Город Цветных кварталов

      Джедайт перевел взгляд с убогой лачуги на Рей: у той горели щеки, хотя девушка никак не показала своего изумления, будто действительно ожидала укрыться в развалюхе, однако Джедайт по одному ее застывшему взгляду видел — нет, не ожидала. Не то чтобы Джед надеялся остановиться в пятизвёздочном отеле, но и на бродяжничество не рассчитывал. Смешно? Наверное. Джедайт ощущал, как его стремительно покидает состояние аффекта, которое заставило его бросить Берилл и сбежать с ее пленницей. Он впервые за несколько последних часов понял, что же натворил. Неужели он навсегда потерял свою безопасность и спокойствие ради этого? Предал доверие своей госпожи, чтобы сидеть в грязном захолустье, молясь, что его не отыщут и забудут? Как он, генерал и верховный демон, вообще додумался до подобной глупости? Это же… измена.       Джедайт развернулся. Его обдало холодным потом.       — Куда ты? — тихо спросила его Рей.       Понимала ли она, какие чувства сейчас обуревают Джедайта? Ему показалось, что она ощутила его смятение, но ему было все равно.       — Оглядеться, — солгал он.       Джедайт толкнул двери, оставив Рей в лачуге, и сделал несколько шагов вперед. Он был готов удрать, но ноги не несли. Быть может, если он сейчас вернется в «Немезиду», Берилл ничего не заметит. Он покинул корпорацию лишь на пару часов, а Рио наверняка слишком занят, чтобы шпионить и донести о его отсутствии. Никто ничего не поймет, и Джедайт будет молчать; он вытравит, выбьет из себя воспоминания о своем позорном побеге и заставит молчать и Хино. Это она виновата, что он сбежал. Джедайт вставит ей кляп, чтобы никогда уже не соблазняться ее уговорами и лживыми обещаниями.       Если же их побег не остался незамеченным, Джедайт попробует вымолить прощение. Он преподнесет госпоже Рей и поклянется служить ей вечно — безмолвно и безропотно. Он будет стойко сносить наказание, и госпоже придется простить его за преданность и самоотверженность. Берилл должна вспомнить, как верно служил ей ее любимый демон, и все встанет на свои места. Она поймет, что это была ошибка.       Джедайт сделал еще несколько шагов вперед и остановился. Он вновь вспомнил то полузабытое ожившее воспоминание прошлого о вечном сне, в который погрузила его Берилл. Не выслушала. Не дала шанса. Просто убрала с дороги, сочтя недостаточно полезным.       Она никогда не простит его.       — Что, бежишь? — раздался презрительный голос Хино, и Джед обернулся.       Она стояла на пороге лачуги в своем нелепом наряде, и на ее красивом лице было столько убийственного пренебрежения, что Джедайта передернуло.       — Я знала, что ты погубишь меня, еще в день нашей встречи, — зло прошипела Хино, бесстрашная в своем гневе. — Лишь один взгляд в твои лживые глаза открыл все, что мне уготовано. Ты трус и лжец, Джедайт. Ты жалок даже для демона, и ты достоин быть этой полузверушкой, в которую превратила тебя твоя дражайшая госпожа. Мне жаль, что я не знала этого пять лет назад.       Она стояла, гордо вздернув подбородок, и ждала, когда он нападет на нее, чтобы вернуть своей хозяйке или обездвижить ее. Собиралась ли она вступать в бой или пытаться убежать? Джедайт видел, что Рей не верила в свое спасение. Она приготовилась умирать, пусть и не была сломленной.       Ну почему, почему она просто не могла подчиниться Берилл и сказать ей, что та хочет узнать? Почему он вообще стал ее слушать?       Джедайт шагнул к Рей и вытянул руку. Заклинание уже почти сорвалось с его губ, но он так и не произнес его. Он дал слово. Он позволил Рей вырвать у него это слово, и в тот момент, обещая не сдавать Хино Берилл и дать ей убежище, Джедайт не врал. Если бы тогда он хотел солгать, то сейчас легко преодолел бы этот барьер. Только это была правда! Рей и тут окрутила его!       Они смотрели друг на друга, глаза в глаза, и Джед чувствовал, как одно за одним в его сознании проносятся разные неконтролируемые чувства: злость, отчаяние, бессилие… облегчение? Словно невозможность вернуться под крыло Берилл сделала неотвратимой попытку избавиться от ее влияния, послужила достаточным оправданием для мятежной мысли о свободе. Он боялся вырваться. Он боялся быть юмой. Но между этими двумя страхами теперь не придется выбирать какой-то один: все решило его слово.       — Что ты хочешь, Джедайт? Быть рабом или быть хозяином? — спросила Рей, видя его смятение. О, в ней тоже жил самый настоящий демон, о котором она не имела понятия!       — Не надо пытаться внушить мне мысль, что так заботишься о моей судьбе, — прошипел Джед бессильно.       — Мне плевать на твою судьбу, — сжав зубы, процедила Рей гордо. — Но уж если от нее зависит моя, то я сделаю все, чтобы ты делал правильный выбор.       Джедайт сжал кулаки. Судя по всему, его смертный приговор подписан. Он больше не тешил себя надеждами, что сможет вернуться к привычной жизни. Теперь его действительность — эта лачуга. И Рей Хино.       ***       Усаги и Мамору вернулись в Ренацион вечером. В университете было тихо и пусто, словно это был обычный выходной день, ничем не примечательный и спокойный. Однако части разбитого бюста, рассыпанные по холлу второго этажа, следы крови, снесенные в актовый зал двери говорили совершенно о другом. Напарники оглядывали следы утреннего безумства и не находили слов, чтобы перебороть горечь. Мамору видел, как потемнело лицо Усаги, когда они зашли в актовый зал. Она смотрела на осколки стекла, которые лежали на красивом мозаичном полу, и в ее глазах отражалось абсолютно не свойственное ей выражение мрачной задумчивости.       — Надо прибраться, — произнесла Уса, и ее голос отразился от пустых стен, — я спущусь за водой и шваброй.       — Я уже звонил в оконную компанию, специалисты подъедут завтра утром. Двери тоже заменят завтра. Пойдем.       Они спустились в холл первого этажа. В подсобке без труда нашлись и совки, и швабры, и резиновые перчатки. Усаги развела в ведре едко пахнущую хлорированную жидкость, и они снова поднялись наверх. В полном молчании Усаги и Мамору убирались в Ренационе: подметали, оттирали кровь, мыли полы. В какой-то момент Джиба почувствовал, что с трудом разгибается, а Цукино, кажется, и не собиралась останавливаться. Она была так глубоко погружена в себя, что это даже пугало.       — О чем ты думаешь? — спросил ее Мамору, не выдержав молчания; он сел на край сцены, свесив ноги вниз.       Актовый зал окрасился алым закатом. Усаги выпрямилась и кинула тряпку в ведро. Сейчас казалось, что в университет просто забрались вандалы, и только зияющая дыра прохода и разбитое окно напоминали о том, что происходило здесь утром. Усаги вытерла взмокший лоб тыльной стороной ладони и, преодолев расстояние между ней и Мамору, села с ним рядом — прямо как тогда, на крыльце.       — Я думаю, сколько у нас времени, — ответили она, глядя на свои разбитые колени, не прикрытые дикими оранжевыми велосипедками.       — Это моя история, — попытался пошутить Мамору, но Усаги не улыбнулась.       — Мамору, они знают, что я здесь. И, возможно, они знают, кто ты, — видимо, она намекала на повышенный интерес Берилл. — Сецуна нам не поможет. Если в ближайшие часы мы не узнаем хоть что-нибудь полезное, мы пропали.       Мамору много раз мечтал о том, что Усаги повзрослеет и станет серьезнее. Но когда это произошло, он поймал себя на мысли, что это совершенно его не радует. Да, временами Цукино была невыносима в своей беспечности и лени, но пусть лучше так, чем видеть ее упавший дух. Пускай она раздражает своим оптимизмом, язвительностью, шумностью, чем сидит рядом с озабоченным, обреченным лицом! Ее уныние угнетало Мамору, причиняло практически осязаемый дискомфорт.       — Ты можешь сказать родителям, что переночуешь у подруги?       Усаги вопросительно приподняла брови.       — Думаю, домой мы вернемся не скоро.       Она кивнула и достала мобильный. Связь, на удивление, уже работала.       Закончив уборку, они пошли в кабинет Мамору, расставив на всякий случай сигнальные чары, которые сработают, если в университет попробуют проникнуть извне. Дело клонило к ночи, однако Джиба включил компьютер, а Усаги достала из шкафа спрятанный электрический чайник. Мамору почувствовал, как в кабинете начинает едва уловимо пахнуть чистящими средствами, но запах быстро перебил аромат растворимого кофе — невесть что, только выбирать особо не приходится.       Усаги по-хозяйски взгромоздилась на крутящееся кресло Мамору, и тому пришлось взять обычный стул и сесть по соседству. Введя пароль, Джиба открыл базу данных студентов Ренациона.       — Начнем с очевидного? — спросил он; кончики его пальцев замерли над клавиатурой.       — Да. Начнем с Нефрита.       Мамору ввел в поисковую строку запрос «Ли Нефрит», и база в считанные секунды выдала нужную страницу.       — Образцовая анкета, можно сказать, — хмыкнула Усаги, наклоняясь ближе к монитору.       Нефрит практически блестяще прошел вступительные испытания: 9/10, 10/10, потеряв лишь балл. Числился капитаном команды по алтимату, был, если убрать пару удовлетворительных оценок, стабильным хорошистом — от отличника далек, но с учетом спортивной нагрузки это простительно. Никаких проблем с поведением и неприятных историй. В анкете указаны данные родителей, вполне среднестатистических офисных рабочих, и адрес в провинции Тиба.       — Как ты думаешь, адрес и родственники реальные?       — Надо проверить. Но вряд ли он скрывается там, даже если это его адрес, — засомневалась Усаги. — Держу пари, все близкие пособники Берилл крутятся здесь, в НеоТокио. Одно известно точно: Нефрит неместный и жил в общежитии.       — А в каком?       — В Красном квартале, если не ошибаюсь. Там живет еще несколько наших однокурсников.       — Там же жил и его друг, который в прошлом году устроил поджог… — чувствуя смутное беспокойство, протянул Джиба.       — Да, Зойсайт. И я уже говорила, что считаю его подозрительным.       — То, что он водится с Нефритом, в его пользу тоже не играет. Они были близкими друзьями?       — Они лучшие друзья. Везде вместе ходят, вместе играют в алтимат, даже вроде бы подружку когда-то не поделили или что-то вроде этого. Единственное, что Зойсайт еще и входит в спецгруппу Миура, а вот Нефрит нет.       — Опять этот Миура, — пробурчал Джиба; их связь казалась ему подозрительной, а ведь Сец откровенно недолюбливала профессора, хотя никогда на него не жаловалась.       Наоборот, именно Сецуна настояла на том, чтобы во главе лаборатории, главной причиной существования которой было восстановление Серебряного кристалла, стоял непременно Кунсайт. Мейо очень надеялась, что, даже не зная об этом артефакте, Миура сможет подтолкнуть их к тому, как соединить осколки. И что же? Неужели она ошибалась?       Усаги взяла со стола Мамору стикер и вывела на нем в столбик корявым почерком:       Нефрит Ли       Зойсайт Като       пр. Миура       — Ты вроде бы говорила еще о какой-то подружке?       — Если честно, я не помню, кто она: Зойсайт стабильностью не отличался. Помню только, что ходил слух, будто бы они с Нефритом из-за нее подрались. А в этом году у Като уже другая девушка.       — И?       — Слышал о девчонке, которая лучше всех в НеоЯпонии сдала экзамены и могла поступить в любой ВУЗ, в какой бы захотела?       — Конечно, — пожал плечами Джиба, — об этом даже по телевидению говорили. Сецуна радовалась, что это будет хорошая реклама Ренациона.       — Так вот, если верить сплетням, Зойсайт с ней и встречается. С Ами Мицуно.       Мамору набрал сначала анкету Зойсайта, потом Ами, и к обоим было просто невозможно подкопаться, если не считать скандальную историю прошлого года. Ами же и вовсе училась в Ренационе чуть больше месяца и не успела как-то себя проявить, разве что была автоматически зачислена в лабораторию Миура. Глядя на темноволосую, худенькую девушку с застенчивыми синими глазами, Мамору не видел ничего подозрительного. Она казалась скромной и не представляющей никакой опасности. Пожалуй, почти идеальная кандидатка на то, чтобы вершить темные делишки, не вызывая подозрений.       Мамору взял из рук Усаги карандаш и вывел после ее списка:       Ами Мицуно       — Отец Зойсайта — публичный человек, его биография сомнению не поддается. У Мицуно указана мать, она работает врачом. В принципе, о ней тоже можно навести справки, — рассуждал Мамору, устало потирая глаза. — Но это займет слишком много времени. А времени у нас и нет.       — Смотри, — Усаги залезла на стул с ногами. — Нефрит раскрыт. Если он явится на учебу, и мы на него нападем, то тут же выдадим себя. А вот Зойсайт может и не подозревать, что на мушке.       — А если он не причем? Мы потеряем драгоценное время, — возразил Мамору.       — Неужели ты веришь, что он тут не при делах? — изумилась Усаги, от раздражения тряхнув хвостиками. — Он друг Нефрита. Он из его шайки.       — Хорошо, — поднял руки Джиба. — Вероятнее всего, ты права. Но что дальше?       — Ты забыл еще один козырь. Берилл была не одна. С ней был ее слуга, — подняла палец вверх Уса.       — И он студент, я в этом уверен. Но я его не помню.       — Скорее всего, это кто-то не примелькавшийся.       — Первокурсник?       — Не просто первокурсник. Он наверняка как-то связан с Нефритом и его окружением. А кто его окружение? Команда по алтимату и Зойсайт, это прежде всего. Насколько я знаю, в алтимат в этом году перваки не попали, Кобаяси проводил очень жесткий отбор. А вот Зойсайт и его подружка (а также наш подозрительный профессор) тусуются в еще одной привилегированной компашке. В специальной лаборатории!       Мамору свернул «окно» с базой анкет студентов и сделал запрос на данные по лаборатории. Он редко заглядывал в этот раздел, но, в общем-то, простейшие операции выполнить мог. Ему не составило особого труда открыть список всех студентов, которые попали в лабораторию в этом году: их было всего шестеро, среди них — Ами Мицуно. Парней-первокурсников было лишь двое: Рио Урава и Нака Хишиоти. Мамору наугад ввел имя Рио в базу студентов, и они с Усаги обомлели: на них совершенно определенно смотрел прихвостень Берилл, пусть и без военной формы!       — Ничего себе! — выдохнула Усаги.       — Очередной якобы благополучный мальчик. Берилл явно не пришла сюда спонтанно. Она готовила свое вторжение, и единственное, что я еще не понял, это почему она не напала раньше, если Нефрит учится здесь третий год.       — Мамору, она не нападала, она что-то искала.       — Или кого-то.       — Или кого-то, — согласилась Усаги и зевнула.       Внезапно Мамору понял, что он просто нечеловечески устал, и Усаги тоже. Наспех перевязанная ладонь ныла. За окном окончательно стемнело. Если кто-то сейчас наблюдает за Ренационом, горящее окно кабинета Джиба как на ладони. Хотя, если уж на то пошло, на конспирацию они сегодня совершенно забили.       — Нам надо отдохнуть, — заявил Мамору, глотнув из чашки с остывшим кофе, про который они с Усаги успели благополучно позабыть.       — Я могу остаться здесь? — спросила Цукино, неожиданно смутившись. — Завтра воскресенье, никто не хватится.       — Здесь? Ни в коем случае. Мы едем ко мне.       — Что может быть глупее, чем ехать сейчас к тебе домой, Мамору, — скривилась Усаги. — Ты бы еще пригласительные демонам раздал.       Мамору мрачно улыбнулся:       — Поверь, они все уже знают. Если они держат меня под прицелом, им уже давно известен мой адрес, это не такая уж и тайна. К тому же, Сец осталась одна…       Губы Цукино странно скривились:       — Да, конечно… Сец одна. Я найду, где переночевать. Тебе необязательно брать меня к себе.       Мамору смотрел на Усаги, с которой мирно разговаривал еще полминуты назад, и не понимал, что опять сделал или сказал не так. Иногда ему казалось, что Цукино отдаляется от него со скоростью света. Только-только все было в порядке, и вот они вновь будто говорят на разных языках.       — Усаги, что случилось? — нахмурился Мамору.       — Ничего, — с лживой беспечностью, которой Джиба не поверил и на миг, улыбнулась она. — Просто не хочу тебе мешать.       — Ты не будешь мне мешать, что за глупости. Я не позволю тебе шататься где-то в поисках приюта. И никаких возражений слышать не хочу. Это просто нелепо.       Мамору встал из-за стола, и Усаги, к его удивлению без лишних возражений, тоже поднялась. Она казалась расстроенной и какой-то хрупкой в своей инфантильной розовой футболочке. И вместе с тем он все еще видел тень того не по-детски сосредоточенного взгляда, каким Цукино глядела на развороченные стены Ренациона. Словно чувствовала и понимала гораздо больше, чем он привык думать.       — Хорошо, — обреченно вздохнула Усаги, будто меньше всего на свете желала ехать к Джиба.       — Неужели тебе так невыносимо мое присутствие? — не сдержался Мамору.       Сегодня был сумасшедший день, полный боли, насилия и разрушенных надежд, но кто бы подумал, что больше всего его затронет именно неприязнь Усаги.       — Я просто не хочу мешать, — угрюмо повторила она.       Мамору ощущал, что теряет терпение, однако не сдержался, хотя мог бы быть умнее:       — Ну чему мешать, Усаги?       На щеках Цукино расцвели слишком уж характерные красные пятна.       — Я ведь понимаю, ты и Сец… Наверное, ты хотел бы сейчас побыть с ней наедине, — промямлила она. — Тебе сейчас тяжело, и возиться со мной, когда она…       — Я и Сец — что? — решил уточнить Мамору, непроизвольно приподнимая брови.       — Ну… — окончательно смутилась Усаги, становясь свекольно-помидорной — без всяких контрастных пятен. — Я знаю, что у вас друг к другу чувства, и я вроде бы… третий лишний среди вас? Подожди, не перебивай! — заявила она, хотя Мамору от шока едва смог бы это сделать так быстро. — Я хотела сказать, что не против. Нет, конечно, я понимаю, что мое согласие и не требуется, но все же… Я понимаю, что это может быть несколько… неловко. Но я никогда не буду над этим смеяться или что-то такое… в общем… я… Я не хочу, чтобы вас что-то сдерживало. Стыд, прошлое или что-то еще…       — Усаги! — Мамору, к своему ужасу, едва не перешел на фальцет. — Между мной и Сецуной ничего нет! И никогда не было! С чего ты вообще взяла, что мы вместе?       Мамору и сам не понял, почему подозрения Цукино вызвали в нем такую бурную реакцию. Почему он просто не рассмеялся и не сказал, что она не права? Почему это так задело его? Ведь это же просто недоразумение… Он мог сказать, что, конечно, Сец ему дорога, и она очень красива, но… да мало ли что он мог сказать! Только вот его ужасом обдало от мысли, что Усаги могла подумать, будто они пара! Да еще и чувствовать себя по этому поводу третьей лишней.       Джиба взлохматил рукой волосы и зашипел: он совершенно забыл про раненую руку:       — Я люблю Сец, но как своего товарища и друга. Как сестру, понимаешь?       — И меня? — тихо спросила Усаги неожиданно серьезно. — Меня ты любишь как сестру?       Мамору хотелось улыбнуться и сказать, что да, он любит ее как сестру — маленькую, вредную, надоедливую и беспокойную, но все равно дорогую сердцу, однако слова так и остались непроизнесенными. У него язык не поворачивался сказать такое. Потому что он никогда не относился к Усаги так же, как к Сецуне. Никогда. Даже когда они не враждовали, их мир был не такой, как мир с Сец. И время с Усаги шло по-другому. И наполнено было другим. То, что было простым с Сецуной, никогда не было простым с Усаги.       — Не отвечай, — глухо попросила Усаги и развернулась. — Уже поздно, нам нужно поспать хотя бы несколько часов.       — Усаги…       — Правда, Мамору, давай забудем. Я вовсе не хотела выяснений… против воли вырвалось. Я все еще не приноровилась, что мы не ссоримся, поэтому несу чушь, — она открыла двери и шагнула в темный коридор.       — Нет, Усаги, подожди. Повернись ко мне, — Джиба развернул Цукино за плечи и заглянул в ее голубые глаза, почти поглощенные тьмой; он не мог в них прочитать ничего, на что бы хотел найти ответы, но беспокойство видел отчетливо. Смятение. — Ты очень мне дорога. И никогда Сец не была мне дороже, хотя мы с тобой не всегда ладили. Я надеюсь, что я тоже тебе… дорог. Ты даже себе не представляешь, насколько я всегда хотел быть важным для тебя — когда ты смеялась надо мной, когда поддевала, когда говорила, что я самый ужасный человек в твоей жизни. Я злился и говорил гадости. Но я всегда знал, что вру сам себе, убеждая, что мне все равно.       Она всхлипнула, и на какое-то пугающее мгновение Мамору показалось, что Усаги заплачет, но этого не произошло. Однако она вдруг прижалась к груди Мамору щекой, и Джиба ошеломленно почувствовал ее тепло — такое трепетное и горячее, какого не ощущал ни разу в своей жизни.       — Мы больше никогда не будем чужими друг другу, правда? — спросила Усаги, не поднимая лица, и Джиба обнял ее в ответ, сведя в одной точке все свои жизни и перерождения, какие были на его веку.       Он дома.       — Никогда. Что бы ни случилось.