По ветру

      Оказывается, в посмертии, помимо боли, есть ещё и жажда. Просыпаюсь от нестерпимого жжения в горле и ноющей пустоты в животе. Голова похмельно ноет. На языке солоно до тошноты. Раздираю слипшиеся ресницы мучительным усилием век.       Перед глазами всё тот же тёмный свод — узкие, плотно пригнанные доски, изогнутые поперечные рёбра. Гроб? Нет, скорее, корабельный трюм, перевёрнутый вверх дном. Неужели всем утопленникам выделяют подобное жилище?       Опираюсь на локти, чтобы подняться, и понимаю: никакое это не посмертие. Хотя бы потому, что демоны точно не стали бы возиться с перевязкой моего истерзанного тела. Трогаю замотанный грубой тканью бок, и вдоль рёбер сходит лавина боли. Странно, что только сейчас.       Сжав зубы, осторожно ощупываю шею, плечи, грудь. Везде вспыхивают противные костерки, то яркие, то приглушённые. Ссадины на открытых участках припухли, края жёсткие. Но хуже всего не боль, а её полное отсутствие ниже левого бедра. Пробую согнуть ногу — не отзывается, точно её вовсе нет. Или… Упрямо напрягаю неподатливую шею, но голова слишком тяжёлая. Полосы дерева грязной лужей растекаются перед глазами.       Где я? Под лопатками жёсткий неровный пол, застеленный тряпьём. Одеяло — лоскут парусины, что прикрывает от сквозняка, но едва ли греет. Из одежды остались только повязки, в лучшем случае бельё. Ноздри забиты запахом сырого дерева и дыма. Запахом очага.       Я выжил. Выжил, хотя по всем законам не должен был. Тогда, быть может… и остальные спаслись?       На потолок взбирается длинная тусклая тень. Тёплая рука ложится на лоб.       — Где мои… спутники? Что это… за место? — шепчу я непослушными губами. Каркающий мужской голос отзывается, но язык мне не знаком. Кто тогда велел мне спать на дангарийском? Показалось? В любом случае расспросы бесполезны, и я умолкаю.       Цепкие пальцы бегло ощупывают повязки. После окончания осмотра посетитель молча уходит, не предложив даже воды. Нужно было попросить самому, хоть жестами… Придётся ждать, когда он появится снова.       Облизываю сухие шершавые губы. Жёсткая постель давит бугром на позвоночник. Должно быть, это лачуга бедного рыбака или отшельника. Если уж ему оказалось по силам вытащить меня из воды и оказать помощь, наверняка уцелел кто-то ещё. Моряки — народ бывалый, им к бурям не привыкать. А вот Сорен… Сорен, Сорен. Как же ты меня отговаривал.       — У вас есть вестники. Пошлите письмо со своими условиями, этого вполне достаточно.       — Я должен всё уладить сам. Король Лина́йр не пойдёт на уступки, если меня не будет.       — И он прекрасно знает об опасностях такого путешествия! Скалы и рощи, ваше величество, если что-то случится с вами, некому будет принять на себя обязательства…       — Так останься и присмотри за Данга́рией в моё отсутствие, — улыбнулся я. Он резким движением головы откинул с лица рыжеватые кудри и насупился.       — Разумеется, я не могу ослушаться приказа… Но знайте: если вы намерены безумствовать, моё место рядом с вами. Должен же кто-то…       Что он сказал мне тогда? Что защитит? Что поддержит любое начинание? Не помню. Ответ был, без сомнения, достойный и честный. Сорен всю жизнь служил короне, не раз выручая меня в трудные времена. Наградой за преданность стали рёв ветра и ненасытные чёрные волны… Он мёртв, как бы мне ни хотелось верить в обратное. Вонзаю взгляд в потолок. Смутный силуэт мелькает в щели между досками и пропадает навсегда.       Если бы я послушался совета и отправил к Лина́йру посла с письмом, сейчас мы вместе с Сореном дожидались бы ответа дома. Но кто знает, чем бы всё закончилось? На подписании соглашения в Фоэ́не условились присутствовать все трое: Линайр, я и князь Гувре́н. Я им многим обязан — они поддерживали моего отца в борьбе за независимость Дангарии от Хифа́та, мы добивались мира совместными усилиями и заключать его тоже должны были вместе. Не явись я на встречу… Впрочем, я уже не явился. Ничего хорошего это не сулит.       Куда меня вообще могло занести? Сразу за проливом располагаются земли Трио́на — это может быть одно из его прибрежных поселений. Чуть дальше Та́нса, но там приезжих не слишком жалуют. Встречный ветер мог закинуть «Поморника» и обратно, в Альда́ру. Кто-то здесь должен говорить по-дангари́йски. Нужно срочно выяснить, сколько прошло времени и есть ли возможность добраться отсюда до назначенного места. Проклятье, лоб так и горит. Как же хочется пить…       — Живой?       Я уже слышал этот голос — низкий и глуховатый, с хрипотцой. Его дангарийский звучит смазанно, неуверенно, но вполне разборчиво. Над головой проносится ещё одна быстрая тень. Твёрдая ладонь плавно, но решительно приподнимает мой затылок. Губы щекочет щербатый край глиняной чашки.       — Не спеши. Воды мало, больше не дам.       Мне всё равно — я готов осушить скудное подношение одним махом. Однако успеваю лишь слегка смочить губы, и чашка исчезает, чтобы вернуться через пару мгновений. Крохотные глотки́ скорее дразнят, чем утоляют жажду, но это лучше, чем ничего. Последние капли оседают прохладой на раскалённом языке. У воды землистый привкус дождя.       Чашка слабо стучит о пол. В изнеможении опускаю голову. Не думал, что однажды простое действие вроде питья начнёт отнимать у меня столько сил. Незнакомец отодвигается и садится рядом, упёршись ладонями в согнутые и расставленные колени. Кожа на жилистых предплечьях почти сливается с тёмным деревом. Ткань широких штанов изрядно истрепалась и выцвела до неопределённо-грязного оттенка. Он спрашивает коротко:       — Имя есть?       Неразумно представляться королём на чужой земле. Спасение жизни не всегда означает добрые намерения спасителей. Помедлив, называю домашнее прозвище, которое не слышал с самого детства:       — Мар. Твоё?       — Кхан.       И этот смутный кашель — его имя? Душу́ невесть откуда взявшийся неуместный смешок.       — Это ты меня спас?       — Мы вместе, — всё так же сухо откликается он.       — Кто-то ещё, кроме?..       — Только ты.       Под рёбрами с хрустом раскалывается ледяная глыба. Чёрные волны хлещут по иззубренным осколкам и отступают беззвучно. Весь ужас в том, что я не удивлён. Надеялся, но не верил по-настоящему. Судьба слишком любит жестокие шутки. Знаю не понаслышке.       — Постой, разве это… возможно?       — Закон не запрещает.       — И ты согласился?       Отец горделиво вскинул голову. Корона угрожающе блеснула в пламени свечей.       — Это было моё предложение. Союз со столь могущественной страной сумеет защитить нас от посягательств извне и подарит много других преимуществ.       — Ты не думал спросить моего мнения? — Голос дрогнул от гнева. Забывшись, я шагнул к трону и стиснул кулаки. — Как ты мог решить всё за меня?!       Он ответил негромко и твёрдо:       — Это ради Дангарии.       Дангария… Ради Дангарии…       Задыхаясь, выговариваю сквозь зубы:       — Скажи… где мы находимся? Далеко от Фоэ́на?       Молчит. Не знает? Прикидывает расстояние? Наконец слышится неохотное:       — Мы на острове. Отсюда нет хода.       — В Фоэ́н?       — Никуда.       Бессмыслица. Пусть наш «Поморник» разбился в щепки, а маленьким рыбацким лодкам не под силу длительное путешествие, новый крепкий корабль вполне способен доставить меня куда нужно с попутным ветром. Осталось сообщить Линайру. Он пошлёт за мной и…       Кхан наклоняется и замирает на расстоянии пары ладоней от моего лица.       У него низкий смуглый лоб с продольными морщинками, густые брови, широкий, чуть вздёрнутый нос. Скулы резко выступают на исхудавшем лице. Чёткая линия челюсти прячется под короткой, неопрятно разросшейся по щекам чёрной бородой. Повязанная на голову тряпка скрывает правый глаз, зато левый — узкий и тёмный, точно прорезанный кинжалом, — смотрит прямо на меня. Без жалости или заботы, без насмешки. В беспросветном, мертвенно-пустом ущелье таится истинное значение слова «никуда». Ошибки нет. Этот человек знает, о чём говорит.       Затылок и шею стягивает колким ознобом. Все раны и ушибы наливаются болью с новой силой. Борясь с дурнотой, закрываю глаза и слышу ровный спокойный голос:       — Нога сломана. Болеть будет долго. Хромой будешь. Плечо я на место поставил. Рёбра целы. Ссадины заживут.       — Спасибо… — обессиленно выдыхаю я.       Спрашивать больше не о чем. Главное я уже выяснил.       Кто-то окликает Кхана снаружи. Он тут же поднимается и уходит, бросив напоследок тихое «лежи». Впрочем, выбора у меня нет. Остаюсь один на один с полумраком и болезненно-горькими мыслями.       «Никуда». Наивный, я думал откупиться смертью. Умереть несложно, любой дурак справится. Попробуй пережить гибель товарищей и застрять на неизвестном острове без возможности выбраться и завершить важное дело… Карма действительно справедлива. А я ещё смеялся.       — …Получается, если я ребёнком, по незнанию, наступил на какую-нибудь бабочку, я мог помешать чьему-то перерождению? А расплачиваться за это придётся моим детям и внукам? — ахнул я и в притворном ужасе уставился себе под ноги. — Что говорить о детстве — мы с вами прямо сейчас топчем траву и давим беспомощных букашек не задумываясь! Быть мне в следующей жизни дождевым червём, не иначе…       Улыбка на губах прекрасного темноглазого юноши дрогнула еле заметно, но не исчезла.       — Карма дарует равновесие, — ответил он, притворившись, будто моя заносчивость его ничуть не задела. — Если для этого потребуется, чтобы вы или я сделались червём, то так и будет. Но мы вольны выбирать, к какой жизни стремиться — червя или мудрого змея.       Я возразил с неожиданной горячностью:       — Но разве не вы говорили, что выбор предков также имеет значение? Если, к примеру, мой прадед стремился к жизни червя, то выходит, весь его род будет корчиться на земле без возможности подняться? Это бесчестно.       Он остановился на краю садовой дорожки. Изящно сложил ладони на животе, подбирая слова. Щёку задела тень густых ресниц, нежная и прозрачная, как стрекозиное крыло. Мою грудь вновь стиснуло жаром — на сей раз стыдливым. Я вовсе не хотел мучить его спорами и поиском доказательств. Я всего лишь рисовался, совершенно по-детски, и принуждал его воспринимать разговор всерьёз, чтобы не выглядеть совсем уж жалко.       — Если бы ваш почтенный прадед видел в жизни дождевого червя главную цель, карма, несомненно, откликнулась бы на призыв его воли, — наконец произнёс он, коснулся пальцами круглого зелёного листа и поднял ладонь к глазам. По блестящему розовому ногтю перебирал лапками садовый паучок. Полюбовавшись, юноша бережно ссадил его обратно и добавил миролюбиво: — Но вы — это вы. У вас своя карма. Надеюсь, она одарит вас по достоинству.       Одарила, нечего сказать. Жаль, что это уже не поможет восстановить равновесие прошлого…       Воспоминания выматывают не меньше питья. Тянущая боль вновь обвивает тело и незаметно сталкивает разум в дрёму. Выплываю на запах еды, под ликующий вой желудка. В ответ раздаётся негромкий шелестящий смешок.       В хибарке под перевёрнутым кораблём тепло — судя по лёгкому треску, Кхан сумел развести костёр. Пятна янтарного света дрожат на потолке и стенах. Аромат пищи кружит голову не хуже дурмана. Нетерпеливо ворочаюсь, силясь подняться, но чужие пальцы предупреждающе похлопывают по груди.       — Не торопись.       Он вновь помогает мне сесть. Над грубой миской трепещет от сквозняка пар. Внутри — бледная похлёбка с крупными кусками рыбы. Отсутствие приборов, специй и овощей волнует сейчас меньше всего. Жадно сглатываю, обжигая язык и почти не жуя, тут же тянусь за новой порцией, но Кхан, как в прошлый раз, безжалостно отнимает миску.       — Тише, — тянет он с лёгкой досадой. От назидательного тона меня вдруг одолевает приступ безумного веселья. Кривлюсь, чтобы не рассмеяться, виновато поднимаю взгляд и замечаю, что повязки на его голове больше нет.       Правый глаз обнаруживается на положенном месте, такой же узкий и чёрный, как левый, только слегка заплывший. Вдоль кромки густых ресниц белеет корочка подсохшего гноя. Моё бесстыдное внимание Кхана, похоже, не смущает — он лишь хмыкает себе под нос и пару мгновений таращится в ответ, шутливо вскинув брови. Из моего сухого горла всё же вырывается смешок, искренний, а не безудержно-нервный. За это получаю ещё один глоток похлёбки. Порция маленькая, но оседает в желудке приятным теплом.       Постель больше не кажется такой уж неудобной. Веки сковывает тяжестью. Чужая ладонь осторожно выскальзывает из-под затылка.       Знаю, у меня нет права лежать под крышей в сухости и тепле, набивать желудок, отдыхать и уж тем более смеяться. На моём месте должен быть Сорен, Юрдех, его старший помощник Бат — кто угодно. Любой из них заслуживал спасения куда больше. Однако я здесь. И чувствую, пожалеть об этом я ещё успею.