The Godfathers

Confetti — Ghost

Мори, сидя за собственным столом у себя в домашнем кабинете, никак не ожидал увидеть, что в коридоре, проливая желтизну на пол под дверью, загорится свет. На часах — полдвенадцатого ночи, и единственная мысль, промелькнувшая в уставшей голове — кто-то из его двоих что-то оставил в кармане куртки и теперь ищет. Огай даже значения этому не придаёт, вновь глядя в бумаги, подперев голову рукой, но, когда слышит, как во входной двери поворачивается ключ, невольно вздрагивает и вскакивает из-за стола, скорее выходя в коридор. На пороге, положив руку на ручку, стоит младший сын, натянувший чёрный капюшон на голову — если раньше его можно было застать в чём-то помимо чёрного, в белой футболке или тёмно-синей куртке, то теперь весь его гардероб состоял из одного цвета — и оглянувшийся на отца, словно это не он, Рюноскэ, куда-то собрался при всём параде на ночь глядя, а его родитель. — Куда ты собрался? Ночь-полночь на дворе, тебе спать пора. — Я буду спать на кладбище. Мори медленно оглядел подростка с ног до головы, словно желая убедиться, что ему не показалось, — после сказанного-то! — протёр глаза и устало вскинул бровь. На кладбище он, мать его (отца его туда же!), собрался. Во всём чёрном: чёрная толстовка, чёрные узкие брюки, чёрный рюкзак за спиной, ботинки тяжёлые, у ногтей цвет от лака такой, словно он все разом и на обеих руках дверью поочерёдно прищемил — ужас, летящий на крыльях ночи, во плоти. Ну хоть с лицом и причёской ничего не сделал, хотя… чует отцовское сердце с психолого-медицинским образованием, что до этого недалеко. Он прямо-таки физически ощущает, как мальчишке в буквальном смысле тяжело поднимать ноги в этой его обуви, но это явно не тяжелее, чем не выделиться в толпе и прослыть серой личностью… в шестнадцать-то лет. — Кого хоть посещать собрался? — Ха-ха, очень смешно, — Рюноскэ прищурился. — Я пошёл. — Ты бы хоть разрешения спросил ради приличия, молодой человек. — Ты бы всё равно не разрешил, так к чему тратить время? Приду утром. — Хлеба и конфет захвати на обратном пути! — дверь их общей с братом комнаты распахнулась, и из темноты, разбавляемой лишь светом экрана ноутбука, выглянул старший в пижамных штанах и майке. Младший ничего не ответил, только глаза закатил, выходя наружу и бросая сквозь зубы: «Придурок». Мори, смотря вслед, покачал головой. Ну в кого он такой?.. Ох уж этот подростковый максимализм, ох уж этот противный переходный возраст. — Вроде не ронял я его в детстве… — Огай вздыхает и смотрит на Дадзая, вышедшего из комнаты и прилипшего к окну на кухне, провожающего брата взглядом. — Он ничего тебе не говорил? — Ему и не нужно ничего говорить, я и так знаю, что он того, — Осаму покрутил пальцем у виска, присвистнув. — Нельзя так о брате, — Мори подошёл поближе, успевая увидеть, как младший сын скрылся по дороге вперёд, освещённой благо что фонарями. Хотя… учитывая то, что он ушёл к полуночи на кладбище с целью ночевать среди могил, потому что это романтика и правила его субкультуры, главное — не согласиться со старшим вслух. — Там собирается какая-то его компания или что? — Ага, целое кладбище его друзей. — Правда? — Конечно, — Дадзай, отвернувшись, вытянул руки перед собой и склонил голову набок, зашагав вперёд, подволакивая вторую ногу, как восставший из могилы мертвец: — Буэ-э, мозги-и… вот этих вот друзей. Мори только головой покачал. Да, Дадзай хоть и был со своими тараканами в голове, а каждый его следующий шаг, чем он становился старше, предугадать было всё сложнее, но ожидать от него каких-то совсем уж сумасбродных идей без логичного конца было невозможно — подрастающий манипулятор никогда не делал ничего, что не принесло бы ему выгоды. Да и поговорить с ним можно было на равных — мальчишка с ранних лет интересовался всем вокруг и многое запоминал. Казалось бы, от какого ребёнка больше проблем: от того, который интереса ради сунет зубочистку в розетку и попытается сделать парашют из простыни и прыжка с крыши, или от того, кто тихо и мирно читает в углу кровати книжку про выдуманных некромантов? Удивитесь, но от второго. Первого ты учишься читать и перестаёшь удивляться тому, что он делает, просто-напросто предотвращая возможные серьёзные опасности для здоровья наперёд и приходя в конце концов к тому, что лучше один раз дать попробовать то, что он хочет, и исключить возможность повтора, чем запрещать одно и то же бесконечное количество раз и потом всё равно напороться на пересечение запрета: порошок для стирки нужно, конечно, убрать высоко и в недоступное место, чтоб ребёнок не счёл это чем-то вкусным, а вот если не верит, что плитка горячая — пусть потрогает. Чуть-чуть обожжётся разок, зато больше не будет любопытствовать. Дадзай, собственно, так и понял, что боль — самая нелюбимая в его мире вещь, поэтому если и суицид, то быстрый и безболезненный. А вот второй ребёнок-тихушник, который послушно выполняет поручения и не любит шума, становится абсолютно непредсказуемым, благо что на первом ты успел натренироваться — можно пресечь попытки наделать чертовщины втихую. Нет, хочет рисовать пентаграмму углём на стене в комнате — пусть рисует, ему же в этой комнате и жить, а вот если хочет приманить голубей к подоконнику, чтобы поймать одного и совершить жертвоприношение во славу Бафомету, то лучше, конечно, быстрее привить любовь к животным и отпустить бедную птичку. Дадзай как старший и не по годам сообразительный до сих пор помнит, как младший брат впервые поинтересовался у отца, что такое «субкультура». Ему было около шести или семи — услышал в телевизоре в передаче про сказочных некромантов и их захоронения, вдохновился и захотел стать её частью, но смысла не понимает, а противный старший брат только посмеялся и сказал поинтересоваться у родителя. Мори тогда готовил, и от неожиданного вопроса и изъявленного желания «попасть в субкультуры» с уклоном в готику он чуть не отрезал себе палец вместе с сырой куриной грудкой на доске, благо инстинкт самосохранения у него выработан больше, чем умение вменяемо готовить. «Субкультура? Как бы тебе объяснить… — младший ребёнок сидел за столом позади и внимательно смотрел на отца. Был выбор: объяснить максимально доступно и по правде смысл слова или… или использовать его в свою пользу. — Суп-культура — это люди, которые исправно и каждый день едят супы. А будешь продолжать не хотеть есть то, что я готовлю, и выбирать только сладкое и бутерброды — не сможешь стать частью суп-культуры». Рюноскэ тогда попробовал возразить, потому что не верилось ему, что всё так просто завязано на противных супах, но аргументировать своё возражение было существенно нечем. Но был выход — не менее противный, как супы, старший брат. Он, конечно, та ещё заноза в заднице, но порой и сказать мог что по делу. Да хотя бы по его реакции можно было определить, обманывают мальчишку или нет! Но старший брат на заявление о связи супов и суп-культур даже не посмеялся, сохранив серьёзное лицо и сказав твёрдое: «Да». Своё сдержанное «Какого чёрта?» Осаму спросил поздно вечером, когда Рюноскэ уснул, а отец готовил на кухне на завтра. Огай на это только усмехнулся, подивившись тому, что ребёнок, кровь которого наполовину состоит из сарказма и язвительности ко всем окружающим его людям, так долго сдерживался и не выдал его откровенную ложь младшему: «Ты же знаешь, что его ни под каким предлогом не заставишь есть то, что ему нужно, а без жидкой пищи его желудку будет совсем плохо, — Мори обернулся, пожав плечами и смотря на Дадзая — тот жевал яблоко со стола. — А так, может, хотя бы какое-то время будет есть нормально. Побудет частью своей суп-культуры…» Дадзай уважал отца за столь неординарный выход из ситуации — и сына не обидел, и выгоду себе отыскал. Интересно было лишь одно: как долго Акутагава не будет раскрывать обмана. Ответ был прост: узнав про значение один раз, есть супы вошло в привычку. Хоть немного, но нужно, чтобы желудок окончательно не скончался. Когда значение слова он узнал уже в сознательном возрасте в школе, Рюноскэ и не вспомнил, что когда-то был обманут насчёт него. А теперь Мори жалел, что сейчас нельзя также легко обмануть доверчивого ребёнка. Захотел спать на кладбище — не переубедишь. Ну, хоть на ужин суп поел и не выделывался, как раньше — не хочу, не буду, лучше чипсы и газировка. Огай потёр пальцами переносицу, несколько минут стоя в тишине — старший сын уже ушёл в свою комнату и закрыл дверь, — а затем ушёл к себе, поднимая телефон со стола и вызванивая охрану собственного здания. Вот, наверное, выделенная группа удивится, что их вызвали на ночную охрану городского кладбища?.. И не только охрану. Дадзай, в отличие от брата, не настолько наивен, чтобы бросаться всем в глаза своим видом. Да, немного мейка не помешает, но лёгкий макияж лица с чёрными стрелками и ровным тоном с блеском хайлайтера — совершенно не то по сравнению с тем, чтобы говорить своему отцу, что посреди ночи идёшь ночевать на грёбаное кладбище, просто потому что ты не такой, как все. Нет, не то чтобы старший против — из-за закидонов младшего комната теперь в его распоряжении, и никто не будет ворчать, что ему мешает свет от экрана и слышная из наушников музыка. Да мало ли, что ему там мешает! Дадзаю нужен Химический Романс для поддержания хрупкой душевной организации, которую никто не понимает, а мерзкая способность брата за последнюю такую стычку сожрала его наушники и расковыряла клавиатуру компьютера, разбросав клавиши и сожрав половину пробела. За попытку слушать музыку в полвторого ночи без наушников пришёл уставший отец и был готов отвесить подзатыльник, но пригрозил лишь отключить роутер. Пришлось на свои карманные брать новые наушники и больше не выделываться. Ну что он, виноват, что недалёкому братцу, грозящемуся закопать старшего на кладбище и вызвать на его труп какую-нибудь условную Лилит, не по душе Айемикс? В конце концов, хочет младшенький или нет, а всё равно рано или поздно направит свою способность стащить из карманов его одежды подводку и попытается нарисовать себе что-нибудь сатанинское на лице. Ну, знаете, так ведь делают все не такие, как все. Кожа как можно белее, одежда и всё остальное — всех оттенков чёрного. Мори однажды чисто случайно увидел, как у сына один из ногтей чёрный, и уже хотел было занервничать, но выяснилась простая вещь: ребёнок случайно прищемил палец дверью, и ноготь почернел. Так себе, конечно. Лак хотя бы не причиняет боли. Конечно, мальчишку на кладбище, просто потому что он так захотел, никто не отпустил. «Если не можешь подействовать напрямую — действуй через посредника», — гласит жизненная мудрость, которой Огай в некоторых случаях придерживался, и потому небольшая группа силовиков, вызванная с охраны и вынужденная по приказу переодеться в чёрные балахоны и какие-нибудь страшные маски, застали юного «не-такого-как-все» аккурат у большого склепа. Естественно, когда ты всю жизнь работал на хорошей должности серьёзной охраны, немного непривычно изображать из себя сатаниста, но главным было игнорировать тихо подходящего любопытного сына начальника настолько долго, насколько можно, а уже потом медленно обернуться и продемонстрировать своё страшное «лицо» юному поколению. Если раньше в серых глазах был какой-никакой интерес, — ну, а как же, практически встретился лицом к лицу с чем-то потусторонним! — то в ту же секунду он сменился испугом. Будь ты хоть дважды одарённым: когда страх и непонимание происходящего складываются вместе, соображаешь только на одно-единственное действие — бежать. И Рюноскэ, до этого свято уверенный в своей индивидуальности, развернулся и рванул домой как можно быстрее, уже не желая никакого кладбища. Сражаться с людьми — одно, а пытаться натравить свою способность на процессию инфернальных сущностей — иное. Переодетая охрана преследовала мальчишку ровно полпути, пока он не перестал оборачиваться, и по-тихому, из переулков, взглядами проводила до дома, пока юный индивидуалист не скрылся за дверью. — Быстро ты, — Мори даже изобразил удивление, выйдя из своего кабинета. — Разве ночь кончилась? Ты же ночевать собирался. — Там… — Акутагава вжался спиной в дверь, не решаясь глянуть в глазок. — Там были… — Трупы? — Огай вскинул бровь. — Ну, это кладбище, а не парк аттракционов. — Нет! — Рюноскэ махнул рукой, отдышавшись и кое-как сбросив со своих тонких ног с острыми коленками тяжёлую обувь. Хм, а Мори думал, он эти ботинки сбросит ещё на полдороги, чтоб бежать было удобнее. — Там были… — Вот те, которых я изображал, — показался из-за двери Дадзай, намекая на ходячих мертвецов. — Встали его встречать. Мори хотел было согласиться со старшим сыном, но внезапно увидел, что один глаз у него аккуратно подведён чёрной стрелкой. Зачем?.. — Не смешно, — Рюноскэ окончательно пришёл в себя, нахмурив куцые бровки. — Ну… — Огаю понадобилась минута, чтобы переключить своё внимание с фокуса старшего на вернувшегося младшего. — Ничего страшного, папа не даст в обиду, иди переодевайся, умойся… вместе со своим братом, — Осаму уже было развернулся в комнату обратно, когда обернулся через плечо. Мори хватило духу только указать рукой на своё лицо. — Смой, ради всего святого, пока не замарал подушку, иначе отстирывать будешь сам. Дадзай что-то пробурчал в ответ, мол, потом смоет, всё равно ложиться он будет не прямо сейчас, Акутагава пока копался в коридоре. Огай только головой покачал, вздыхая, и вынес младшему кружку с водой: «Всё в порядке, дома тебе ничто не грозит, ложись спать. Чай, на кровати удобнее, чем на сырой земле в паре метрах от захороненного тела, не правда ли?» Рюноскэ прищурился, отпил и с кружкой ушёл в комнату, будучи по пути потрёпанным по голове отцовской рукой. Уже в комнате Мори отписался своей охране, что можно возвращаться на свой пост, и премиальная надбавка за весь этот ночной бал-маскарад будет в середине месяца при подаче списка участников. Главное, чтобы ребёнок не узнал, что всё это его отец и подстроил… Ну, его же не догнали и не били, верно? Прошло полчаса, прежде чем Мори понял, что возвращаться к работе с бумагами нет смысла — от всего этого абсурда на фоне пристрастий своих сыновей мозг отказывался думать о чём-то другом. Дверь в детскую была приоткрыта, и Огай, проходя мимо, аккуратно заглянул внутрь: младший в чёрной пижаме свернулся клубком под одеялом на своей нижней койке, и поверх него дремала чёрная голова с красными щёлочками глаз; на койке верхней, как ни странно, спал, а не сидел в компьютере, старший сын, раскинувшись звездой, свесив одну из рук книзу, а одну ногу закинув на стену. Огай прищурился, приподнявшись на носки, и действительно — у Дадзая лицо чистое. Что ж, что бы он там ни рисовал себе на глазах, всё равно смыл. Нет, пусть себе хоть ночи над Сеной рисует на щеках и тайные вечери на верхних веках, но только не перед сном, когда все пейзажи грозятся отпечататься на наволочке. Иногда лучше правда не знать, что в школьном рюкзаке старшего сына спрятана купленная днём раньше розово-красная тоник-краска, которой он хочет попробовать выкрасить пару прядей, а заодно светлую майку и белую раковину. Ничего, папа, уходишь ты рано, увидишь только поздно вечером… Сообщение от: О. Мори 01:15. Знаю, господа, поздновато, но я вижу ваш онлайн, поэтому… просто интересно, у меня одного детей в последнее время штормить начало? 01:16. Ну, я имею в виду, у меня один только что вернулся с кладбища. Ночевать там захотел. Расхотел по дороге. А ведь я вроде ни одного в детстве не ронял… если только сами падали.

Сообщение от: Т. Шибусава 01:17. [вложение] 01:18. 🍓🐱✨🐉🍓

Сообщение от: О. Мори 01:18.??? 01:19. Это новая мода? 01:20. Я не уверен, что люди оценят… но выглядит, конечно, _блестяще_. Только Мори и Рэмбо, работающие с людьми со сверхспособностями бок о бок всю свою жизнь и сами таковыми являющиеся, могли спокойно отреагировать на фотографию большой и красной драконьей головы, выглядящей почти натурально (если не знать, что она настоящая), вот только обклеенной десятком блестящих наклеек в виде кошачьих голов, ягод, звёзд, цветков и всякого такого барахла. Они хорошо сидели на твёрдых носовых пластинах, красной чешуе и рогах. Видимо, у Тацухико только одна голова с длинной шеей были обращены истинным обликом, ведь печатал-то он сообщение явно не когтями огромных лап… Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало — плохой принцип, но иногда его лучше придерживаться. Дитятей ребёнок для родителя остаётся и в десять, и в шестнадцать, и в двадцать пять, и в сорок лет, и Шибусава даже не старался препятствовать тому, что сын стал тяготеть к чему-то… Чему-то чрезмерно мягкому. Сладкому. Светлому. Розовому. Сложно описать то, что в одно слово не укладывается, но всемогущий интернет подсказал название — ваниль. Юный оборотень начал натурально тяготеть по всему «ванильному», и как бы ладно, если оно не затрагивает ничего серьёзного — в конце концов, некоторые в этом возрасте увлекаются сатанизмом, собственным кровопролитием, жертвоприношениями и курением за гаражами, пока родители не видят, и то, что Атсуши зачем-то купил на свои карманные ободок с кошачьими ушами, когда у него, по сути, есть свои с натуральным мехом, совершенно не казалось чем-то ужасным. Все в этом возрасте творят невесть что, а то, что Атсуши нравится белое, а не чёрное, если обобщить, вовсе не назовёшь «невесть что». Пускай. Пускай его полки обрастают фигурками неизвестных Тацухико персонажей, пускай на его кровати лежат горкой подушки с изображением этих же героев (или героинь? они все на одно лицо!), пускай он держит на стенах плакаты с музыкальными группами или чем бы то ни было. Но сегодня Шибусава, пока ребёнок сидел на школьных уроках, не побрезговал протереть пыль на его полках и столе — дитятко сезонно линяло, и создавалось ощущение, что в квартире живёт минимум несколько котов, — но от этой же пыли ему случилось чихнуть прямо над стопкой бумаг, из которой на лицо тотчас вылетел рой чего-то непонятного. Какая должна быть защитная реакция на внезапную атаку? Правильно: обрастание непробиваемой чешуёй. Вот только атакующими оказались наклейки, лежащие поверх тетрадей, и теперь голову красного дракона украшали наклейки в виде клубники, котов, солнышек, блёсток и всего подобного. Отражение в зеркале выглядело какой-то насмешкой, но винить было некого: всё-таки, это территория ребёнка, а Тацухико нарвался сам. Беда была ещё и в том, что наклейки, как выяснилось, прицепились к чешуе очень крепко… Главное, что фигурки на полке, о которую Шибусава ударился рогами, когда резко отпрянул в сторону с наклейками на лице, — морде? — были заблаговременно пойманы и водружены на место. Даже, вроде как, в тех положениях, в каких стояли. Тацухико прекрасно видел, сколько такая аккуратная работа может стоить, и хоть и не понимал, в чём ценность этих безделушек, которые через пару лет по решению самого их хозяина отправятся в тёмные углы тумбочек, шкафов и кладовок, а потом — на перекупочные сайты или другим детям в дар, но предпочитал обходиться с вещами ребёнка осторожно — сейчас ему это, видимо, дорого, так пусть и стоит нетронутым чужой рукой. Осталось только найти на белом ковре внизу мелкие цветочки, выпавшие из руки фигурки в виде девочки…

Сообщение от: А.Рэмбо 01:30: [14:34, голосовое сообщение] 01:31: лучше бы Тюя решил ночевать на кладбище!

И действительно, «штормило» не только двух младших Мори. Рэмбо как уроженец страны утончённого вкуса ещё с самого начала начал подмечать, что его сын постепенно меняет стиль одежды: с лёгких курточек и обыкновенных футболок юный разрушитель переодевался в футболки с чересчур — на глаз Артюра — кричащими принтами и кожанки с шипами. Детская комната, казавшаяся до этого совершенно обыкновенным и безопасным помещением для подростка, стала обрастать преимущественно тёмными цветами, острыми предметами мебели… Когда Рэмбо, пройдя ночью в комнату спящего сына, чтобы закрыть оставленное нараспашку окно, случайно встретился взглядом с внезапно появившимся на стене плакатом, на котором были люди с широко распахнутыми глазами, размалёванными бело-чёрными красками лицами и отвратительного вида чёрными гитарами, он чуть не получил приступ. Конечно, увидь неожиданно такую, простите, рожу в темноте, на которую только свет луны и падает… Музыка, в какой-то момент приглушённо зазвучавшая из-за закрытой двери, была воистину сатанинской: грубые кричащие звуки, изнасилование руками гитарных струн и звериное рычание вместо приятного слуху мотива сбивали с любой мысли и совершенно не давали ни отдохнуть, ни поработать. А зайти и попросить срочно выключить эту вакханалию из зверей в звукозаписывающей студии — так складывается ощущение, что при открытии двери снесёт ударной волной. Конечно, Артюр даже не пытался скрыть, что не в восторге от музыкальных вкусов сына, но Тюя, всё-таки делая потише (спустя закатывание глаз, конечно), говорил, что отец просто ничего не понимает. «И не хочу понимать», — услышал бы юноша, если бы выключил музыку. Но хотя бы стало потише. Когда ребёнок впервые заикнулся о том, что хотел бы приобрести гитару, Артюр хотел отрезать сразу: «Если только на ваши карманные деньги, молодой человек». А секундой позже в голове возникла логическая цепочка: если ребёнок хочет гитару, значит, этой гитарой он будет заниматься, а если будет заниматься, то точно в тишине, чтобы сосредоточиться, а если будет тишина, значит, никакой сатанинской музыки… Рэмбо даже воду выключил, в которой домывал посуду. «а знаешь, что? — Тюя взглянул на отца исподлобья, сидя за столом, как неприкаянный родственник. — полностью за свои деньги я, конечно, сделаю тебе подарок только ко дню рождения, но, если у тебя есть деньги сейчас или ты хочешь подкопить, я добавлю из своих, и ты купишь себе хорошую гитару. акцентирую твоё внимание — хорошую. но за такое предложение у меня условие, — у Тюи даже глаза засверкали, когда он услышал, что гитара, возможно, будет у него достаточно скоро. Настоящая! — чтобы никакой музыки из ада я больше не слышал. у тебя ведь есть наушники, солнце?..» Потрясающе, на самом деле, как ребёнка можно легко уломать не делать что-то одно, если он хочет сделать что-то другое. Тянуть Артюр не стал — после недели идеальной тишины без звуков гитарного концерта на скотобойне Тюя уже бежал домой с новенькой покупкой, борясь с желанием распаковать прямо на улице. Да, понятное дело, первые шаги, первые аккорды, первые попытки звучат далеко не очень, а с учётом их бесконечного повторения вперемешку с тихой руганью — ещё и раздражающе, но лучше уж потуги ребёнка в искусство, чем потуги рычащих людей в соловьиное пение. Поразительно, на самом деле, как этот чёрный, с цепями на шее и шипами на плечах, в кожаных перчатках без пальцев несуразный маленький подросток всё ещё может быть прилежным сыном! Не всегда, конечно — всё-таки давно не тот возраст, когда родитель для ребёнка — центр вселенной. Но хотя бы иногда. Но не бывает затишья без бури. Однажды Артюр пришёл домой и понял по окружающим его звукам, что что-то в его мире изменилось. Как оказалось, к привычным гитарным наигрываниям из комнаты Тюи стала доноситься тихая сатанинская музыка, которую он пытался повторить… И против даже ничего не скажешь — ребёнок развивается, да и музыка совсем не громкая. Но сам её факт наличия в квартире… Кошмар. По правде говоря, периодические «кошмар, это просто кошмар!» повторялись на протяжении всех пятнадцати минут эмоционального голосового сообщения от Рэмбо, который в чувствах порой случайно переходил на французский и только спустя предложение или больше делал паузу, кашлял и возвращался в привычное русло. На тринадцати минутах Мори так и не понял, к чему Артюр так уж переживает и желает, чтобы лучше уж юный Тюя-кун ночевал на кладбище, но последнее горестное восклицание поставило все точки над i:

«он хочет мотоцикл! а я даже знать не хочу, для каких именно целей, окромя езды, он ему нужен, потому что ни за что не поверю, что подросток не захочет повыделываться перед сверстниками мёртвыми петлями и прыжками над камазами! — здесь, кажется, Рандо всхлипнул, и на фоне всё ещё были слышны звуки резкой рок-музыки. — я погиб, я погиб…»