The Godfathers

Cage The Elephant — Cold Cold Cold well, it's cold, cold, cold, cold inside, darker in the day than the dead of night! cold, cold, cold, cold inside, doctor, can you help me? 'cause smthng don't feel right!

— Лови гранату, пёс! — Ложись! Осаму, схватив Атсуши за плечи, резко ушёл вниз, падая в снег сам и роняя оборотня точно под себя, словно смягчив себе падение. Рюноскэ, только и успевший повернуть голову в сторону окрика и оставшийся стоять, ощутил лишь удар холодного снежка по своему лицу и столбиком упал в сугроб. Послышался смех Дадзая, обеспокоенное причитание Накаджимы и короткое: «Твою-то!» от Накахары. Снежок, предполагавшийся для одного Мори-младшего, фактически достиг своей цели, просто её нужно было конкретизировать — и от снежка пал как раз-таки Мори-младший, только не тот, который должен был из них двоих изначально. — Ты как? — Тюя перемахнул через снежную стенку высотой в полметра и встал аккурат над Рюноскэ, склонившись над ним и пытаясь поймать его расфокусированный взгляд. Серые глаза, как только рука в чёрной перчатке очистила лицо от снега, удручённо смотрели в такое же серое зимнее небо. — Давай руку. — Подожди-подожди, не трогай его, — Осаму, появившийся рядом, тронул Тюю за плечо, появившись в поле зрения его младшего брата второй головой в шапке, и сам потянулся к руке Акутагавы своей серой варежкой со снегирьком, только он не дёрнул его наверх, а начал возить чужой конечностью вверх-вниз. — Вот так, вот так… Хоть где-то ты побудешь ангелком. — Я ещё не умер, чтобы быть им, — Рюноскэ только покосился на старшего брата, обошедшего его кругом и сделавшего то же самое с его второй рукой. — Атсуши, пораздвигай ему ноги пару раз! — Ч-что?! — от такой просьбы Атсуши, отряхивающий колени от снега, чуть на месте не поскользнулся, и лицо его раскраснелось словно бы от мороза. — Он имеет в виду, что нужно ногами по снегу повозить, чтобы юбку ангелу сделать на снегу, — Тюя покачал головой и растёр пальцами в перчатках переносицу. — Именно так! — Осаму, улыбаясь, выпрямился и поставил руки в боки, глядя, как раскинувший по снегу руки Рюноскэ продолжает лежать в сугробе. — А вы о чём подумали? — Я не… Ни о чём, — оборотень, уличённый в посторонних мыслях, встряхнул белой — и единственной — головой без шапки и неуверенно присел на корточки в ногах Акутагавы. Тот приподнялся на локтях и совершенно спокойно поглядел в глаза Атсуши, склонив голову к плечу. Атсуши ему улыбнулся, показывая клыки, и уже было потянулся руками к ногам Рюноскэ, как вдруг что-то чёрное мелькнуло на периферии зрения, поднимая стену снега и осыпая им с головы до ног. Накаджима отшатнулся, упав на спину, и чихнул, утирая рукой нос. Над ним зависла чёрная драконья голова, улыбаясь кроваво-красной зубастой пастью и довольно щуря такие же кроваво-красные глаза. Поразительно, как кроваво-красная бездна внутри способности, словно бы сотканной из самой мглы без единого шва, может быть вблизи такой очаровательной, когда не даёт вглядеться в бесконечную впадину своих внутренностей… Он с утробным урчанием ластится к оборотню, как собака, и Атсуши, поморщившись от снега на лице, осторожно отодвигает рукой чёрную голову в сторону. Судя по тому, как Рюноскэ, прикрыв рот ладонью в перчатке и чуть отвернувшись, сделал фирменное-я-не-при-делах-лицо, Расёмон не просто так позволил себе такую вольность. — Если мы вернём Мори-доно 'Саму и Снегурочку вместо Рю, я не думаю, что нас за это погладят по голове, — Тюя, шагнув ближе, снова протянул Акутагаве руку, хватая за запястье и осторожно поднимая на ноги. — Ты скучный! — Осаму не преминул воспользоваться возможностью и скорчил обиженную физиономию. Конечно, ему-то за брата не привыкать отхватывать подзатыльники! Метафизические затрещины тоже — Мори-доно умел так делать одним лишь взглядом, под которым и Дадзай, и Акутагава, и в принципе все дети и подростки осознавали все свои грехи за всю свою жизнь. — А как же ангел на снегу? — Чем бы дитя не тешилось, — Рюноскэ, ещё не отряхнувшись толком, обернулся на брата, вздохнул и махнул рукой в чёрном рукаве куртки на отпечаток самого себя в сугробе. Расёмон, получив власть над искусством, ловкими движениями, отшвыривая снежный покров, превратил хозяйский след в самого настоящего ангела, только нимба не хватало. Дадзай уже было заулыбался, как финальным штрихом на голове ангела появились два рога, а чёрная морда дракона клацнула зубами и вернулась к Акутагаве. — Так даже лучше. — Тц. Отражает твою настоящую сущность, — Осаму хмыкнул, склонив голову к плечу. — Ладно, всё равно неплохо. Хоть в чём-то ты талантлив. — Конечно, у меня хоть какой-то талант есть, в отличие от некоторых, — Акутагава со спокойным лицом подошёл к Атсуши, и тот моментально вскочил на ноги, отряхиваясь от снега так агрессивно, что снежинки с его белых волос разлетелись во все стороны и попали не только на Рюноскэ, но и даже на Осаму, а Тюе повезло — он стоял за Акутагавой и под обстрел не попал. — Я просто талантлив во всём, вот и сложно выделить что-то одно, — Дадзай шмыгнул носом, утирая его рукой в варежке. — Да в тебе талантов целое кладбище, — Накахара закатил глаза, подходя ближе, и, замахнувшись, легко и точно ударил Осаму по его красной шапке с помпоном. Дадзай тотчас схватился за затылок и нахмурился. — За что? — Стряс с тебя снег. Можешь не благодарить. — У него вся спина и ниже тоже в снегу, если что, — Рюноскэ как бы ни на что не намекнул, но… Дадзай подпрыгнул на месте и отбежал в сторону, тактично спрятавшись за Накаджимой. Накахара усмехнулся. — Нет у меня там снега! Сам отряхнусь. — Отряхнёшься, отряхнёшься, — Тюя пожал плечами. — Пошли уже. Снег валил крупными хлопьями с самого утра, собирал целые сугробы по краям тротуаров и протоптанных дорожек, старательно очищаемых лопатами с завидной частотой раз в несколько часов рабочими или простыми людьми с кучей свободного времени, укрывал собою варежки и перчатки, задерживался на них на несколько секунд крохотными, но вычурными снежинками и тут же таял. От холода краснели щёки и вырывался изо рта пар; по дороге в школу Дадзай точно несколько раз остановился, чтобы растереть лицо ладонями из-под снятых варежек и пожаловаться на то, как он ждёт тёплой весны. Акутагава, уткнувшись лицом в воротник куртки и спрятавшись в нём до самого носа, только фыркнул и ничего не ответил, продолжая держать руки в перчатках в карманах и будучи готовым в любой момент впиться чёрными иглами Расёмона в землю, если вдруг нога предательски поскользнётся и поедет вперёд. Катастрофически холодно, конечно, не было, но снега было по самые брови, ей-богу, а машина отца у парадной просто взяла и увязла в сугробе. Мори был убит этим фактом с самого утра, и по лицу его с дёргающимся нижним веком, не заряженному от кофе, было видно, что он явно просматривает в голове вариант просто никуда сегодня не ходить, и вариант этот, на самом деле, весьма рабочий, учитывая, что он сам себе начальник. Стоило только мальчишкам завернуть за тёмный угол дома и продолжить шествие в снежную темноту прямиком в школу, как Осаму, наконец разбуженный снегом в лицо и кое-как раскрывший глаза, сообразил, что снег можно было легко расчистить братским Расёмоном, но, озвучив эту идею, получил лишь тычок локтем под рёбра, мол, а раньше ты сказать не мог?! Рюноскэ, конечно, тоже хорош, раз не подумал про такое развитие событие с участием собственной же способности, но он тоже был сонным и не очень радостным перспективе шагать в темноте по глубокому снегу на первый урок, а за безумные, но действенные идеи отвечает в их компании всегда Дадзай. «Будешь толкаться — будешь жрать снег, понял?» — пригрозил Осаму и тотчас поскользнулся, упав на рюкзак на спине. Рюноскэ хотел было посмеяться, но длинноногий брат сбил и его, и младший упал уже на живот, успев выставить вперёд руки. Оба посмотрели друг на друга, встали, отряхнулись и пошли дальше молча. Атсуши, наверное, радовался снежной зиме больше всех — ему всегда было жарко, а низкая температура немного сбавила его пыл в прямом смысле слова. Шибусава разделял настроение сына, и оба, как только встали кто в школу, кто на работу, в чём проснулись, в том и высунулись в окно первым делом: с чёрного неба завораживающе медленно падал белый-белый снег, растворяясь в длинных волосах отца и коротких, но с длинной прядью сбоку лица — сына. Атсуши даже не нужно было спрашивать разрешения: он зачерпнул рукой белый и рассыпчатый сугробик на подоконнике и снежком погрузил в рот. «Ну как?» — Тацухико склонил голову к плечу. «Ну… вода», — даже как-то расстроенно ответил Атсуши, вздохнув. В душе его из года в год теплилась надежда, что однажды снег окажется на вкус пломбиром или хотя бы фруктовым льдом… Но, видимо, не судьба. Животные начала в них обоих тяготели к снегопаду, и, не став даже завтракать, отец и сын, накинув пальто и новенький серый бострог, с предвкушением вышли на улицу, сначала еле-еле отворив занесённую снегом дверь, а затем, пользуясь темнотой и ранним утром, пустив в ход свои силы на полную: длинным драконьим хвостом с кисточкой и пышущей от внутреннего огня чешуёй Шибусава расчищал дорогу, Атсуши же отпустил тигриные ноги и вовсю утаптывал рассыпчатую белизну в сугробы. В какой-то момент Накаджима, присмотревшись к деловой золотой кисточке на снующем по земле туда-сюда хвосте отца, прицелился, притаившись за сугробом, и, пользуясь отвлечённым вниманием, прыгнул на кисточку всеми четырьмя тигриными лапами, как на мышку; Шибусава, возмущённый охотой, быстро вынул свой родной хвост из сыновьей хватки и сшиб им шапку одного из сугробов, обрушив её на Атсуши. Атсуши, подскакивая на месте и отряхиваясь, смеялся. Тацухико с улыбкой и показавшимися из-под нижней губы двумя клыками покачал головой и сказал: «Если нападать на отца, можно стать снежным барсом». Именно поэтому вместо снежного барса у двери остался стоять снежный дракон, когда Атсуши, ловко и бесшумно забрался за сугроб и столкнул его шапку прямиком на отца — остались видны только отросшие рога и хвост. Накаджима только чудом не опоздал на уроки, успев перехватить бутерброд буквально на лету, когда выбегал из дома уже с рюкзаком — Шибусава прицелился и швырнул его из окна прямо на сына, подпрыгнувшего и поймавшего перекус зубами. Тюя знал, что Верлен уловил в прогнозе погоды снегопад на завтра, и именно поэтому он втащил свой мотоцикл, обычно припаркованный у поребрика во дворе, домой, оставив своего чёрного коня в узком коридоре съёмной однушки. Рэмбо был не очень рад, что Дукати с пыльными шинами собрался ночевать в квартире, но понимал, что оставлять его на улице также не вариант — Тюя, скорее, распсихуется утром и снова активирует свою ужасную Порчу от нахлынувших эмоций, чем будет пытаться отыскать своего розового жеребёнка в куче снега и выезжать на нём. Благо что Тюя прекрасно знал характер отца и то, что грязь он не любит, потому заблаговременно отмыл мотоцикл прямо перед дверьми до блеска, а потом, оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии лишних глаз, засветился лёгким красным и одним движением рук, словно поднял пустую картонную коробку, а не здоровую железную махину, затащил свою лошадку домой. Всё-таки как полезно периодически посылать гравитацию на хрен! Утром Поль, наверное, проснулся от икоты, а не от будильника, ведь Тюя, увидев с утра, какие белоснежные холмы устроил снегопад ночью перед дверью и что под снегом, наверное, погребён сейчас весь город, как минимум раза три помянул Верлена хорошим словом — нет, действительно хорошим, — пока тащил мотоцикл через коридор в кухню и выкидывал его с окна. Рандо отличного настроения сына не разделял, проснувшись от низкого давления на улице с головной болью и морщась при одном лишь взгляде за окно: не любил француз холод ни в каком его проявлении, даже мимолётное дуновение с холодильника, так что уж говорить про сугробы? «ужасные погодные условия! — говорил он, стоя укутанным в плед у окна, растрёпанным и недовольным, посматривая периодически на мельтешащего на периферии зрения Тюю, собирающегося на учёбу. — сынок, ты уверен, что вас сегодня ждут в школе?..» Тюя на секунду остановился, задумавшись, а потом махнул рукой: «Ничего страшного, там не так холодно, — он жевал хлеб с сыром, зажав его в зубах, пока натягивал куртку. — А добраться… Ну не могу же я пропустить шанс поднять снежную бурю на одинокой дороге!» Рэмбо только рот прикрыл, наблюдая, как его рыжее счастье улетело за угол дома, поднимая от шумных колёс белые вихри в чёрное небо. И это он ещё не видел, как Накахара, разогнавшись, подлетел на сугробе прямо у забора школы, описав в воздухе петлю и приземлившись у парадного входа, тормозящим задним колесом вскинув вверх кучу снега! Это видели Осаму, Рюноскэ и Атсуши, над головами которых Тюя пролетел тенью в жёлтом свете фонарей и головы которых покрыл снежной пеленой, оставив одни глаза. Он тогда снял шлем, встряхнув хвостом волос и широко улыбнувшись, глядя, как Рюноскэ медленно убирает снег с лица рукой в чёрной перчатке, Атсуши отряхивается, как собака, а Осаму, коротко вдохнув три раза, чихнул, и снег слетел с него, как его и не было. «Утра!» — Тюя светился от своей проделки, протащив мотоцикл к краю парковки велосипедов и похлопав по нему ладонью, как по боку настоящего коня. «Странно, — Рюноскэ, тыльной стороной голой руки без перчатки вытирающий лоб и куцые, влажные от снега брови, скептично посмотрел на Осаму, не сводящего взгляда с Тюи, — ещё такая рань, а солнце ему уже светит». Атсуши, моргая и капая растаявшими снежинками с белых ресниц, удивлённо посмотрел на Акутагаву, затем — на Дадзая, затем — на Накахару и только после этого понимающе вздохнул и кивнул. В классе не было никого. Буквально. Не горел даже свет. В принципе, кабинет биологии сегодня был весьма аутентичным всей школе — светлой только по основному коридору, а в пристройке и рекреациях такой тёмной, что хоть глаз выколи. Стоило только завернуть за угол и посмотреть в сторону одинокого и мрачного узкого коридора с дверьми в классы биологии и географии по одну сторону и дверью в библиотеку — по другую, возникло острое желание развернуться и никогда сюда не возвращаться: холодная, синеватая тьма тянулась по полу до самого далёкого окошка, за которым в свете жёлтого фонаря на внутреннем дворе школы блестел падающий крупными хлопьями снег. Атсуши, высунувшийся из-за края стены в самом низу и над головой которого были сначала Тюя, над ним — Рюноскэ, а уже над ним — Осаму, нервно сглотнул и предложил подождать на краешке света, ведь всё равно Йосано-сан будет проходить здесь и обязательно включит свет… Дадзай ехидно хмыкнул и решительно зашагал прямо в темноту: «Может быть, мне повезёт и меня сожрёт какое-нибудь чудовище! Ну, или Куникида-сан на худой конец… вдруг он в школе ночует?» Накахара только закатил глаза и зашагал следом: «Тебя выплюнет даже самый страшный монстр, ты же у него костью в горле встанешь». Акутагава единственный, покачав головой, пустил паутину чёрного Расёмона по стене и щёлкнул выключателем света в коридоре возле библиотечной двери. Он ничего не сказал, пройдя вперёд спокойным шагом и держа руку у рта, но весь его вид говорил одну фразу: «Да будет свет». В тихом коридоре они оставались совершенно одни до талого, пока в его начале не послышались негромкие шаги и знакомый смех, и вскоре по оба конца коридора встали в сумме семь худых фигурок: четыре — в конце, у окна, и три — в начале. Напряжение на секунду скользнуло в воздухе, как спичка в тёмном помещении, в котором ещё неизвестно, есть ли утечка газа или же всё-таки нет, но вскоре самая высокая тень из троицы высоко вскинула руку в приветственном жесте, негромко выкрикнув: «Доброго ранку!» Логика Дадзаю подсказала, что сказанная фраза была аналогом доброго утра. Гоголь, широко улыбаясь и держа руки в карманах, вынул одну и жестом доброжелательности протянул её для рукопожатия сразу всем четверым по очереди, встряхнув руку Атсуши так, что того невольно подбросило, а с Тюей стукнувшись кулаком о кулак — Накахара, кажется, единственный искренне ему улыбнулся в ответ. Спокойный Ваня после Коли показался одуванчиком, пожимать руку которому одно удовольствие, и Атсуши нервно схватился за протянутую ладонь первым, пресекая возможность встряхнуть его снова. Руку Достоевскому первым пожал Дадзай и с дружественной улыбкой сжал немного крепче обычного, намёком не позволяя протянуть руки ни младшему брату, ни партнёру, ни ручному оборотню. Достоевский смерил Дадзая своим холодным взглядом и, когда Осаму отпустил, здороваться с одноклассниками через рукопожатие не стал. — И это всё, что ли? — звонко начал Гоголь, с прыжка оказываясь на подоконнике и забрасывая ногу стопой на колено второй ноги. — Слабенькие вы какие! — Что ты имеешь в виду? — Акутагава, прищурившись, тут же бросил на Николая проникновенный взгляд серых глаз, продолжая держать руку у рта. Их взгляды пересеклись, и, если честно, Рюноскэ до сих пор не знал, видит ли у русского одноклассника светлый глаз со шрамом или нет. — У нас на родине такие снегопады каждую зиму! — махнул Гоголь рукой, ею же подтягивая к себе на подоконник за рюкзак Гончарова, не успевшего даже подпрыгнуть, чтобы сесть рядом. — Правда, они у нас в минус тридцать бывают, и ничего, все приходят. Даже те, кто обычно приезжает! А у вас минус восемь — и всё, беда, аврал, катастрофа. Неженки! — Минус с-сколько? — Атсуши, услышав страшно низкую температуру, нервно сглотнул, развернувшись к подоконнику лицом. Он как оборотень с горячей кровью и тёплой шубой любил, конечно, прохладу и зиму, но одно дело — прохлада, а другое — такой мороз! — Минус тридцать! — Гоголь широко улыбнулся, и Достоевский, зевающий и предпочитающий покамест не вклиниваться в разговоры об очевидном, встал рядом с Николаем, упёршись спиной в прохладную зеленоватую стену. — Не так уж и морозно! Тем более снег всегда к потеплению падает. У нас в старших классах холод собачий считается от минус тридцати пяти и сорока, — парень ткнул себе в грудь кулаком, переведя взгляд на Накаджиму, и почему-то ему стало некомфортно от сочетания сказанной фразы про собачий холод и взгляда двух разных глаз аккурат на него, — и тогда да — можно не ходить в школу. Зато можно гулять целый день, на катке пропадать и чистить дороги у парадной. — Разве минус сорок — это не аномально? — Атсуши выглядел встревоженно, невольно представляя, каково это, если такая низкая температура придёт в их город… Это ведь будет апокалипсис, не меньше! — Мне кажется, кровь в жилах застынет, прежде чем дойдёшь докуда-то… — Херня! — Гоголь отмахнулся, покачивая свешенной книзу ногой в высоком красном кеде. — Школа — да, по законодательству не работает, а то замёрзнем все к чёртовой матери, а единый государственный кто сдавать будет? Из могил достанут, но сдавать заставят! — Как жестоко… — Атсуши стушевался, смотря теперь в пол и вообще куда угодно, только не на самоуверенного Гоголя. От его рассказов становилось не по себе. Даже звери в такую погоду предпочитают сидеть в норах и гнёздах, а дети в Сибири — вон, дороги чистят вместо уроков. — Только не забывай, что здесь из-за близости к морю их минус десять как сухие московские минус тридцать, — глухо добавил Федя как бы невзначай, но Коля уже вошёл в раж запугивания морозами страны-матушки. — Ветра нет — скажи спасибо. А был бы ветер — и мы бы не дошли… — Не пугай людей, — Ваня, всё это время медленно собиравший серебряные, словно седые, волосы в хвост и держащий резинку в зубах, наконец заговорил, выправив несколько прядей и пригладив макушку, чтобы не было петухов. — Про медведей на улицах расскажи ещё. У нас такие низкие температуры бывают редко, раз лет в пять-шесть. Ты сам-то сколько раз за всю учёбу школу пропускал из-за мороза? — А неважно! — Гоголь фыркнул и опустил к полу вторую ногу, раскачивая теперь обеими и глухо постукивая пятками по стене под подоконником. — Главное, что было. Сам-то как будто не рад был в шестом классе бежать играть в царя горы, когда уроки отменили. — Вот в шестом классе первый раз такое и было. Второй раз — в восьмом, и всё, — Ваня пожал плечами. — Но, если сравнивать здешний холод с нашим, у нас такие температуры обычно весной, и мы все расстёгнутые ходим в осенних пальто или куртках. Акутагава и Накаджима только переглянулись между собой. Тюя же, до этого молчавший и смотревший в телефон, вздохнул. — Хотел бы я на каток… — он растёр ладонью шею, задумавшись о чём-то своём. — Значит, сходим, — пожал плечами Осаму, стоявший рядом, и Тюя повернул на него голову, моргнув. — После школы, конечно. — А ты кататься прямо умеешь? — Тюя невольно вскинул тонкую рыжую бровь. — Сходить на каток и уметь на нём кататься — разные вещи, — Осаму улыбнулся. — Может, повезёт, я упаду — и меня переедет кто-нибудь… — Не выйдет, — снова вклинился Гоголь и встряхнул головой, смахивая косу белых волос с плеча за спину. — Я так упал однажды, мне два пальца переехало. И ничего, пришили обратно, работают как по часам, — парень показал левую пятерню, пошевелив всеми пальцами — и действительно, не было похоже, чтобы хоть один из них работал бы плохо. — Мой зайчик, мой мальчик попал под трамвай… — негромким, даже чуть хрипловатым голосом добавил вдруг Достоевский. — Я пришью ему новые пальцы, и он снова носить будет ранцы. В школу, да, — Гоголь усмехнулся, встряхнув своей левой рукой. — Фу, не напоминай! — Ваня скривился. — Как вспомню, так вздрогну. — Тебе серьёзно пальцы отрезало? — Дадзай склонил голову к плечу, обращая внимание Гоголя, заодно и Гончарова, на себя. — Прямо зуб даёшь? — И руку на отсечение! — Гоголь протянул Дадзаю руку, спрыгнув с подоконника. — Даже шрамы остались. — О, по шрамам я спец, — Осаму подошёл, рассматривая протянутую ему руку. Тюя и Рюноскэ, наблюдая за этим, только скривились — уж кто-кто, а они точно не были ценителями таких украшений человеческих тел. Один Атсуши прислушивался к чему-то будто вне коридора, а потом резко повернул голову в ту сторону, откуда в этот коридор и можно попасть. Шагов ещё не было слышно, но Рюноскэ и Тюя, наученные тем, что Атсуши всё слышит и чует раньше них, повернулись в коридор следом за ним. А потом послышался стук каблуков. Акико Йосано-сан, преподавательница биологии и ответственная по воспитательной работе, в заснеженной чёрной шубке появилась аккурат со звонком. Сметая снежинки с пушистого воротника и встряхивая головой с блеснувшей в свете ламп золотой заколкой в виде бабочки, она, выцепив зорким взглядом семёрку старшеклассников, махнула им рукой, мол, комм цу мир! Все семеро только переглянулись между собой, не понимая, почему преподавательница не проходит и не открывает кабинет… «Может, мы будем где-то в другом месте?» — робко предположил Атсуши. «Сдаётся мне, что насчёт другого местоположения ты прав», — добавил Ваня, покачав головой и будто зная о чём-то, о чём не догадывались ни Накахара, ни Акутагава, ни, собственно, даже Дадзай. Хотя, может, и догадывался, но кто его голову разберёт? — Так, храбрая мужская компания, — Йосано-сан оглядела всех семерых, — думаю, не нужно напоминать про сегодняшние погодные условия, так что указом директора сейчас все идёте обратно за куртками, а потом встречаемся у чёрного выхода под главной лестницей. На всё про всё вам десять минут. — А зачем?.. — коротко поинтересовался Накаджима, будто стремился отдалить момент истинного их призыва в гардероб, но ответа не последовало. — Не нравится мне это, — Акутагава растёр пальцами закрытые веки. — Ха, стоило догадаться, — Дадзай ухмыльнулся. — Можно было и не переодеваться. — Можно было и не приходить, — негромко заметил Достоевский, закатывая глаза. — Как я был бы рад. — Я-то как был бы рад тебя не видеть, — Фёдор, шагая немного впереди и начиная спускаться на первый этаж, обернулся через плечо, и на лицо его на секунду словно упала тень. Осаму шёл позади, но Тюя, увидев промелькнувшую между ними молнию и памятуя о том, что эти оба постоянно что-то скрывают от всех живых людей на Земле, поспешил опередить Дадзая и на шаг встать перед ним, нахмурившись и посмотрев на Достоевского с верхней ступени вниз. Неясно, что каждый для себя трактовал этим жестом, но выглядело всё это так, словно Тюя всем своим видом говорил: «Чтобы добраться до него, тебе нужно сначала преодолеть меня». Достоевский фыркнул и отвернулся, ступая на первый этаж первым. За ним через одну ступень спрыгнул Гоголь, за ним — троица из Вани, Атсуши и Рюноскэ, а уже за ними Тюя и сам Осаму. Двое последних отстали на несколько шагов, словно бы Дадзай намеренно тормозил Накахару, и, когда они оказались на достаточном расстоянии от всех остальных, Дадзай слегка коснулся плеча Накахары, склонившись к его ухо и вкрадчиво заговорив: — Тебе не стоит так открыто нарываться на конфликт, хорошо? — Я не нарываюсь ни на какой конфликт, — буркнул Тюя в ответ, продолжая хмуриться. — С чего ты вообще взял? — Ну да, вставать между мной и кем-то ещё в буквальном смысле — это ведь не такой очевидный ход. — Я всего лишь предупредил. Не нравится мне его взгляд, — Тюя посмотрел на Осаму своими синими глазами, когда тот провёл ладонью под его челюстью, намекая, чтобы рыжий посмотрел ему в лицо. — Что? — Я знаю, что ты хочешь защитить меня от всего подряд, но разреши мне конкретно здесь разобраться самому. Тюя прищурился, переходя на шипящий шёпот: — Чтобы он в какой-то момент убил тебя? — Ох, милый, не беспокойся, — Осаму продолжал быть вселенски спокойным и расслабленным, — я — единственный, кого он не сможет убить ни в какой момент. Накахара ничего не ответил. Он поджал губы, не переставая хмуриться, на что Осаму ткнул пальцем ему в нос, улыбнувшись. Позади послышался стук каблуков — то Йосано-сан уже подходила к чёрному входу, а значит, на поиск куртки в гардеробе оставалось около нескольких минут. Школа по-прежнему оставалось почти пустой. Одетая семёрка стояла подле Йосано-сан, и все, в общем-то, были совершенно разномастны: Акутагава и Дадзай, словно подтверждая генетическую принадлежность друг к другу, оба стояли в тёмных куртках и тёмных шапках, только у Рюноскэ были перчатки на руках, а у Осаму — серые варежки с вышитыми красногрудыми снегирями; Атсуши был светлым и ярко контрастировал с Рюноскэ, стоявшим рядом, своей белой тёплой безрукавкой и отсутствием шапки; Тюя так вообще едва ли не сиял ярко-красной курткой и такой же шапкой с очаровательным помпоном, соперничающим по виду с тяжёлыми и чёрными, с декоративными шипами мотоботинками; русские были одеты в зимние пальто, и если цвета Гончарова и Гоголя не отличались друг от друга своей серостью и белыми воротниками, а светлые, будто выгоревшие, головы — отсутствием шапок, то полушубок Достоевского был ярко-чёрным, с пушистым белым воротником, будто некогда несчастная белая лисичка бежала-бежала и попала аккурат на мехпроизводство, и такой же белой была тёплая ушанка, словно её обладатель мёрз больше всех, несмотря на страну рождения. Преподавательница на что-то отвлеклась, и, стоило повернуть голову на знакомый голос, всё сразу стало ясно: это подошёл Куникида-сан с шестёркой старшеклассников из параллельного класса. Математик сверкнул очками, поправив их, и окинул взглядом сразу всех: — У Вас выживших как-то побольше будет, — негромким, но недовольным — как и всегда! — голосом сказал он, и Йосано-сан усмехнулась. — Хотите — поделюсь? — она улыбнулась, на что математик скривился и встряхнул головой. — Ни в жизни Ваших добровольно не возьму. — Как Вы с нами грубо, Куникида-сан! — Дадзай не упустил шанс вставить словцо. — Мы к Вам со всей душой, а Вы? — Мне хватает четырёх уроков алгебры с геометрией с вами на неделе, — математик изобразил на лице крайнюю степень страдания. — Хотя бы сегодня отдохну. От услышанного Атсуши ментально навострил уши и, вытянувшись в струнку, положил руку Рюноскэ на плечо, мол, слушай, кажется, уроки сегодня сокращённые, если вообще есть… — А что, сегодня матана не будет? — Накахара показался из-за плеча Дадзая, склонив голову, и его красная шапка с помпоном точно также склонилась вбок. — Он в расписании вроде стоит. — Нет, если хотите, я могу собрать всех, кто сегодня пришёл сквозь снежные ухабы, и начать новую тему, — Куникида-сан оставался непроницаемым, надевая перчатки на руки. — Как раз контрольные ваши проверил, оглашу результаты. — Нет-нет-нет! — Атсуши, слушавший всё это время, отрицательно затряс головой. — Пусть это будет интригой до следующего урока! — Сегодня действительно выходной, что ли? — Гоголь, хлопнувший руками в варежках по плечам Гончарова и Достоевского, от чего те вздрогнули, посмотрел математику прямо в глаза, а затем на Йосано-сан сверху вниз. — Не планировался, но получился, — преподавательница биологии скрестила руки на груди, отвлёкшись от телефона и убрав его наконец во внутренний карман своей чёрной блестящей шубки. — Сам видел погоду, Николай, чай, не ночевал здесь. Приказом директора нужно почистить территорию, а как почистите — идёте домой. — Ну прямо как и не уезжали с родных пенат! — Гоголь рассмеялся, обхватив своих двух товарищей за плечи и крепко приобняв, прижав друг к другу и к себе в том числе. — Правда, у нас на физкультуре такое практиковали, а после неё обратно на уроки… Ну да ладно, мы не жалуемся! — Правда? — Тюя в удивлении вскинул бровь. Ваня, вжатый в объятие Коли, сдавленно кивнул. — Ого. Нам бы такую физкультуру хоть раз, а то только по снежному стадиону бегаем. — Ничего, сейчас ещё и с грузами побегаете, — Йосано-сан, отвлёкшись на разговор с коллегой, взмахнула рукой и круто развернулась на каблуках чёрных сапожек к лестнице вниз, вёдшей к чёрному выходу. Нет, не тот, в который Накахара периодически выбегал покурить — тот был под крайней лестницей в конце правого коридора. Этот, центральный, слишком заметный! — За мной, молодёжь! Рюкзаки оставите в подсобном помещении в обмен на лопаты. — О нет, — Рюноскэ, услышав фразу о лопатах как приговор, наморщил нос. — О да, — Тюя, улыбнувшись, потёр рука об руку. …Двор школы был занесён по самые шеи. Дворник с утра, видать, поработал, расчистив маленькую и узкую дорожку от единственного центрального пожарного выхода до подсобного помещения наискосок; все шли строем и гуськом, потому что вдвоём на узкую тропинку никто не помещался, даже тощий Рюноскэ с кем-нибудь таким же тощим. Открыв тяжёлую дверь подсобки с пинка, Йосано-сан первой спустилась в тёмный и мрачный бетонный подвал по шероховатой лестнице с одной-единственной голой жёлтой лампочкой на проводе, освещавшей обитель пыли, лопат, граблей и лыж, а затем махнула за собой рукой, мол, айда, не бойтесь! Русские прошли вперёд, а вот Дадзай, замыкая строй, будто нарочно запнулся нога об ногу, налетев на Акутагаву впереди; вот только если Накахара молниеносно схватил Осаму за шкирку, замыкая строй, то Рюноскэ влетел в Атсуши, Атсуши — в Ваню, Ваня — в Федю, Федя — в Колю, который с отборными и эмоциональными ругательствами на своём родном слетел с лестницы в два широких шага и не упал только потому, что врезался плечом в стену. Все пятеро злобно обернулись, а на Тюю Осаму решил не смотреть, чувствуя, что его и так сверлят взглядом в затылок. Йосано-сан, выглянувшая из-за ржавой двери, из которой лился жёлтый свет, нахмурила тонкие чёрные брови: «Давайте, давайте, переломайте себе руки и ноги, как раз подходит тема человеческого скелета!» Пособием на биологии быть никто не хотел, поэтому все семеро тотчас остепенились и спустились за лопатами уже ровным строем. По крайней мере, никто не порывался споткнуться и уронить всех впереди идущих. — В общем, смотрите, — Йосано-сан махнула кружевной перчаткой на снежные просторы заднего двора, пока старшеклассники столпились за её спиной в дверях подсобного помещения и на ступеньках, — необходимо всё отсюда, — женщина описала здоровый круг под окнами школы, — перетаскать вот сюда, — кисть переместилась к сугробам у забора. — А всё, что перетаскаете к забору, выбрасываем за него. Словом, очистить подведомственную вам в этот день землю. Чем быстрее управитесь и чем быстрее директор примет вашу работу, тем быстрее отправитесь по домам. Всё ясно? — А если мы обнаружим чей-то замёрзший труп? — голос Гоголя не заставил себя ждать. — Главное, чтобы не ваш собственный, — на провокационный юмор учеников никогда нельзя реагировать чересчур бурно, да и Йосано-сан преподавала биологию не первый год, так что… — Если что подобное и найдёте — закидайте снегом, пусть это найдёт кто-нибудь другой и не в этот раз. Ясно? — Яснее некуда! — Ещё вопросы? — А если есть захочется?.. — Атсуши выглядел поникшим — расчищать снег подле парадной дома вместе с отцом, используя тандем Тигра и Дракона, было гораздо интереснее, чем махать лопатами в человеческих руках. — Это будет мотивацией закончить быстрее. — А если замёрзнем до смерти? — Осаму, конечно же, о своём. — Работай лопатой активнее — и не замёрзнешь. — А если я кого-то случайно ударю лопатой и раскрою ему череп? — раздался вдруг вкрадчивый голос Фёдора, и на него обернулись сразу все. Ну, исключая Йосано-сан; та лишь вздохнула, приложив руку к лицу. — Фёдор, это невозможно сделать случайно. — Но всё-таки? — Я проходила курсы реанимации. Все, кто пришёл сегодня живым, живыми и выйдут. Оставьте, пожалуйста, порывы к криминальным ситуациям до выхода за территорию учебного заведения, — преподавательница окинула взглядом притихшую семёрку. — Готовы, пионеры? Работаем! — Будь готов, всегда готов, — Ваня устало взгромоздил лопату на плечо. — Дай бог не сдохнуть в процессе, — хрипло выдохнул Рюноскэ, достав из кармана куртки ингалятор и брызнув в горло дважды на вдохе, задержав дыхание. — Сейчас пор-работаем, — Тюя растёр рука об руку, крепко сжав лопату и шагнув ногой в снег. Правда, она тут же увязла — Накахара провалился в сугроб по колено и так и замер. Дадзай, увидев это, рассмеялся. — Блядь… Подростки разделились. Йосано-сан осталась стоять в центре школьного двора на расчищенной тропке, от которой теперь тянулись в разные стороны семь дорожек. Накахара, пользуясь тем, что троица товарищей его прикрыла, немного смухлевал, пользуясь тем, что мог послать гравитацию в далёкий эротический путь, и легко взобрался на самый верх одного из сугробов у ограды. Если бы Атсуши мог обратить лапы в ноги, он бы, безусловно, легко балансировал на снегу и не проваливался бы по колено, но, увы, покуда рядом были русские, такому нельзя было позволить случиться. Если бы Рюноскэ мог держать лопату не руками, а Расёмоном, всё здесь было бы расчищено им одним в считанные секунды… Троица русских отошла ближе к окнам и школе, постепенно расчищая дорожку у пожарного выхода. Снег летел в разные стороны, но хотя бы не туда, где его не должно было быть. Парочка чистокровных японцев и один недобитый француз работали молча, а вот Дадзаю не давало покоя то, как все вокруг резко замолчали. Когда Йосано-сан отвернулась, Осаму, стоявший у подножия сугроба, скатал небольшой снежок, прицелился в спину Достоевского и, размахнувшись, швырнул, тут же отвернувшись и изображая бурную деятельность. Снежок с глухим ударом стукнулся о спину чёрного полушубка с пушистым белым воротником, и Фёдор тотчас обернулся, прищурившись. Кто это сделал?! Кто посмел? Вся четвёрка швыряла лопатами снег за ограду, как и сказала преподавательница, и ни один не выглядел так, будто помышлял швырнуть снежком снова. Мерзкий Дадзай, конечно, стоял ближе всех, но снежка он не катал… Ваня заметил, как Федя всматривается в четвёрку заклятых врагов, и легко ткнул его в плечо черенком лопаты, мол, что такое? Федя указал на свою спину, всю в снегу, и на них, но молча при этом пожал плечами, намекая на то, что не знает, кто это сделал. Вернее, предполагает, но не пойман — не вор… Ваня, окинув четвёрку взглядом, шмыгнул носом, утёр его рукой в варежке и вытянул лопату в сторону Коли — тот, ослеплённый возможностью поработать на свежем воздухе, даже пальто расстегнул. Все трое повернулись к японцам спинами, и Ваня, воровски оглянувшись через плечо напоследок, кивнул Коле, мол, будь наготове, и опустил руки в снег…

Гончаров Иван Александрович, дата рождения — 18.06.##, близнецы. Способность: «Обрыв» — геоконтроль.

Огромный и тяжёлый снежный ком, образовавшийся между ладоней Гончарова за секунды, перекочевал к Гоголю, и тот, отогнув полу бокового края пальто как можно шире, ладонью провёл по подкладке — той самой, в которую по лучшим традициям классики нужно вшивать петельку для топора, — и поверхность пальто покрылась рябью, словно была сделана из воды. В пальто будто образовалась дыра, но дырой это, конечно, не было — в ней маячила голова ученика в тёмной шапке, агрессивно работающего лопатой в варежках со снегирьками и поглядывающего за плечо на что-то там делающих русских. Именно в эту «дыру» гоголевской шинели и ушёл снежный ком, тут же вывалившийся на ничего не подозревающего Дадзая, и тот с глухим вскриком повалился спиной в снег.

Гоголь Николай Васильевич, дата рождения — 20.03.##, рыбы. Способность: «Шинель» — телепортация через любую вещь, надетую на его плечи.

Гончаров тут же стал работать лопатой как ни в чём не бывало, Гоголь зажал рукой рот, а Достоевский едва заметно ухмыльнулся, упёршись лопатой в расчищенный тротуар и сложив руки на черенок. Четвёрка по ту сторону протоптанной тропинки всполошилась, интересуясь у заваленного снегом товарища, как он так вляпался, но Дадзай, не спешивший с объяснениями, сел в снегу и со злобной миной оглянулся на русских. Фёдор пошевелил пальцами, по-доброму помахав ему в ответ. Что, думал, безнаказанным останешься?.. — Ты чё на ровном месте падаешь? — Накахара тут же отвлёкся, упёршись лопатой в сугроб и утерев пот со лба. — Ты как будто на него сверху снега сбросил, — Акутагава подошёл ближе, склонив голову к плечу и протягивая Дадзаю руку. — Я? Я вообще в его сторону снег не кидал, — Тюя развёл руками. — Я… я всё видел, но я не понимаю, — вдруг негромко бросил ошарашенный Атсуши, и все трое посмотрели на него. — Ком снега просто… возник из ниоткуда над твоей головой, Осаму. И его выпихнули чужие руки. Просто… из воздуха. — Что? — Рюноскэ вскинул куцую бровь. — Как это возможно? — Легко, — Осаму, всё это время слушавший, встал, отряхивая ноги. — Кажется, мы с вами стали свидетелями кое-чего крайне занимательного, и, думаю, я знаю, чего именно. — Чего? — Тюя посмотрел на Осаму сверху вниз, и тот поманил его рукой, мол, спускайся. Накахара, покосившись на отвлёкшуюся на разговор по телефону Йосано-сан, бросил лопату сверху сугроба и съехал с прыжка вниз, оказавшись рядом с Дадзаем. Тот же, обернувшись через плечо, поймал на себе взгляд Достоевского, нахмурился и отвернулся, обхватив Атсуши и Рюноскэ за плечи и чуть согнувшись. Тюя стоял напротив, слушая заговорщицкий шёпот Осаму. — Значит так, братцы, план таков, — от слова «план» с уст Дадзая Актагаве уже стало плохо. — Мы объявим им снежную войну, только им об этом не скажем. — С ума сошёл? — Тюя тут же подал голос. — Мы же в школе! — Да и Йосано-сан следит, — Атсуши глянул через плечо на преподавателя, но Осаму развернул его голову к себе обратно. — А мы тайно, — Дадзай подмигнул. — Парни, вы не понимаете, мы их почти раскусили. — Что именно мы у них раскусили? — Накахара в нетерпении кусает внутренние стороны щёк. — Колись быстрее. — Этот ком они швырнули в меня чьей-то способностью. Наша задача: выяснить, чья способность и в чём её фишка. Ясно? — Ты уверен в этом? — Не на сто процентов, конечно, — Дадзай выпрямился и похлопал Накаджиму по плечу, — но наш ручной кот никогда не врёт, а руки из воздуха просто так не появляются. Я примерно представляю механизм, но пока не увижу воочию, утверждать не стану. — И что ты предлагаешь? — Рюноскэ, молча слушавший до этого, бросил на старшего брата взгляд серых глаз. Может, он и был недовольным на лицо, но явно не был намерен отказываться участвовать. — Продолжаем работать, но, когда будет возможно, нужно закидать их снегом, чтобы спровоцировать атаку снова. Тюя как раз раскопал у забора хорошую стену… Все четверо посмотрели на сугроб, флагштоком на котором высилась брошенная Накахарой лопата. Действительно, между снежной верхушкой и оградой образовался проём, в котором, если пригнуться, можно спрятаться от чужих глаз. — И да, — Осаму подождал, пока все трое снова посмотрят на него, — способности использовать можно. Услышав это, Тюя улыбнулся, хрустнув костяшками пальцев, по чёрной куртке Рюноскэ прошла урчащая рябь, а глаза Атсуши на секунду сверкнули жёлтым, сделав зрачок чёрной узкой щёлочкой и вернув в круглый человеческий обратно. Они кивнули друг другу и разошлись по местам, вновь берясь за орудия труда. Что ж, не они эту войну начали, но они её закончат!.. Ну, или, по крайней мере, донесут новых сведений в досье тех самых страшных русских, которыми их так пугал в первый раз Мори-доно. Атсуши медленно пробирался к стене снежного форта, чтобы в какой-то момент за ней скрыться. Рюноскэ начал действовать первым, отпустив тонкую паутину Расёмона под снегом прямо к работящей троице; чёрная змея, незаметно обвив ногу Вани, дёрнула его в сторону, и тот, будто споткнулся о снежный ком, с тихим вскриком упал в снег, выкинув лопату из рук. Фёдор, стоявший рядом, получил лопатой, описавшей в воздухе дугу, аккурат по белой шапке-ушанке, и та вместе с лопатой полетела в снег, обнажив чёрные прямые волосы до плеч, осыпаемые теперь снежинками. Он бросил хмурый взгляд в сторону четвёрки, которая была будто бы не при делах, и Коля-конспиратор, подняв ушанку Феди с земли и водрузив её обратно камраду на голову, незаметно запустил руку за пазуху своей шинели — и рука в цветастой варежке, появившись аккурат у ног Атсуши по ту сторону школьного двора, незаметно дёрнула за штанину назад и исчезла. Накаджима с криком поскользнулся и рухнул лицом в снег, отчего Йосано-сан тут же на него посмотрела. Все семеро развернулись по своим углам, изображая деятельность и швыряя снег в воздухе. Атсуши, встав и отряхнувшись, показал большой палец вверх, мол, всё путём. Преподавательница, вскинув бровь кверху, запахнула побольше шубку, поправив воротник, и чуть повысила голос: — Активнее, юноши! Что вы как сонные мухи? — Работаем-работаем, мисс! — бодрым голосом ответил Гоголь, сделав отмашку рукой. Главным было не подавать виду, что холодная война переросла в блицкриг. Во двор, распахнув дверь, вошла Коё-сан. Йосано-сан, увидев её, улыбнулась и поманила к себе рукой, и из обрывков разговора стало ясно, что детей в классе преподавательницы литературы было мало, потому и территорию под расчистку им выделили меньше, потому и закончили быстрее, а ей теперь скучно одной, вот и пришла проведать, как там другие классы. Шестёрка подопечных Куникиды-сана бодро копала сугробы в палисаднике перед центральным входом, и командный голос математика, подбадривающий ленивых старшеклассников, она слушать уже, мягко говоря, устала, вот и пришла туда, где потише. Лишних глаз стало, конечно, больше, но теперь Йосано-сан отвлечена беседой с Коё-сан ещё больше, а значит… Азарта тоже больше! Дадзай, улучив момент, кивнул Накахаре, и Накахара, продолжая работать лопатой, незаметно стукнул ею дважды о снег. Накаджима, сидящий в окопе, снял с рук перчатки, превращая их в тигриные лапы и, обнажая когти, начал остервенело копать снег. Куча снежков полетела наверх, и Тюя, пользуясь бесшумной гравитацией, направил арт-обстрел аккурат в троицу Гоголя, Достоевского и Гончарова: несколько ударилось в спину Коли, а ещё один, когда он обернулся, прилетел прямо в лицо; Федя заблаговременно схватился за шапку и присел, принимая удар на плечи и воротник; Ваня успел прикрыться лопатой, и все снежки ударились прямо в неё. Тюя, улыбнувшись, показал Атсуши большой палец вверх, и Атсуши расслабленно выдохнул, рухнув в снег и отдыхая. Казалось, победа за ними, но сверху вдруг послышался глухой удар, и Тюя, также глухо вскрикнув, скатился вниз, за снежную стену, внезапно оказавшись подле Атсуши. Удивлённые, даже ошарашенные голубые глаза явно говорили о том, что Накахара атаки не ожидал, сидя с лицом в снегу. Накаджима любезно вытянул Накахаре мохнатую лапу, и тот, проморгавшись, посмотрел сначала на самого оборотня, а затем ткнулся лицом в белый мех, утерев нос и щёки как о полотенце. — Ты пропустил снежок? — Накаджима склонил голову к плечу, сложив мохнатые лапы на свои коленки. — Нет… Он просто возник перед моим лицом, — Накахара нахмурился, растирая ладонями замёрзшие щёки. — Я даже не видел, как он летел… — Наверное, это опять руки, возникшие из воздуха. — Ну… — Тюя почесал затылок, поправив съехавшую набекрень шапку с помпоном. — Осаму, наверное, прав насчёт способности. Понять бы только, кто её использует — Гончаров или Гоголь, и надавать по шее за такие приколы. — Мы ведь тоже хороши, — Атсуши развёл руками-лапами, намекая, что как минимум он всё ещё с тигриными конечностями, не говоря о том, что Рюноскэ, всё ещё стоящий на поле боя, использовал Расёмон, а Тюя — гравитацию. Может, Рю там уже лежит в снегу, пока Атсуши здесь прохлаждается? Оба выглянули из-за снежного форта на счёт «три», сразу высматривая атаку. Атаки не было. Были два пристальных взгляда учительниц, причём Йосано-сан смотрела на троицу русских, а Коё-сан — на оставшихся в поле зрения Дадзая и Акутагаву, и вроде бы всё было тихо и спокойно, но… Воротник куртки Рюноскэ был весь белый, словно резко сменил цвет из-за налипшего снега, а шапка Дадзая вовсе валялась в сугробе, сбитая, видимо, обстрелом; русские, конечно, тоже были хороши: белоснежная ушанка Достоевского сидела на его чёрной голове набекрень, пальто Гоголя было безобразно расстёгнуто и даже как-то перекошено, а Гончаров, периодически оглядывающийся, и вовсе держал лопату одной рукой, а второй прикрывал голову — не то уже ушибленную, не то оберегаемую от снежков. Переглянувшись, Тюя и Атсуши кивнули друг другу, снова уйдя за стену снежного форта, и Накаджима, пошевелив мохнатыми пальцами с когтями, вонзил их в снег под ногами, выкапывая хороший такой и крепкий, большой ком снега. Подняв его на розовых подушечках, он передал его Накахаре, легко поднявшим «снежочек» своими руками, объятыми красным; а дальше дело было за слежкой за учителями, которые спустя две минуты отвернулись ровно на секунду… Всё произошло быстро. Тюя, хорошенько размахнувшись, выскочил из укрытия и на манер катапульты швырнул залп в Достоевского. Гоголь, заметивший атаку, инстинктивно прикрыл Фёдора половиной своего расстёгнутого пальто, и снежный ком в мгновение провалился в появившуюся телепортационную дыру в Шинели. Дверь пожарного выхода в это время распахнулась, и на пороге появился Куникида-сан — аккурат в том месте, которое было к Гоголю ближе всех и в которое был открыт мимолётный портал снежного кома… Возмущённый голос математика была слышен на весь двор. Акутагава был подхвачен Дадзаем под руками и брошен за снежную стену первым, а уже потом рядом с Тюей рухнул длинноногий Осаму, спрятавшийся от гневного взгляда попавшего под обстрел учителя. Судя по громкому вопросу: «Кто это сделал?!», Достоевский, Гоголь и Гончаров тоже успели спрятаться за угол школы или за какой-нибудь сугроб. Правда, картину угрозы жизни разбавлял негромкий смех Йосано-сан, а также вопрос Коё-сан: «Ну что же Вы, Куникида-доно, так невовремя появились?» Боже, благослови преподавательниц! Женщины, переглянувшись, кивнули друг другу, и, пока Коё-сан отошла к Куникиде-доно помочь ему отряхнуться и якобы найти преступников, Йосано-сан сначала поймала взгляды русской троицы, указывая рукой на подсобное помещение, а затем и родной четвёрки, указывая туда же, да побыстрее, пока не увидели! Там уже, за железной дверью, семёрке была дана отмашка брать рюкзаки и дальше по коридору выйти в пристройку, а там через спортивный зал уйти в центральный выход — норма на сегодня выполнена. В моменте побега никто друг с другом цапаться не решил, и, минуя опасность в виде разгневанного математика, за главными воротами все разбежались в разные стороны: Дадзай, Акутагава и Накаджима — направо, а Достоевский, Накахара на ревущем мотоцикле — прямо по дороге, Гоголь и Гончаров — налево. Так и разошлись без объявления мира. Учебный день закончился рано, не было ещё двенадцати. Тюя нагнал на перекрёстке, предложив сбросить рюкзаки дома, и никто против не был. Отцы всё равно были на работе, так что бояться было нечего. Был дан час на то, чтобы перекусить и восстановить силы после тяжкой снежной битвы, и по истечении этого времени все четверо снова пересеклись на улице. Погода шептала — было и солнечно, и снежно, и не так уж и холодно, как с утра. Они шагали просто вперёд, куда ноги занесут, по тротуарам и дорогам, по снежным дворам в обход сугробов, и даже не смотрели по сторонам; и, конечно, обсуждали произошедшее, ведь обсуждать было что. Правда, в один момент прервались на игру в снежки и рисунок ангела с рогами на снегу, но это не помешало вернуться к разговору обратно. — Ну, это очевидно, — говорил Дадзай, пожимая плечами и жуя на ходу шоколадный батончик. — Либо конкретно шинелька его обладает телепортацией, либо принцип, как у тебя, — он кивнул на Рюноскэ, — любая одежда на нём обладает таким свойством. — И радиус, главное, большой, — Тюя наморщил нос, утирая его перчаткой. — Он до Атсуши достал со своего места, а между ними было метров… пять, наверное. — А с Иваном что? — Накаджима наклонился и проникновенно посмотрел в глаза всем трём. — Там что-нибудь понятно? — Не-а, — Дадзай снова дёрнул плечами, скомкал фантик батончика и бросил его в ближайший мусорный контейнер. — Либо он своё не использовал, либо мы не поняли механизма. Кто-нибудь что-нибудь подозрительное видел? Все трое покачали головами. Акутагава, сжимая в кармане куртки ингалятор, не сразу подал голос с хрипотцой: — Если вспомните про летний инцидент на мосту, — от воспоминаний Тюя невольно поёжился — плавать ему тогда не очень понравилось, зато с Николаем познакомился поближе, — то, получается, там был цирк о двух концах, когда ни мы, ни они не использовали сил, чтобы друг другу помочь… Или хотя бы себе. — Они, получается, тоже выжидали? — Атсуши нахмурил белые брови, смотря вперёд. — Нет, или… Или они тоже нас боялись? Все четверо недолго помолчали. Дадзай тем временем дожевал оставшийся кусок батончика, преждевременно вынутого из обёртки, вытер рот почёрпнутым снегом и в деловитом жесте уже было закинул руки за голову, как вдруг прервался и указал куда-то в сторону всей варежкой: — Каток! — воскликнул он и резво свернул с тротуара в один из дворов. Видимо, летом это был самодельный стадион без спортивного покрытия, но сейчас обнесённую заборчиком территорию залили льдом, и на этой площадке было всего-ничего людей — настоящий подарок, а не каток! Дадзай первым достиг заборчика, сложив на него руки и осматривая взглядом мастера лёд. Накахара, подошедший следом, привстал на одну из перекладин, держась за край. Акутагава с лицом, абсолютно не выражающим энтузиазма, всё ещё держал у рта руку в чёрной перчатке, а вот Накаджима от любопытства готов был отпустить хвост и уши, благо что Осаму заблаговременно об этом подумал и положил руку на его плечо. — Можно было, конечно, залить и поровнее, — изрёк Осаму свой вердикт. — Вёдра в руки — и вперёд, — Тюя махнул рукой. — Довольствуйся тем, что есть. Сам бы устал, залив едва метр. — Бу-бу-бу, ворчун, — Дадзай фыркнул. — Я ведь для тебя старался, выискивал! Ты же хотел, нет? — Хотел, — Накахара утёр нос рукавом куртки. — Но я и слона хотеть домой могу. Коньков-то нет. — Коньков — нет, — негромко заметил Акутагава, зашагав ко входу на каток, расположенному немного левее в виде прорехи в невысоком деревянном ограждении, — зато есть кое-что получше. Все трое проводили Рюноскэ взглядом. Тот уверенно, словно всю жизнь прозанимался фигурным катанием, шагнул на лёд, и в последнюю секунду, прежде чем его нога коснулась скользкой поверхности, под его подошвой сверкнула тончайшая чёрная материя — Расёмон, обвив его ноги под брюками, стал твёрдым конькобежным лезвием, и Акутагава плавно покатился вперёд, по-прежнему держа одну из рук у рта, а вторую — за спиной. Описав плавный круг и даже ни обо что не споткнувшись, он подъехал к своим товарищам по ту сторону забора и мягко упёрся рукой в перчатке о деревянный край. — Ты когда научился?! — Дадзай искренне удивился, и на лице его сквозило изумление, смешанное с восхищением. — И, главное, почему я об этом не знаю?! — Меньше знаешь — крепче спишь, — коротко ответил Акутагава, развернувшись к забору спиной. — Долго я вас ждать буду? — Ого, — Тюя низко усмехнулся, смотря на ноги Рюноскэ — чёрное лезвие импровизированных коньков переливалось красным, словно зеркальным отблеском. — Как удобно. — Ты тоже так можешь, — вкрадчиво напомнил Акутагава, и Накахара, моргнув, сначала посмотрел на свою руку, а потом, сжав её в кулак с характерным хрустом кожаных перчаток, снял шапку, отдав Дадзаю, и в прыжке перемахнул прямо на лёд. Его ноги немного проскользили вперёд, благо что подошва мотоботинок не скользящая, и тотчас засветились слабым красным, помогая восстановить равновесие и встать прямо. Если присмотреться, ноги Накахары едва-едва не доставали до земли, и создавалось ощущение, что он парит в воздухе, но это если хорошенько приглядеться… Так не видно. Попробовав, каково ему парить надо льдом вместо настоящих коньков, Тюя повозил одной ногой из стороны в сторону, а затем, встав в стойку, оттолкнулся ото льда и разогнался прямо до конца катка, описав резкую и довольно травмоопасную дугу у противоположного края забора и также быстро вернувшись обратно, пролавировав кольцами между катающимися людьми и со стуком врезавшись руками и коленями в забор рядом со своими товарищами. Рыжий хвост от ветра взметнулся в воздух, растрепавшись и влажно рассыпавшись по плечам красной куртки. — Ой, ой, летит, волосы назад, — Осаму цокнул языком, подперев подбородок рукой, а второй держа красную шапку с помпоном и жестикулируя ею. — Ты с такими тормозами ограждение сломаешь. — Ты с другой стороны подержишь, — Тюя шумно выдохнул, и на лице его возникла улыбка — видать, понравилась скорость. — Ну, как я? — Однозначно звезда, — Осаму всё равно расплылся в улыбке, смотря Тюе в глаза. — Десять из десяти сломанных заборов, — Рюноскэ прикрыл глаза, продолжая стоять на месте. — Зря ты это у брата хватаешь, — Тюя фыркнул, намекая, что Акутагава так может и совсем «одадзаиться», но, судя по виду Акутагавы, он уже смирился. — Идём, — Рюноскэ протянул руку ладонью вверх Атсуши, и оборотень выпрямился, не ожидая приглашения. — Д-да я же не умею, — он хотел было покачать головой, но рука Рюноскэ продолжала быть настойчиво протянутой ему навстречу. — Научу. Подержу. Пойдём, — Акутагава убрал руку ото рта за спину, став совсем в джентльменскую позу, и Накаджима, нервно вздохнув, почувствовав ещё толчок в спину от Дадзая, неловко зашагал в сторону входа на каток. Рюноскэ, легко оттолкнувшись одной ногой, поехал, словно поплыл по льду, за ним с прямой спиной, протягивая руку Атсуши снова у самого края и предлагая войти. Накаджима, на самом деле, рассчитывал просто прокатиться по льду на плоской подошве ботинок, но, стоило ему вложить свою руку в руку Акутагавы, как по его запястью, предплечью, плечу и всему телу вниз до ног пробежала тонкая полоска Расёмона, обвивая голени под штанами, ботинки и образуя ещё пару лезвий с довольным кошачьим урчанием. Растерявшись, Атсуши тут же потерял равновесие, уверенно полетев носом в лёд, но Рюноскэ держал крепко, схватив за обе руки и поднимая. Ноги Атсуши дрожали, не находя баланса, но спокойный Акутагава плавно тянул за собой, не давая упасть. Накаджима, чувствуя опору, попытался выпрямиться, и в какой-то момент их взгляды пересеклись — и Акутагава легко улыбнулся уголком губ. Наверное, щёки Атсуши покраснели от мороза — всё-таки гулять на морозе может не каждая собака, а он — тигр, не предрасположенный к зимнему ареалу обитания… Дадзай, наблюдая за парочкой, вздохнул. — Хороши, а? — бросил он мечтательно, покачивая в воздухе красной шапкой в руке. — Ничего не скажу против, — Накахара отвлёкся наконец от созерцания романтичного фигурного катания и встряхнул головой. — А ты чё встал? Особое приглашение нужно? — Я? — Осаму, усмехнувшись, отмахнулся. — Я до сего момента был уверен, что кривоногость в нашей семье — генетическое. Ан нет, его, видать, всё-таки подбросили. Вот как знал. — Руку даю на отсечение, что ты даже не пробовал ни разу, — Тюя смотрел прямо в глаза, наморщив нос. — И не буду. Не хватало мне разбитого носа. — Трусишь? — Кто? Я? Сам Осаму Дадзай? Да ни в жизни! Я просто рационально мыслю. — Ну так я же здесь, — Накахара закатил глаза. — Если приколы со своей способностью выкидывать не будешь, точно не уроню. Дадзай не воспринимал предложение Накахары ровно до того момента, пока ему не протянули руку. Тюя смотрел прямо в лицо серьёзно и без тени насмешки, из-за чего Осаму даже как-то стушевался. — Да я на льду ещё хуже, чем Атсуши. — Ты мне не доверяешь? — Доверяю, но- — Тогда пошли, 'Саму. — Эх, — Осаму, хмыкнув, махнул рукой и, убрав сначала красную шапку в карман куртки, а затем упёршись обеими ладонями в край ограждения, перекинул одну длинную ногу на лёд, — но напоминаю, что ты сам предложил. Подошва ботинок Дадзая была самой скользкой. Нет, отнюдь не потому, что кое-кто не пропускал ни одного ледяного наста на тротуаре, на котором он обязательно разбегался и прокатывался на скорости вперёд, порой в конце не удерживаясь и падая, конечно же нет… Осаму не решался отпустить забор ни одной рукой, пока Тюя не схватил его за запястье, потянув за собой. Дадзай, конечно же, зажмурился, понадеявшись на судьбу счастливчика, и отпустил хватку, во всём положившись на Накахару. И… он действительно не упал. Даже больше: продолжал стоять на ногах, пока его руки крепко держали руки Тюи. И он даже ехал вперёд! Только продолжал держать глаза закрытыми. — Я поводырём вроде не устраивался, — прозвучал низкий голос рядом. — Мне спокойнее, когда я ничего не вижу, — Дадзай отрицательно покачал головой. — По крайней мере, если я всё-таки разобью себе голову, я не буду знать, ты это виноват или кто-либо ещё… — Какой же ты сложный. Бить Осаму никто не собирался, хотя подобного обращения Дадзай ожидал. Вместо этого он почувствовал, как его обхватили рукой за спину, прижав явно ближе к тёплому телу, продолжая кружить на льду, а затем последовало лёгкое и быстрое прикосновение тёплых губ к щеке. Не раскрыть глаза было невозможно хотя бы потому, что его в этот раз, как и во все другие, не потянули за воротник вниз, а, вероятно, Тюя сам встал на носки прямо в движении. Дадзай удивлённо заморгал и уже хотел было посмотреть на Накахару, как вдруг ноги его взметнулись вверх, а сам он полетел спиной вниз. Нет, это не он упал — Тюя сам резко наклонил его на руке, держа под спиной, а вторую его руку вытянул вперёд своей, словно танцевал с ним на льду. Осаму, встретившись со взглядом синих глаз впереди, только икнул от неожиданности. Тюя, довольно хмыкнув, также быстро поставил его на ноги и закрутил, и Осаму, описав кружок, стукнулся боком о забор, скорее схватившись за спасительное ограждение и тяжело задышав. Накахара, описав восьмёрку, подъехал к нему спиной вперёд и мягко затормозил рядом, забрав из кармана куртки свою шапку и надев на голову. — Это было, конечно, классно, — негромко обронил Осаму, не желая больше даже смотреть на лёд, — но я хочу обратно на твёрдую поверхность. — Никакой из тебя скользкой личности, — Тюя победно ухмыльнулся, выглядя так, будто выиграл этот день. Мимо них проехала парочка Акутагавы и Накаджимы, и последний, в отличие от Дадзая, спустя несколько кругов по катку выглядел уже гораздо увереннее, чем когда только ступил на лёд. — Зато я знаю, кто как скользкая личность лучше меня. — Кто? — Там. Тюя обернулся. На периферии его зрения Осаму зачем-то пригнулся, рукой дёрнув Накахару за собой вниз, и Тюя уже хотел было возмутиться, что просил без внезапного обнуления, как вдруг над их головами, глухо стукнувшись о забор, взметнулась стена снега. Над катком, прямо со стороны ледяной горки, построенной чуть поодаль в большом дворе, взлетели в воздух три знакомые фигуры на картонке, причём одна из них, самая первая и с длинной косой белых волос за спиной, громко и радостно смеялась, вторая — в белой ушанке — крепко держалась за край импровизированных санок, а последняя, третья, развевая по слабому ветру серебряные волосы в хвосте, держала руки ладонями вперёд, словно управляя снежной волной. Кажется, его взгляд пересёкся со взглядом Дадзая на секунду, прежде чем картонка с тремя скатывающимися по горке парнями перелетела каток с испуганными людьми, включая резко присевших Акутагаву и Накаджиму, и приземлилась в сугроб. Расёмон тотчас исчез, и парочка села прямо на лёд, вытянув ноги. Из снега, отряхиваясь, вышел Ваня Гончаров, за ним, сняв шапку и вытряхивая из неё снег, Федя Достоевский, а торчащие из сугроба ноги принадлежали глухо хохочущему прямо в снегу Коле Гоголю. — Ну… — Осаму, втянувший голову в плечи, откашлялся. — Теперь все их способности ясны. — Блядь! — Тюя тут же вскочил на ноги. — Доводить нас до инфаркта своими появлениями? — Да, да… Думаю, ты очень близок своей догадкой. И не только… появлениями.