Мортидо

             Думая о хоть и вынужденном, но возвращении в Бардо, я оживаю. Но только это уже жизнь после смерти. Земное, живое чувство с меня снято. Что мои чувства теперь? Во мне опустошённость. А ещё что-то похожее на сострадание, хотя нет, это всё же жалость. И именно жалость заставляет дурманить умы. Эти умы сами просили, и я из жалости потакала им. Я потакала даже прихотям Лизы и совсем не торопилась её "спасать". Жалость, как и до́лжно ей, заставляла меня быть жестокой.              Слабые умы, лишённые воображения и жаждущие удовольствий, тянули ко мне свои тоненькие ручонки и смотрели на меня полными слёз глазами на истощённых лицах, измождённых жестокостью и нелюбовью к миру. Они видели во мне то тепло, которого им так долго не хватало. Мне ведь как будто было не всё равно, кто они, что они чувствуют, о чём они могли бы мечтать. Но после эйфории, которую дарило моё «влияние», думаю, у них наступало самое жёсткое похмелье, отбирающее жизнь. И я была тому виной — я была их вином. Из-за меня они начинали видеть нечто в самих себе. Что это? Как я это делаю?              Но я должна была испытывать муки совести, и поэтому играла их. Муки совести стали мне чужды. Их съедало наслаждение от исполнения роли падшего ангела, которого писал для меня Кай в своих письмах. Его мысли, обрамлённые моими фантазиями, погружали в мрачную дремоту, уводя за собой очередную жертву.              Они так меня слушали! Бесконечно странные вещи, которые лились мёдом в их уши, они хотели слышать. Мои речи пьянили и заставляли людей обнажать души. Мне всерьёз думалось, что я зло. Моё сердце разрывала жалость, как языки адского пламени, которые всё ещё доставали до меня, хоть я и была выше Ада. Я не горю, мне не больно. Но я в пустоте и одиночестве.              Я мстила всему миру. Когда-то он меня не принимал и не понимал, зато теперь я его бесконечно понимаю и принимаю. Странно только то, что сам он к себе таких чувств не разделяет. Я открыла, что не только меня мир никогда не принимал, что и себя-то он не греет. И когда я касаюсь его «тёплой рукой», хочу обнять, отогреть, поцеловать, он видит лишь ледяные скалы и замерзает, прикасаясь к ним, и разбивается о них. Они все так хотят мне поверить, но так отчаянно не умеют доверять.              И всё же, со мной что-то не так. Почему я не убиваю себя? Почему я переняла дар Кая? Сжалился он надо мной, или я получу какую-то ещё большую кару? Мне не давала покоя видимая удача. Если Кай — Одиночество, и не способен на любовь, какое чувство могло заставить его преодолеть искушение погубить, которое я ещё ни разу не преодолела ни к одной из моих жертв? В чём подвох? Какую загадку хранит поведение Кая? Или я орудие в его руках? Зрею к большой миссии?              А может, я уже мертва? Кто ж знает, что там, за чертой. Вполне может быть, что земная иллюзия не спадает с сознания мёртвого тела, и хоть больше уже нечем смотреть, слышать и чувствовать, а память таится в тёмных глубинах сознания и не отпускает образы, и мучит меня в смерти, не принося покоя. Что, если смерти не существует? Что, если это и есть мой способ умирать?              Как бы там ни было, мне было очень страшно возвращаться в Бардо, в Сакрам. Даже больше, я не была уверена, что вообще смогу заставить себя вернуться. Если меня нечто спасло от ужасной участи в прошлый раз — хватит ли Каю великодушия не расправиться со мной при первой же возможности теперь? Если бы я по какой-либо причине упустила бы или отпустила бы жертву, проклятье настигло бы меня и злополучную жертву без жалости при первом же удобном случае. А Кай именно это и сделал: допустил ошибку — упустил меня.              Так, абсолютно ясно, что вернуться обратно в его руки — глупейшее решение. Жестокость принимает любые маски в погоне за целью. Она беспринципна. Она как маленький ребёнок в моём последнем сне в Сакраме — заманивает невинной жалостливой просьбой на верную погибель.              Так я не только себя убедила в том, что не вернусь, но кажется, даже Кай поверил, хоть и не спешил погубить Лизу. Лиза частенько мне звонила, рассказывала впечатления. Она не была замкнута как я, а напротив всегда любила поговорить. Кай запретил ей с кем-либо ещё кроме меня обсуждать жизнь в Сакраме. Но мог ли он в действительности помешать ей, если бы она захотела рассказать кому-то ещё? Так что Лиза далеко не из-за запрета делилась наблюдениями только со мной. Разумеется, она пыталась сохранить ценность собираемого материала: ей не нужны были конкуренты и воры.              Её впечатления разнились с моими. Было в её впечатлениях и нечто сакральное и инфернальное, но больше похожее на желание увидеть загадочность происходящего, чем если бы она по-настоящему наблюдала что-то странное. Словом, Кай разыгрывал перед ней представление. Она ведь, так или иначе, напишет статью, и он пытался всё преподнести максимально нереалистично. В общем, они развлекались. И я, впрочем, тоже.              В мысленной борьбе двух непримиримых желаний одинаковой силы (остаться здесь или уехать в Бардо) меня охватывало глубокое отчаяние и терялась всякая надежда на счастливую развязку, ибо я не видела счастья в смерти и не видела счастья без Кая. Я путала все жизненные законы, саму суть жизни ставила с ног на голову, отрицая существование смерти или любви. Мои рассуждения убивали всякий смысл. Депрессия разверзалась непроглядной бездной под моими ногами, и я была забыта собственным рассудком. Единственное утешение моё безрассудство находило в веселье.              Я снова стала ходить по барам и напиваться. Мне до безумия было трудно справляться с собой в трезвом состоянии, а в пьяном — ещё труднее. Я соблазняла — не могла удержаться. И жертвы сами, как мотыльки на огонь, слетались. Хроника самоубийств расстраивала меня. Нужно было завязывать. Но куда себя деть? Чем заменить этот адреналин? Был только один путь — вернуться к Каю.              Кай постоянно мне звонил. На его звонки и на звонки Лизы я не отвечала. Безумие не утихало, и я просто сходила с ума. Множество людей, множество мест. Помню ли я, что происходило этими ночами? Лишь случайные и не совсем случайные спутники и спутницы знали меня в те моменты, моя же память уничтожала события ночных кошмаров первыми лучами рассвета и затяжными похмельями.              Так продолжалось снова и снова. Пока однажды я не очнулась в каком-то автомобиле.              То ли я вдруг пришла в сознание, то ли проснулась, но в какой-то момент обнаружила, что нахожусь на заднем сидении авто. Одна. Ночь, темно, окна запотевшие, через них ничего не видно, только размытые безобразно-оранжевые кляксы света фонарей. Снаружи голоса — много мужских голосов. Совершенно не разобрать, что там говорят. По-моему, в салоне играло радио. Что происходит и что делать дальше? Помню, что была на дискотеке с одной из (видимо) не самых надёжных моих подруг. Мы пили, я танцевала. Не помню ничего конкретного о знакомствах. А теперь я здесь.              Пока я рассуждала и приходила в себя, в салон авто кто-то влез, что мгновенно вернуло силы моему телу и мысли сконцентрировались. Этот кто-то набросился на меня. Он задрал юбку моего платья, пытался снять с меня колготки — хотел изнасиловать. Но когда я пьяная, то всегда нахожусь на грани аффекта и становлюсь сильнее. В тот раз я использовала силу не рук и ног, а силу своих зубов: укусила его за шею до крови. Испугался он не на шутку, тут же вылез из машины, забыв обо всех своих вожделениях, и убежал. Он реально убежал, потому что слышала, когда выбралась на улицу, как его звали, уговаривали вернуться, но он был уже далеко, судя по всему.              Я отёрла рот от крови этого смельчака. Там было ещё несколько парней. Они знали меня по имени, потому что, когда я стала уходить, они меня окликали. Я не сдержала панику и бросилась бежать к дороге через двор по таящему снегу и по грязи. Меня звали, но не гнались следом.              Где я? Оживлённая дорога. Ловить попутку страшно, нужно вызвать такси. Но тут я вспомнила.              На приглашении Рии Ян оставил мне номер. Непослушные пальцы всё-таки нашли карточку. Потом пьяные глаза в полутьме наконец разглядели номер. Несколько раз я попадала не туда. И в конце концов дозвонилась. Ян сразу поднял трубку.              Моя речь была несвязной даже для меня. Я ничего не могла объяснить. А он был чрезвычайно суров, и мне показалось, что он мне не поможет. Почему моему пьяному сознанию так хотелось, чтобы именно он доставал меня из передряги — не знаю. Может, я хотела увидеть его лицо, так похожее на лицо Кая. Какая я дура, что не осталась с ним, что не вернулась к нему. Лучше быть в дыму его фантазий и замаскированного уродства, чем здесь, в неприкрытом смраде и болоте, быть такой же скотиной среди скотов. Я зарыдала — телефон выпал из рук. Отчаяние нарастало. Вся перепачканная в холодной грязи я пыталась вернуть телефон к жизни. Вызов сбросился.              Моё рыдание превращалось в истерику. Хотелось умереть. В том автомобиле ведь много чего могло произойти, пока я не пришла в себя, и только то, что колготки были на мне утешало: едва ли, если бы их сняли, то надели бы обратно.              Телефон заработал. Много пропущенных от Яна. И снова входящий от него.              — Не клади трубку! — это единственная фраза, которую я чётко помню в тот ужасный вечер.              Прошла минута или две, и он сказал, что скоро будет. В трубке послышались короткие гудки. Оставалось продержаться здесь ещё немного. Отыскала сугроб, который не успел растаять от внезапной зимней оттепели, и попыталась почистить себя от грязи. Что, как мне показалось, вполне удалось.              И я изображала веселье, когда садилась в чёрную машину Яна. Он сразу заметил, что у меня кровь на лице, я-то совсем забыла «умыться». И стал допрашивать: кто это сделал, где я была, как их найти. Подумал, что меня избили. Но когда узнал, что это я укусила одного из придурков, он даже рассмеялся.              Близнец Кая привёз меня домой. Я с облегчением уснула. И хорошо, что от жажды довольно скоро проснулась, раньше остальных домашних, потому что уснула на полу хоть и в своей комнате, и какая же я была грязная. Никакие сугробные чистки не спасли положения.              Я немедленно ушла в ванную и провела там много времени, пока отмыла все вещи и себя. А как было жаль телефончик!..              Похмелье сходило два дня. Я могла только пить воду и смотреть сны. Потому что всё произошедшее было крайне мерзким.              Между тем, впервые я не сожалела о самоубийстве жертвы. Да, он (несостоявшийся «насильник») "прыгнул", а узнала я его, потому что в некрологе говорилось об укусе на шее. Задурманила я ему голову наверно ещё до того, как отключилась. Представляю, какой взрыв эта история с таким-то некрологом произведёт в воображении Лизы. Она будет в экстазе.              Когда моё самообладание вернулось, так напиваться я, конечно, зареклась, но ремесло не оставила. Я даже с большим энтузиазмом и с меньшим сожалением вернулась к своему «хобби». Заветной идеей стало найти всех тех дурачков из авто, но это не было моей целью, ведь истинный виновник был «естественным» образом наказан.              Тот злосчастный вечер почти перестал всплывать в памяти, самым ужасным событием которого я считала то, что попросила о помощи Яна. Как мне вообще хватило наглости и смелости ему позвонить? Если бы не алкоголь и навязчивые мысли о Кае, я бы так не поступила никогда. И свой позор в глазах Яна мне ничем не стереть. Радует лишь то, что мы с ним вряд ли ещё когда-нибудь свидимся. Однако я припоминаю, что что-то говорила Яну. Что, если он теперь тоже под прицелом? Он не мог не знать. Выходит, чтобы помочь мне он рисковал. Но зачем?              Несмотря на всю мою решительность никогда больше не встретить близнеца Кая, в тот самый момент, когда я совсем перестала вспоминать злосчастную поездку (отчего всё моё тело передёргивала отвратительная судорога), именно тогда Ян вновь появился в моей жизни.