The Godfathers

Luigi Rubino — Les Larmes d'Automne

— Больно? — Нет. — Ложь хороша, когда по человеку не видно, что он лжёт, — Мори вздохнул, но даже головой качать не стал. — Как это случилось? Акутагава сидел на кухонном стуле, кухню освещала жёлтая и ровная, тёплая подсветка над раковиной, заползая согревающими лучами в мягкий мрак коридора и остальной квартиры. На дворе не было даже вечера, лишь вновь затянувшееся облаками пасмурное небо не давало солнцу как следует пробиться к человеческой земле; да и любезно задёрнутые с ночи подростками шторы никто ещё не раскрывал — Огаю было не до этого, а детям как будто как-то страшно. Нет, вовсе они никого не боялись, они ведь уже взрослые! Но осторожность никто не отменял. Вдруг за ними слежка или что-то ещё, несмотря на то что Мори, как и Рандо-сан, и Шибусава-сан, навернули хорошенькие круги по городу и по городским дворам, стараясь объезжать места со шлагбаумами, чтобы на всякий случай запутать след; итого пятнадцатиминутная дорога со школы до дома пешком превратилась в полуторачасовую езду без остановок и без разговоров. Мори напряжённо смотрел вперёд себя и в боковые зеркала, а Дадзай и Акутагава молча сидели на задних сиденьях и понуро смотрели в окна. В сердцах обоих не утихало ощущение, что в этот раз им просто повезло и старшие буквально зубами вырвали щенков из западни с охотничьими собаками, а в следующий им придётся спасаться уже самим. С одной стороны, не было ожидания того тяжёлого разговора, когда виноват в передряге был кто-то из детей; с другой — было ожидание разговора куда более серьёзного, чем о подростковых и школьных проблемах. В конце концов, оба парня и без словесных откровений понимали, что нарвались на беду куда бóльшую, чем могли бы преодолеть с помощью своих сил, а всё потому, что беда от них напрямую не зависела — так просто случилось, и ничего нельзя было ни предугадать, ни сделать. Ясно было и без того, что четвёрка «людей из Министерства» спасовала перед якобы куда более сильным противником не потому, что была слабее, а потому, что ситуация не позволяла развязать руки. Лучше бы их единственной проблемой оставалась контрольная по тригонометрии, честное слово! Только дома, в собственных четырёх стенах, Мори, снимая пальто и пиджак и разуваясь, расслабился и заметил, что у младшего сына что-то не то с рукой. На прямой вопрос Рюноскэ, попытавшись стянуть рукав с кисти, сжатой в кулак, и почувствовав, что ткань намокла от крови и прилипла к ранам, ответил: «Порезался». На обращённый к Осаму удивлённый взгляд Мори получил несколько дополняющую ответ Рюноскэ информацию: «Стекло разбил». Дадзай хоть и не показывал открыто, что, мягко говоря, взволнован ситуацией, но по лицу его и широко раскрытым глазам было видно, что он всё ещё пребывает в некотором подобии шока. Когда старший сын ушёл умываться в ванную комнату, мужчина наскоро вымыл руки в кухонной раковине и позвал младшего сына перевязать руку. Как ни странно, Акутагава не отнекивался, и это уже было тревожным звоночком — значит, порез не какой-то там жалкий и маленький в количестве одной штуки. Так оно и было: вся его бледная и маленькая в обхвате правая кисть с едва дрожащими длинными пальцами была в кровавых разводах и налипших чёрных ниточках по краям ран от осколков стекла на фалангах пальцев, костяшках и тыльной стороне ладони. Сильно допрашивать Мори не решился, с сожалением лишь поглядев на повреждения сыновьей руки, и молча достал коробку домашней аптечки. В чём уж не было потребности у его семьи, так это в бинтовых повязках — хоть на продажу выставляй. Обработанным пинцетом были осторожно извлечены чёрные нити от рукава одежды, в который Рюноскэ и завернул повреждённую руку, раны, оказавшиеся — слава богу! — не очень глубокими, но достаточно болезненными, были промыты хлоргексидином. Акутагава всю процедуру сидел зажмурившимся и отвернувшимся, чтобы не дай бог не увидеть кровь и не рухнуть в обморок, потому даже не понял, чем там отец обработал его боевые порезы, раскрыв глаза лишь тогда, когда почувствовал первый пласт бинтовой повязки на кисти. Рюноскэ морщился и порой даже скалился, но ни звука не издавал — терпел. Единственное, что Мори радовало — младший сынок не свистел и не сипел горлом, а значит, не такая уж сильная боль была. Но спросить стоило. — Осаму же сказал, что я разбил стекло, — буркнул юноша, вздохнув и подперев левой рукой щёку, поставив локоть на кухонный стол, рядом с которым и сидел. — Я прекрасно это слышал, — Мори выверенными, но осторожными движениями бинтовал пальцы и между ними, чтобы повязка держалась; судя по проступающим зеленоватым пятнам на первых слоях, края ран были обработаны знакомой для всех зелёнкой. — Ты прыгал из окна, для этого его разбил? — Не, пап, там ситуация интереснее! — Осаму, выглянувший из ванной комнаты, капал с волос водой. Утерев лицо и ненадолго снова исчезнув за дверью, он вернул полотенце на место, выключил свет и пришёл на кухню, обойдя брата, отца и сев за стол напротив Рюноскэ. — Да и пострадало не окно, а стекло шкафа в кабинете. — В кабинете? — Огай, вскинув бровь, с недоумением, но больше даже с какой-то опаской взглянул на старшего сына, а следом — на младшего. Рюноскэ только кивнул в подтверждение слов Осаму, пока тот, подтянув к себе пачку бинтов, начал уже было наматывать на руки новые повязки, но, о чём-то задумавшись, махнул рукой и остановил свой ежедневный ритуал — всё равно он ведь дома, а отец и брат и так видели его художества на предплечьях. — И… как это произошло? — Ну… Тебе с самого начала или коротко по делу? — Дадзай, постепенно успокаиваясь рядом с отцом и в родных стенах, схватил из корзины на столе обычное овсяное печенье, откусив сразу половину. Мори на этот жест голода только нахмурился и, осторожно покрутив кисть младшего сына в руке на предмет, везде ли бинт прилегает плотно, отпустил её, сложив руки на колени и выдохнув. — Не перебивай аппетит. Я всё равно сейчас готовить буду. — Да ты пока сготовишь… — Осаму проглотил кусок печенья с закрытыми глазами, игнорируя уставший взгляд отца. — Хорошо, готовь сам. Тем более брат тебе не помощник. — Нет-нет, мы никуда не торопимся, — Осаму склонил голову к плечу и улыбнулся. Огай на это вздохнул снова и встал со стула. Как их ругать? Тем более после всего произошедшего. — Так тебе по существу или с самого начала? — С самого начала мы со всеми вами поговорим завтра, — бросил отец, сначала за шторой открывая окно на проветривание, а затем уже раскрывая холодильник и с неудовольствием, упёршись рукой в свой бок, отмечая поразительное отсутствие каких-либо вменяемых ингредиентов. Оставил пацанов одних, называется… Чем питались и как не засохли, как домашние фиалки без воды — неясно. Из этого решительно ничего не приготовишь, даже если очень сильно захочешь, потому он, недолго подумав, закрыл дверцу холодильника и сел на место, по-рабочему сцепив на столе перед собой руки. — А по существу о произошедшем мне, пожалуйста, сейчас. Осаму и Рюноскэ переглянулись. Выходит, насчёт причастности родителей к этой «проверке» они были правы. Рюноскэ утёр нос левой рукой и встал со стула, прошагав в ванную комнату, а Осаму, снова взяв печенье, посмотрел отцу в глаза. — Пап, можно один вопрос? — Смотря какой. — Перед тем как вы героически появились и спасли нас от этих министерских, — Дадзай откусил печенье, жуя и кроша на стол, — девчонка из их команды сказала своим прихвостням нас брать. Что она имела в виду? Мори долго не отвечал. Шумела вода в ванной комнате, пока Акутагава приходил в себя под ледяной водой, а Осаму внимательно смотрел на отца. Отец, конечно, не промах — лицо держит, ни одна мышца не дёргается, даже нижнее веко, ни одну чёткую мысль по глазам не прочитать. Когда Рюноскэ, перестав шуметь водой, пришёл на кухню обратно, капая с белых кисточек отросших прядей водой на штанины брюк, Огай вздохнул и покачал головой. — Давайте так, — он посмотрел сначала на старшего, а потом на младшего, — как я уже сказал, обо всём завтра. И о том, о чём ты спросил, тоже. Это достаточно долгий разговор, — Дадзай пожал плечами, мол, как знаешь, закинув огрызок печенья в рот. — А сейчас вы мне расскажете конкретно вот об этом, — и мужчина кивает головой на забинтованную руку Рюноскэ. — Намекаешь, не от них ли у него травма? — Осаму усмехнулся. — Не, они нас и пальцем не трогали. Это мы сами. Мори заметно расслабился. Кажется, именно это он и хотел услышать, что травма производственная. — Осаму предложил нам четырём поменяться характерами, чтобы сбить их с толку, — заговорил наконец Рюноскэ, держа калеченную руку на коленях, а здоровую сложив на стол. На вскинутую бровь отца Рюноскэ поспешил объясниться: — Так было нужно, не спрашивай. Но, в общем, мне достались проблемы с агрессией. Осаму предлагал просто что-нибудь ударить или пнуть, но я подумал, что разбить стекло в дверце шкафа будет лучше. Ну и… вот как-то так. — Никогда не думал, что скажу это, — Осаму грыз третье по счёту печенье, — но думать в некоторых ситуациях — явно не твоё, братец. — Сиди и ешь молча, — буркнул Рюноскэ, прищурившись и посмотрев на Дадзая. Тот показал ему язык весь в крошках от печенья. Акутагава в ответ поднял правую руку в желании согнуть её, но, поняв, что ничего этими пальцами в ближайшее время не покажет, показал кулак левой рукой, мол, не выкобенивайся. — Твои догадки всё равно в большинстве случаев приводят к катастрофе. — Да если бы не я сегодня, нас бы загребли первым делом! — Дадзай нахмурился и передразнил Акутагаву, сморщив лицо. — А я не думаю, что ты хочешь знать, куда бы нас увезли, если б загребли. — Да куда уж хуже полицейского участка? — Рюноскэ упёрся здоровой рукой в стол. Если б не было первого раза, после которого всех четверых оттуда забирали родители, младший спалил бы всю контору этими словами, но нет, Рюноскэ следил за своей речью. — Так, затихли, — Мори не стал слушать препирательства сыновей дальше, негромко хлопнув ладонями по краю стола. Оба тут же поглядели на отца, а Осаму даже жевать прекратил. — После произошедшего вам бы тихонько сидеть у себя и радоваться, что всё прошло более-менее без потерь. — Ну да-а, — Осаму проглотил печенье и по привычке уже занёс руку над столом, чтоб стряхнуть крошки на пол, но вовремя себя одёрнул и сложил обе руки на край стола. — Зато у нас прибавление в племени травмированных. Вернее даже шрамированных. — Осаму, это не смешно, — Мори нахмурился, на что Дадзай закатил глаза и изобразил мимолётное страдание на лице. — Ну что? Это у меня тут шрамов больше всех, а он меня скоро по количеству шрамов перегонит. Не хочу отдавать ему первое место. — Нашёл в чём соревноваться, — Рюноскэ встряхнул головой в недоумении. — Я хотя бы… Короче, заткнись. Кажется, он хотел сказать: «Я хотя бы не сам себя калечу». Несказанное повисло в воздухе и выветрилось в приоткрытое для проветривания за шторой окно. — В хорошей учёбе бы так соревновались, — Огай встал наконец из-за стола и прошёл к окнам, выглядывая на улицу и раздвигая наконец тёмные шторы, впуская в квартиру дневной свет. Упёршись руками в подоконник, он с минуту внимательно оглядывал двор, но, не зацепившись ни за что взглядом, утёр один глаз и выключил свет над раковиной. — В холодильнике после вашего царствования шаром покати, так что берите ваши телефоны и заказывайте нам что-нибудь на обед, — Рюноскэ и Осаму с удивлением, позабыв о том, что начали ссориться, переглянулись друг с другом: это точно их отец?! — Пап, всё нормально? — осторожно спросил Акутагава, с опаской поглядывая на отца. Тот повернулся к ним лицом, выглядя совершенно спокойным. — А что не так? — Ты же всегда… ну, был против такой еды. — Я слишком устал, чтобы бегать по магазинам и готовить, а вас я сегодня на улицу не выпущу, — мужчина растёр переносицу двумя пальцами. Белая его рубашка, обычно всегда скрытая чёрным пиджаком, была несколько мята, чёрные волосы несколько растрёпаны и распущены, да и сам отец с видной щетиной выглядел так, будто за все дни командировки не то что ни разу не подошёл к зеркалу — ни разу не присел, а для финального броска в школу на помощь сыновьям использовал все свои последние силы, забыв о внешнем виде. — Поэтому заказывайте что-нибудь на нас троих. От одного раза ничего не случится. — Что, даже пиццу или бургеры? — Даже их, — при упоминании фаст-фуда Мори, что поразительно, даже не поморщился. От удивления Мори-младшие переглянулись снова. — Нет, просто тебе можем заказать что-нибудь более съестное, — Осаму выглядел растерянным. — Суп там, салаты, десерт… — Мне всё равно. Я буду то, что будете вы, — Мори отмахнулся, а затем, подойдя к столу, вдруг протянул к обоим сыновьям руки и синхронно потрепал их по головам — Рюноскэ фыркнул и стал хаотично прибирать свои чёрные вихры на макушке левой рукой, а вот Осаму так и остался сидеть взлохмаченным. — В конце концов, если уж травиться, то всем втроём. — Ну ты загнул. Мы же не отравились до сих пор! — Вас не устраивает, как вы едите дома, раз уже заказывали? — …Да, пап, уже заказываем, минут через сорок будет, — Акутагава сидел дальше и сообразил первее, вставая с места и доставая из брюк телефон. — Осаму, пошли, иначе закажу тебе то, что ем только я. — Не-ет, только не пицца с инжиром! — Дадзай, мгновенно переключившись на свои вкусовые предпочтения, тут же соскочил со стула и, с грохотанием задев бедром угол стола и шикнув, исчез в коридоре. — Когда планируют отравление оппонента ядами, делают это более скрытно, вообще-то! — И попрошу побольше маслин. — Не-ет! Мори со скрещенными руками смотрел в окно. Двор был пуст и свободен от каких-либо подозрительных машин и грузовиков с зарешечёнными кузовами. Продолжая слышать препирательства мальчишек, он подумал о чём-то своём, а затем отправился в свою комнату. Огай доверял сыновьям и не запирал её на ключ, зная, что без острой необходимости дети в неё не суются; это было видно даже на глаз — никаких знаков заметания следов. Попытка скрыть разрыв обоев в большой комнате, которую Огай заметил уже давно, была филигранно обыграна разрисовкой акрилом прямо под узор, а потолок был заново загрунтован и побелен — ругать за такое просто бесчеловечно. Попытались ведь! Не будь у Мори глаз на работе заточен подмечать даже мельчайшие изменения в привычном интерьере, он и не заметил бы. Интересно, правда, как они так умудрились, чтобы и стена, и потолок сразу… Нужно как-нибудь спросить. Из шкафа он достал домашнюю одежду и прошагал в ванную комнату, закрывая за собой дверь на замок и прикрывая глаза. Ему нужен душ и отдых. Если ещё и поест — будет совсем хорошо. Он… наконец-то дома. «Это у меня тут шрамов больше всех», — обронил Осаму около десяти минут назад. Мысль полумёртвой осой с полуоторванным жалом медленно летала в голове и изредка билась о края черепа, словно залетела в человеческий дом и пыталась найти выход в стенах и окнах. Может, это даже и хорошо, что сыновья об этом не знают. О чём? Переодеваясь, он медленно расстёгивает пуговицы рубашки, тут же бросая её в открытый барабан стиральной машинки и не обращая внимания на то, что дверца была открыта и до этого — мальчишки, видимо, не уследили. Выпрямившись, он впервые, наверное, за все эти дни посмотрел на себя в зеркало полностью, уперевшись руками в края раковины. При белом и холодном свете на него смотрело довольно уставшее лицо. Рукой он провёл по щекам и подбородку, чувствуя неприятную щетину, волосы блестящими чёрными локонами свисали вниз, скрывая шею и некоторыми выбивающимися прядями спадая на лицо. Под глазами залегли тени, скулы вновь были чётко очерченными. Может, этот фаст-фуд как раз поможет вернуться в человеческое состояние… «Они промолчали, — скользнула в голове мысль про сыновей. — Это я всегда так выгляжу и они привыкли, или просто в шокированном состоянии ничего не сказали?» Огай покачал головой, вздохнул и сплюнул в раковину кровавый сгусток, тут же смывая его водой. Ничего серьёзного, просто дёсны часто кровоточили. Лицо его, на самом деле, было самым презентабельным во всём теле, потому что ниже, от шеи и ключиц, все его плечи, рёбра и спину с выпирающим позвоночником покрывали белые полосы или точки шрамов. «Это у меня тут шрамов больше всех!» — вновь проносится в голове звонким голосом старшего сына, когда он проводит взглядом по своим рукам — сверху плеч довольно много тонких белых порезов, некогда бывших промазавшими пулями, змеями по предплечьям короткие светлые отметины от когда-то встреченных штыков-ножей блоками рук. Он невольно вспоминает длинные рваные раны наискосок от запястий до локтей на руках Осаму, — знал, поганец, что резать поперёк — мелкая затея и игра не стоит свеч! — и как-то горько усмехается — он-то чем лучше? Нет, конечно, эти раны Мори не наносил себе сам, но косвенно… Сам ведь лез по молодости на рожон. Хотя если посмотреть на едва заметные маленькие шрамы на пальцах и ладонях — это он, да, сам, собственным карманным скальпелем, который несколько раз по неосторожности сжимал в руке за лезвие, а потом — по молодости, конечно! — болезненно вскрикивал, и телохранитель оборачивался на него, мол, всё ли в порядке… Вот этот длинный наискось сбоку правого предплечья — самый больной по воспоминаниям, потому что его оставил Серебряный Волк. Мужчина проводит по нему грубыми подушечками пальцев и морщится. Нет, ему, конечно же, не больно по прошествии лет. Просто небольшое воспоминание кольнуло в мозг и улетучилось, словно пуля, пролетевшая по касательной и задевшая только кожу плеча. Несмотря на наличие мышц, Чумной Доктор Огай Мори всю жизнь больше похож на обтянутый мышцами скелет — худой и подтянутый, как английская борзая, и никогда не может набрать вес больше положенного. Хорошо только, что кости крепкие. Мори снова смотрит на себя в зеркало, но на этот раз — на своё тело. Вот эти глубокие белые отметины по краям его тела, каплевидные, по четыре справа и всего одна слева — это Великий Дух Дракона когда-то схватил его когтями и сжал, как тряпичную куклу. В такой-то хватке и не то запоёшь, что тогда наговорил Дракону Мори и что в итоге привело к своеобразному тандему. На правой грудной мышце есть глубокая отметина — когда-то он удерживал врага с ножом за руки, чтобы тот не воткнул лезвие в самое сердце. На груди, рёбрах и животе — мелкие россыпи шрамов, о которых Огай уже даже и не помнит, а может, просто не заострял внимания; появились — и всё. Он знает, что и на спине у него много шрамов; там найдутся места и тем, которые появились после падения на кристаллы способностей в Сокровищнице Дракона. Его тело — летопись удачных и не совсем жизненных решений, книга его судьбы и доказательство того, что он ещё жив и вполне себе здравствует. В жизни Огаю Мори повезло всего в двух случаях: первый — когда у него на руках оказались два ребёнка, выросших в двух крепких парней; второй — когда за всю жизнь ни взрывом, ни выстрелом, ни ножом не было задето его лицо. В отличие от своих верных товарищей, конечно.

***

Атсуши то сжимал, то разжимал острые когти на краю сиденья, сиденья в машине позади своего отца. Не видя смысла скрываться, да и не в силах удержаться, он сидел с несколько задранными коленями, потому что тигриные лапы были гораздо выше и мощнее человеческих, а передними лапами вместо рук, по плечам бывшими ещё человеческими, а вот ниже локтей расширяющимися в предплечьях и покрытые белой шерстью с чёрными полосками, он нервно перебирал по обивке, смотря куда-то в пол под пустым передним сиденьем, любезно отодвинутым отцом подальше. Хвост раздражённо стучал по кожаному салону, оставляя за собой шерстинки, а дышал Атсуши через приоткрытый рот, едва ли не высунув язык — жарко не было, было тревожно. Хотелось, если честно, лечь сзади, обнять колени и сжаться в клубок, но в такой позе при любой кочке Атсуши либо вцепится когтями во что попадётся и нещадно это порвёт, либо сам отлетит к потолку. Ехали они долго, будто запутывая следы и петляя по городу, и первые полчаса дороги Атсуши провёл в молчании, как и отец, будто тот тоже пребывал в каких-то своих мыслях. Шибусава по виду почти не отличался от сына. По рулю, когда машина останавливалась на светофорах, тарабанили покрытые красной и блестящей чешуёй пальцы с отросшими острыми когтями, напоминающие орлиные; на соседнем сиденье, задвинутом в угоду заднему пространству, нервной змеёй покоился его хвост, подёргивающий кончиком с золотой кисточкой, и из-за него, в частности, торчащего из-под белого халата, отец не мог опереться о спинку своего места своей широкой спиной и сидел слишком прямо. Второй причиной были рога, рост которых Шибусава пустил на самотёк — в машине с тонированными стёклами он мог позволить себе хоть отрастить драконью морду с клыками наружу — и мог поцарапать ими подголовник. В зеркале заднего вида периодически мелькали его золотые змеиные глаза со зрачками-щёлочками и с отсутствием белков, моргающие не человеческими веками с белыми ресницами, а вертикальными, фальшивыми, полупрозрачными, под которыми глаза всё равно кажутся открытыми, на блестящем от проявляющейся красно-прозрачной чешуи на скулах. В какой-то момент Тацухико приоткрыл своё окно — он не заметил, как напускал дыма из носа и рта, словно бы курил, из-за чего Атсуши начал чихать, но то было закипающее в нём Драконье Дыхание, которое, естественно, нельзя было выпускать в город в больших количествах; и именно из этого приоткрытого рта периодически показывался длинный змеиный язык, вскользь, дрожа, пробующий воздух и скрывающийся за зубами обратно. А потом Великий Дух Дракона внезапно вспомнил о наличии нескольких бутылок воды в машине, и одну осушил залпом, стоя на красном свете центральной дороги, а вторую кинул Великому Духу Тигра, который последовал отцовскому примеру и, нервно сжимая бутылку в звериных пальцах до хруста, влил в себя всё, что было в маленькой бутылочке, утирая рот тыльной стороной мохнатой ладони. Их взгляды встретились в зеркале заднего вида — взгляды двух пар вполне себе человеческих глаз, и на зелёный свет тронулась машина уже господина Тацухико Шибусавы, отвозящего своего почти взрослого сына Атсуши Накаджиму после напряжённого школьного дня домой. — Ну… — Тацухико встряхнул рогатой головой, огладив себя рукой по белым волосам и нащупывая отпущенные назад золотые рога, цокая языком и смотря на себя в зеркало заднего вида уже совершенно обычными глазами. — Думаю, не стоит спрашивать, как прошёл день, но… Без потерь? — Почти, — Атсуши стало гораздо спокойнее, когда он наконец услышал ровный отцовский голос. — Пришлось только стекло в одном кабинете разбить и побегать немного по школе. — Ни от кого вам не прилетало? — Не, — юноша встряхнул головой, перестав перебирать когтями по краю сиденья и просто крепко сжав их. — Они к нам не прикасались даже. Хотя… Было ощущение, что под самый конец хотели. — Мало ли что они хотели, — в голосе Шибусавы на мгновение послышались рычаще-металлические нотки. — Я бы, может, отделить их головы от шей хотел, и чтобы можно было услышать хр-руст перемалываемых моими зубами позвонков и удар обмякших безголовых тел об пол, брызжущих кровью из р-разорванных шей, — увидев в зеркале над ним удивлённый взгляд сына, он откашлялся в кулак и встряхнул одной рукой, постепенно убирая звериные когти. — Всё-всё. Отец у тебя тоже не всегда умеет себя контролировать. — Уж вижу, — Атсуши нервно усмехнулся и посмотрел на одну из своих лап-рук, перебрав пальцами с подушечками по одной большой розовой подушечке на ладони, а затем встряхнул ею, попытавшись сбросить обличье зверя, но лапа как была, так и осталась. Атсуши встряхнул ещё, и ещё, и ещё раз, но — ничего. — Чёрт… — Ха! — Тацухико блеснул глазами, впервые улыбнувшись, и два его нижних клыка показались из-под нижней губы над верхней. — Я тоже не сразу научился превращаться обратно. Но ты молодец, я горжусь тобой. — Чем ты гордишься? — Атсуши сломил белые брови и измученно закрыл глаза, уронив обе лапы на сиденье и вскинув голову кверху. — Если бы не Осаму рядом, я бы давно обратился полностью! И все бы увидели. И я бы снова попал. — О, про это вообще не переживай. Я был гораздо, гора-аздо старше тебя, когда научился-таки смахивать свой истинный облик, — Тацухико пожал плечами, и медленно начал втягиваться обратно его длинный драконий хвост, с тихим шуршанием чешуи ползущий по переднему сиденью. — Но горжусь я тобой в другом. Я видел, как ты закрыл собой Мори-младших, несмотря на то что наверняка осознавал, что силы неравны. — Ничего необычного, — Атсуши со вздохом откинулся на спину, стуча чёрным кончиком хвоста по сиденью и рассматривая свои лапы. — Ты всегда меня учил, что из-за нашей регенерации нам ничего не будет. Я и сам это знаю. — Нет, я и не об этом, — Тацухико продолжал улыбаться, с расслабленным вздохом откинувшись наконец спиной на спинку сиденья, когда хвост исчез. — А про что ты? — Смотри, — когда машина затормозила на очередном красном свете, Шибусава повернулся к Атсуши и встретился с ним своим взглядом. — Зверь всегда спасает только свою шкуру. Закон природы, естественный отбор, всё такое, — отец указал указательным пальцем с обычным человеческим, только длинным, чёрным ногтем на сына, — и, если бы ты позволил Зверю взять над тобой верх, ты бы бежал в открытые двери первым. Но ты не просто остался защищать свою стаю, ты вышел вперёд, хотя ситуация не располагала для геройства. Ты повёл себя, как настоящий человек, сын, — протянув руку вперёд, Дракон потрепал Тигра по белым волосам. — Именно поэтому и горжусь. Машина тронулась. Атсуши задумался, нахмурив белые брови. Тацухико, стоило его рогам втянуться обратно в череп, провёл совершенно человеческой рукой по волосам и, опустив окно совсем, свесил её же на дверцу, держа руль второй рукой. — Но… Ты же иногда говоришь, что люди глупы и безрассудны, разве нет? — Атсуши поджал губы. — А разве не в этом их прелесть, этих людей? — Шибусава вдруг рассмеялся, и в зеркале заднего вида задорно сверкнули его глаза. — Поверь мне, тигр мой домашний, люди — самые интересные существа на земле. Одни тебе враги, другие — друзья до того самого момента, пока ты не уходишь в лес умирать. Понимаешь, в чём разница, — Тацухико жестикулирует рукой, свешенной через окно на улицу, — животные охотятся, едят и размножаются, чтобы выжить. А люди делают всё то же самое, чтобы просто жить. И в этой жизни, полной друзей и врагов, самый вкус. Так что то, что в тебе преобладает человеческое, бесконечно восхищает меня. Поэтому и горжусь, как уже сказал. В зеркалах перестала блестеть чешуя. В Шибусаве больше не осталось ничего драконьего, даже клыки из-под нижней губы исчезли. Атсуши утёр нос лапой, больше напоминающей теперь не лапу, а человеческую руку, покрытую белой шерстью в чёрную полоску. Преобладает человеческое… В оборотне? — Разве в оборотнях инстинкты и человеческое не пятьдесят на пятьдесят? — Атсуши вскинул бровь, сложив руки на животе. — В этом же и суть оборотней. — А вот тут уже раз на раз не приходится, — Шибусава снова пожал плечами. — Хочешь, докажу на лёгком примере? — Ну? — Вот смотри. Моей первой мыслью было, когда я вошёл к вам и встал перед тобой, накинуться и разорвать. Собственно, как большинство хищников и делают — нападают и рвут. Ну, или убегают, как лошади или птицы, например, — Тацухико подпёр совершенно человеческую, обтянутую кожей, а не чешуёй, щёку кулаком, упёртым локтем в край открытого окна. — А твои какие были первые мысли? — Не помню, — Атсуши озадаченно почесал затылок. — Не помню, чтобы я о чём-то в принципе думал… Просто хотел защитить. Выиграть время. — Вот ты сам всё себе и объяснил. Я хотел рвать, как зверь, — Шибусава усмехнулся, будто и не стеснялся вовсе своей слабости. — А ты — защищать родных и близких. В этом вся и разница. И когда это отец успел стать таким философом? Мысль мелькнула в подсознании несколько раньше, чем Атсуши заметил, что передние лапы его уже и не лапы, а вполне себе руки, а шерсть на тыльных сторонах предплечья уже напоминает обычные волосы. Накаджима невольно даже подскочил на месте и выпрямился, рассматривая свои кисти и пальцы. — Наконец-то! — Что такое? — отец смотрел прямо. — Лапы исчезли, — Атсуши улыбался, переключив взгляд на свои ноги — лапы стали напоминать человеческие голени и стопы. — Конечно. Ты просто успокоился и пришёл в себя. Накаджима не отвечал. Глубоко дыша грудью свежим воздухом из приоткрытого окна и ненадолго отключившись от недавно произошедшего, он наблюдал, как его колени постепенно оседают, а ноги с подушечек встают на самые обыкновенные человеческие стопы. Кроссовкам, конечно, хана… Это потому что Атсуши обратился сам, без посторонней обнуляющей помощи; это потому что аннулирование «откатывает» Накаджиму назад, в прежнее состояние, а переход по времени идёт вперёд. Ну, такая проблема у оборотней не в новинку, Шибусава ещё с далёкого детства сына привык иметь под рукой несколько пар одинаковой обуви для него, как и комплектов одежды. Правда, вместе с лицезрением человеческих — наконец-то! — ног Атсуши узрел и ещё кое-что: край сиденья как раз там, где были когда-то его тигриные когтистые лапы, был изодран просто в клочья. Юноша от неожиданности икнул, прикрыв рот рукой, и в машинальной попытке что-то исправить ткнул в порезы пальцами, как будто его способность — исправлять повреждённое, а не обращаться огромным тигром, уничтожающим всё вокруг. На мгновение Атсуши запаниковал, а потом, поняв, что паниковать от такой мелочи у него просто решительно нет никаких душевных сил, лишь горестно вздохнул. — Пап, — Шибусава тут же метнул вопросительный взгляд в зеркало заднего вида, — я тут… напортачил. — Что? — Тацухико, дождавшись, когда машина остановится в ряду других автомобилей на дороге, ненадолго обернулся. — Перенервничал, — Накаджима сдвинулся вбок, демонстрируя художества своего кошачьего имени. — Извини, я не заметил. На самом деле, Атсуши расстроился, пускай на и так уставшем лице это не промелькнуло ни одним вздрагиванием мышцы. Отец и так наверняка испереживался и набегался ради него, а тут ещё такая подлость от неблагодарного тигра, но… Отец только вскинул бровь и махнул рукой, разворачиваясь обратно к рулю. — Пап? — тут уже удивился Атсуши, вновь вернувшись на середину и положив руку на край водительского сиденья. — И как это исправить? — Знаешь, — начал Тацухико как бы отвлечённо, и Атсуши мысленно навострил уши, — дома я тебе кое-что покажу. Надо было, наверное, показать давно, но, думаю, время пришло. — Ч-что? — Атсуши невольно втянул голову в плечи. Если бы у него остался хвост, он бы встал дыбом и стал похожим на метёлку. — Одна забавная вещь. В продолжение нашего разговора о том, что ты держишься молодцом в своей человеческой натуре. — Ты меня пугаешь. — О да, я ещё не то умею! Когда замелькали наконец знакомые кварталы, Атсуши заметно расслабился. У него и живот гóлодно заурчал, стоило проехать мимо гипермаркета. Автоматически он хотел спросить у отца, есть ли у них дома что-нибудь пожевать, но вспомнил, что, вообще-то, последние несколько дней сам был хозяином квартиры, а значит, с него и спрос. Так, у них, кажется, оставалась тушка курицы в морозильном отделении холодильника, что-то из специй точно найдётся… Он, Атсуши, планировал ведь пробежаться по магазинам сразу после школы! Кто ж знал, что так всё произойдёт? Жаль, что звериное предчувствие не работает с опережением дня эдак на два, чтобы заранее успеть сделать все дела, а потом уже волноваться. Но… Сверхсилы и магия, к сожалению, не всегда работают так, как их обладателям хотелось бы. Домой Шибусава заходил оглядываясь. Запустив Атсуши первым в двери, он развернулся к квартире спиной и ещё около нескольких секунд вглядывался в окружающее пространство невидными для Атсуши зоркими змеиными глазами, периодически пробуя воздух длинным раздвоенным языком. Когда прозвучал дважды поворот ключа в замочной скважине, оба оборотня успокоились. Всё-таки в своём логове и запахи свои, и какое-никакое ощущение защиты. — Что ты хотел мне показать? — Атсуши тут же обратил полные вопроса глаза на отца, но Тацухико только усмехнулся и махнул рукой. — Сначала умойся и переоденься, за столом обсудим. Юноша фыркнул, но спорить не стал. Дома всё кажется не таким уж и страшным. Стоя в домашней футболке с неотстирываемыми пятнами от кетчупа и чего-то ещё жирного, юноша старательно умывался и смотрел на себя в зеркало. Он точно также стоял перед ним, когда утром собирался в школу и предчувствовал неприятности. Сейчас же он ощущал лишь спокойствие и тепло родного дома, а также слышал звон посуды от хозяйственного отца на кухне. Чёрт, если бы папа не успел, они бы, наверное, все вчетвером ещё долго не увидели своего дома… Кто знает, что эти люди из загадочного Министерства имели в виду под приказом: «Брать их»? Догадка колет неприятным ощущением под рёбрами и почему-то ещё под языком, но юноша встряхивает головой, смахивая морок, и поспешно выходит в коридор. Отец обернулся, стоило сыну появиться на пороге, и кивнул на стол, мол, присаживайся. Столешница была пуста, а на кухонном гарнитуре стояли лишь девственно чистые кастрюля да противень. Отец уже был в домашнем, убрав волосы в небрежный хвост и не обращая внимания на свисающие возле лица белые пряди; видя, что Атсуши сел и готов его выслушать, Тацухико отвлёкся и сел напротив него. — Разреши мне немного поностальгировать, — начал он, глядя Атсуши в глаза, и юноша по-собачьи в интересе и непонимании склонил голову к плечу. — Маленьким ты был просто очарователен. Невероятно крошечный шерстяной клубок. — Угх, — Атсуши поморщился. — А можно как-то без таких подробностей? — А ну слушай меня, — Тацухико шутливо прищурился, демонстрируя отсутствие злых намерений. — Я начал это к тому, что ребёнком ты был замечательным — что совершенно лысым человечком, что ужасно милым детёнышем тигра. Но, чтобы ты понимал… Так было не всегда. — Я не всегда был тигром? — Атсуши склонил голову к другому плечу. — Нет-нет, зверем ты был всегда. Просто… кхм, — Шибусава отвёл взгляд, собираясь с мыслями, и Атсуши, реагируя на озадаченность, нахмурился. — Как бы сказать? До того как ты признал меня сильным над тобой существом, которое о тебе заботится, Дух Тигра в тебе был необуздан и дик, готовый защищать человеческое тело своего носителя до самого конца, — слушая это, Атсуши не знал, куда деть взгляд: это почему-то казалось жутким. — И в самую нашу первую встречу ты оставил мне некое напоминание о том, что любовь дикого зверя порой приносит боль. Но жертва эта сполна окупается. — К чему ты клонишь? — Смотри на меня. Шибусава сложил руки на столе, глядя прямо на Атсуши, и Накаджима с опаской вгляделся в отцовское лицо. Оно было совершенно обыкновенным! Те же глаза с красноватым оттенком, те же едва заметные морщины под ними, острый нос, а если присмотреться — поблёскивающая чешуя, цветом и структурой почти полностью имитирующая человеческую кожу. Но… Чешуя всколыхнулась, словно в лицо отцу подул сильный поток ветра, и правая его сторона, задевая глаз, начала ужасающе меняться: чешуя проседала в трёх глубоких бороздах, начинающихся под уголком губ, на щеке, пересекающих чудом оставшийся целым глаз и уходящих вбок, прячась в белых волосах. Поражающий воображение шрам от удара чем-то острым, вспарывающим кожу и мясо, всё это время старательно прятался Духом Дракона чешуёй на лице, отросшей на месте содранной плоти. Зрачки Атсуши расширились, и он невольно вцепился руками в край стола, вглядываясь в страшную отметину. — Откуда?! — совершенно искренне спрашивает оборотень, не догадываясь об очевидном и хаотично раздумывая, кто же это чудовище, что смогло ударить его всесильного, казалось бы, отца… Тацухико, улыбнувшись и также быстро скрывая шрам чешуёй, встряхнул головой и забрал белые пряди обратно в хвост. Его лицо вновь стало совершенно обычным, но перед глазами Атсуши всё ещё стоял тот ужасный шрам, такой нехарактерный для отца и такой… непривычный. — Когда мы только встре- когда я впервые тебя увидел, сына, — Шибусава подпёр щёку ладонью, неслышно касаясь острыми чёрными ногтями своей щеки, — твой Дух был огромен, необуздан и дик. Он не знал, приношу я радость или вред. И в напоминание о том, что сражаться он будет до конца и защищать самое ценное, что у него есть, его лапа прошлась по моей клыкастой морде. — То есть… моя? — Атсуши нервно сглотнул и посмотрел на обе свои руки, сжав пальцы правой на манер когтей. Если честно, ему даже представить сложно, чтобы он… кого-нибудь… когтями… и особенно — человека, воспитавшего его в любви, заботе и сытости? Юноша с ужасом взглянул на отца, рассказывающего такие страшные вещи с лёгкой улыбкой на лице. — Но я… — Как только твой Дух понял, что я не причиню ему зла, — продолжил Тацухико, — он вернулся к тебе, став соответствовать твоему возрасту. К руке моей он, конечно, головой не пристал, но этим жестом он доверил мне самое ценное, что у него было. И ты стал самым ценным впоследствии уже у меня. Накаджима молчал. Он продолжал смотреть на свои руки, и в безудержном воображении разворачивались кровавые картины: как его когти разрезают лица всех его знакомых, как его зубы смыкаются на человеческих шеях, как лапы давят хрупкие позвоночники… Сердце шумело в ушах так, что юноша уже ничего не слышал, как вдруг всё стихло. То была отцовская рука, лёгшая на его белую голову и потрепавшая по волосам. Атсуши захлопал глазами, вскинув голову. — Раньше твой Зверь защищал самое ценное, что у него было — тебя. А теперь ты защищаешь самое ценное, что есть у тебя — близких и друзей. В этом и отличие между бездумным Зверем и настоящим человеком. Так что ты молодец, Атсуши. — П-почему он не зарос? У нас же обоих есть… регенерация? — Особенности столкновения двух оборотней. Мой тебе совет на будущее: если встретишь кого-то, чьи атаки остаются на тебе и не затягиваются, поздравляю: ты нашёл ещё одного из нашего скромного полка. — Но этот шрам такой… — Ужасающий? Ага. Но это часть меня. Напоминание о том, что в играх с кошкой нужно всегда быть осторожным, — Тацухико улыбнулся шире, и из-под нижней губы показались два его клыка. — Расслабься. Шибусава встал из-за стола, вернувшись к кухонному гарнитуру. Атсуши думал. Много думал, смотря на свои руки, а затем, сжав их в кулаки и выдохнув, соскочил со стула, подойдя ближе к отцу, готовясь помочь. — Те люди, — негромко бросил он в отвлечение, — что было бы, если бы я показался им в своём истинном облике? — …Обсудим это за обедом, как тебе идея?

***

Рандо сжимал руки на руле так, что, казалось, ещё чуть-чуть — и руль треснет, как щепка. На возражение Поля о том, что его мотоцикл остался у заднего двора школы, а шлем — в кабинете, Артюр только злобно шикнул назад, будто отвозил домой двух детей после посещения директора из-за разбитого окна. Тюя решил отца никак не тревожить, молча разматывая бинты Осаму со своих рук и, будто желая убедиться в чём-то, рассмотрел свои предплечья — нет, ну а вдруг шрамы передаются прикосновениями? Шутка, конечно же. Тюе просто нужно было на чём-то сфокусироваться, пока машина уезжала в совершенно противоположную от дома сторону; про свой мотоцикл юноша тем более не стал заикаться. Что с ними случится на школьной территории? Явно ничего катастрофичного, если сравнивать с тем, что почти не случилось с их хозяевами. — ça me casse les couilles… merde… bordel de merde… cul! — Рэмбо агрессивно бормотал себе под нос, и не всё Тюя успевал разобрать — что-то отец шипел, почти как настоящая змея, а что-то говорил практическими одними губами, но ясно было одно — Артюр ругался на ситуацию в целом. Тюе было даже немного стыдно, что он понимает всё услышанное от и до, хотя как раз-таки этому отец его не учил; так, нахватался из воздуха. — Артюр, любовь моя, спокойнее, — Верлен, сидя аккурат за его сиденьем, заговорил на французском — и впервые Тюя почувствовал эту странность, когда язык вроде и другой, а все его слышащие понимают, о чём речь. — Всё ведь обошлось? — обошлось? обошлось?! — Артюр неприкрыто не справлялся с эмоциями, и даже Тюя вздрогнул: он почти никогда не видел Рэмбо злым или психующим. — ни черта не обошлось! эти позорные ментовские шавки чуть не схватили кого-то из вас! — про себя Тюя отмечает это оброненное «ментовские шавки» и понимает, что их опасения с самого начала появления подозрительной четвёрки не были бесплотными. — да если бы они хоть пальцем… краем ногтя… — Рэмбо задыхался от гнева, стуча кулаком по рулю. — если бы хоть волосок с ваших несчастных голов упал из-за них! да за то, что я с ними бы сделал, я бы сел на три пожизненных! Когда Рэмбо промахнулся — или нет? — мимо самого руля и попал в самое его сердце, автостраду огласил резкий и громкий сигнал, от которого, кажется, вздрогнула и сама машина, и окружающие Нуар Вуатюр другие автомобили, и даже птицы с деревьев вспорхнули в небо чёрными стайками. Словно эхом сигналу начали вторить машины из близлежащих дворов, реагируя на превышение шума, как на удар грома майской ночью. Артюр шумно дышал носом, уронив голову подбородком на грудь и ненадолго прикрыв глаза, пользуясь тем, что они стояли на красном свете, и никак не реагировал на возмущенные оклики других водителей вокруг. Когда Рэмбо наконец глубоко вдохнул, выдохнул и раскрыл глаза, глядя в окно и мягко трогаясь с места, словно ничего и не было, только тогда он бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, как оба его пассажира в лицах Тюи и Поля от внезапного сигнала прижались и обхватили друг друга руками, в ужасе глядя вперёд. Заметив взгляд Рэмбо, оба покосились друг на друга, и Тюя первым резко отпрянул, взмахивая руками и морщась, а Поль, чуть отшатнувшись дальше к двери, так и замер со вскинутыми вверх руками. Когда Накахара, скрестив руки на груди, отвернулся к стеклу правой дверцы, а Верлен, подперев подбородок ладонью, к левой, Артюр тихо сглотнул и, продолжая смотреть на сына, заговорил уже более мягким, спокойным, привычным тоном: — солнышко, они ведь ничего тебе не сделали? — Я уже говорил, что нет, — вздохнув, Тюя уронил руки на колени, шмыгнув носом. — Скорее, мы им немного нервы потрепали, когда пытались сбежать. — вы молодцы, так их, — Рэмбо нервно усмехнулся, стараясь, видимо, постепенно прийти в себя. — хочешь, расскажу, где я нашёл Поля? — Э… ну, в кабинете? — Любовь моя, не на- — Верлен попытался остановить Рэмбо, но водитель лишь элегантно взмахнул рукой, сомкнув большой палец с остальными четырьмя в жесте закрытого рта. — цыц, — и Поль не мог ничего возразить. — я обнаружил его в подсобном помещении возле пожарного выхода. сначала меня чуть инфаркт не хватил, когда я не обнаружил его на его же месте, а потом — когда что-то двинулось в темноте подсобки. — Ты прятался там, где хранят чистящие средства и швабры? — Тюя вскинул бровь, поглядев на Верлена, но тот только сдул светлую прядь с лица. — Ты совершенно умаляешь мой вид в глазах молодого поколения, — Верлен разочарованно вздохнул и скрестил на груди руки. — ничего с твоим видом не случится, — Рэмбо снова отмахнулся. — Пап, кто эти люди? — когда Тюя, выдержав небольшую паузу, нахмурился, улыбка с лица Рэмбо исчезла — это юноша увидел в зеркале заднего вида. Видать, отвести тему разговора не удалось. — Что им было от нас нужно? И от Поля? — это… довольно опасные люди, — Рэмбо нервно перебрал пальцами по рулю. — думаю, они привыкли работать со взрослыми людьми и не были готовы к детям с нестандартным мышлением. именно поэтому вам удалось от них… побегать какое-то время. — Со взрослыми? — со взрослыми, — Артюр кивнул. — Так им были нужны именно мы или?.. В машине повисло неловкое молчание. Артюр долго не отвечал, и Поль коснулся плеча Тюи, обращая на себя его внимание и отрицательно качая головой, мол, давай-ка не сейчас. Тюя только дёрнул плечами, слегка разведя руки ладонями вверх в разные стороны в жесте непонимания: «А когда?» Поль повертел кистью в разные стороны: «Ну, потом! Чего такой нетерпеливый?» Тюя фыркнул и откинулся спиной на спинку сиденья, выпрямив ноги. Верлен же вытянул руку вперёд и взял Рэмбо за плечо, свесившись немного вбок: — Давай попозже об этом? Не сегодня. Рэмбо не ответил. Бесшумно сглотнув и поглядев на Верлена через зеркало с такой тоской, от которой холодно на сердце становится, он кивнул. Почти всю дорогу до дома, наворачивая круги по городу, ехали молча, и только когда машина свернула на знакомый путь, Тюя посмотрел в окно. Взгляд зацепился за крышу школы через двор, и вопрос как-то сам собой сорвался с пересохших губ: — Они теперь не успокоятся, пока нас не поймают? — если они не успокоятся, я лично перегрызу им глотки, — вновь напрягая руки на руле, ответил Рэмбо. — у них нет никакого римского права прикасаться к моему сокровищу. — Пап, я ведь могу постоять сам за себя. Я просто немного… растерялся. Да и Осаму сказал пока не показывать сил. — Пацан дело сказал, — Верлен, прикрыв глаза, откинулся спиной на спинку сиденья и заложил руки за голову. — Раскрывать все карты перед врагом так сразу нельзя. — Я всего лишь предлагал вышибить дверь. Это было ещё до того, как ты дал нам ключи. — Ну вышиб бы ты её, что дальше? — Поль вскинул светлую бровь, повернув на Тюю голову и посмотрев на него своими светло-голубыми глазами. — Вы бы побежали куда глаза глядят. Скорее всего, по домам, где вас бы минимум отследили позднее, максимум — прижучили на месте. Если бы додумались в процессе броситься врассыпную и не вести хвост домой, по закону жанра кто-то один всё равно бы попался. Их четверо, вас тоже четверо. Вы, конечно, детки с причудами, но те менты матёрые и давно привыкли к таким фокусам даже от взрослых людей, которые гораздо, гораздо сильнее и страшнее вас, шпаны, — Верлен прикрыл рот в зевке. — А в школе у вас ваши учителя и я. Поверьте, в прятках выиграть реальнее, чем в догонялках. — И именно поэтому ты спрятался в подсобке, из которой папа тебя вытащил, — Тюя закатил глаза, наморщив нос. — Это была стратегия! — Верлен передразнил Тюю, поморщившись в ответ. — Не дорос ты ещё её понимать, ураган. — В каком смысле — не дорос? — Тюя уже нахмурился, слегка подавшись вперёд, услышав слово-триггер, но Рэмбо поспешил предупредить развязывающуюся войну: — никаких драк в моей машине! — прикрикнул он хриплым голосом и тут же закашлялся. — в моей машине имею право драться только я. пассажиры сидят тихо. Тюя смерил Верлена волчоночьим взглядом, но акцентировать внимание на претензии не стал и отвернулся обратно к окну точно так же, как и Поль. Всё-таки если бы не он, то пришлось бы им довольно тяжко. Домой Рэмбо загнал сначала Тюю, потом Поля, игнорируя все его возражения о том, что он, вообще-то, может уйти в свою честно снятую нору, а следом за ними зашёл уже сам, нервно поворачивая ключ в замке. Накахара ещё толком разуться не успел, стянув один кроссовок за пятку носком другого, как вдруг отец, не снимая пальто, вдруг оказался совсем близко и крепко обхватил руками, едва ли не приподняв над ковром. — П-пап, ты чего? — Рэмбо сдавил так сильно, что у Тюи перехватило на секунду дыхание. — я так переживал… — тихо, почти шёпотом, заговорил Артюр, и тёмные его волосы, свесившись над рыжей головой, закрыли обзор на коридор. — боялся не успеть. — Пап, хватит, — Тюя, конечно, уже стоял ногами на полу, но отец по-прежнему не отпускал, склонившись своей головой к рыжей макушке. — За нами гналась же не стая бешеных собак, чтоб бояться не успеть. — Пха-ха, это как посмотреть! — раздался голос Верлена откуда-то из недр квартиры, но Рэмбо ему не ответил. — всё равно. я опасался, что это как-то отразится на вас, но чтобы так быстро и именно в таком виде… — Так, пап, — Тюя подвигал плечами, попытавшись освободиться из родительских объятий, но, поняв, что это бесполезно и ему хотя бы есть чем дышать, заговорил так: — Сам отложил разговор на потом, но продолжаешь говорить загадками. Что это? Что на нас отразилось? Рэмбо смолчал. Огладив сына по спине, он наконец отодвинулся, продолжая держать его за плечи и смотреть в глаза. Юноша чуть склонил голову к плечу, и свет из кухонного окна падал на его рыжие волосы, огоньками играя в отросшем хвосте. Сейчас, с весной, на лице Тюи чересчур ярко проявились веснушки, и Артюр невольно вспоминает, как это же лицо, но совершенно детское, маленькое, не тронутое никакими невзгодами, смотрело на него с улыбкой большими голубыми глазами, а сам мальчишка тянул к нему руки, но Артюр, сидя на коленях рядом, протягивал руки в ответ и не приближался, мягким голосом подначивая встать и подойти самому. И он шёл, иногда со смехом, объятый алым светом, подлетая кверху, и Артюр бегал по комнате, стараясь не упустить момент падения… Сейчас эти голубые глаза смотрели на отца лишь с одним вопросом: почему всё это происходит? Сердце защемило. Артюр, огладив сына по голове, снова прижал его к себе, но уже ненадолго, тут же отпустив. — поговорим об этом попозже, хорошо? возможно, мы все поговорим со всеми вами сразу, а пока иди отдохни. хорошо? — Ладно, — Тюя вздохнул — переубедить отца показалось невероятным. Заходя в свою комнату, он ещё на пороге крикнул: — Я займу душ, никто не против? Если бы он был с отцом в квартире один, он бы и спрашивать не стал, но сейчас к ним пожаловал Верлен, поэтому побыть чуточку вежливым не помешает. Но ему никто не ответил, и, забрав из комнаты домашнюю одежду, Тюя поспешил закрыться в ванной комнате. Нужно было смыть с себя этот кошмар, а то до конца дня пробудет как на иголках. Артюр продолжал стоять в прихожей, глядя на себя в зеркало. Тёмные длинные пряди в некоторых местах были спутаны, а лицо осунулось и побелело, став похожим на мел. Он даже не обратил внимания на то, как позади него в отражении появился Поль, покачавший головой и подошедший ближе, взяв его за пальто на плечах. — Давай помогу, — негромко проговорил он, и Артюр молча уронил руки, вытаскивая их из рукавов. На фоне зашумела вода. Верлен осторожно вешает его пальто на свободный тремпель, возвращаясь обратно к Артюру и смотря в зеркало рядом. Рэмбо невидяще глядел куда-то вглубь своих глаз и одновременно в никуда, бесшумно дыша, лишь плечи его тяжело вздымались, когда он опёрся руками о столик под зеркалом. Артюр всю жизнь был излишне эмоциональным, и если раньше, в молодости, это выливалось в агрессию ко всему окружению и сбавляло напор на психику, то сейчас открытая агрессия позабылась, став уходить внутрь. Верлен вздохнул, осторожно взяв Артюра за руки и мягко, почти невесомо положив голову на одно из его плеч, закрыв глаза. Сквозь кожу под белой рубашкой ощущалось его загнанное, как у кролика, сердцебиение. Поль потёрся щекой. — Всё в порядке, любовь моя, — вполголоса заговорил он. — Твоё сокровище цело. Я с тобой. Все живы. — ты… идиот, — Рэмбо выдохнул сквозь зубы, зажмурившись, и, когда Верлен выпрямился, глядя на Артюра, тот уронил голову на его грудь, схватив пальцами его жилет. — ты очень жестоко поступил со мной. мне было бы очень плохо, если бы я снова тебя потерял. — Именно поэтому я сказал, что я здесь. Смотри, я не галлюцинация, — Поль осторожно отцепил от себя руку Рэмбо, крепко сжав её пальцами, и мягко прикоснулся губами к тёмным волосам. — Вполне себе осязаем. Поль приобнял Артюра под руками, пока тот ткнулся в его грудь лбом, выдохнув носом. — ты снова жертвуешь собой. и снова по той же причине. — Ты успешно прожил без меня все эти годы, дорогой. Если бы со мной что-то случилось, ты бы продолжил жить дальше. А вот если бы что-то случилось с Тюей, ты бы мне не простил. — я бы себе не простил. снова. — Не смей. Это был мой выбор — следовать за тобой и помогать тебе. Всё-таки когда-то я поклялся, разве ты забыл? Рэмбо не ответил, лишь поднял глаза на Верлена, а тот, отпустив его руку, поднял свою и прикоснулся к его тёмным волосам на виске, медленно убирая мягкие пряди за ухо. Артюр было дёрнулся, но… — Разреши? — зачем? — Хочу посмотреть. Разреши? Рэмбо поджал губы, но противиться не стал, лишь отвернулся. Поль осторожно забрал его пряди за правое ухо. Собственно, эта сторона лица и была причиной, по которой Артюр перестал забирать волосы в высокий хвост, полюбил носить меховые наушники и ни за что в жизни не согласился бы на короткую причёску — одно из его ушей отсутствовало наполовину, словно сверху его кто-то жестоко отгрыз. Когда-то давно, когда Верлен попал в госпиталь с забинтованным лицом, Рэмбо ходил к нему с наполовину перевязанной головой; последствия взрыва и обрушения здания никогда не обходятся одними царапинами и ссадинами. Поль придвинулся ближе, целуя ровно над повреждённым местом, и Артюр морщится, будто ему было больно. — Когда-то я поклялся защищать тебя, ты помнишь? — зашептал Верлен, прижимая Рэмбо к себе. — Тюя — часть твоей жизни, значит, моя клятва автоматически распространяется на него. То, что ты мне ничем не ответил тогда, не значит, что я забрал клятву обратно. Так не делается. Именно поэтому я буду делать всё, что в моих силах, чтобы ты и Тюя прожили свои жизни счастливо. Слышишь меня? — Поль выдохнул прямо в повреждённое когда-то давно ухо, и Рэмбо поморщился, встряхнув головой и вновь закрывая прядями волос правую сторону лица. — я не оглох на это ухо, если ты забыл. слышу, конечно, — он нахмурился, посмотрев Верлену в глаза, и обнял его под руками. — но давай согласимся, что раз уж ты сюда вернулся, то без тебя моя жизнь не будет счастливой полноценно. — О, я могу считать это за клятву? — ты можешь пойти на кухню и что-нибудь нам приготовить. слышишь меня? Верлен улыбнулся. Рэмбо всегда был такой.