Город Цветных кварталов

      Сначала Усаги вроде бы даже выдохнула: перед ними явно была не юма, а человек, с первого взгляда, вполне прилично одетый. Но облегчение было лишь мгновением. С человеком явно было что-то не так. Он стоял к ним спиной на четвереньках, одной рукой цепляясь за край скамейки, а второй пытаясь поддержать клонящуюся к земле голову, словно она вдруг стала невыносимо тяжелой. Плечи его подрагивали, как в приступе лихорадки.       — Что с вами? — кинулась к мужчине Усаги, выронив на землю нож, и, упав перед незнакомцем на колени, взяла его за предплечья.       Незнакомец поднял белобрысую голову, и девушка попыталась заглянуть ему в глаза.        Усаги поняла, что мертвеет от ужаса. На бледном в сосудистых сетках лице этих самых глаз и не было — один сплошной ровный лоб, переходящий в бугор носа и клыкастую впадину безгубого рта со слизистой кровавой пеной, текущей по подбородку. Цукино тщетно таращилась туда, где должны были быть глаза, как-будто они могли все-таки появиться, и никак не могла ни закричать, ни сдвинуться с места. Пальцы ее намертво впились в костлявые руки чудовища, такие тонкие и твердые, будто синий пиджак был накинут прямо на скелет.       — Уходи!       Цукино безжалостно отлетела в сторону; содранная на локтях кожа и затылок горели огнем. Усаги не сразу смогла приподняться, с ужасом слыша немую борьбу, не в силах что-либо сделать. С неимоверным трудом ей удалось сесть, но от увиденного стало еще страшнее: Такседо Маск и чудовище дрались врукопашную. Черный цилиндр, который казался Усаги невероятно нелепым, лежал в пыли, а сам Мамору был залит кровью. Костлявые пальцы монстра сомкнулись на его шее. Лицо и руки Джиба были все, все в крови.       — Такседо! — Усаги и сама не узнала своего голоса — скулящего, сорванного, неестественного в мирной тиши парка.       Спотыкаясь и падая на колени, она сбитой птицей кинулась на чудовище и, повиснув на когтистой лапе, попыталась разомкнуть его стальную хватку, как в замедленной съемке видя угасающее отчаяние в синих глазах Мамору.       «Не может быть. Так не бывает», — пронеслось в голове Усаги.       Вот уже три года они с Мамору сражались рука об руку, были одной командой. Попадали в передряги, набивали шишки, расквашивали носы и бесконечно огрызались друг на друга. Но никогда Усаги и не думала, что будет видеть, как он умирает. Это было в ее прошлых реинкарнациях. Не в этой. В этой Мамору должен был навсегда остаться главным занудой в ее жизни.       «Не сейчас. Ты не умрешь. Только не снова. Только не из-за меня».       И видя, как закатились глаза Джиба, Усаги, позабыв о своей магической природе сенши, сделала то, на что бы, наверное, несмотря на позерство, не смогла бы решиться просто так. Отыскав отброшенный нож взглядом, Цукино схватила его и всадила в спину монстра. Один, два, десять — Усаги колотила и колотила его изо всех своих сил, всаживала лезвие по самую рукоять, и чудовище дрогнуло, но Цукино не остановилась. Утопая в его липкой крови, девушка изо всей мочи полосовала его лезвием, от бессилия ухватив ручку двумя руками. Даже когда чудовище упало наземь, увлекая за собой бесчувственное тело Мамору, Усаги не сразу смогла остановиться.       — Плутон, — прошептала Цукино слипшимися губами и, подползая к Такседо, дотронулась окровавленной рукой до полумесяца на лбу.       Нож остался торчать в теле монстра.       — Сейлор Мун? — сонно спросила Сецуна откуда-то из забытья. — Что случилось? Вы что-то видели? — ее голос был таким рассеянным и спокойным, что слова застряли в горле сами собой.       Закусив губу, Усаги взяла измазанное лицо Мамору в ладони. Он был абсолютно — нечеловечески — холодным.       — Принцесса? — Сецуна проснулась. Встревожилась. — Принцесса, вы слышите меня?       — Готовь медкомнату, — почти шепотом ответила Цукино. — Мы будем через пару минут.       Связь прервалась. Усаги сама разорвала ее, не в состоянии отвечать на вопросы Сецуны. Бережно подняв с земли цилиндр, девушка укутала Мамору полами его плаща и, сосредоточив остатки энергии, перебросила их с Джиба в дом Сецуны.       Мейо жила на окраине НеоТокио в частном доме, который Усаги, пожалуй, знала почти наизусть: пастельные стены, сухоцветы, твидовые клетчатые пледы и внушительная библиотека из книг с вычурными закладками-ляссе. Цукино одновременно и уважала, и побаивалась порядка Плутон: сама бы она никогда не смогла бы поддерживать такую выставочную чистоту и детальность — ни одного пятнышка, каждая вазочка на своем месте. Даже комнатные цветы у Сецуны цвели круглый год, будто бы и не отцветая, и так густо, словно Мейо всерьез сдабривала их какими-то контрабандными химикатами. Но со временем Усаги привыкла к аккуратности старшей подруги. У нее появилось любимое кресло, личная чашка, пара махровых носков… И все же ей еще никогда не доводилось видеть картинную прихожую Мейо с такого ракурса — сидя на полу, из последних сил поддерживая голову бессознательного Мамору.       — Что случилось? — выдохнула Сецуна, садясь рядом с Усаги, не жалея своей длинной бежевой комбинации, мигом заляпавшейся грязью и кровью; пальцы ее проворно принялись за бабочку на шее Джиба. — Он?..       — Я не знаю, — Усаги поняла, что чуть не плачет, но на слезы не было ни времени, ни энергии, — ты должна ему помочь, Сец. Это была не просто юма. Это был почти человек. У него были руки и ноги… и костюм. Такой синий офисный костюм в узкую полоску.       Цукино заметила, с какой тревогой глянула на нее Сецуна, но внимание ее было приковано к Мамору, к фиолетовым отметинам от пальцев на его светлой коже.       — Он жив. Просто без сознания. Перенесем его в медкомнату. Ты как, в порядке?       Усаги понимала, что у нее совершенно нет времени жалеть себя и, кивнув, подчинилась. Вдвоем с Сецуной они кое-как дотащили Джиба до подвального помещения, оборудованного под небольшой медицинский кабинет: кушетка, штатив для вливаний, полки и шкафы с медикаментами. Костюм Такседо Маска, мигнув, как сломанный стробоскоп, исчез, оставляя Мамору в бледно-розовой рубашке и брюках, таких странно чистых при его увечьях.       «Не думать», — приказала себе Усаги, подавив всхлип.       Она восхищалась самообладанием Сецуны, действующей так, словно перед ней было нечто неодушевленное, лишь некоторая бледность выдавала ее волнение. Сама же Усаги невольно сотрясалась от накатывающей паники.       — А теперь рассказывай, что случилось, — велела Сец, открывая ящики один за другим; взяв длинные ножницы, Мейо разрезала на Мамору одежду, обнажая раны. — Ничего серьезного, видимо, Мамору удавалось увернуться. Юма едва его задела.       — Мы дежурили в Красном парке, — как можно спокойнее начала Усаги, — когда вдруг услышали шум. Я выбежала первой и увидела человека.       — Человека? — Сецуна стала невозмутимо протирать следы от когтей на груди Мамору, будто делала это каждый день.       — Я думала, что это был человек. Юма стояла спиной, на ней был костюм, обувь… Все было не так, как обычно, — покачала головой Цукино, морщась от недавних воспоминаний. — Лишь оказавшись с ней лицом к лицу я поняла, кто передо мной. У нее… не было глаз. Только пасть и нос. Я онемела и ничего не могла поделать. Мамору оттолкнул меня, они сцепились, и чудовище ухватилось за его шею… Я пыталась оттащить его, но юма на меня не реагировала.       — Потому что качала из него энергию.       — Мне пришлось изрезать ее ножом. Я не знаю, мертва ли она.       — У меня очень плохие новости, Усаги, — Сецуна подняла на подругу глаза.       — Мамору умрет? — ужаснулась Цукино, неосознанно делая шаг вперед.       — Нет, с ним все будет в порядке. Но пока мы тратили время на поиск генералов и сенши, наши враги стали сильнее. Они маскируются под людей и за считанные минуты высасывают энергию и силы. Если бы не особенная природа Мамору, он бы так просто не отделался. Мы больше не можем искать сейлоров.       — Но без них Серебряный кристалл не будет соединен в артефакт.       — Значит, мы должны найти другой способ остановить Зло.       Усаги знала, что это неправильно: их сил не хватает на то, чтобы хотя бы обнаружить, откуда берутся монстры, не то что оказать достойный отпор. И хотя не было никаких доказательств того, что сенши или генералы могут помочь выследить и победить врага, Цукино была уверена: Серенити дала ключ к выходу, и он неизменен — они обязаны разыскать остальных воинов, только вот спорить у нее не было никакого желания.       — Оставайся здесь, я вернусь в парк. Вдруг тело все еще там, — Сецуна поставила пиалу с раствором и кусочком мягкой марли на прикроватную тумбочку. — Умойся и займись Мамору, — и вышла, оставив Цукино в абсолютной тишине.       Усаги послушно подошла к белоснежной раковине и открыла воду, отупело уставившись на то, как с ее рук разводами соскальзывает кровь. Чья она? Монстра? Мамору? Или ее собственная? От усталости и страха Усаги даже не могла до конца понять, не ранена ли она сама.       — Усаги?       Вздрогнув, Цукино обернулась. На нее, все еще бледный до синевы, смотрел Мамору. Его веки были полуприкрыты, но взгляд казался абсолютно ясным.       — Джиба! — выдохнула Усаги, подлетев к кушетке и даже позабыв выключить кран. — Что ты натворил?! Ты дурак, дурак! Эгоистичный идиот! Кто просил тебя вмешиваться? Кто просил тебя умирать за меня?!       Если бы Мамору не был так слаб, девушка бы даже побила его, но в том и дело, что Джиба казался беспомощным и вялым, и постыдные слезы вперемешку с еще более постыдными соплями, кажется, не производили на него никакого впечатления.       — Успокойся, Усаги, я не собирался умирать, — сказал он хриплым голосом, полностью противоречащим его словам.       — Я бы справилась сама.       — Я знаю. Но зачем тогда существует напарник, если он бросит тебя в трудную минуту? И зачем напарник, ради которого ты не готов умереть сам?       Усаги опустила глаза в пиалу с водой и, избегая взгляда мужчины, принялась промывать раны на его груди. Отчего-то ей стало невыносимо неловко, как бывало всякий раз, когда они с Мамору спокойно разговаривали друг с другом, до того это было редкостью.       Они невзлюбили друг друга с первого взгляда, с той самой минуты, когда Сецуна открыла рыдающей в три ручья Цукино правду о ее прошлом и настоящем, и Усаги наконец поняла, почему ее так пристрастно и недружелюбно разглядывает незнакомый парень.       «Я твой муж из прошлого», — заявил он ей тогда, кажется, всей душой раздражаясь от этого факта. Его бесили ее слезы, и он нервничал, что не может этого скрыть или изменить. Усаги и сама теперь понимала, что, мягко говоря, отреагировала не слишком-то адекватно, инфантильно пища и разражаясь рыданиями, когда так важно было собраться и сплотиться, ведь не только ее жизнь перевернулась вверх тормашками; и все же ей и сейчас казалось, будто ей всего-навсего требовалось чуть больше сочувствия. Ей, в отличие от Сецуны и Мамору, было всего семнадцать, она была напугана и разбита свалившейся из ниоткуда ответственностью, все ее планы и мечты, о которых она вдохновенно трепалась со школьными подружками, рассыпались в прах. Теперь она — сенши, более того, она — королева несуществующего города, и если она любит свой дом, эту жизнь, людей, которые живут с ней рядом, она не может все бросить и уйти в закат, позволив трагедиям прошлого повториться.       Со временем Усаги успокоилась, приняла ситуацию и даже приняла Мамору, пусть и по-своему. Они по-прежнему не слишком-то ладили, но худой мир поддерживали. И Цукино практически не морщилась, когда ее однокурсницы в тысячный раз спорили, кто из университетских красавчиков наиболее горяч: профессор Миура или мистер Джиба? Есть семья, которую не выбирают, а Хранители — это семья. Усаги быстро поняла, что это ей нужно усвоить неукоснительно.       И все же Мамору был для нее нечто вроде раздражающего фактора. Она и практически не называла его так — Мамору. Они с Сецуной, не сговариваясь, поделили его имя пополам, и «Мамору» называла его именно Плутон, у которой с пробудившимся королем сложились дружеские, доверительные отношения. Усаги же досталось язвительное и отстраненное «Джиба», а также всё прилагающееся к этому сухому обращению.       «Я бы тоже оттолкнула тебя, Мамору. Я бы тоже предпочла погибнуть самой», — подумала Усаги, но вслух сказала не это:       — Тебе пора спать. Юма хорошенько тебя потрепала, — нарочито безразлично заявила она.       Закончив с ранами на груди, которые на самом деле оказались неглубокими, пусть и страшными на вид, Цукино молча, благо Джиба не был расположен поболтать, обработала их перекисью и йодом и подала мужчине стакан:       — Это снотворное.       — Спасибо, что не яд.       — Очень остроумно. Пей.       Мамору покорно выпил содержимое до дна и уже через несколько минут погрузился в глубокий сон. Усаги смотрела на его умиротворенное мужественное лицо и все никак не могла взять в толк, как они когда-то могли быть парой. Из одной реальности в другую они неизменно находили друг друга и любили до самого конца, до самого последнего вздоха. Во время Серебряного Тысячелетия, которое она помнила смутными мозаичными обрывками, в прошлой жизни, в канувшем в Лету Хрустальном Токио, и миллионы других раз? Почему сейчас все не так? Почему она готова умереть за него, но не любить?       «А может, это одно и то же?» — подумала Усаги и испугалась самой себя.       Ей не надо об этом думать. Они с Мамору терпеть друг друга не могут, и этого, скорее всего, не изменить, и никакое вселенское предназначение тут не сработает, если двое слишком разные, слишком далекие друг от друга. Когда-то они были жителями разных планет. Что ж, родившись в НеоТокио, они по-прежнему остались таковыми.       Мамору — это спокойствие, собранность, упрямство, строгость и целенаправленность. Занудство, пунктуальность, смелость, въедливость и язвительность.       Усаги — это эмоции, порывы, азарт и хаотичность. Это рассредоточенность и искренность, рассеянность и простодушие.       И лучше не пытаться свести это все в одну прямую, коль им обоим это не нужно. Каждый из них доволен своей жизнью, какая она есть. Быть может, это то самое исключение из правил, когда им совершенно необязательно и неинтересно быть друг с другом?       Усаги пообещала себе подумать об этом потом.