо. Парни ещё какое-то время смотрели на скворечник, из которого через несколько минут вылетела серенькая мамаша без чёрной шапочки на голове и, вспорхнув, исчезла в зелёной кроне дерева. Достоевский первым нарушил тишину: — Ты можешь больше не держать меня за плечо. — А, ой, — Осаму тут же отнял ладонь от Фёдора. — Задумался. — Пойдём. И так уже опоздали, — Достоевский не стал задерживаться в саду, развернувшись и зашагав к тротуару с зелёной зоны. — И, Осаму, — он не оборачивался, но Дадзай, зашагавший за ним, прекрасно всё слышал, — спасибо за помощь. — Обращайся. Всегда рад укротить твою убийственную натуру. Когда они подходили к главному входу, оба задрали головы кверху — им показалось, что в окне, принадлежащем кабинету директора, промелькнула человеческая фигура, а теперь там лишь слегка колышутся шторы. Достоевский никак на это не отреагировал, дойдя до главных дверей и раскрывая их, исчезая в школьном холле. Дадзай нервно сглотнул, но решил не слишком сильно об этом думать и поспешил за Достоевским. В конце концов, это же не обернётся никакой катастрофой?