Мортидо

             Я прошла мимо своей комнаты и вошла в библиотеку. Сухой застоявшийся воздух щекотал в носу, вынуждая чихнуть. Шаги по деревянному полу глухим эхом отражались от стены и улетали в глубь зала, прячась по стеллажам между книг и на опоясывающем балконе второго полуэтажа библиотеки. По окну возле рабочего стола поползла вверх штора, собираясь в упругие тканево-бумажные фалды. Аккуратная квадратная форточка, одна из десятка таких же, на которые делилось высокое окно, щелчком шпингалета открылась вовнутрь, а следом открылась такая же на внешней раме. С улицы потянуло послеполуденной, зелёной, солнечной свежестью. Вид на лес внушал покой.              Четырёхугольник света, несмело падающего из окна, хоть и спугнул полумрак в этой части помещения, но остальное пространство по-прежнему тонуло в тенях. Электрических ламп включать не хотелось, кроме настольной с зелёным абажуром, которая создавала атмосферу какой-нибудь гарвардской библиотеки из фильмов.              Я подожгла свечи в подсвечнике на тумбе у стены. Запах потухших спичек сизым дымком вбился в ноздри, и я кашлянула. Трезубец канделябра оказался тяжёлым, моя рука дрогнула, но свечи плотно сидели в своих нишах, так что падения не случилось. Я покрепче перехватила медную ножку, украшенную выпуклыми, ребристыми фигурками витиеватого узора, в бороздках которого виднелась ярко-зелёная патина, и двинулась к шкафам с книгами.              С опасным светильником я старалась обращаться внимательно, а то увлёкшись, можно было что-нибудь и подпалить. Как же трудно современному человеку, разбалованному электричеством, управиться со стихийным нравом даже такого, казалось бы, маленького огонька.              Но зато как же красиво выглядели все эти старинные корешки при свечах. Любая из книг здесь походила для меня на манускрипт с запретными знаниями, хотя большинство из них были всего лишь романами.       Я прошлась по балкону второго яруса, привыкая к объёмам и разнообразию книг, и окинула взглядом с высоты восхитительный вид всех стеллажей "сокровищницы". Но выбирать экземпляр спустилась обратно вниз.              Первым, что попалось мне под руку, был Данте, его «Божественная комедия»: «Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу…» Красивый, но сложный текст, так что я продолжила любопытствовать.              Взгляд беспорядочно метался от одного томика к другому и едва ли задерживался на каком-нибудь конкретном потрёпанном корешке достаточно времени, чтобы я внимательно почитала название книги. Мысли отвлекались: что же именно ищу на этих полках? Полноценно взяться за чтение у меня вряд ли получится. Тогда я подумала, почему бы просто не «поговорить» с библиотекой? Любая книга, случайная страница — что она мне скажет?              Я пару раз чихнула от пыли, при этом капнув воском на пол. Воровато огляделась, а потом присмотрелась к каплям — они так быстро застывают. Что-то тёплое в то же мгновение потекло по моим пальцам. Не знаю, как это работает, но с подсвечником очень тяжело справляться. Неужели в древние времена всё было заляпано воском: и полы, и ковры, и руки, и одежда?              Бздынь!              Кааар-р!              Я подскочила от неожиданности. Вот это, блин тебе кукушка! Из часов на стене выпрыгнула ворона в третий раз. О таких вещах нужно предупреждать. Потороплюсь-ка я с книгой, пока всё здесь не заляпала.              Не обращая внимания на стягивающие дорожки воска на пальцах я выбирала быстро. Вот она! То, что нужно! «Woman in white» («Женщина в белом», Уилки Коллинз). Ладно уж, попробую перевести.              Я вернула канделябр на тумбочку, но свечи тушить не стала — пусть создают уют; и уселась за стол, где продолжала гореть зелёная лампа. Нужна случайная страница, ближе к середине. Желтоватые от времени листы со слегка блёклым текстом я старалась переворачивать аккуратно. От книги пахло старым чердаком — ничего романтичного: мокрым деревом, плесенью, пылью и чем-то похожим на коньяк или ликёр: горькое и сладкое одновременно. От новых, не от всех, конечно, но от качественных изданий пахнет приятнее.              Разворот на середине книги смотрится лучше всего: и вид хорош и по сюжету ты в самом средоточии истории. Всё, что я поняла из прочитанного на странице, волей случая открывшейся передо мной, это то, что здесь упоминается Данте и вечер. Но что именно? Нужно идти искать вариант на русском. Можно, конечно, в переводчик закинуть, но хочется увидеть художественный текст. Я снова вооружилась подсвечником. Перевод нашёлся рядом с нишей от взятого мной англоязычного издания. «Божественная комедия» (сразу на русском) глядела на меня с укором, мол, сколько тебе ещё нужно намёков? Так что я взяла и её.              «Второй период. Рассказ продолжает Мэриан Голкомб. VI» (отсылка на часть, главу и номер текста внутри главы романа «Женщина в белом» Уилки Коллинза).              Оказалось, персонаж цитировал какую-то «знаменитую» фразу Данте про сумерки. Только вот самой фразы не привели! Персонаж произносит её «за кадром».              ЧТО ЭТО ЗА ЦИТАТА ТАКАЯ? А???              Я была в бешенстве!              Как же мне искать?              По запросу в интернете никаких знаменитых фраз про сумерки у Данте я не нашла.              Поиск в «электронке» (в классическом переводе Лозинского) по самому́ слову «сумерки» увёл меня к концу «Рая», где это слово описывало манеру высказываться, но не было предметом описания.              Я глубоко вдохнула и шумно выдохнула, усмиряя раздражение.              Применим дедукцию и сузим круг! В контексте Данте «сузить круг» звучит как парадокс: сузить круг кругов. Хотя сузить круг кругов не получится, я могу сузить только круг мест действий.              Для начала стоит уяснить, что вряд ли Данте (да и Лозинский) будет описывать сумерки с использованием слова «сумерки» — там явно будет что-то витиеватое и замысловатое.              Сумерки. Где могут встретиться сумерки? В Аду мрак — там нет сумерек. В Раю — свет — там тоже нет.              Значит, в Чистилище!              Читаю…              Входят они туда, как я поняла, на рассвете.              Ёлки-палки! Да ты астронавт, Вергилий! (нарочно коверкаю слово астроном)              А Вергилий знает, чем подкупить стражника — его слабые места и незалеченные раны. Хитрец! Политик. Так ещё и торгуется: ты мне, я тебе.              Страж неподкупен, но авторитетов не чужд. Раскусил он Вергилия хитрожопого.              Умой свою свинюшку, — говорит Вергилию страж.              О, теперь точно ясно, что рассвет. Спасибо.              Ду́хи так удивляются живому Данте, как мы бы удивились при встрече с мертвецом (как будто призрака увидели, только призрака наоборот).              Данте любит обнимашки — и «призрака» всем хочется потискать.              А! Это был его друг. Но что-то дальше у них с обнимашками не заладилось.              Песню стали слушать, но не тут-то было — разогнал их страж.              Вергилий обиделся, что Данте песню слушал! Ревнивец. Уже с другом пообщаться нельзя.              Данте думал, что Вергилий его бросил, потому что Вергилий, стоя за его спиной, не отбрасывает тень.              Вергилий ещё раз обиделся, потому что слышит мысли Данте, как если бы Эдвард мог читать мысли Беллы — он тоже был бы наверно всегда обижен.              Вергилий упрекает Данте и людей в целом в том, что они хотят понять Бога, но это выше их понимания, и говорит, что не стоит им туда сунуть свой нос.              А потом идёт какая-то прям «вампирская» тема про жажду, если только я не перепутала логику, или сам стих нарочно не составлен так, чтобы его можно было понять и так, и иначе.              Судя по иллюстрации Гюстава Доре — склон, как из моего страшного сна: высоченная вертикальная стена ямы. Действительно, нужны крылья.              Вергилий называет солнце зеркалом.              Я не поняла, что он там про солнце рассказывал: почему оно может поменять направление движения? Имеется в виду, что пока у нас солнце садится на западе, в другой части мира оно встаёт на востоке? Поэтому север и юг (зима и лето) меняются местами? Или что?              В Чистилище полдень.              Вот всем не даёт покоя, что через Данте не проходит свет и он отбрасывает тень. Всё таки он для них, как призрак для нас.              Все в Чистилище хотят, чтобы за них молились смертные, это их приблизит быстрее к Раю.              Здешние духи как вампиры наоборот.              Думаю, речь об этой цитате:              «В тот самый час, когда томят печали              Отплывших вдаль и нежит мысль о том,              Как милые их утром провожали,              А новый странник на пути своём              Пронзён любовью, дальний звон внимая,              Подобный плачу над умершим днём…»              (Цитата — «Божественная комедия», Данте Алигьери — «Чистилище. ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ. Долина земных властителей (продолжение)»)                     Потому что «песнь девятая» начинается с «лунной зари» (что бы это не значило).              Ворона из часов закаркала. Предыдущий бой как-то прошёл мимо меня — увлеклась. Два часа в Чистилище! Хватит на сегодня.              Данте со своими призраками и непризраками наводил на мысли.              Мне стало интересно кое-что увидеть снова. Я поднялась, взяла канделябр, ушла в мрачный угол и посмотрела на огни свечей — в жизни они видны и так ярко, но на стене темнеют только очертания трезубца и восковых столбиков, а вот от огней теней нет. Прямо как Вергилий. Как Кай.              Я начинаю подозревать престранные вещи. Мне показалось, что я переступила невидимую черту между… не знаю… между мирами, что ли…              Кай как будто ненастоящий.              Когда он вечером пришёл ко мне в комнату я всерьёз стала разглядывать его и даже трогать: не просвечивается ли он, нет ли подозрительных брешей в его облике.              — Что ты делаешь? — озадаченно спросил он.              — Почему я не чувствую тебя? Чувствую, но не как всё другое, к чему могу прикоснуться. Ты словно сделан из очень плотного дыма. Ты другой. Почему ничего не происходит между нами? В чём смысл? Кто ты такой? Что ты такое? У тебя пойдёт кровь, если я тебя укушу?              Кай шумно усмехнулся, но произнёс пренебрежительно:              — Куда более интересно то, что замечая, что что-то не так, ты всё равно остаёшься и даже не пытаешься уйти. Страсть — она реальнее, чем страх. Я — желаннее, чем реальность.              Мне трудно осознать ценность реальности. И близость с тем, кто мне интересен — дороже, чем бессмысленность. Он меня осуждает? Может, и вправду укусить его?              — На реальность я насмотрелась. А вот то, что происходит здесь — что-то новенькое, — ответила я. — Зачем же ты меня соблазняешь, если не хочешь ничего? И не то чтобы мне есть куда уйти. Знаешь, ты во мне хотя бы похоть вызываешь, а я уже давно не чувствовала ничего кроме смертельной тоски. Порой мне даже кажется, что Бардо, Сакрам, Маяк — сон, в котором я сумела остаться, как хотела всегда. Сон нелогичный, бесконечный. Сон про тебя, Кай.              — Кажется, ты собиралась меня укусить, тогда могу тебя ущипнуть, чтобы ты поняла, что это не сон.              — Не надо. Обещаю, не укушу. Не буди. Для тебя это, может, и не сон, а для меня очень даже. Я не хочу тебя бояться или бежать от тебя. Я хочу коснуться тебя. Это-то и раздражает, это-то и заставляет мнить всё происходящее здесь сном: то, что я не могу коснуться тебя; ты словно призрак, тебя как будто нет.              Кай опустил взгляд:              — Я держу дистанцию только потому, что не хочу тебя разочаровывать. Я нечто, что ни тебе, ни кому бы то ни было ещё никогда не удастся понять, принять, а тем более по-настоящему полюбить.              — А может, ты боишься собственного разочарования? Может, ты не хочешь, чтобы я тебя разочаровала?              Мой собеседник с грустью посмотрел мне в глаза:              — Да, я не хочу однажды взглянуть в твои глаза и увидеть в них желание с воплями бежать прочь.              «Я хочу бежать, но не с воплями, а через силу, потому что надо».              Он немного помолчал, а потом резко изменился, стал ещё более расслабленным, саркастичным, презрительным в голосе, жестах, позе.              — Вы, девушки, такие падкие на всю эту загадочную и властную чушь. Ещё скажи, что любишь меня. Что ты любишь? Вот это мгновение? Это ощущение опасности и плена? То, что я принц из сказки? А если я демон Ада? Что тогда? Нормальные парни, такими как я, не бывают. Это ведь значит, что со мной что-то не так. Тебе не приходило в голову, что всё может закончиться плохо? Вернись домой и готовь борщ какому-нибудь нормальному мужчине, который наделает тебе детей и наполнит твою жизнь смыслом. Но ты так не хочешь, не так ли? Ты хочешь ублажать больные фантазии. Ты думаешь, что сможешь помочь мне, спасёшь меня своей любовью и добротой. Мне не нужна жалость. Мне не дано узнать, что такое любовь. Я как туман, и ты права, ко мне нельзя прикоснуться, иначе я рассеюсь…              — Одиночество… Я жила с тобой и до тех пор, пока ты стал «принцем из сказки». Я не самая завидная невеста, и пока что у меня нет желания готовить борщ, кому бы то ни было.              Кай ухмыльнулся и посмотрел исподлобья:              — Даже мне?              — Тебе тем более. Если хочешь меня напугать, пугай, а вот обижать не надо.              Я ушла прочь от колких взглядов притягательного брюнета и остановилась возле окна.              — Прости меня, — Кай подошёл близко, но прикоснуться не посмел.              Я не повернулась. Ещё несколько секунд его дыхание теплом касалось моей шеи, а потом он тихо ушёл.              Он меня гонит. В этом ведь суть одиночества — только почувствуешь, что ты, наконец, не одна, и в ту же секунду ты снова за бортом и ещё более одинока. Потому что лучше никогда не знать, чем знать и потерять. Одиночество не поможет избежать боли. Теперь для меня Кай вообразился кем-то, кто питается чужой болью. Вампир, жаждущий и ненасытный. Ему бы сок послаще, который источает жертва в самом пике своего страдания. Получается, что ему нужна не просто пленница, а мученица. Он прав, мне нужно уйти.              Есть в Кае что-то такое, что сворачивает мир в одну сконцентрированную точку. Порой кажется, что за пределами этой точки ничего нет. Влюблённость ли это, или я действительно купилась на романтизированный образ опасности и вожделения?              Весь следующий день я не видела его.              Слова Шарлотты и гостьи в жёлтом никак не выходили из головы. И ключик, и Алиса, и вообще всё. Несмотря на желание помочь Каю (хоть пока и не знаю как), я всё больше понимала, что лучше бы помочь себе. Ведь это лишь вопрос времени, когда я всерьёз уйду отсюда.              Всё так запутанно, и с самого начала казалось, что дело нечисто, а поведение Кая никак не проливает свет на обстоятельства, поэтому мне решительно нужно покончить со своим приключением прямо сейчас, пока не увязла глубже.              Вечером, вопреки моим ожиданиям, не было ничего сверхъестественного. Приём состоялся, но больше походил на фуршет в картинной галерее: гости неспешно прогуливались по гостиной и вели беседы, мне неинтересные. После получаса такого угрюмого веселья я уединилась в своей спальне, предполагая, не без оснований, что сегодня меня опять кто-нибудь посетит.              С визитом не стал затягивать, кто бы вы думали, Кай. Я предусмотрительно разложила на журнальном столике ключик Шарлотты, дневник Каролины и бокал того самого странного вина.              — Кое-чего в этом наборе, к счастью, не хватает, — заметил Кай спустя минут десять молчаливого пребывания в моей обители.              — Может быть этого? — в комнату вошла девушка в синем платье, с маленьким серебряным кинжалом в руке.              — Марго, вещица слишком ценная, а ты так просто её отдаёшь? — удивлённо произнёс Кай, довольствуясь лишь улыбкой в ответ.              — «Девять песо»? — спросила я.              — Да, Калипсо. Ты можешь стать свободной, — сказала Марго мне и шёпотом добавила: — Только нужно быть чуть смелее. Уходи, детка. Пока не поздно, мой тебе совет: уходи… — произнесла Марго и вышла из комнаты, положив серебряный ножик рядом с остальными «девятью песо».              Кай прошёл вглубь комнаты и сел в кресло. Он ухмылялся, ждал, что я скажу или сделаю в следующую минуту.              Он был всё так же сексуален для меня, но что-то изменилось. Изменилось моё восприятие сексуальности, моё восприятие вожделения. Как-то иначе отражалась во мне «жажда». Я почувствовала способность получить удовольствие иначе, чем от близости. И всё-таки навязчивые воспоминания прошлых эротических сцен снова ворвались в мои мысли, отвлекая от «чувственной эволюции».              — Может, ты вампир? Может, ты «вырубаешь» меня, а потом пьёшь мою кровь? — выпалила я, не подумав.              — Ну, что ты, солнышко. Какой же я вампир?! Это всё сказки…              — Зачем же ты ранил меня и пробовал кровь?              — А зачем я тебя привязал, тебе не интересно? — по-доброму насмехался он.              Ну, это довольно пикантно, чтобы обсуждать. И надо признать, привязывание выглядело как фетиш. Получается, и кровь тоже фетиш… Это тот же кинжал?              — Скажем, ты не любишь, когда я тебя обнимаю, вот и лишил меня возможности прикасаться.              — Всё иначе, — подхватил Кай. — Из-за меня погибали девушки, но при этом я не убивал ни одну из них. Потому что они сами хорошо справлялись с этой задачей, — неожиданно грустно и словно оправдываясь, заговорил он.              Кай поднялся и ходил вперёд и назад по комнате. Его жесты и поведение говорили о тщетной попытке сдержать хотя бы эмоции, если не слова.              Я же надеялась, что он продолжит.              — Легенда о Каролине в прошлом, но её воздействие, её проклятье прямо здесь перед тобой. Мне нужно было хотя бы надкусить тебя, — снова заговорил он, глядя в пол горящими глазами, — чтобы не сорваться и не убить.              — Ты же не убиваешь, — подловила я.              Кай переметнул на меня свой пылающий взгляд и прохрипел:              — Заманить тебя на чердак и запереть там; привязать тебя к кровати, пока безумие августовской полнолунной ночи не кончится. Потому что напуганная, запертая, привязанная сама себя ты не убьёшь.              Он опомнился и пару минут потратил, чтобы вернуть самообладание и избавится от жуткого образа, которым он был одержим.              — Для меня это тоже были те ещё ночки, — продолжил он более холодно и спокойно. — Пришлось запираться в комнате, от греха подальше.              Он посмотрел на меня снова, но теперь в его взгляде была мольба:              — Я до сих пор не верю, что смог устоять, что полнолуние закончилось, что ты всё ещё здесь. Но это не значит, что ты в безопасности.              Выходит, Кай спас меня. Я должна быть ему благодарна, или скорее обязана. Несмотря на все его попытки поступить хорошо, всё же он нечто тёмное и мрачное. И мрак в нём неудержимо влечёт. Ему трудно бороться с собой. И мне трудно бороться с собой.              — Почему я? Почему именно меня ты спасаешь? А как же Рия, например?              — Рия. Она умная, и она знала, на что шла, и знает, как избавиться от наваждения.              — А я, значит, глупая, и не знаю? — язвительно спросила я, воображая, что Рия дала мне ответ, впрочем, как и все гостьи: бежать.              В мои мысли ворвалась недавно произнесённая Каем просьба: «Помоги мне!» — о, его голос до сих пор звучит во мне… «Помоги мне». Что нужно сделать? Уйти? Хорошо, уйду. Завтра же, уйду, вот увидишь.              Кай встал и быстро подошёл ко мне. Я даже отступила назад от неожиданности и от страха. Есть в его повадках нечто наводящее глубокий ужас. Он подошёл очень близко. Я чувствовала его дыхание, его жар. Его взгляд метался. Он беспорядочно шептал:              — Не устоишь. Никто не устоял, и ты не устоишь. Все идут туда. Все хотят быть там. Никто не выберет меня. Мои тёмные уголки никому не нужны. Все уходят. Никого нет рядом. Я один.              Он замер, замолчал, посмотрел мне в глаза. Я словно оказалась на ледяном ветру в этот момент. Меня парализовало. Было обидно. Как это один? Ведь я же рядом. Меня мало. Я не нужна. Не смогу ему помочь. Он не позволит, да и похоже, я не способна. С чего я вообще взяла, что могу быть кому-то нужна, тем более, такому как Кай? Боже, какая я дура.              Выдыхая Кай продолжил шёпотом:              — Гореть мне вечность.              И тут же он вышел из комнаты, словно сквозняк.              Ватные ноги донесли меня до кровати и уронили в мягкое бордовое облако. Резкий выдох шумно вырвался из груди. Слёзы хлынули по щекам. Мне были непонятны речи Кая, но мне было понятно, что он позволил мне поверить, что я нужна, что могу помочь, а потом безжалостно растоптал эту веру. Мне хотелось никогда не знать его. Мне захотелось уснуть по-настоящему.