Мортидо

             Кай в своём безобразном облике страдает. Довериться ему — единственный способ избавить его от страданий. Мне не должно быть жаль Кая, но всё же во мне зарождается жалость в самой отвратительной форме. Я хочу помочь. Но. Он обманул. Он притворился не тем, кто он есть. Или нет. Ведь мы встретились случайно. Он спас меня от грозы. А потом. Он же мог влюбиться. Почему-то, когда он был красивым, я убеждала себя, что влюбиться в меня он мог бы только в сказке. А урод, значит, влюбиться в меня обязан. Какая же любовь всё-таки чушь.              — Кай, я хочу уйти.              — Если бы я мог бороться со своим проклятьем за свои секреты, я бы тебя давно уже отпустил.              — Ты отпускал. Это я не уходила. Но теперь уйду.              Уродливое одиночество. Даже мысль о прикосновении к нему кажется отвратительной. Открыть дверь. Довериться. Может, всё не так плохо. Может, я успела влюбиться больше, чем просто в красивого мужчину? Но когда бы успела? Что я о нём знаю? О нём я знала только то, что ничего не знала. А сейчас, когда хоть что-то стало понятно, оказалось, что мне противно. Я убегу от него. Не поддамся своей жалости. И ещё что-то смутное бродило в моем подсознании — догадка, которую не могла уловить, но она меня пугала и заставляла защищаться.              — Я больше не отпущу тебя, — свирепо прорычал Кай и снова попытался открыть дверь.              — А я больше не останусь, — невозмутимо произнесла я. — Твоя борьба — борьба в одиночестве. Я ничем тебе не могу помочь.              — Моя борьба, — с презрением повторил Кай.              Он взял себя в руки и продолжил:              — Моя борьба похожа на то, как плачут розы. Понимаешь о чём я? Видела ли ты?              — Не знаю. Не уверена. Я редко вижу розы, за исключением последних двух недель, — произнесла я, но мне показался лишним его чрезмерный символизм, когда он так злится.              — Когда роза начинает умирать, — продолжал он и успокаивался, — она опускает голову, и нижние лепестки немного выезжают вперёд, образуя подобие собирающейся капли. Кажется, что вот-вот капля набухнет так сильно, что под собственной тяжестью сорвётся вниз благоуханной алой слезой. Но аромат розы постепенно становится всё суше, а верхние лепестки спускаются к нижним. Приобретая прежнюю форму, бутон высыхает просто опустившейся головой, так и не обронив кровавой слезы. Так и я, уже готов проиграть, но замираю в полушаге от пропасти.              На несколько секунд между нами осталась только тишина.              — Проклятье из сказки, — продолжил Кай. — В сказке про Красавицу и Чудовище нельзя было допустить падения последнего лепестка до того, как зародится любовь. А в моей сказке нет предела мучениям, кроме одного — исчезновения последнего стража.              — Стража? — не понимала я.              — Да, стража. Поющие девушки, твои гостьи и даже Алиса. Я сам создал их. Я думал, что так защищаю себя. И я действительно так защищаю себя. Только вот моя защита ограждает меня не только от плохого, но и от хорошего тоже. Я не меняю мир к лучшему. Я не могу любить и поступать правильно. И раньше мне было всё равно…              — Но с моим появлением… ты серьёзно?! — перебила я, предупреждая, что романтическая чепуха убьёт во мне всякое доверие к истории Кая.              — Нет, нет. Не с твоим появлением. Это произошло раньше. Это произошло, когда я перестал чувствовать, что живу. Поймёшь ли ты, но однажды всё потеряло смысл.              — Что ж тут непонятного. Со всеми бывает. Наверно, это часть жизни, — ответила я чудовищному одиночеству.              Но Кай не верил в то, что кто-то мог испытать то же, что и он. И я согласна, всё же с ним явно случилось нечто очень плохое. Он, наверняка, страдал так, как я не могла страдать. Таким как Кай просто накрутив себя фантазиями не станешь.              — Моя защита была безупречной, — продолжил Кай. — И я остался совсем, совсем, совсем один в окружении призраков моих страхов — моего проклятья одиночества.              — Ты хочешь сказать, что все мои инфернальные встречи произошли по твоей воле? — в очередной раз почувствовав себя дурой, спросила я.              — У меня нет власти над ними. Они не подчиняются мне. Я в их плену, — ответил Кай.              — Допустим, — с недоверием согласилась я. — Все твои призраки пытаются заставить меня уйти отсюда. Почему? Потому что я как-то могу помочь тебе уничтожить их?              — Не думаю, что всё так просто. Не думаю, что ими движет страх. И на самом деле, я точно знаю, чего они добиваются, чего они от тебя хотят. Я борюсь за то, чтобы ты пока не поступила так, как они хотят.              — Пока?              — Тебе всё равно придётся пройти через…              — Через что?              — Всему своё время. И я рад, что оно ещё не наступило.              В его словах снова звучала угроза. Снова я чувствую себя в опасности.              — Зачем тебе допускать мои страдания? Ты готов пожертвовать мной, чтобы вернуть свои тайны, которые, между тем, ты сам собственноручно отдал однажды стражам. Не поступай так со мной. Отпусти меня. Я исчезну. Я не вернусь. Только не зови меня. Отпусти меня навсегда.              Кай не отвечал. Первобытный сакральный страх перед ним не переставал убеждать в том, что мой тюремщик в каком-то смысле отнимет у меня жизнь, что в этом его средство достижения цели.              — Я не знаю, что мои стражи скрывают от меня, — продолжил Кай, оставаясь безразличным к моей тревоге, — и как их можно уничтожить тоже мне не известно. Но я знаю, что у меня есть всё в жизни, кроме жизни. Без некоторых вещей её просто не бывает. Я не имею в виду, что без любви не может биться сердце: оно бьётся, вот здесь, в моей груди. Но жизнь это нечто большее, чем простое перекачивание крови в организме. Плоть слишком тяжёлое бремя, чтобы нести его только сквозь муки и не посвящаться в удовольствия. Я имею в виду, что «Я» и вне тела будет существовать. Другой вопрос, зачем существует моё тело? Время даёт ответы на старые вопросы и ставит новые. Бесконечный круг. Как только загадка души была разгадана, неожиданно вступила в права таинственности загадка тела. Так что, ты хочешь сохранить то, что я хочу обрести. Мне трудно понять, о чём ты меня просишь, а когда пойму будет слишком поздно. А что, если тебе понравится быть жертвой? Удовольствия познаются через муки, — заключил он, понизив голос.              — Я не хочу знать удовольствий, коль скоро им такая цена. Ты не должен причинять мне зла, — убеждала я.              — Ничто не может быть только злом или только добром, — всё так же томно продолжал говорить Кай. — А я как самая маленькая концентрация и того и другого, меня почти не существует. Я, как тёмная материя или тёмная энергия — то ли буфер, то ли накопитель, то ли рикошет. Но не видим. Меня как будто нет. Так и среди моих призраков добро и зло распределено поровну. И они сражаются. Их победы и поражения как пузырьки морской пены: одни лопнули, другие тут же возникли. И их влияние на климат моего мира колоссально.              — Что ты хочешь этим сказать?              — Ты здесь не первая.              — Девушки в гостиной, — вспомнила я. — они…              — Они остались со мной, — с удовольствием сказал Кай.              Он имеет в виду, что меня ждёт их участь.              — Я не твой призрак, — срывающимся голосом сказала я.              — Пока что нет…              — И никогда не стану! Слышишь! — я закричала от безысходности. — Я не твой призрак!              Меня передёрнуло от осознания того, что я могу стать призраком, то есть тем, кем всё это время считала Кая. Я не призрак!..              Кай бесстрастно продолжил говорить:              — Самоубийство — всегда неправильный выбор. А попытки воскресить из мёртвых — вероятно, ещё более худший. Самое ужасное, что и к тому, и к другому нас движет самое светлое и жизненно необходимое чувство — любовь. Она любила и не смогла жить без любимого. А он любил и не смог жить без любимой. Она отняла у себя жизнь, чтобы уйти в тот мир, в котором теперь был её возлюбленный. А он вернул её, свою возлюбленную, к жизни обратно в свой мир.              Не сумев обрести покой, она решила мстить. Мстить в первую очередь воскресителю, но также всем причинам её самоубийства.              Каролина воскресла в виде оцифрованного разума. И она «вы́носила» близнецов. Хотя мой отчим (Доминиан) говорил, что до последнего был уверен, что Каролина носит только одного ребёнка, но родились близнецы. И всё же мы с братом скорее двойняшки, потому что при рождении наши внешности были совсем разными — я ведь родился безобразным уродом. Каролина создала для меня «виртуальный облик» с внешностью моего брата, чтобы скрыть моё безобразие.              Насколько я понимаю, моя способность принимать нормальный облик зависит от существования Каролины, или просто от существования Сакрама.              Я суррогат двух обликов. И я понимаю, что для меня нет нормальной жизни. Я всегда буду уродом. А маска «моего брата» — это прикрытие для каких-то дел. Счастливым мне не быть и не познать любви. Но чего-то от меня всё же ждут. У меня есть предназначение.              Я подумал, что, возможно, должен разгадать суть интриги и найти самую лучшую месть, и тогда Каролина обретёт покой, и я вместе с ней. Словно меня создали для мести. И я, наверно, нашёл ответы, и зачем-то их от себя спрятал. Я создал хранителей моих тайн. А теперь хочу снова открыть запертые в потёмках благоразумия страшные знания.              За пределами понимания причины проклятия мне трудно мириться со злом, которое оно причиняет. Но, похоже, что когда я всё понимал, то был солидарен с проклятьем. И не вынес собственной жестокости? Как думаешь?              Кай воспроизводил травмирующую ситуацию, но это ведь не его ситуация. Он словно под влиянием Каролины, словно он — её часть или орудие.              — Ты хочешь снова согласиться с проклятьем, хочешь получать удовольствие от зла? Да? Для этого ты сделал меня беспомощной перед собой, взрастив во мне страсть, если не любовь. Но я не понимаю одного: зачем было показываться уродом? Ведь я уже почти потеряла волю в твоём плену? Зачем было всё портить?              — Я хочу, чтобы ты меня освободила.              Кай противоречит себе, потому что борется, чтобы не причинить мне вред. И всё же он думает, что не сможет остановиться.              — Но какой ценой? Скажи, как я должна тебя освободить?              — Ты не должна. Ты можешь или не можешь это сделать, но ни в коем случае не должна.              — Прости, но я не знаю, как тебе помочь.              — Не мудрено. Ты не знаешь даже как помочь себе.              — А мне нужна помощь?              — Ты в безлюдной пустыне наедине с безобразным уродом с неясными намерениями. Тебе нужна помощь. Но кроме меня и тебя здесь никого нет. Я не могу одновременно и нападать, и защищать, а значит, твоя единственная надежда на спасение — ты сама, — грубо прорычало чудовище.              А единственным ответом ему было молчание. Разговор был окончен. Я запуталась. Выбор передо мной открывался довольно мрачный: монстр и одиночество или прежняя бессмысленная жизнь.              Я заперла окно и легла в кровать. Кай скоро ушёл от моей двери.