The Godfathers

Maître Gims — Caméléon on s'est promis des sentiments tu disais: «Oui!», moi, je disais: «Non!» on s'est laissé tomber, laissé tomber

Тюе было особо нечего терять: отец и так был в курсе, к тому же и сам он… ну, должен понимать сына — у них это наследственное, похоже. Парень долго вынашивал этот вопрос, готовил себя морально, собираясь с силами, много раз репетировал формулировку фразы наедине с самим собой. Накахаре было стыдно перед своим отражением, когда он понимал, чем занимается! Но всё равно сердце беспокойно стучало, стоило только подумать об этом. Был, конечно, вариант сразу обратиться к Полю за советом, но сначала всё-таки хотелось услышать мнение родного отца — Тюе казалось, Артюр разбирается в подобном немного лучше всех в его, сына, окружении. Был четверг. Тюя честно дождался отца с работы, сготовив ужин, и честно делал вид, что он не нервничает: за своей тарелкой периодически поглядывал в телефон или односложно отвечал отцу на вопросы, мол, всё ли хорошо в школе и не нужна ли с чем-нибудь помощь. Но, как известно, Тюя плох в сокрытии истинных чувств, да и от чуткого родительского взгляда, даже несколько уставшего, не могло укрыться то, как сын хмурится, поджимает губы в раздумьях или ёрзает на одном месте, то закинув ногу на ногу, то подвернув ногу под себя, то вовсе согнув ногу на стуле в колене. Рэмбо, тыльной стороной ладони убрав выбившиеся из хвоста тёмных волос локоны за плечо, тихо откашлялся, утирая губы салфеткой, и, прожевав, негромко обратился к юноше: — у тебя что-то случилось? — Тюя на это как будто вздрогнул. — ты выглядишь обеспокоенным. — Да я просто… ну, задумался. — о чём-то своём? — у Артюра на редкость проницательный взгляд, и Тюя смотрит куда угодно, но только не отцу в глаза — тот сразу догадается. — или у тебя какие-то проблемы в школе? Рэмбо спрашивает абсолютно спокойно. Накахара знает, что, даже если бы проблемы в школе были правдой, Артюр не стал бы ни за что ругать или нагнетать обстановку — он бы помог, как всегда и делал. Сложная задача? Не беда. Конфликт с преподавателем? Можешь решить сам или подойти мне? Вызывают к директору? Колись, что натворил, посмеёмся вместе или отправим Поля. Куришь? Так я знаю, хоть и не одобряю. Но в этот раз ничего из бытового причиной не было. Чёрт, это так по-девчачьи! Тюе как будто лет десять! Парень, хмурясь, выдохнул носом и откинулся спиной на спинку стула, так и не доев — сдался. — Не, в школе всё в порядке. Но у меня к тебе один вопрос, — Рэмбо на это только вскинул кверху тонкую бровь, отложив вилку на салфетку на стол. — я весь внимание. — Только не смейся. Он детский немного, но вот волнует в последнее время. — я слушаю. что такое? — Ну, в общем… — Тюя глубоко вдохнул, снова пододвинулся грудью к столу, потёр ногу ногой и начал: — Я уже взрослый, я прекрасно понимаю, кто был для тебя Верлен и кем продолжает являться, — Рэмбо на это лишь немного изменился в лице, но не потому, что не рассчитывал, что сын не догадается, а потому, что Тюя в принципе впервые затрагивает эту тему так прямо. — И я не недоволен или что-то ещё. Просто… «…можешь не при мне? — проносится в голове как одна из догадок, и хоть мужчина внешне не показывает, но начал волноваться. — мне не нравится? мне он не нравится? я не против, но я хочу съехать от вас? я ревную твоё внимание-» — Как он ухаживал за тобой? — что? — Рэмбо резко вырвали из тревожных мыслей, и он не то чтобы не услышал вопроса, просто этот вопрос не вязался с тем, что он себе надумал. — Пап, ну не заставляй меня повторять, я и так это еле в цельное предложение связал! — Тюя фыркнул, подперев голову одной рукой, а вторую на столе сжал в кулак, показывая, что ему несколько некомфортно. — ах… прости, — Артюр встряхнул головой, откашлявшись снова и отведя взгляд к окну, потерев ладонью шею. — просто это максимально тот вопрос, которого я не ожидал от тебя. — Вот и я от себя такого не ожидал. — ладно, — видно по лицу, что Рэмбо немного подотпустило, и он, неловко улыбаясь, начал: — твой- м, Поль был крайне обходительным. всегда таким был — задаривал всем, что только видел и что, как ему казалось, могло мне нравиться, осторожно обращался со мной, будто я не наёмный убийца уже вот как несколько лет в третьем поколении, а хрупкая кукла или что-то наподобие, — мужчина, вздохнув и явно ударившись в воспоминания, подпёр кулаком подбородок, плавно жестикулируя второй рукой в такт словам: — поначалу я был крайне скверного характера, вздорным, прямо как ты, — здесь Артюр перевёл взгляд на сына и снова отвёл его, — был крайне скуп на проявление чувств в ответ, будто одолжение делал. но Поль, он… он видел, что я это не со зла, что я просто не привык к подобному отношению. не подумай, я не был груб и не обижал его! — здесь Рэмбо словно начал оправдываться, качая головой. — просто я принимал его внимание несколько холоднее, чем должен был. как ты понимаешь, чем старше становился, тем я больше таял. взрослел, смягчался к нему, понимая, что его внимание всё-таки больше приятно, чем назойливо или… dieu, я забыл это слово на японском, — Артур в попытке вспомнить нахмурился, зажмурив глаза, и начал щёлкать пальцами. — persistant… — Настойчивый? — да, оно, — Артюр кивнул, улыбнувшись, и вновь раскрыл глаза, сложив обе руки на стол и опёршись на них и на край стола грудью, выглядя уже более спокойным. Тюя, видя, что отец не чувствует себя дискомфортно, также расслабился, не сводя с него взгляда. — я по юной глупости отвергал почти все цветы, которые он мне дарил. во-первых, считал, что все эти цветы — это для девушек, а во-вторых, я не любил те цветы, которые он мне носил. а потом, как-то вечером, он принёс мне жёлтые гиацинты, сказав, что оббегал несколько магазинов, прежде чем их нашёл… я не сказал ему, но этот букет простоял у меня до победного, пока не увял совсем. хотя, возможно, он и сам понял, что конкретно эти цветы мне нравятся, потому что впредь носил мне только их. «Цветы — это банально, — Тюя про себя делает мысленные пометки. — Но порой работает — запомню…» — таить не буду: Поль понравился мне с первой нашей встречи, но моя гордость не позволяла ответить мне взаимностью сразу. всё-таки он был местным дамским угодником, — длинные светлые волосы, острые черты лица, голубые глаза, и голос такой, и одет всегда с иголочки, как самый настоящий джентльмен с револьвером в портупее на груди, манеры, осанка — принц… вы с ним, кстати, похожи в этом плане — оба светлые, оба голубоглазые, голоса похожи, даже характер совпадает в некоторых моментах, — Тюя на это скривился, а Артюр, уловив краем глаза такую эмоцию, дважды кивнул, мол, да-да, я-то замечаю. — но это всё — то, на что падки девушки. да и создавалось ощущение, что он специально пытается добиться моего внимания ради поднятия своей популярности в глазах девушек. мало ли, какие вкусы у женской половины нашего общества! — Артюр пожал плечами, полностью пустившись в рассказ. — но после его цветов и настойчивых «случайных» встреч, — мужчина делает пальцами знак кавычек, — я подумал — почему бы и нет? и я наконец ответил взаимностью. думал, конечно, что, наверное, зря я так поступаю… но потом стал замечать мелкие детали. например, если сравнивать со мной, то с девушками вокруг Поль был просто-напросто вежливым, как все французы. мою же руку он подхватывал comme un pétale de jacinthe, puis il a commencé à le porter sur ses mains… — Артюр вздохнул, сцепив пальцы рук и, упёршись в стол локтями, сложил голову подбородком на тыльные стороны ладоней. — были рестораны, поездки в ночи на его мотоцикле, прогулки вдоль Сены и Гароны, совместные вылазки на разведку, перестрелки, он прикрывает мою спину, я — его, как мы вместе выслеживали врагов нашей организации, как он подключал своих ребят и устраивал фейерверк! — в этот момент у Рэмбо появился хищный блеск в глазах и нехорошая улыбка — он сжал пальцы рук на манер обнажённых когтей, и Тюя даже как-то втянул голову в плечи — вот это отцовские внутренние демоны дают о себе знать, конечно… Но Артюр после этого, вспомнив что-то, вновь пришёл в себя, прикрыв глаза и глубоко вздохнув. — понимание друг друга без слов и даже без жестов, одними взглядами, как я тащил его, раненого, на своей спине, как ждал его пробуждения в больнице… — Воу, пап, полегче, можно и без таких подробностей, — в этот момент Рэмбо наконец посмотрел на сына, будто вспомнив, что рассказывает, вообще-то, по просьбе сына, и неловко усмехнулся. Про себя Тюя в этот момент отметил снова: «Ну, совместной работы нам и так хватает…» — извини, солнце, я немного отвлёкся, — мужчина отпил из своей кружки, смочив горло. — я просто вёл к переломному, так сказать, моменту. я не могу сказать, что его лицо сильно пострадало в тот момент, но кожу порезало очень много мелких осколков, ты мог наблюдать небольшие шрамы вот здесь и здесь, — Артюр коснулся пальцами своих щёк, левой скулы и левого виска, а затем встряхнул рукой, будто «выбрасывая» показанное на себе в сторону. — и тогда, когда бинты сняли, он не хотел, чтобы я заходил в палату и смотрел на него. честное слово, если бы не пострадало аккурат его лицо, я бы отвесил ему пощёчину! он полагал, что я запал на его внешность, как какая-то глупая и недалёкая девочка, и мгновенно разлюблю, когда увижу, что его лицо более неидеально. я тогда разозлился, и очень, но именно за это недоверие ко мне. и, как ты понимаешь, с тех пор мы с твоим- с Полем вместе. насовсем, — Артюр снова улыбнулся, а потом вдруг протянул руки и накрыл одной ладонью руку сына. — а потом у нас появился ты. вернее, появился ты у меня одного, но куда же я без Поля? он нянчился с тобой, как с собственным сыном… — Так, подожди, — Тюя осторожно вынул свою руку из-под отцовской руки, — в смысле появился у тебя одного? Ты же всё это время с Полем был? Или не только с ним? А про мать мою ты ничего не хочешь сказать? На мгновение на лице Артюра просквозил испуг, но испуг этот резко сменился хитрой ухмылкой. — извини, солнце, но ты сам попросил без подробностей. Тюя прищурился, надолго задержав на лице отца взгляд, будто желая в его глазах увидеть нечто изобличающее, но, подумав, отринул идею отвлекаться от темы. Потом узнает как-нибудь, никуда оно не денется. — Ла-адно, один-один, — юноша махнул рукой, вставая из-за стола и поднимая за собой тарелку. — Спасибо, что рассказал. И я всё, наверное. — оставь, я уберу, — Рандо вернулся к своему ужину. Тюя моргнул, кивнул и оставил посуду, только голос родителя вновь нагнал в дверях: — может, мне приготовить что-нибудь сладкого? или чего бы ты хотел? а то только ты и готовишь. — Да не, не хочу, я сытый, — Накахара махнул рукой, уходя по коридору к себе. — И, пап, давай признаем, я готовлю лучше, чем ты. Лучше давай закажем что-нибудь в следующий раз… Или ты принеси с ресторана какого-нибудь. — а в детстве ты не особо был придирчив к моей готовке. но да, согласен, готовить не люблю. — Вот и прекрасно. Приятного аппетита, — Тюя зашёл в свою комнату, прикрывая дверь почти полностью, оставив лишь щёлку. Сообщение для: Поль 20:16. эй, ты дома завтра вечером?

Сообщение от: Поль 20:43. а что)

20:45. мне с тобой поговорить надо

20:46. ого, о чём? по телефону перетереть никак?

20:46. неа, тема крайне серьёзная

20:47. тебе нужен секс-просвет???

20:47. ФУ, НЕТ, ДРУГОЕ

20:48. merde) 20:49. не дома 20:50. а ты во сколько после школы освободишься? у меня есть свободный час завтра с шести, можем встретиться где-нибудь

20:51. где

20:52. а где тебе удобно будет

20:52. вообще без разницы, мотоцикл куда нужно донесёт

20:53. хмм… 20:53. тогда на набережной, я там близко буду

20:54. в шесть!

20:55. 💖😻❤️‍🔥🥖🥐❤️🤍💙

Если от отца хоть и веяло защитой, но обсуждать с ним какие-либо щекочущие душу и неловкие темы было немного… да, неловко, то Поль являл из себя полную противоположность — можно спросить любую хрень и получить на неё вполне вменяемый ответ, а главное — не чувствовать себя после этого не в своей тарелке. Но была и иная сторона медали: от Поля вполне себе можно было ожидать такой же хрени в ответ — мог начать задавать неудобные вопросы или вовсе высмеять по-дружески. Тюя понимал головой, что Верлену доверять можно хотя бы потому, что Верлен — не «мамина подружка», которая всё растреплет «матери». Однако быть готовым держать оборону тоже нужно. В пятницу Дадзай после школы даже как-то расстроился, когда узнал, что Накахара куда-то срочно сваливает. «И без меня?!» — наигранно-возмущённо воскликнул он, когда увидел, как Тюя в срочном порядке без десяти шесть срывается со школьных ступеней и бежит к своему мотоциклу. «Тебя и без меня домой в сохранности доставят, шарнирный!» — бросил Тюя, стараясь максимально не задеть намёком о прошедшем инциденте, прежде чем вскочить на своего розового металлического коня и дать по газам, не надев даже шлема. Атсуши, склонив голову к плечу, только взглядом товарища проводил: «И куда это он так торопится?» Рюноскэ меланхолично, держа телефон в руке и не отрывая глаз от экрана, ответил: «На свидание торопится». Осаму от услышанного возмутился ещё больше: «А ничего, что я здесь?» Акутагава на это только скривился, а Накаджима прикрыл рот рукой, стараясь не выдавать подлого смешка. Тюя чуть не врезался в парапет, экстренно тормозя и сбегая с тротуара на набережную по ступенькам вниз, едва не поскальзываясь на гладком асфальте в своих кедах. Он только сейчас, на бегу, соображает, что даже не поинтересовался у Верлена вчера, где на набережной они встретятся конкретно — на какой-нибудь лавочке, на углу или у колеса? Парень, не сбавляя шага, достаёт телефон из кармана, ища Поля в контактах на предмет набрать его и спросить, оглядываясь заодно по сторонам, вдруг увидит заранее, но… В какой-то момент перед глазами от удара о что-то впереди заплясали звёзды, и наступила секундная темнота — Накахара, столкнувшись с препятствием, едва не упал, но за руку его что-то схватило. Его телефон, по дуге из второй руки вылетевший вверх, был пойман рукой в белой перчатке. Верлен, стоя перед ним согнувшимся, держал парня за кисть, не давая рухнуть на асфальт, и оба смотрели друг на друга широко раскрытыми от неожиданности глазами. Поль резко выпрямился, поставив следом за собой Тюю на ноги, и тот машинально забирает телефон, убирая в карман и отряхиваясь. — Ну чего ж ты так неосторожно? — Верлен усмехнулся. Он был без своего пальто в этот раз, в одной чёрной рубашке, и волосы были убраны в небрежную косу — Рандо заплетает аккуратнее. — Еле заметил тебя краем глаза: бежит, вихры назад, прямо как ураган, и смотрит куда угодно, только не на меня, в телефон свой впялился. — Я тебе набрать хотел, узнать, где ты, — Тюя уже восстановил дыхание, встряхнув головой. — Дома-то был? — У меня десять минут назад звонок прозвенел. — Голодный? — Дома поем, не помру. — Как знал, — Поль улыбнулся, и только сейчас Накахара обращает внимание, что во второй руке мужчины зажат бумажный пакет, протянутый, собственно, парню. — Ты вовремя, даже не растаяло. — А? — Тюя с неким удивлением — и, что скрывать, любопытством — глянул внутрь пакета, вынимая оттуда совсем свежее и даже ещё прохладное шоколадное мороженое в большой бабл-вафле. — Это мне? — А кому ж ещё. — О, я… — Тюя от неожиданности подарка прочистил горло, сминая пакет и убирая его в карман брюк. Действительно, от одного вида вафли и осознания, что она полностью отдана юноше на растерзание, живот заурчал. — Спасибо, но в честь чего? — Думаешь, я смогу себе простить, если ребёнок голодным будет? — Верлен прикрыл рот, зевая, и упёрся спиной в парапет над расстилающейся вдаль бесконечной водой с бликами заходящего солнца. — Артюр всё равно не одобрил бы, что ты ужинаешь таким, а не супом, потом вторым и уже только потом сладким. Тюя уже хотел было откусить от вафли, но от услышанного фыркнул и прищурился, сначала поглядев на Поля и затем оглядевшись по сторонам — на всякий случай. — Ешь давай, пока не растаяло. Накапаешь на футболку — твой папа убьёт меня в первую очередь, — Верлен, пользуясь тем, что у Тюи заняты руки (вторую он убрал в карман), треплет его по рыжей голове. Накахара выглядит так, будто от одного прикосновения к себе резко вскинется и укусит за пальцы, но он только хмурится. — Смотри, не рассказывай ему, что я тебя кормлю всякой дрянью. — Мне не пять лет уже, чтобы скрывать это, — Тюя отвечает только тогда, когда прожевал. А Поль на это внезапно охнул и приложил ладони к лицу в напускном удивлении. — Dieu, а сколько тебе? Неужели десять? Дети так быстро растут! — Накахара уничижительно смотрит на Поля, пока тот, заметив нужную реакцию, не усмехается. — Да ладно тебе, над тобой толком не пошутить было даже, когда я тебя видел в последний раз. Имей совесть. — Чтобы шутить, нужно иметь чувство юмора, а не сборник анекдотов за десятый год. — У-у-у, ну ты прямо как твой отец отвечаешь. Ни единого проблеска понимания, — Верлен смотрит на Накахару сверху вниз, упёршись руками в каменное ограждение за спиной. — Так что ты хотел от меня? — Мне нужно узнать у тебя кое-что, — Тюя полностью увлечён вафлей, стараясь не пачкать нос в мороженом. — Не беспокойся, у отца я уже узнал, но мне нужна твоя точка зрения. — Неужели со мной советуются, как с настоящим отцом… — Я серьёзно, вообще-то. — Так я тоже. — Всё, хватить шутить, — Накахара прожевал вафлю, специально не смотря в сторону Поля. — Мне чисто для себя. Когда вы с отцом только познакомились, как ты за ним ухаживал? — Я- что? — Что слышал, Поль. — Какое нынче проницательное поколение пошло. — Это весьма странно не понять, учитывая, что ты при каждом разговоре с ним называешь его только «любовь моя» и всё такое. — А я думал, это незаметно, — Поль откинул голову назад, и его волосы слегка встрепенулись от дуновения ветра с моря. — Ладно, покамест вопросов задавать не буду. Uniquement par m'langue. Накахара хотел было кивнуть, но заодно задел носом и щеками мороженое в вафле. Голубые глаза скосились к носу, пытаясь оценить масштаб ущерба, а свободная рука зашарила по карманам в поисках чем-нибудь вытереться, хоть скомканным бумажным пакетом, пока перед лицом не появилась упаковка влажных салфеток — её любезно протягивал Верлен. Тюя осторожно вытянул одну из салфеток из упаковки, протирая лицо. — Comme t'dis, — ответил парень. — Вот и отлично, — Поль всплеснул руками, и мелодичная французская речь полилась с бледных уст: — С внешностью мне повезло, врать не буду, я слишком себя люблю. Есть лишь, наверное, только два человека, которых я люблю больше себя… Но, если говорить начистоту, отбоя от женского внимания у меня не было. Блондинки, брюнетки, шатенки, прекрасные рыжие, даже азиатки — все. Имея деньги с самого начала своей жизни, я не скупился на подарки, рандеву, круизы… даже порой с несколькими сразу. Твой старый знакомый Поль разбивал девичьи сердца направо и налево! Мне льстило внимание, только и всего. Потом я видел, что мадемуазелей интересует абсолютно всё во мне, окромя того, кем я являюсь на самом деле, и выяснялось, что моя кровавая деятельность их пугала. Представляешь, некоторые даже умоляли бросить всё это ради них! А я смотрел и думал — кто же ты такая, мадемуазель, с которой я встречаюсь от силы пару месяцев, чтобы отнимать у меня то, что досталось по наследству? Я бы сравнил себя с небезызвестным портретом, дружок, только вместо портрета искривлялось моё нутро, в то время как внешне я хорошел и хорошел. Смотрел на себя порой в зеркало и думал: в принципе, если бы можно было жениться на самом себе, я бы так и сделал. — Крайне интересно, но где в восхвалении тебя появляется мой отец? — Тюя закатил глаза, искоса глянув на блондина. «Чёрт возьми, я даже не знаю теперь, воспринимать сравнение с ним от папы комплиментом или намёком что-то в себе исправить…» — Тцк, не перебивай, — Поль взмахнул одной из рук в воздухе, очертив круг и сомкнув все четыре пальца с большим на манер «прикрой-ка рот». — Так вот. И вдруг в моей жизни, избалованной вниманием всех вокруг, появляется он… Вихрь! Тёмные волосы взметнулись гелиотропным каскадом, и эти жёлтые, как золото, глаза вцепились в меня, как два ножа. Я, признаюсь, даже оторопел перед переведённым в наш округ новичком из какого-то известного в наших кругах клана, а затем по привычке поклонился и взял за руку, чтобы поцеловать тыльную сторону ладони, как и полагает джентльмену, но его рука из моей ладони исчезла так же быстро, как его пальцы схватили мой воротник и резвым движением толкнули к стене, а тонкий нож пристал к моему горлу: «Скажи хоть один аргумент, почему я не должен распороть твою глотку прямо сейчас». И я стоял, слегка согнув ноги в коленях и показывая свои ладони, в любой момент в силах вынуть такое же лезвие из рукава, но эти глаза… От него веяло холодом и ароматом дорогого одеколона. Боже, вот именно тогда я и понял — если он не станет моим, я умру! «Что-то я не припомню, чтобы отец рассказывал об этом… — Тюя невольно даже заслушался, глядя на Поля. — Грубость и холод — одно, а тут прямая угроза убить? Твою мать, надеюсь, она не понадобится!» — Мсье Рэмбо, как он затем представился, работал один и только один, напарники были ему не нужны. Как вспомню, как он курил свои gitanes, как раздражённо кривил губы в ожидании практически всегда, как наспех забирал лентой волосы… И я смотрел. Наблюдал издалека, подбираясь всё ближе и ближе. Когда я первый раз пошёл за ним на его задание, мы чуть не убили друг друга: он слишком неожиданно развернулся, приставив мне револьвер к подбородку, а я чисто машинально вынул нож, едва не царапая лезвием кожу на его шее. Как он смотрел на меня! Буря эмоций — хладнокровие, удивление, злость, раздражение… Мне казалось, только понимание ситуации и невозможность шуметь позволили ему не обругать меня всеми словами, на которых только его мир стоял. А мой мир стоял передо мной, и я следовал за ним, прикрывая собой его спину. Как потом выяснилось, и он собой прикрывал мою. «Вот именно поэтому я работаю один, дьявольское отродье!» — кричал он, держась одной рукой за кошку на краю крыши, а второй схватив за руку падающего меня. «Вот именно поэтому я был здесь!» — кричал уже я, когда его револьвер выбило в море, его самого ранило в ногу, а я нёс его до машины на руках. К сожалению, после моей попытки подарить ему розы с припиской, что они в цвет его крови, эти цветы полетели мне в лицо. Я убегал от него по штабу, а он молнией двигался за мной, грозясь пристрелить! Либо я был чрезвычайно ловким для ближнего боя, либо он щадил меня, но от его выстрелов страдала моя одежда и один раз — мой телефон в кармане. Но за то, что он был рядом и мог схватить меня за шею, я был готов простить всё… «А я-то, наивный, думал, что это Поль дикий… — Тюя вздохнул, ничего не говоря и доедая вафлю, вытирая руки другой салфеткой. — Папа, ты явно о многом умолчал». — Ему не нравились ни тюльпаны в цвет его глаз, ни букеты тёмных оттенков, как его чудесные волосы, ему не нравились одеколоны, приглашения в рестораны, билеты в оперу… Твой отец отвергал абсолютно всё! — здесь в голосе Верлена послышалось возмущение, и он забавно нахмурился. — И тогда я осел под дверью его квартиры, сказав, что никуда не уйду, пока он не скажет, что я делаю не так и что мне нужно сделать, чтобы он наконец мне открылся. И знаешь, что я услышал в ответ? «Как ухаживал за своим женским скопом, вот так за ними и ухаживай. Я наёмный убийца, способный собственными руками задушить человека и глазом не моргнуть, не говоря о других пытках. А ты носишь мне цветы. Зачем мне они?» — Ну, по сути, он прав… — Прав-то он прав, но тогда я всё осознал. Однажды вечером постучался в цветочный магазин одной девушки, с которой я раньше встречался и расстался не так резко, как обычно бывает, — Поль потирает висок, будто вспоминая, а затем, потянувшись руками вверх, разминает спину и разворачивается к ограждению лицом, упёршись локтями в парапет. — Расспросил, какой из цветов символизирует любовь и всё такое, и выбор мой пал на гиацинт. Боже, да я как сейчас помню, что Гиацинтом звали древнегреческого юношу невиданной красоты, в которого влюбился сам бог света, и стоило мне лишь услышать об этом, я сразу взял целый букет этих цветов. Но, как ты понимаешь, просто с букетом я бы заявиться не решился. Я выкупил у своих точно такую же модель револьвера, что был у Артюра, и спрятал среди цветов. Представляешь? Это был первый мой дар, который не полетел мне в лицо или из окна! «Вот это я понимаю — любимые цветы, пап, ловко ты это придумал, молодец», — Тюя запрыгнул на ограждение, сев и свесив ноги книзу. Там плескалась вода в лучах оранжевого солнца. — Твой отец таял медленно, — Верлен подпёр щёку ладонью, сняв с неё перчатку. — Но мне так льстило, что я наконец добился его расположения! Он, правда, продолжал твердить, что работает один, но его гнев всё больше и больше сменялся на милость, когда я «случайно» появлялся на его маршруте. Особенно он оценил, когда я впервые подъехал на своём мотоцикле, крикнув, чтобы быстрее садился, пока тут всё к чертям на воздух не взлетело. Было большим усилием скрывать мурашки, бегущие по спине, когда он сидел сзади и держался за меня одной рукой… В мои рёбра, правда, упирался один из его метательных кинжалов, но в тот момент мне было так глубоко плевать. Вроде как до сих пор можно разглядеть тонкий шрам вот здесь, — Поль встряхнул головой, показывая рукой где-то под самым нижним ребром слева. — Вот скажи мне, юноша, чем отличаются женщины в проявлении любви от мужчин? — Много чем, — Тюя пожал плечами, даже особо не задумываясь. — Список можно продолжать бесконечно. Хотя бы даже если сравнить твой рассказ и рассказ моего отца. — Неа, вот тут ты не прав, — Поль улыбнулся, и Тюя с подозрением глянул на него. — От женской любви на твоём теле остаются следы от их помады после поцелуев, а от мужской — шрамы от ножей и пуль. — Глубоко. — А то. Я ещё и не то могу. — Кстати, про шрамы, — тут уже к юноше повернулся мужчина, — папа упоминал про инцидент, от которого у тебя остались порезы на лице. Это правда с того момента, или я не знаю ещё чего-то? Поль помолчал, не сразу ответив. Он смотрел в воду, о чём-то думая, и Тюя уже хотел было сказать, что если он не хочет, то может не отвечать, но Верлен его опередил. — Правда, друг мой, — блондин не выглядел обременённым воспоминаниями, значит, это его не гнело. Наверное, просто момент для него чересчур памятный. — У меня тогда не забинтованными остались только нос и глаза. Издержки моей деятельности, ничего не поделать. Мне ещё повезло, что, во-первых, глаза остались целыми, а во-вторых, никаких глубоких порезов не было, иначе шрамы были бы заметнее. Можешь попытаться сосчитать все прямо сейчас, а я тебе скажу, верно ты насчитал или нет, — Верлен повернулся лицом к Тюе, выпрямившись и упёршись в ограждение уже одной рукой. «Так, вижу на щеках россыпь белых тонких линий, — Накахара присмотрелся внимательнее. — На скуле слева вижу… слишком очевидно, где ещё?» — Понимаешь, когда твой отец начал отвечать мне взаимностью, когда перестал быть колким и язвительным, перестал при каждом удобном случае приставлять к моему горлу ножи, я почувствовал себя так хорошо, как никогда не чувствовал себя подле окружающих меня женщин. Не знаю, видимо, это чувство и называется любовью, будем уж честными, раз я тут перед тобой разглагольствую на такую тему. Помню, когда он, выйдя на улицу возле нашего штаба, окликнул меня: «Заводи своего коня, довезёшь меня до места». А у меня нет второго шлема! Естественно, свой я отдал твоему отцу, хоть он и противился. Я тогда ответил ему что-то вроде: «По твоему поведению и не скажешь, что ты будешь огорчён, если мы разобьёмся и моя голова расколется на две части, а ты останешься невредимым». И знаешь, знаешь, что Артюр мне ответил? Бросил так буднично, отвернувшись: «Не неси бред». И защёлкнул забрало. Клянусь, я так хотел взглянуть на его лицо в этот момент!.. «Точно, — Тюя едва не щёлкнул пальцами. — Папа говорил про висок. Ага, специально ко мне не повернулся боком, чтобы я его пропустил! Нет, не проведёшь». — Он принимал мои предложения поужинать вместе всё чаще и чаще, друг мой. А один раз, помню, я довёз его до квартиры, и начался сильный дождь. Он заходит под навес своей двери, открывая дверь ключами, оборачивается на меня, прикрывающего голову полой плаща, вздыхает и говорит, раскрывая дверь шире: «Заходи, не мокни». Честное слово, я тогда чуть мотоцикл прямо на дороге не бросил! Всё казалось, что Артюр скажет, что это шутка и я долго шёл, и захлопнет предо мной дверь. Но нет. «Нет, шрамов точно больше нет. Шея чистая, не вижу больше». — …Именно поэтому мне было сложно позволить ему смотреть на меня, изуродованного, на больничной койке, — Поль здесь покачал головой, на секунду поджав губы. — Даже не хотелось к нему поворачиваться, а он, вихрь, ворвался в палату, игнорируя протесты врачей, подлетел ко мне и резко повернул за подбородок. Этот взгляд, мне кажется, я запомнил навсегда. Смесь возмущения и… беспокойства? Причём, понимаешь, друг мой, он не осматривал моего лица — вот что мне запомнилось больше всего. Он смотрел мне в глаза, словно в душу. А затем прошипел что-то вроде: «Ты, идиот, наивно полагаешь, что после всего произошедшего между нами я отвернусь от тебя из-за какой-то поганой травмы?!» Может, даже погрубее сказал, но я не помню точно. Ты ещё маленький, чтобы такое слушать. «Что-то папа не упоминал, что ругался на Поля». — Это сейчас шутка про маленького? — Тюя нахмурился. — Возможно, — Верлен усмехнулся. — И мы тоже были молоды. Чуть старше и выше тебя, — блондин подмигнул. — Поэтому мои предложения сходить в ресторан или прогуляться всё никак не могли перетечь в предложение руки и сердца. В конце концов, мы даже не признавались друг другу в любви! Нет, вернее, хотя бы один я — Артюр тогда сквозь землю бы провалился лучше, чем сказал такое словами через рот. Помню: ночь, мы сидели в чистом поле на тёмных холмах за старыми разрушенными домами, он курил. И я говорю: «Ты мне нравишься, любовь моя, я готов отдать тебе половину мира…» — здесь Поль жестикулирует, приложив одну из рук к груди, а вторую вытянув вперёд. — И он, моя любовь, смотрит на меня, выпуская тонкое кольцо дыма мне в лицо, и говорит, подперев щёку ладонью: «То есть, ты допускаешь мысль, что тебе априори принадлежит целый мир? Я думал, он принадлежит мне». Я рассмеялся. Твой отец в то время всегда был на редкость прямолинеен. — Так он в итоге ответил тебе или нет? — Конечно. До сих пор мурашки, как вспомню, как он хватает мой воротник, стряхивая пепел с сигареты в сторону, и шепчет: «Люблю и одновременно ненавижу за то, что ты так поздно появился в моей жизни и не был со мной всю жизнь». И потом мы- — Фу, без подробностей! — Накахара скривился, замахав руками. Верлен только засмеялся. — И слава богу, что ты не просишь меня делиться подробностями, связанными с твоим отцом. Как мы вынимали кишки у врагов, например, если капсулу с важной информацией они думали глотать перед смертью, — Тюя про себя подумал, что уж лучше такие подробности, чем- фу-фу-фу, нет! — Ну так сколько шрамов насчитал, математик? — Под глазами на щеках, скула и… — Ну? — Кажется… хм… Висок, да, — парень в жесте задумчивости приложил палец к подбородку. — Такая длинная белая полоса, которую ты скрыл волосами и думал, что я не увижу её. Верно? — Ого, — Поль невольно вскинул белые брови и вновь развернулся спиной к воде. Пальцами он потянулся к своей голове, убирая нависшие пряди и демонстрируя тонкую белую полосу, так и не поросшую волосами. Прошло бы чуть глубже — Верлен мог бы истечь кровью. — Раньше никто его не замечал. Как ты о нём догадался? — Интуиция, — Тюя победно хмыкнул и, повернувшись к тротуару, спрыгнул ногами вниз, отряхнув руки. «Спасибо, пап, за подсказку», — пронеслось в голове. Он уже хотел было спросить что-то ещё, но вдруг телефон завибрировал в кармане тревожным сообщением. Стопроцентно отец беспокоится, где его сыночек шляется уже час после школы. — Артюр, да? — Верлен, переключившись на японский, скрестил руки на груди, когда Тюя глядит в телефон и кивает в ответ на вопрос. — Не изменился. — В точку. Ладно, я поеду домой, — Поль наблюдает, как юный собеседник убирает телефон обратно в карман брюк, что-то быстро напечатав отцу в ответ. — Спасибо, что рассказал всё это. Правда. И извини, если отвлёк от дел. — Брось, ради тебя могу выкроить время. — Не льсти мне, — Тюя убрал руки в карманы, и оба зашагали по набережной наконец обратно — у обоих, видимо, в одной стороне припаркованы «кони». Блондин устало поинтересовался, как там у Тюи в школе и начинает ли он готовиться к экзаменам, мол, слышал, что восточные экзамены какие-то дикие. Устало, потому что явно наговорился на несколько дней вперёд. Когда Накахара запрыгнул на свой Дукати, Верлен прошёл немного дальше и вскоре подъехал обратно на своей чернющей и рычащей Тесте Стретте Нере, вскинув светоотражающее забрало. — Мне вот чисто для себя интересно, mon ami, для чего тебе всё это? — Тюя «зарычал» мотоциклом, покрутив руль. — Не поверю, что тебе просто стало любопытно. — Надо мне. Я уже поблагодарил. — На свидание с какой-нибудь девочкой собрался, а? — Тюя на это резко повернул голову через плечо, глядя хмуро на Поля. — Ну не стал бы подросток спрашивать про такое сразу у обоих ближайших взрослых, знакомых с этим. — Извини, Поль, но у меня женского скопа нет, как у некоторых, мне действительно просто любопытно стало, — Накахара ухмыльнулся наконец, надевая на голову шлем и круто выезжая на дорогу. Видно было, как Верлен в боковое зеркало махнул ему рукой на прощание, сворачивая в сторону. «Совместное времяпрепровождение и угрозы убить уже были, — проносится в голове. — Остаются только цветы… как, сука, банально, мог бы и сам до этого дойти».

«С девочкой, как же, — Поль жмёт на газ. — Ну хоть про свидание врать не стал».

Учиться в субботу — отстой. Но именно в этот день Тюя, появившись в дверном проёме класса, выловил Рюноскэ, поманив рукой за собой; тот только подозрительно прищурился, но задавать лишних вопросов не стал — на месте разберётся. Атсуши ещё не пришёл, а вот Осаму досыпал ночной недосып и даже не заметил того, что его брат куда-то ушёл — всё-таки Акутагава умеет выходить тихо во избежание лишнего внимания. Тюя остановился в углу коридора, впервые благодаря учебное время субботы хоть за что-то: за небольшое количество людей в школе и тишину — не придётся повышать голос. — Рю, послушай, у меня к тебе небольшая просьба, — Накахара удивительно мялся, и Акутагава, видя такое поведение, скрестил руки на груди. — Только не смейся. — Я похож на человека, который любит смеяться? — хриплый голос внушал доверие. — Она немного нестандартная и совсем на мою просьбу не похожа, но… — Валяй. — И нужно будет, чтобы ты не рассказывал Осаму, — говорить словами через рот оказалось чертовски тяжело, и Тюя смотрел в пол. — Атсуши — можешь, но попозже. — Ты совершил убийство и хочешь признаться в этом мне? — Накахара чувствует, как Акутагава не сводит с него взгляда своих серых глаз, и в какой-то момент мысленно Тюя проводит параллель между ним, Рюноскэ, и его отцом — под взглядом Мори-сама чувствуешь себя точно также, наверное. По крайней мере, в момент признания в «курении» было именно так, хотя, возможно, там ещё и присутствие отца повлияло. — Нет, но- — Тогда не вижу причины, к чему ты нервничаешь. Тюя глубоко вдохнул, сдвинул брови к переносице и полушёпотом произнёс: — Мне нужно, чтобы ты узнал у Осаму, какие цветы ему нравятся. Рюноскэ, услышав это, был готов медленно снять тёмные очки, если бы они были надеты. Нужно было держать лицо. Он знал, что между Накахарой и его, Акутагавы, старшим братом есть отношения, но чтобы Тюя и… дарил цветы? Странная хронология событий, но весьма интересный прогресс. Вполне в накахаровском духе. — А почему ты сам у него не спросишь? Разве вы не?.. — Спросил бы, если бы не знал 'Саму, — парень вздохнул, разведя руками и шаркнув ногой по полу. — Он, во-первых, человек-анекдот и сразу толком не скажет, а во-вторых — хочу сделать что-то вроде сюрприза. Спрошу — спалю всю контору. — Подожди, как ты его назвал? — Просто сокращение. Он не против. — Как интересно. Страшно представить, как Накахаре вообще такое говорить даётся. Этот юноша-ураган, который, скорее нож к горлу приставит, нежели признается человеку, который ему небезразличен, что любит его, а тут… Нет, этому точно надо максимально поспособствовать. Будь Рюноскэ на месте Тюи, он бы, наверное, сквозь землю провалился в буквальном смысле, лишь бы избежать зрительного контакта — может же. — Понял, принял, попробую узнать, — Акутагава, растерев переносицу пальцами, прикрыл ладонью рот. Сюрпризы — святое. — Только не думаю, что у него какие-то цветы в принципе могут быть любимыми. У него, скорее, тип верёвки или марка бинтов. — Прекрасно понимаю, — Накахаре, кажется, стало легче, после того как товарищ не стал реагировать слишком бурно, хотя — по-своему — мог бы. Он поднял наконец глаза. — Ну, и ты спроси у него не так прямо, окей? — Можешь во мне не сомневаться, — Рюноскэ понятия не имел, как он будет спрашивать такое у брата, но это его будущие проблемы — сейчас он похлопал Тюю по плечу. Если Накахара доверил ему такое, значит, Акутагава из кожи вон вылезет, но информацию добудет. К тому же, если это поможет Осаму не чувствовать себя так, как он почувствовал себя однажды… Всё будет в лучшем виде. — Когда тебе это нужно? Сегодня? — Желательно вечером. — После школы постараюсь. Тюя улыбнулся. Рюноскэ бы тоже хотел так сделать, но полная неизвестность действий не давала. Ла-адненько, придётся напрячь всю свою фантазию. Накахара вёл себя на протяжении всего дня как обычно — всё также цапался с Дадзаем словесно, о любимых цветах которого спрашивал буквально вот-вот. Как это вообще работает? У Рюноскэ с Атсуши не было никаких проблем — любвеобильный оборотень любил касания, а Акутагава не был против его держаний за руку, объятий и чего другого. Эта последовательность событий вообще какая-то странная; разве Тюя мог не знать о такой мелочи? Хотя… взглянуть на Тюю — неудивительно. Он больше человек дела, не слова, в отличие от Осаму. Ладно, потом спросит. Сначала — обещанное. Идея пришла сама собой. Дадзай залил шоколадные хлопья молоком, держа миску на руке и хлебая ложкой из неё прямо на весу, и смотрел в телефон на столешнице, периодически сгибаясь, чтобы пролистнуть или прочитать что-нибудь мелкое. Акутагава всё ещё готовил себе бутерброд, не желая возиться с готовкой у плиты. Так, как бы его направить в нужное русло?.. Юноша смотрит перед собой, на хлеб на деревянной доске, листья салата, сыр и на нож в своей руке. Нож. В руке. Чёрт. Идейка так себе, учитывая, что Рюноскэ обещал сам себе к такому не подводить, но тут надо. Ради Тюи. Ради Осаму. Ради его, Акутагавы, с Атсуши душевного спокойствия. Ради всеобщего, сука, блага, чтобы весь мир не взорвался. — Лучше бы вместо хлеба был ты, конечно, — пробурчал Акутагава, искренне надеясь, что Дадзай не посмотрит на него, как голодный щенок на улице, которого только что брезгливо отопнули. «Только если нож будет пластиковый», — пронеслось тут же в голове в качестве оправдания, но Осаму это пока знать необязательно. — Что я слышу? — Дадзай дожевал полный рот хлопьев, утирая молоко с губ рукой с ложкой. — Неужели мой братец сподобился читать мои мысли? — Лезть в твою голову сродни самоубийству. Просто подумал, что в таком случае у тебя будет самая тупая на свете гравировка на надгробии: «Умер, перепутав с бутербродом свою сонную артерию», — Дадзай на это фыркнул, молча жуя. — Какие же цветы нести тебе тогда на могилу, умник? — Зачем цветы? Конфеты кидай, я ночью вылезу и всё сладкое соберу. — Разбежался, — Рюноскэ нарезает хлеб нарочито медленно, чтобы не сбиться с темы. Нужно плавно натолкнуть братца на нужный ответ. — Раз уж помер за ужином, то и на могилу тебе принесу ромашку или шиповник, чтоб было с чем пить чай за твой упокой. — Какая дальновидность, — Дадзай стукнул ложкой о край миски. — Лучше уж камелии, они хотя бы красивые. Вот и оно. Если Осаму сказал это просто так, а не потому что он догадался о сюрпризе своего бойфренда, то идея сработала. Как, к слову, вообще выглядит камелия? Знания хозяина Расёмона ограничивались розами, тюльпанами и, наверное, одуванчиками с ромашкой. — Камелии? Может, сразу золотые слитки? — Рюноскэ наконец собирает свой нарезанный ужин в один, отложив нож в сторону. — Дороговато обойдёшься. Лучше живи, так дешевле. — И скучнее. — Ничего страшного. Зато отец не будет расстроен. — Как благородно с твоей стороны, — Осаму выпивает ставшее шоколадным молоко, доев хлопья наконец, и с грохотом ставит миску в раковину. — Помоешь, окей? Всё равно копаешься. «Твоей футболкой помою вместо тряпки разве что», — хотел было ответить Рюноскэ, но вовремя прикусил язык — сейчас не стоит язвить. — Почему камелии, кстати? — спрашивает он меланхолично, зная, что Осаму слышит. — С каких пор ты в цветах стал разбираться? — Недалёкий! — брат, судя по голосу, стоит в дверях комнаты. — Я думал, это все знают, что камелия с языка цветов — вечная любовь и восхищение. Все на кладбище обзавидуются, что меня любят даже в гробу, всего гнилого и в червях! «Какой же ты оптимист, я не могу с тебя», — Акутагава вздыхает. Ладно, нужное он узнал, теперь надо пересилить себя и сгладить атмосферу. — И отец, и я больше любим тебя живым, так что не утруждай нас лишней морокой с похоронами. — О-ой, что-что, я не расслышал? — Дадзай язвит, наверняка улыбаясь во все тридцать два. Пусть улыбается и язвит, лишь бы не нашёл, что ещё себе порезать. — Любишь меня, а? — Что слышал! Сообщение для: Тюя 19:16. у меня для тебя хорошие новости! 19:17. он проболтался про камелии

Сообщение от: Тюя 19:18. понял! спасибо, мой один из двух самых лучших друзей на этом свете 19:19. я заберу его через пару часов, только не говори ему 19:20. папа, кстати, думает, что я с ночёвкой уйду к вам, так что благодари меня, я подарю тебе несколько часов тишины и покоя без дадзая

19:21. я так понимаю, ты в курсе, что отец сегодня дома не ночует 19:22. ну прямо-таки дар свыше

19:23. это моя благодарность за услугу ;)

Накахара глубоко вздыхает. Так, соберись, возьми себя в руки! Волнуешься из-за какой-то мелочи, будто идёшь резать кому-то горло. Парень встряхивает головой, зажмурившись. Дадзай вроде долго собирается, можно, в принципе, написать сейчас. Давай, всё будет нормально! Чтобы он — и отказал в обычной прогулке? Ещё и на мотоцикле? Да он из окна спрыгнет, чтоб быстрее было, ради Дукати. Розового и девчачьего, как он любит говорить, но Дукати. Вдох-выдох, пиши давай. О, или… или лучше позвонить? Лучше позвонить. Да. Именно так. Ищи его в контактах. Поразительно, но Дадзай мог бы быть на любом месте по алфавиту — и Мерзостью называться, и Самоубийцей, и Копией Мори-сама, и просто Придурковатым. Но нет, он просто назван по имени. Даже как-то неоригинально. Гудки были тем ещё испытанием, а от зазвучавшего на том конце голоса и вовсе сердце в пятки рухнуло. Держи голос и стать, Накахара! Как обычно. — Да-а, рыжуша-дорогуша? — Осаму как всегда. Это даже радует. — Я тебе за такие клички язык вырву, — Тюя даже успокоился от привычного для себя ответа. — Выйди через полчаса, мне тебе кое-что отдать надо. — Кое-что — это что? — у Дадзая голос хитрющий. Оставалось надеяться, что Акутагава не проболтался. — Набор для самоубийства? — Прекрати, мы уже разговаривали об этом. Не его. — А что тогда? Что-то для отца от твоего отца? — Нет же. — Я теряюсь в догадках. Решённые задачи по алгебре за весь следующий год? — Нет! — За следующие два года? — 'Саму! — Тюя невольно прикрикнул. — Я сказал выйти — выйди! Гадать дольше будешь. — Ладушки, — возникло ощущение, что именно после сокращения своего имени Осаму смягчился. — Как скажешь. — И это, надень что-нибудь с длинным рукавом. — Ого, ты что, стесняться стал моих резаных рук? — Да, блядь, конечно, спустя столько времени резко стал, — Тюя рычит, закатывая глаза. — Надо мне, сегодня ветер обещали. — Беспокоишься, что ли, что я простужусь? — А с кем мне в школе пререкаться, если тебя не будет? — Воу, весомый аргумент. Тогда до встречи, жду моего прекрасного принца на розовом девчачьем коне! Как в воду глядел. Тюя ничего не отвечает, завершая звонок и садясь на мотоцикл. Где бы отыскать теперь эти сраные камелии в срочном порядке… Как выяснилось, камелии нынче не в моде. Было большим трудом их отыскать, Накахара даже начал психовать. Время уже поджимало, как вдруг — да, вот они, в каком-то захудалом цветочном магазинчике. Быстрее их упаковывайте, девушка, умоляю! Тюя уже был готов зажать этот несчастный букет в зубах, чтобы не тратить время, совсем забыв, что умеет управлять гравитацией. Очень тупо. Достаточно прижать способностью несчастные цветы к своим коленям. Вечная любовь и восхищение… Иронично, если Осаму не дурак и обо всём догадался заранее. Но какая Тюе разница? Он подъехал аккурат к тому моменту, как Дадзай показался на улице. Он был в своей бежевой толстовке и чёрных джинсах, как обычно, только на шее виднелись бинтовые повязки. Стоило лишь услышать, как знакомо рычит Дукати где-то в начале улицы, Осаму тут же повернул голову на звук. Накахара в кожанке, рваных штанах на коленях — и как такой писк моды Рандо-сан вообще одобрил? — и чёрном блестящем шлеме плавно притормозил точно рядом и, не открывая забрала и не глуша мотор, внезапно протянул парню в руки букет, прикрытый упаковочной фольгой сверху. А? Что? — Это кому? — Дадзай даже не сразу сообразил взять букет, пока ему им же не ткнули прямо в грудину более настойчиво, мол, бери уже. Осаму с неким подозрением окинул взглядом всего Накахару и сам Дукати, будто сомневаясь, Тюя ли это вообще, и лишь затем глянул, что там за букет и букет ли в принципе. А там… Камелии. Нежно-розовые, штук пятнадцать, как юноша успел посчитать на глаз. — Это… что? Заглушая рычащий мотоцикл и становясь одной ногой на асфальт, Тюя снимает шлем, встряхивая головой — хвост отросших волос упал на плечо, — и с блестящими голубыми глазами клыкасто улыбается. — Розовые и девчачьи. Специально для тебя. Дадзай — человек, которому теряться во времени и пространстве несвойственно. Накахара — человек, которому делать неожиданные подарки также крайне непривычно. Но в этот вечер Осаму, стоя перед Тюей в абсолютном молчании и удивлении на лице, растерялся, а Тюе стоило большого усилия держать лицо и надеяться, что щёки не пылают. Засмеют! — Что застыл? — Накахара вывел Дадзая из ступора своим вопросом, и тот наконец оторвал взгляд от цветов, будто ожидая, что они — галлюцинация и растают прямо в руках. — Домой неси, в вазу ставь и спускайся обратно. Дело есть. Осаму только молча кивнул, в удивлении — не в смущении! — не поднимая на Тюю глаз и разворачиваясь к парадной двери. Стоило только ему скрыться, Накахара нервно и отрывисто задышал и отвернулся, зажмуривая глаза и зажимая рукой в перчатке рот, чувствуя, как его бровь дёргается. Твою мать! Как неловко! И как теперь быть с ним один на один?! Накахара в смятении даже не поднимает головы, не зная, что из окна за ним следит внимательная пара серых глаз. Дадзай вышел довольно скоро. Накахара вовремя успел прийти в себя, отвесив себе пару пощёчин, и повернулся на звук открывающейся двери ровно тогда, когда Осаму запнулся о поребрик, но вовремя выпрямился. Тюя, стараясь быть серьёзным, невольно усмехнулся. — В честь чего, Тюя? — В честь твоей кривоногости, придурок, — Накахара протянул ему шлем. — Садись назад и держись за меня. — Надеюсь, прыгать с моста в воду? — Размечтался. Просто прокатимся. — Если это приглашение на свидание, то я был бы согласен и без цветов, — Дадзай натягивает шлем на голову, легко переступая через мотоцикл своими ходулями и стараясь пристроиться за спиной Накахары, просто потому что Дукати не предусматривает второго пассажира, благо что Тюя мелковат для такого большого мотоцикла. — С чего взял? Я ещё, вообще-то, ничего не сказал, — Накахару специально резко хватают под рёбрами, сжимая руки, чтобы у того воздух из груди весь вышел, на что Тюя хмурится и с щелчком закрывает забрало шлема на Осаму, не давая тому и слова сказать. Дукати мягко тронулся, утробно рыча, и только по исчезновении его из вида двора задёрнулась штора наблюдательного окна. Как хоть эти камелии выглядят… Ехали долго. Учитывая, что Накахара ничего не сказал, а Дадзай даже спросить ничего не успел, Осаму только и оставалось, что смотреть по сторонам. Яркие вечерние вывески неоновой Йокогамы постепенно сменялись спокойными сумерками, стоило покинуть город и выехать на дорогу лесополосы; вскоре высокие «клыки» домов и вовсе остались позади, напоминая о себе лишь бликами на блестящем мотоцикле и отражениями в забрале. Тюя вёл плавно, что удивительно, ведь Осаму думал, что трясти будет неимоверно и в какой-то момент на какой-нибудь кочке вовсе выбросит за борт. Интересно, Накахара всегда так водит или только для пассажира сейчас старается? В конце концов, Дадзай никогда до этого не сидел на священном Дукати. Прямо как до святилища допустили! Когда город остался позади лишь в знаниях географии, что Йокогама где-то там, за спинами, Накахара наконец съехал с дороги куда-то вниз, по холму. Здесь росла высокая трава и не было вокруг ни души; когда заглох мотор и Тюя мягко опустил ногу на землю, опуская затвор, чтоб Дукати крепко встал, Дадзай наконец снял шлем и услышал… ничего. Царила полнейшая тишина, лишь где-то вдалеке умиротворяюще трещали сверчки. Сеть, понятное дело, не ловила, можно было и не брать с собой телефон. Тюя спрыгнул с сидения, отвернувшись и как бы невзначай протянув Дадзаю руку в перчатке ладонью вверх, мол, берись и сходи уже. Осаму, вообще-то, поддержка не нужна, учитывая рост, но не принять такое можно сравнить лишь с предательством клятвы на крови. Тюя не дерзит, не пытаясь чересчур сильно сжать вложенную в ладонь кисть до хруста костей, лишь дожидается, когда Осаму встанет на землю, выпрямится и сложит шлем на сиденье. Небо над ними было тёмным, первые звёзды рассыпались на горизонте, постепенно заволакивая всё вокруг, и ни облачка не было видно. Красота, тишина и только две живые души на ближайшие километры — Накахара и Дадзай. Поразительно. Никто не решался заговорить первым. Осаму присел (скорее, опёрся спиной) на мотоцикл позади, сложив на него руки и запрокинув голову кверху. В кутерьме школьной рутины и тренировок на звание убийцы такие моменты тишины и спокойствия уже встречались редко, хотя ему даже восемнадцати нет. Ветер слегка колышет траву. Накахара стоял рядом, убрав руки в карманы и точно также упёршись спиной в нос Дукати, замолкнувшего сейчас и погасившего фары. В отличие от Осаму, Тюя на небо не особо глядел — звёзды, конечно, красивые, и в тишине мира на них можно смотреть бесконечно, но проще было отвернуть голову в сторону и смотреть на тёмные деревья вдалеке. Но молчать бесконечно невозможно. Накахара постарался бесшумно вздохнуть и, растерев шею, неуверенно начал: — Если тебе интересно, зачем мы здесь, то- — Убить меня тихо и без свидетелей? — Осаму, перебив, усмехнулся. — Что ж, это лучшее место, о котором я мог только мечтать. — -то никакой причины нет. Тут Дадзай замолк. Чего? Как это? А для чего они здесь? — Я понимаю, это звучит глупо, но я просто хотел найти место, где не будет вообще никого. Нет, то есть, только я и ты, и больше никого. Осаму ничего не отвечает. Тюя только слышит его мерное дыхание и краем глаза видит движение руки. — 'Саму, я… угх, к чёрту, я даже не подозревал, что такие вещи так сложно говорить через рот! — эмоции плещут через край, хоть по юноше и не видно, и он хмурится, агрессивно пиная траву впереди, отходя от мотоцикла и сжимая руки в кулаки. — Вот почему всем вокруг это даётся на раз-два, а у меня не получается?! — Полегче, я не тороплю, — Тюя знает, что Осаму улыбается, скрестив руки на груди и внимательно наблюдая за ним. — Ты что-то хотел сказать, да? — Да какой ты проницательный! — Накахара сжимает зубы, стоя к Дадзаю вполоборота и периодически поглядывая на него искоса. — Как бы тебе объяснить-то? — Тремя словами, зай. — Не-ет, не так всё просто, — парень шумно вдыхает-выдыхает носом, собираясь с силами и стараясь успокоиться. — Ладно, я попробую. Я, в общем, давно хотел сказать… начать… короче, как-то у нас всё не получалось по-человечески. То ты меня бесил, то я был несдержан, то что-нибудь ещё, и как-то времени на это не находилось. Да, у нас уже всё было, да, это очень глупо! — Накахара снова не сдерживается и с крутого разворота пинает траву. Остановившись, он дышит, приходя в себя, и шумно сглатывает, продолжая стоять к Осаму спиной. — Но мне хотелось, чтобы ты не думал, что я тебя не… ну… Чтобы ты не думал, что ты мне безразличен. Как-то так. — Правда? — наконец послышался голос в ответ, и Тюя повернулся через плечо. Осаму стоит, не изменив позы, и мягко смотрит на Накахару, слегка склонив голову к плечу. — Я и не думал. Уже привык, что ты выражаешь внимание так, как ты обычно делаешь. Разве нет? — Фактически, да, ты прав, — Тюя почесал затылок, наконец полностью повернувшись к Осаму и сделав шаг вперёд. — Но, опять же, мне хотелось сделать чуть-чуть по-другому. Моё отношение уже привело к твоему срыву, потому что ты наверняка думал, что мне не нужен и весь подобный бред, и тогда, когда я остался присматривать за тобой, мне тоже казалось, что ты можешь подумать, что я это делаю из-за прошедших событий. — О да, заниматься любовью, чтобы показать, что любишь, это так банально, каждый день такое встречаю. — Не язви. Ты не можешь отрицать, что без любви такого не бывает. Дадзай только пожал плечами. — И да, — Тюя подошёл ещё ближе, — я не хотел, чтобы ты думал, что это только с твоей стороны происходит. Я дурак просто и не умею показывать чувства, как ты. Это очевидно, но вдруг ты думаешь, что я не замечаю этого за собой? — …Возможно. — Вот потому-то я и распинаюсь перед тобой сейчас. — Тюя, я люблю тебя, и ты знаешь об этом. Накахара замолчал. Дадзай смотрел на него, и его глаза блестели — в них отражались звёзды. Вокруг стемнело, тёмно-фиолетовое небо расстилалось до ярких городских огней, светивших мерцающими столбами ввысь. Пели сверчки. Вот он, момент, которого Тюя так ждал. Он так долго вёл к этому, чтобы… чтобы что? молчать сейчас? Сколько бы ты, Накахара, не называл Дадзая придурком и идиотом, в данный момент, если не пересилишь себя и ничего не скажешь, придурком и идиотом останешься только ты. И Накахара решился. Он шагнул наконец ближе, стукнувшись носками кед о светлые кроссовки Осаму, и вытянул руки вперёд, в перчатках хватая лицо Дадзая и притягивая ближе. Нет, смотреть в глаза сейчас — лишнее, Тюя прикрывает свои, смотря только на бледные губы перед ним, и, поднявшись на носки, наконец целует — так, как должен был целовать с самого начала. Сначала просто, прижавшись губами к губам, потом, зажмурившись, налегая грудью вперёд и раскрывая рот, вынуждая Осаму сделать то же самое. Тюя чувствует, как одна из рук Дадзая накрыла его руку в перчатке, а второй Дадзай касается спины, огладив между лопаток прямо под кожанкой. Накахара, кажется, забывает дышать в поцелуе, потому и отпрянул, выдыхая: — Я тебя тоже, 'Саму. Ты мне нравишься. Я люблю тебя. Не думай, что это не так. «Хоть ты и бесишь неимоверно иногда», — хотелось добавить, но не успелось: Осаму, улыбнувшись, ненадолго отвлёкся, снимая с руки Тюи перчатку и, отбросив её на сиденье мотоцикла, прильнув щекой к тёплой ладони. Хорошо, что в темноте не видно, как краснеет лицо, и Накахара отнимает от лица Дадзая руки, снимая перчатку и со второй. Осаму уже было расстроился, потянувшись следом, но Тюя на этот раз осторожно берёт его лицо обеими тёплыми ладонями, зарываясь пальцами в мягкие вьющиеся волосы, и вновь льнёт губами к губам, не чувствуя стыда. Он для того и выбрал это тихое место под звёздами, чтобы наконец признаться.