Аспекты идиллии

5. Пастырь мой — Так, поехали, потом разберемся! — Марша понеслась к машине. Они снова расселись в Понтиаке, будто и не выходили, только от задора-то не осталось и следа (адреналиновый не в счет), а гнетущее, почти осязаемое, молчание скрашивал лишь аромат болтающейся елочки Royal Pine (хотя куда ему до настоящих еловых кущ?), он ощущался особенно сильно (может, оттого, что Купер по-прежнему дышал слишком часто?). Доехали до Стэй-Ривера, если точнее, до развилки между Мэйн и 57 улицей (тут всего улиц пять, какая еще 57-я?). Стелла (живущая ниже по этой самой 57-й) сослалась на работу, Марша одним видом дала понять, что устала, и добавила, ее еще ждут друзья (живые хиппи?). Она махнула куда-то вверх и сообщила, что найти ее можно в конце дороги, где стоят новые дома, не перепутаешь (Купер уже там побывал по приезду, только сестре знать этого не следует, поэтому он покивал и бросил, найду по тачке, Марша улыбнулась и сказала, ОК, приходи в любое время, но только завтра). — Ну, я предложил, — Данте пожал плечами, — и предложение все еще в силе. Значит, ночуешь у меня. — Значит, у тебя, дружище. Парни еще какое-то время постояли, глядя как отъезжает Марша, а Стелла, подкурив сигарету подброшенным «сюрпризом», широким шагом двинула во тьму. В море мрака еще покачивался оранжевый кончик, но вскоре растаял без следа. — Не знаю, что на них нашло. — Данте будто извинялся за девушек. — Ничего. — Купер прекрасно понимал, как порой хочется остаться одному, только не сегодня, нет. И даже лучше, что он переночует у Данте. Хватит с него хиппарей, как и полицейских. — Ну что, пойдем? — Друг потоптался на месте в нерешительности, не зная, дать ли Куперу время на обдумывание чего-то важного или принятие некоего решения. — Ага. Вдвоем не так страшно. — Меня такие штуки пугают… Мы как в фильме ужасов… — У меня кое-что есть. — Куп пошарил в карманах, встряхнул фонарик, белый свет мазнул по мокрому гравию, ведущему серой петлей в заросли. Что ж, он прихватил с собой и ствол, только тот остался в сумке, а та — под полом одного из новых (почти что картонных) домиков, в той стороне, где, как выяснилось, и жила Марша, оставалось надеяться, что сумку, набитую ста пятьюдесятью тысячами валисийских каунтов, с пистолетом и отрезанной головой профессора, он спрятал не в ее доме. А если и так — сестра ничего не найдет. Нет, судьба, безусловно, злодейка, но даже таковая сука не способна та столь жестокие происки. — Теперь я спокоен. Почти. — Как в детстве. Быстро пройдем долиною смертной тени и… окажемся на ферме! — Ага. Старики будут тебе рады. Купер еще раз огляделся: городок спал, единственный фонарь на деревянном столбе покачивался на ветру, выхватывая едва различимую морось. Стэй-Ривер в ночи столь уныл, что даже призраки сюда не тянулись. Однако стоит бояться не мертвых, а живых. Он поспешил за Данте, который моментально поинтересовался, не увидел ли друг что-нибудь. — Нет. Ничего. — Думаешь, это старая ведьма Розалинда? — Или, исключая старуху, любой из тысячи двухсот двадцати четырех прочих жителей… Интересно, я и Марша входим в это число или нас вычеркнули? — Это лучше спросить у Стеллы. — Пожалуй. — Но какая теперь разница? Уточнять он ничего, конечно, не станет. — Погоди, ты же не думаешь, что это сделал кто-то из нас?! — Купер чуть не врезался в широкую спину Данте, фонарик начал гаснуть, пришлось снова его трясти (хотя бы так скрыл дрожь в руках). — Нет. Разумеется. Давай лучше закончим болтать и поспешим, м? Только он произнес это, как небо разрыдалось (долго, видать, терпело)! Дождь лил стеной. Оба вмиг вымокли. Поскальзываясь, Купер и Данте побежали. Фонарик откашлялся парочкой бликов и окончательно сдох. Что-то подобное, в мальчишестве, уже с ними происходило. Они так же попали под ливень и неслись к ферме. Прошлое наслаивалось на настоящее. Или ему нечто такое снилось? И, если честно, Купер не мог различить, что реально, а что нет. *** В пелене дождя маячили зеленые огоньки, мелкие, что точки, проткнувшие ночь. На секунду они замерли, а после стали неумолимо приближаться. Сперва казалось, будто двоится в глазах, но вскоре Купер догадался — их четыре. И это вовсе не глюки, ведь Данте (определенно) тоже видел переливающиеся искорки и даже обрадовался. — Кэсси, Джози! — крикнул друг, и мерцающая зелень заскакала в непроницаемой тьме так рьяно, что голова закружилась. — Старушки еще живы и, кажется, в отличной форме? — От сердца отлегло, всего лишь собаки Фицсиммонсов. На подступах к ферме они встретились: холодные носы и такая же кожа рук, лапы, волосы, одежда, шерсть, лай, смешки (щекотно же)… и горячий язык на щеке Купера. Собаки признали гостя, будто не прошло стольких лет. Будто он отсутствовал какой-то день или два. Ну, приятно осознавать, что хоть кто-то рад его возвращению — причем, искренне. — Данте, где тебя носило? — Голос миссис Фицсиммонс прозвучал одномоментно с открытием двери. Желтый прямоугольник возник из ниоткуда, точно его вырубили в глади черного камня. И вот появился ее силуэт. Парни и собаки разом залетели в дом, спасаясь от потопа. А матери Данте пришлось спасаться от фонтана брызг и грязи. Бесполезная борьба завершилась быстро, куда там маленькой женщине остановить безудержное собачье веселье. — Вот так сюрприз, — наконец изрекла она, водрузив на нос очки, с которых пыталась оттереть передником капли влаги и грязи. Очки съехали, женщина их поправила и попыталась выглядеть более дружелюбно, натянув фальшивую улыбку и добавив: — Неожиданный и приятный! — Добрый вечер, миссис Фицсиммонс! Как поживаете? — С Купера натекла хорошая такая лужа — но что он мог поделать? — в этом причина ее неодобрения? Или… Ну разумеется, кривотолки деревенщин! — Джуди, что там такое?! — Что-то заскрипело, зашуршало, и в коридор выехало инвалидное кресло. Дариус Фицсиммонс с трудом отцепил узловатые пальцы от колес и воззрился на учиненный беспорядок и его виновников. Собаки притихли. Купер поздоровался. Мужчина едва кивнул и только, будто не знал, что сказать (или же причина его скованности вполне оправдана заболеванием). «А ведь Данте и словом не обмолвился, что отца парализовало…» На радушный прием Купер не особо рассчитывал (да, его же не ждали в принципе), но все-таки… С другой стороны — он в тепле, не один, фантомами тут и не пахнет (вроде бы), а вереница развешанных символов веры и образов вперемешку с детскими фотками Данте и всяческих животных — вселяла некую уверенность в безопасности, сложно объяснить, но подобное ты ощущаешь только дома, а ведь его у Купера больше нет. Давно уже нет. Гость нашел взором фото с собой (лет в тринадцать) и Фицсиммонсами (полным составом, включая щенков (Кэсси и Джози)), позирующими рядом с огроменной тыквой. И вот все они снова в сборе (не хватает лишь тыквы… и беззаботной веселости). — Мы как раз собирались ужинать. Мальчики, приводите себя в порядок и за стол. Даю десять минут. — Да, сэр. — Кротко и одновременно ответили парни, будто снова превратились в мальчишек. — И отведите девочек в амбар. — Миссис Фицсиммонс уже откуда-то достала швабру и принялась бороться с грязью, попутно разворачивая кресло мужа свободной рукой. — Кэсси, Джози, вы все слышали. — Собаки заскулили. *** К облегчению Купера ужин с Фицсиммонсами не обернулся катастрофой. Как-то все углы сгладились сами собой, не сразу, но довольно быстро. Так что первоначальное отсутствие гостеприимства он списал на оторопь с непривычки кого-то принимать (ферма-то их в отдалении, глушь внутри глуши). Еще дело в калифорнийском (Как оно тут очутилось?) розовом вине White Zinfandel (Марша бы одобрила), все-таки открытым в честь него, нежданного визитера, и в сытном ужине. Или же в том, что время в доме Данте остановилось задолго до трагедии, произошедшей с его семьей. Здесь все осталось прежним, насколько он мог припомнить: даже сломанные часы, которые никто так и не удосужился починить. Деревянная кукушка неизменно выглядывала из полуоткрытой дверцы (точно подглядывала), посуда, скатерть та же, стулья, царапины от них на полу, каждая вещь и безделушка — на прежнем месте, они будто вросли в поверхности (стоит отметить, кругом ни пылинки — заслуга матери). А общая молитва перед трапезой укрепила (хм, назовем это верой) веру в мысль, что Бог оберегает сей приют и продолжит это делать даже (если) наступит Конец Света, предрекаемый Свидетелями Иеговы 31 декабря 1975. Что ж, фантом безголовой курицы так и не выпрыгнул из центра стола и не понесся прямиком на Купера. Вот тот и преспокойно отрезал себе ножку и положил на тарелку с горошком и артишоками («Полезно для Дариуса, хотя Данталион их не любит», пояснила миссис Фицсиммонс. «Ну пофему же не любвлю», поспешил добавить сын, однако жевал далеко не последние). Купер ничего не имел против артишоков. Дариус же старался держаться как заправский папаша и строгий глава семьи, но быстро сдался, ведь ему требовалась помощь с приемом пищи (правая рука нещадно тряслась, стоило взяться за вилку) и скрывать это далее не имело никакого смысла. Куп сделал вид, что не обратил на его немощь никакого внимания. Он на себе знал, как проявление сочувствия делает тебя еще более растерянным и слабым. К его прошлому тоже никто не возвращался. На том и спасибо. На сегодня достаточно. Старики говорили о будущем (да, порой у них наступает эдакий период, едва ли что-то доходит до исполнения хотя бы части задуманного, но похвально же). Отец Данте, ясное дело, не мог оставить ферму, но и содержать ее — тоже, пусть и с неохотой это признавал, вот и завел разговор о возможном переезде в городок покрупнее, где бы получал необходимую медицинскую и социальную помощь и облегчил тем самым жизнь супруге и сыну. Данте идея не слишком воодушевляла (или он держал подобную перспективу в состоянии эфемерной по причине несбыточности и существования лишь в рамках кухонно-столовых разговоров в течение вот уже нескольких лет), но, в отличие от Стеллы, он хотя бы обдумывал обустройство иного будущего, в другом месте, просто ему не хватало толчка. И даже болезнь отца таковым не стала… Что ж, свой стимул двигаться дальше (как можно дальше) Купер получил аж два раза. Оставалось надеяться, Судьба, Бог или прочие высшие силы поступят с Данте чуть более милостиво (Но умеют ли те действовать деликатно — спорный вопрос. Маловероятно). За сим ужин завершился, мать повезла отца умываться и готовиться ко сну, оставив возню с грязной посудой на ребят (пришлось ее заверить, что они с такой-то задачей управятся). — Ты бы мог уехать, — внезапно для себя выдал Купер, поставив тарелку на сушилку. — Не всем дано поступить в колледж, университет, стать знаменитостью, — отозвался Данте почти мгновенно, будто заранее подготовился к ответу. — В этом нет ничего сложного. Ты бы мог уехать с родителями, тем более они этого хотят, даже они этого хотят, ну и нуждаются… — Кто-то должен копаться на грядках, золотой мальчик. — И покупать артишоки из Калифорнии в супермаркете Publix. — Ну… — Друг вытер натекшую от небрежно сполоснутой Купером тарелки воду со столешницы, потом принялся скидывать остатки еды в ведро, на корм свиньям. — Поехали со мной. — Это вопрос? — А похоже? — Когда ты уезжаешь, Куп? — А я разве сказал, что уезжаю? — Но ты ведь уедешь, так? Другого выбора у Купера, собственно, и нет. Ему в любом случае нужно покинуть страну. Он не мог понять, что на него нашло, что вообще им двигало (не иначе все семь существующих смертных грехов, помноженные на неописанные семь)… Но продолжение эксперимента профессора (с профессором, точнее, с его головой) сейчас, особенно сейчас, казалось чистой профанацией науки. Срать на моральные принципы, не так ли? Но существовал же какой-то иной способ, теоретический? А если и практический, то добровольный, они бы могли обнародовать то, о чем все почему-то молчат — фантомы реальны! Ведь не только он и профессор их видят. Есть еще такие же, зрячие. Другой исполнитель, доброволец, а они — всего лишь кураторы, наблюдатели, творцы идеи. Почему не нашлось иное решение, такое, которое бы не поставило его жизнь под угрозу? Безопасное, взвешенное и выдержанное. Да, у старика времени, разумеется, не в избытке, но хотя бы пара лет… «И зачем я согласился?» — От этого Купер пришел в неописуемый ужас и ступор. От собственной жадности. И от глупости. От нелепой надежды на успех. Ничего не получится. Ничего же не получится! Раз — не вышло, второй — тем более. К тому же, теперь ему нужна оболочка, живой человек, которому предстоит умереть, дабы профессор вернулся с изнанки. Кто им станет? Случайный житель Стэй-Ривера или некто из знакомых? «Кто-то… Ха-ха, очень смешно, ты ведь, сукин сын, знаешь, какие это кандидаты…» — Он посмотрел на Данте. — Вернешься в Вергиллион? Нет. И тут остаться нельзя. Но можно закопать голову, да, закопать… или выкинуть в реку вместе с капсулой. И пушку туда же. А оставить только сто пятьдесят тысяч. Да. Оставить деньги и рвануть в Валиску. Особо план не изменился, просто теперь из него вычеркнута одна переменная. Опыт провален и завершен. — Нет. Подамся в другую страну, мир такой огромный, знаешь ли. Друг опешил, поправил очки, к ним прилип кусочек листа артишока. — Погоди, да, вот так. — Купер убрал пальцем кусочек, щелчком отправил его в ведро. «Какая нелепость, задушевные разговоры у мойки и еще этот жест. Что я творю?» — Ого! Я… Куп, я не знаю… — У меня есть деньги, могу помочь вам переехать. — «Настало время хороших поступков, да, парень?» — Что на тебя нашло, Куп? Ты какой-то странный, не заболел ли? — Это от вина. — Он похлопал себя по щекам. — Поедешь со мной? Потом перевезешь родителей. Или уедешь, если не понравится. Или… Отвечу на твой вопрос, да, да, знаю, что ты скажешь… Я бы предложил Марше, но у нее этот гребаный фильм, гребаный Алан Грант. Сестра об этом всю жизнь мечтала. Насчет Стеллы: она… стала другой, уж заметил ли ты, но… — Звездочка со звездочкой? — подсказал тот. — Она вросла в это место, оно вросло в нее. Взять еще случай со спичками… Если честно, меня это из колеи выбило… И от копов хочется держаться подальше, чисто инстинктивно… — Ты что-то натворил в городе? — Нет, нет. Я просто заблудился. Фигурально, конечно. И… Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться, Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою… Короче, вот это все… Ты мне помог сегодня. Только ты. И мне нужна помощь, Данте, мне нужен кто-то рядом… Не просто кто-то, а ты… Понял только что, говорю прямо, и мне жаль, что я вас бросил, но так вышло. И вот я снова здесь… Все эти годы меня снедало одиночество, мне казалось, что так и должно… Что я справляюсь… Но ничего подобного. И в долгу не останусь, клянусь. — Разве за помощь друга нужно платить? — Так ты… — Когда хочешь уехать, — Данте глянул в сторону окна, снаружи все еще танцевала буря, порой налетая на дом, — не прямо сейчас ведь? — Завтра, послезавтра… Через пару дней… Но чем скорее, тем лучше. Только не говори Марше или Стелле, я сам. — Ладно. Дашь обмозговать до утра? — Но ты ведь уже принял решение. — Будь ты проклят, Купер, умеешь же влезть в голову. Утром кое-что покажу, возможно, твои планы изменятся. Только не спрашивай что. Договорились? — ОК. — «Что он такое хочет показать? И это должно заставить меня передумать? Ах, Данте, если бы ты знал все!» — Тогда покормим Кэсси с Джози перед сном, свиньи до завтра подождут, да им тут и мало, — Он закрыл ведро крышкой и поставил у окна, — и пойдем ложиться. — Предлагаешь снова намокнуть? — Если этого не сделать, спать, хм, не спать… придется под вой вервольфов. — Хорошо, хорошо, ради тебя. — Дождевики и резиновые сапоги не просто так придумали, не парься. Выходить из дому не хотелось, но чего не сделаешь во имя дружбы? Парни облачились в плащи, натянули капюшоны и двинули к выходу. Купер остановился на миг и уставился на замок на двери под лестницей, та вела в подвал, где в школьные годы они частенько зависали вчетвером. — А, — отреагировал Данте, — заперто, чтобы отец не совался и не свалился. — Понятно. А помнишь, как мы там тусовались? — Конечно! И там все таким же и осталось. — Заглянем после? — Лучше утром, проблемы с электричеством, не то ноги переломаем… и тогда точно никуда не уедем… На колясках вокруг дома, разве что. — Он поправил очки. — Итак, готов бросить вызов стихии? — Что еще остается бойскауту? Открывай!