Среброволосый бастард: История Джона Сноу

      Пожалуй, я всегда знал, что со мной что-то не так.       Вопрос лишь в том, как именно я отличаюсь от других. Дело было не просто в тех кривотолках, которые порой можно было услышать меж сумрачных коридоров Винтерфелла в разговорах прислуги, а общее понимание, что что-то — до какой-то поры неизвестно, что — не так.       Осознание того, что я отличаюсь от других своих братьев и сестёр, пришло довольно быстро. Нет, не подумайте, ко мне всегда относились с должной родительской любовью, хотя и тем же мог похвастаться Теон Грейджой, не связанный с Винтерфеллом известными кровными узами, но я всегда чувствовал, что отцовский взгляд давит на меня сильнее, чем на других. Более пристальное внимание, более чёткое распределение того, что я могу делать и не могу. Хотя меня также называли «м'лордом», я вскоре понял, что я был просто рождён от другой женщины — Кейтилин Старк не являлась моей матерью, пусть она и была женой моего отца, — во всяком случае, считавшегося таковым. В глазах всех я был бастардом, стоявшим выше крестьянского парня, но ниже законорождённых детей, куда более сильных в унаследованных правах.       В этом и крылась суть его куда более... бережного отношения ко мне, однако до поры для меня, как ребёнка — мало понимающего сложные переплетения жизненных обстоятельств и весьма многогранной вещи, как родство, распространяющееся далеко за привычное окружение, в котором человек растёт, — это не волновало.       Подобное воспитание, сопровождаемое строгим надзором, всегда выливается в скрытность. Я не очень люблю кого-то обманывать, но если о некоторых вещах просто умолчать, то и угроза того, что их тебя лишат или ограничат твою свободу в них, существенно меньше. Я это понимаю и принимаю, всё это творится ради моей собственной безопасности, но действительно ли жизнь в клетке является полноценной жизнью? Может, значение самого банального существования слишком переоценено, а наполняет его смыслом и весом именно разнообразие деталей, как оно увеличивает художественную ценность норвосских мозаик?       Все эти вопросы беспокоят мой разум днями и ночами, когда мне приходится таиться от чьего-то любопытного взгляда. Однако пусть у меня и возникают довольно часто мысли о том, стоит ли подобная игра свеч, я довольно сильно преуспел в том, как скрываться в тенях. Наверное, это было просто неизбежно: и дело даже не в той клятве осторожности, что я дал моему приёмному отцу ещё в детстве — хотя я никогда не нарушаю своих клятв — а в том, что спустя годы я смог понять, почему именно меня должны видеть окружающие меньше всего.       Я хорошо помню тот день, когда отец явился ко мне. Это было накануне моего восьмого дня рождения, а потому я весь день проводил в сладких грёзах о том, какие подарки я получу завтра. Собственно, за этим занятием меня и застал отец.       Он вошёл как-то неловко, словно бы не зная, как аккуратно подобраться к той теме, о которой я много раз его спрашивал, но о которой при этом он умалчивал, отделываясь обещаниями.       Эддард Старк — человек чести, а потому он выполнил своё слово, пусть и для этого потребовалось время ожидания. Но терпению я научился уже давно. — Вы что-то хотели, отец? — спросил я, приподнимаясь в застеленной кровати. Я услышал звук того, как он вошёл, и его кашель, когда он решил привлечь моё внимание. — Я помню, что однажды я застал тебя в коридоре во время военного совета, — наконец начал Эддард, он ходил длинными шагами по комнате, но всё же не отрывал от меня своих грустных глаз. — Да, я тогда очень сильно разнервничался и попросил тебя дать клятву.       В ответ я молчал. Назовите это тщеславием, однако я думаю, что и в том возрасте я услышал в этом медленное наступление к желаемой теме, которое я боялся сорвать лишним словом. — Клятву быть аккуратным, — продолжал Нед. Он раскрыл воротник, словно бы тот был верёвкой висельника. — Я также обещал, что расскажу тебе однажды, почему я это сделал.       Лорд Винтерфелла сел на край кровати, по-отечески положил свою руку на моё плечо. — Этот день наступил. Ты слышал о том, что у меня была сестра. Она давно погибла, но её статуя до сих пор находится в крипте, где ты её мог увидеть, пусть это и не место для частых прогулок.       Эддард Старк остановился, его взгляд упал куда-то в сторону, глаза затуманились задумчивостью. — Я думаю, что должен попросить у тебя прощения, — тихо прошептал он.       Моё сердце билось и билось, как никогда в жизни. Я готов поклясться, что слышал тогда его стук даже в ушах. Наконец я не выдержал: — За что? — слова сорвались с моих губ — слишком поспешно, слишком громко и резко.       Отец будто и не заметил этого, не заметил ничего, кроме самих слов. Он вернул свой взор ко мне и пристально заглянул мне в глаза. — Долгие годы ты был для всех незаконнорождённым. Ты носил это как ярмо, и я видел, как тебя уязвлял этот статус. Я ничего не мог с этим поделать, поскольку это был единственный способ сохранить твою жизнь.       Эддард выдохнул. Видимо, тогда он понял, что смягчить углы не получится. — И остаётся единственным... Ты должен привыкнуть к тому, что всю жизнь можешь считаться моим сыном, рождённым вне брака.       Я не ожидал, что меня это уязвит, но это было сродни уколу меча сквозь броню, которую я подготовил для совсем другого ответа на совсем другие вопросы. Я почувствовал, как горячие слёзы подступили к моим глазам, а уголки губ задрожали, но я пытался сдержаться. — Но это не так, — заявил Эддард. Его речь ускорилась, желая обогнать распространявшееся по моему сердцу жжение обиды. — Ты не мой сын, хотя я и люблю тебя, как родного. Ты — сын Рейгара Таргариена и моей сестры Лианны. Ты — мой законорождённый племянник.       Оглядываясь назад, я вспоминаю, как моё сознание просто провалилось в пустоту. Весь поток мыслей резко остановился, пальцы похолодели, глаза раскрылись от удивления, но всё это я осознал лишь позже. В первые мгновения я просто растерялся, я не знал, что чувствовать и даже забыл, как это делается.       Ты — сын Рейгара Таргариена и моей сестры Лианны.       Всё будто превратилось в сон, я потерял всякое ощущение того, что явь, а что нет, и даже образ лица моего приёмного отца, в которое я вперился своим стеклянным взглядом, появился в мертвенной тишине моего охваченного ступором рассудка с опозданием.        Ты — сын Рейгара Таргариена и моей сестры Лианны. — Это... правда? — спросил я. Слова вылетели из моего рта ещё до того, как я успел мысленно оформить их. Вдруг пересохшее горло заболело от произнесённого. — Это правда?       Эддард Старк, хранивший молчание весь тот период, пока я свыкался с новой действительностью, кивнул. — Правда, — ответил он. — Я клянусь тебе. Теперь ты понимаешь, что я скрывал тебя ради того, чтобы тебя спасти. Если кто-то узнает о том, кто ты на самом деле, то даже я не смогу тебя защитить. — Никто не узнает, — сказал я, сглотнув.       Мой приёмный отец вновь слегка кивнул и встал. Он направился к выходу, но остановился на пол пути. — Я тебя всё равно всегда буду любить, как своего сына, — произнёс он, обернувшись. — Что бы ни случилось.       Я смог только посмотреть на него, пребывая в плену прежней растерянности, однако он и сам всё понял. Дверь за ним тихо закрылась.       Вот так я узнал, что мой отец — вовсе не мой отец. Тем не менее, через несколько дней первостепенное ошеломление прошло, и я смог разглядеть в узнанном важный урок: всегда нужно знать, кто твой враг, ведь только так ты сможешь его обхитрить.       Потому я продолжил красить свои волосы в чёрный, хотя аметистовые глаза и в целом нетипичная для Севера внешность, пусть несколько смягчённая плавными чертами моей матери, привлекали любопытство и без того. Если тренировки — из тех, что я не мог упросить перенести, — или какие-то обязанности не вынуждали меня бродить по замку днём, то я предпочитал выходить в поздний вечер или вовсе в ночь.       Это явно было романтично, хотя за такие мысли мои двоюродные братья и посмеивались над мной. Я находил весьма забавным, что так много мне передалось от моего настоящего отца, несмотря на то, что многое о нём было забыто в годы правления Роберта Баратеона. Одним из таких «наследственных увлечений» была игра на арфе. Представляя, что я зачаровываю звуками инструмента небеса и серебряную луну, пролетали мои бессонные часы в Горелой башне, которую потом облюбовал и Брандон для своих дневных лазаний. Порой принося несколько свеч и книгу — одну из десятков тысяч в коллекции библиотеки — я почти мог увидеть миражи сказочных стран и образы героев, сотканные из зелёных изгибов далёких холмов и теней деревьев.       С годами я всё лучше ускользал от пристальных взглядов тех, кого я не считал своими друзьями; последних было немного, среди них я могу назвать разве что Робба и своего дядю Бенджена. Может, я никогда и не достигну того уровня фехтования, что демонстрировал наследник Винтерфелла, о мастерстве которого там много говорили, но на поприще скрытности ему со мной точно было не сравниться.       По правде говоря, я стал любить своё вынужденное одиночество. Или убеждал себя в том, что действительно влюблён в него. Конечно, иногда, лёжа в кровати в слишком холодные для прогулок ночи, я ловил ощущение, что многое теряю: пока Теон и Робб переживали весну юношеских страстей, я совершенствовался в стезе теней, что была спасением и приговором. Такие мысли я гнал прочь.       Впрочем, эти навыки мне пригодились, когда первым невольным испытанием моих способностей стал приезд короля Роберта Баратеона, о котором мне посчастливилось узнать заранее, как и всем остальным, что позволило мне немного подготовиться. Это событие состоялось на моём пятнадцатом году жизни, когда я уже стал почти взрослым мужчиной.       Мой приёмный отец попросил меня быть настолько аккуратным, насколько это возможно. Я видел, как он тревожился при мысли о том, что Роберт Баратеон — убийца моего настоящего отца — может заметить меня, хотя и заверил, что вряд ли король выразит интерес к чему-то, кроме забав.       Приём королевской семьи был грандиозным, не видел ещё я столько людей и столько робости в каждом человеке, населяющем северный замок, как при той церемонии, что один старый друг обеспечил другому.       Я наблюдал за всем этим торжеством с одной из крыш Винтерфелла, с безопасного расстояния. Но и я не смог сдержать выдоха разочарования, когда увидел Роберта Баратеона.       Эддард... Дядя Эддард редко рассказывал о восстании, только если уж совсем не замучить его вопросами, но из его историй Роберт представал грозным воителем, чей молот крушил стан врагов, а слухи о его подвигах вызывали трепет даже сквозь года, но он предстал просто ожиревшим южанином с лохматой бородой.       Презрительно скривив рот, я решил, что насмотрелся, и пролез по черепице обратно к тому месту, откуда залез сюда. Зацепился за выступающую из ниши горгулью, а потом пробрался внутрь строения, спрыгнув перед этим на небольшой каменный балкон одной из комнат, — крышу и балкон разделяло не очень большое расстояние, а потому подобная хитрость не составила особых сложностей. Правда, единственным недостатком был лишь тот факт, что это было одно из немногих мест, откуда легко можно было бы проникнуть на крышу, а потому приходилось выжидать подходящий момент.       Я прислушался к шагам в коридоре. Его использовали не часто, но, как и почти всё в стенах Винтерфелла, не был заброшен.       Было тихо. Я медленно отворил тёмно-синюю деревянную дверь пустых покоев и глянул в коридор через две образовавшиеся щели — у ручки и петлей.       Убедившись в отсутствии кого-либо, я выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь, подложив у дверной перекладины подобранный мной и обрезанный листок дерева из богорощи. Этот простой трюк хорошо мне послужил в прошлом, когда я пытался узнать, как часто пользуется одной из кладовой в Винтерфелле; достаточно было лишь проверять листок в отмеренное время.       Соблюдая всю ту же осторожность, я прошёлся по сплетениям лестниц и длинных пространств, раскинувшихся под сводами замка. Мне приходилось задерживаться в некоторых местах — иногда довольно долго, заходя в покои, которые я точно знал, что были пустыми.       Вас может удивить подобная скрытность — хотя, как видите, это было своего рода игрой и необходимостью — ведь слуги меня уж точно видели в прошлом и знали о моём существовании. Что же, это верно, они знают, что я есть, но я выявил такую любопытную деталь: если ты не напоминаешь о чём-то или о ком-то, то тем меньше шанс, что они вдруг вспомнят об этой вещи или личности. Я не хотел бы, чтобы мною заинтересовался кто-то в такой важный день, пусть люди найдут себе занятия поважнее.       Я смог беспрепятственно дойти до своей комнаты, где заперся до ночи. В этот раз моё решение было продиктовано не просто романтикой тёмного времени суток, чья прелесть, увы, в эти дни была запятнана шумом проходившего пира, а желанием подождать, пока большая часть гостей не напьётся, чтобы найти более интересным другие вещи.       Укрытый темнотой, я выскочил из замка, облачённый в простой плащ с капюшоном, который мог бы носить любой слуга. Я держал в руках деревянное ведро, куда спрятал пару книг, свечи и огниво, накрытые тканью и грязной соломой поверх неё. Свою арфу я спрятал в Горелой башне ещё до приезда короля. Разумеется, и остальное можно было бы оставить там же, но я решил, что немного больше веса к ведру придаст такой простой маскировке большей убедительности.       На улице слышался смех, вырывающийся из окон с хлопающими ставнями или от компаний солдат, закинувших ноги куда придётся.       Я ускорился, намереваясь дойти до желаемой цели прежде, чем меня кто-то заметит. Обходя стороной оранжевые и жёлтые круги света факелов, я прошёл через несколько арок у основания длинных куртин, на всякий случай укрылся в тенях крипты, смотря, не зашевелится ли какая-то тень в пределах двора, что у подножия заветной башни.       Не увидев ничего, что могло бы вызвать подозрения, я двинулся к ней и поднялся по винтовой лестницей, с кое-где обвалившимися вниз ступенями. Стены её, даже внутренняя сторона, за годы лета покрылись длинными изумрудными лианами, обвивающими каменное строение и придавая ему вид некоей усыпальнице королей, о которой можно было вычитать в расплывчатых заметках об империи И-Ти.       Оказавшись наверху, где большие прорехи в камне обнажали тёмно-синее небо, будто подсвеченное ярким светом полной луны, я откинул свой капюшон и вытащил арфу из-под упавших на этот этаж полусгнивших балок, увитых сетями паутины.       Отряхнув серебряную поверхность музыкального инструмента от пыли, я закрыл в глаза в предвкушении. Слишком долго я не мог закончить сочинённую мной мелодию, но контраст природной красоты с неистовством праздника наконец даровали мне вдохновение. Я уселся, и пальцы забегали по струнам, когда я начал играть.       Забыв обо всём и отдаваясь во власть иллюзий зазвучавших нот, мне чудились высокие снежные вершины и быстрые реки, луга с яркими цветами, где таятся змеи с тёмной чешуей, словно бы подстерегающие невнимательных путешественников. Перед мысленным взором пробегали и высокие шпили древней Валирии за мгновение до того, как красные потоки затопят мраморные улицы и слои пепла потянут вниз, к гибели, вдруг взмывшего в небо золотого дракона с влюблёнными на его спине.       Словно подводя итог, финальные ноты проносили эти же образы уже в иных красках, уже в совсем иные эпохи, звонко заявляя о том, что конец одной истории — начало другой.       Закончив играть, я почувствовал, как лёгкая улыбка пробежала по моим губам, и как в последний раз эти видения повторяются в моём сознании.       Вдруг я услышал чьи-то аплодисменты и вздрогнул. Сердце моё пропустило удар, я открыл глаза и отшатнулся к остаткам стены, будто бы на меня напали.       В тени стоял человек совсем низкого роста. Сперва я решил, что это какой-то ребёнок, пусть и телосложение у него было шире, но когда незнакомец вышел из тени и его осветила ночь, то я понял, кто это. — Ничего лучше в жизни не слышал, — произнёс Тирион Ланнистер. По его губам пробежалась та же улыбка, что была и у меня, но только как будто насмешливее, отражаясь и в его глазах. — У тебя талант, юноша.       Я решил, что молчанием лишь больше вызову некие подозрения о своей личности, а это может привести к разборкам со стражей и скандалу. Нет, это было недопустимо. — Благодарю вас, милорд, — был мой ответ.       Тирион Ланнистер прошёлся и оценивающе оглядел полуразрушенный свод башни, сложив руки за спиной. — Моё имя — Тирион Ланнистер, — сказал он наконец. Он вернул свой взгляд ко мне. — Не желаешь ли и сам назваться? — Я Джон Сноу, милорд.       Тирион Ланнистер рассмеялся. — Джон Сноу, бастард лорда Старка? Такой встречи я точно не ждал.       Он вперил в меня свой изучающий взгляд — мне уже доводилось испытывать такое любопытство от других, когда они изучали мою внешность, как изучают мейстеры окрас у пойманных на булавку бабочек.       Я встал, выпрямился, щеголяя своим высоким ростом, и улыбнулся, желая расположить к себе гостя и отвлечь его разговором. — А какой встречи вы ожидали, милорд? — За соседним столом на пиру, в случайной драке, ну или в смежной комнате борделя. И называй меня просто Тирионом.       Не сумея сдержать смех, я всё же оценил его остроту. — Признаться честно, — я провёл рукой по своим волосам, — и сам я не ожидал кого-то увидеть тут. Тем более вас. Однако на ваш вопрос есть простой ответ: королевская семья вряд ли приемлет общество бастарда. — Некоторые её члены уж точно, — Ланнистер улыбнулся. — А я тоже не думал себя тут обнаружить, но меня вдруг потянуло изучить вашу знаменитую библиотеку, а после я решил посетить и прочие древности.       Карлик снова оглядел руины. — Похоже, на самое древнее место я и наткнулся, — сказал он неясным тоном. — Вы ещё мейстера Лювина не видели.       Вновь прозвучал смех, на сей раз уже двойной. Тирион, отойдя от хохота, подошёл к арфе, будто вдруг снова вспомнив о ней, и указал на неё: — Могу? — Конечно, — ответил я, следя за его движениями с той же внимательностью, с которой он рассматривал моё лицо.       Ланнистер провёл рукой по серебряной поверхности арфы, побренчал струнами. — Арфа, — произнёс карлик, — весьма интересный выбор. — Не более, чем любой другой, — прозвучал невозмутимый ответ. — В самом деле? Хм... Хотя может и так, но мало история знает людей благородных кровей, предпочитающих подобный инструмент мечу.       Глаза Тириона снова устремились на меня, на красном узоре рта заиграла та же насмешливость.       Меня охватил секундный страх. Действительно ли в его словах был подтекст, неужели он всё понял? Нет, такого быть просто не может, не мог он сталкиваться с моим отцом, чтобы знать, чьи черты составляют мой облик, и воображать что-то такое — полное безумие. — Мы это вряд ли узнаем точно. Большинство жизнеописаний во всяком случае раскрывают кое-какие особенности характера и период войн или правления исторических лиц, не более, — я намеренно попытался добавить в последнюю фразу некоторого пренебрежения.       Я заходил кругами, отчасти подавляя движением вдруг возникшее желание бежать, отчасти из прихоти.       Тирион медленно убрал руку с арфы, тяжело выдохнув. — Наверное, ты прав, Джон Сноу. Прошу извинить за вторжение. Позволь мне теперь вернуться к иным прелестям жизни, избавив тебя от навязанного общества. — Что это за прелести? — Шлюхи, Джон Сноу, — ответил карлик. — Хотя и в прошлом их тоже было предостаточно.