Танго самоубийц

      — Это всегда было и остаётся адовым делом, Ключик, пока ты живёшь в такой невообразимой глуши, как Хальштатт, — едва ли не назидательным тоном говорил господин Валентайн, измученно опершись ладонями о стол поодаль от давным-давно вскипевшего котла; назидал он, очевидно, самого себя, потому как Кей в затее этой участия не принимал, предпочитая наблюдать за его мучениями издалека, устроившись в кухонном кресле и пытаясь в очередной безуспешный раз разгадать хитрость стеклянного кубика.       — Убьёшь весь день на эти излишества, — заметил он, поджимая губы, удерживая прозрачные лабиринты перед глазами, безуспешно катая туда-сюда стальной подшипник и переворачивая куб то так, то этак, но продолжая топтаться на месте: проклятые ходы будто были намертво замурованы изнутри, и логическая задачка никакого решения не предусматривала.       — Это не излишества, — оскорбившись, ответил ему Лэндон, одарив многозначительным взглядом, так и оставшимся без внимания давно пообвыкшегося со всем арсеналом его взглядов мальчишки. Закатал повыше рукава рубашки и, зачерпнув ещё ведро курящейся полынным паром воды, добавил: — Это ванна!       — И я не понимаю, зачем она тебе здесь сдалась, — согласно отозвался Уайт, успевший ещё за полчаса до начала банной суеты привести себя в порядок и переодеться в простую и непритязательную домашнюю одежду. — Достаточно пары вёдер кипятка, чтобы помыться, а ты уже второй котел греешь. С тебя пот ручьями льёт. Это развлечение такое: испачкаться, пока готовишь ванну, чтобы было что смыть?..       Лэндон даже запнулся на полпути, не поленился вернуться обратно из коридора с полным ведром и, наградив мальчика-ключика долгой оценивающей паузой, вдруг довольно заметил:       — А ты неплохо отточил свой язычок, Пьеро. Я смотрю, он у тебя совсем острый стал. Не хочешь пустить его в ход вместе с болтливым ротиком, чтобы такое редкое дарование не пропадало впустую?       Кей подавился вдохом, стиснул пальцами стекло, едва не сломав хрупкие стенки, и, подняв глаза на сударя Шляпника, с вытянувшимся и оцепеневшим от возмущения лицом переспросил, где-то глубоко внутри уже догадываясь, о чём речь и каким сейчас будет ответ:       — О чём ты… что вообще ты несёшь?       — Тебе прекрасно известно, что я несу, — раздражённо шмякнув об пол зазвеневшим ведром, заволновавшимся и расплескавшим через край склочные фонтаны дымящихся брызг, сцедил Лэндон. — Я уже битый час ношу эти ведра, а ты, вместо того чтобы мне помочь и принять со мной вместе ванну, расселся здесь и корчишь из себя этакого мистера Шутника — роль ни в коем разе не твоя, Ключик, если ты вдруг грешным делом успел возомнить подобную нелепость. И коль уж ты обнаруживаешь в себе такую похвальную смелость умничать, то давай поумничаем вдвоём. Уверен, ты почерпнёшь много нового.       К тому моменту, как господин Валентайн сцедил последнюю каплю тончайшего яда, устало выуживая из кармана сигаретную пачку, облокачиваясь о дверной притвор и явственно собираясь устроить себе небольшую передышку, Уайт успел хорошенько пожалеть о том, что вообще рискнул высказаться. Вынужденно отставил в сторону головоломку-куб, подобрался и обречённо уставился на мужчину, заранее готовясь к издевательскому продолжению, но его, вопреки ожиданиям, так почему-то и не последовало.       Вместо этого Лэндон, неожиданно мягчея в чертах и расслабленно опуская затёкшие плечи, почиркал спичкой, поморщился, втягивая горький воздух и помогая заняться сигаретному табаку, и уже добродушно спросил:       — Так что же, хочешь принять со мной ванну, Ключик?       — Совсем сбрендил? — опешил Уайт. — Это…       — …Аморально? — догадливо подсказал ему сударь Шляпник, без лишних раздумий подкидывая набившее оскомину слово. — Помилуй, чем? Разъясни-ка мне хорошенько, чтобы я понял. Давай, Пьеро. Я жду. Посвяти меня в аморальную сторону, скажем, общественных бань.       — Ты сам знаешь разницу, — прошипел возмущённо Кей. — Не прикидывайся невинной овечкой.       — Вот уж никогда и не думал, — парировал Лэндон. — Какие овцы, помилуй? Я самый невинный из волков. Пойдём, Ключик! Я потру тебе спинку. Тебе понравится!       — Иди отсюда! — в конце концов, неизбежно пунцовея, зарычал Уайт, хватая первый подвернувшийся под руку нетяжёлый предмет — тяжёлыми швыряться в сударя Шляпника было чревато, — и полушутливо-полуотчаянно запуская ему вдогонку домашними овчинными тапочками. Тот, конечно же, увернулся, тапочки осели белыми сиротливыми барашками на пороге, так и не добравшись до цели, а Кей остался на кухне в одиночестве — приводить в порядок взбудораженные нервы, успокаивать трясущиеся от возбуждения руки и уговаривать собственное тело прекратить так отзывчиво реагировать на все и каждую попытки мужчины, случающиеся не раз и не два на дню, а много, много чаще.

⚙️⚙️⚙️

      Пока Лэндон неискоренимой бонвиванской привычкой валялся в ванне, аж два часа отмокая от мифической грязи, Уайт, который никогда не понимал, почему те, кому помыться бы следовало, навроде шахтёров или разнорабочих, делали это недопустимо редко, а те, кто и близко к грязи не подходил, всё где-то умудрялись её находить, перебрался в гостиную — то есть в комнату сударя Шляпника, поближе к каминному теплу.       Там-то он, возвращаясь всем своим вниманием обратно к стеклянному кубику, и обнаружил нечто, о чём немедленно захотел сообщить своему взрослому спутнику, благо что тот как раз успел закончить водные процедуры и показался на пороге, завёрнутый в свой длиннополый халат, купленный по прибытии в горный городок, и промакающий волосы большим пушистым полотенцем.       — Этот кубик, — не дожидаясь, когда Лэндон войдёт и усядется в кресло, выпалил Кей, — он ведь тоже сделан… им?       — «Им»? — хмыкнул господин Валентайн, безыскусно притворяясь, будто не понимает, в чём дело. Прошёл к камину, остановился перед мальчишкой и, подхватив из пальцев мозголомную стекляшку, не глядя продолжил: — Клоксуортом, ты имеешь в виду?       Уайт кивнул, не сводя взгляда с крошечной каллиграфической гравировки, аккуратно начертанной игольным остриём на внутренней стороне одной из прозрачных стенок, уже давно замеченной им, но только сейчас до конца расшифрованной.       — Ну, да, — подтвердил Лэндон, с напускным равнодушием пожимая плечами. — Это тоже одно из его детищ. Столь же уникальное, сколь и… бесполезное. И, признаться, чем дальше, тем меньше я верю, что этот старикан хоть на что-нибудь когда-нибудь был способен. То есть, верить-то верю, но в том, что найдётся рецепт или отмычка, чтобы заставить их работать — сомневаюсь. Сколько ты уже бьёшься над этой дурной штуковиной?       — Около трёх дней, — прикинув и подсчитав в уме, отозвался Кей. — Это если в общей сложности.       — А я — около трёх лет, — доверительно поведал ему господин Валентайн, опускаясь в соседствующее кресло и поднимая со столика графин с арониевым соком, чтобы наполнить заранее припасённые стаканы. — Это тоже в общей сложности, Ключик. Так что попытаться ты, конечно же, можешь, но считаю своим долгом предупредить тебя: дело это гиблое. Время от времени появляется человек, один на тысячу или даже на десять тысяч, каким-то хитрым бесом делает, а после исчезает, не посчитав нужным поделиться с миром секретом своего успеха, но отчего-то мне думается, что человеком этим не стать, увы, ни тебе, ни мне.       Он вернул кубик обратно юноше, а тот обиженно и разочарованно отложил заковыристую игрушку на разделяющий их столик, взамен неё забирая наполненный соком стакан. Поразмыслил немного, помолчал, а затем заговорил:       — Я тут думал про эти часы, Лэн… ты преподнёс это так, будто до механизма никак не добраться, но ведь, если проявить изобретательность, добраться при желании всё-таки можно. Мы оба понимаем, что любой, кто хоть немного умеет обращаться с верёвками и подъёмными механизмами, мог бы с их помощью спуститься ко дну башни и без труда поместить китайскую монету аккурат на остриё. Так почему же?..       — Почему никто до сих пор этого не сделал? — уточнил Лэндон. И, получив утвердительный кивок, насмешливо хмыкнул, искривив подвижные губы: — А ты совсем не разбираешься в людях, малёк.       — Что?.. — взвился Уайт, не ожидав такого ответа. И уязвлённо уточнил: — С чего это?..       — С того, — продолжил господин Валентайн, отпивая медленными глотками сок и перекатывая в пальцах взятую наизготовку незажжённую сигарету, — что если бы ты в них разбирался, то никогда бы не задал подобный вопрос. Клокориум, помимо загадочной легенды, таит за собой целую череду бессмысленных, а порой и вовсе курьёзных, смертей. Если хочешь, я мог бы даже попытаться припомнить самые знаменательные из них и поведать тебе.       Кей хотел, и сударь Шляпник, пожевав губы, начал Историю о Господине, который не смог изменить этот мир.

      Жил однажды на свете очень богатый Господин, амбициозный и честолюбивый мечтатель, успевший до сорока лет сколотить огромное состояние и к зрелости своей ни в чём не нуждавшийся. Времени у Господина в распоряжении имелось очень много, смелых и дерзких идей — того больше, возможностей их осуществить — и подавно, да только было одно препятствие, мешающее его планам: мир, каким он встречал Господина каждое утро с рассветом и провожал вечерами с закатом, в текущем своем виде не мог вместить весь нерастраченный гений обеспеченного изобретателя.       Господин пробовал и так и этак, но чем больше старался, тем лучше понимал, что проекты его категорически невыполнимы в настоящий момент, и должно пройти ещё лет сто-двести, а то и триста, чтобы претворение его мечты в жизнь стало наконец реальностью.       Разумеется, сроком таким Господин, будучи обычным смертным человеком, не располагал, а потому, пораскинув немного мозгами, решился на хитрость и вместе со своим помощником отправился в лондонскую часовую башню.       Всё было готово к осуществлению его замысла: помощник собрал веревочную лестницу, приладил страховочный трос, несколько раз проверил крепления карабинов и узлов, и Господин, окрылённый и вдохновлённый своей находчивостью, начал спускаться в жерло Клокориума.       Он проделал уже половину пути, как вдруг помощника, оставшегося наверху, охватили внезапные сомнения. У Господина было в его жизни всё, чего только можно пожелать: особняки, кареты, прислуга, красивая жена, сонм любовниц, породистые лошади и даже личный автомобиль; у помощника же не было ничего, но за жизнь он проработал ничуть не меньше своего нанимателя и в глубине души считал такое положение дел крайне несправедливым.       «Послушайте! — позвал помощник, перекрикивая ветер, и Господин остановился, замирая на своей шаткой верёвочной паутине, запрокидывая голову и тщательно вслушиваясь в доносящиеся сверху крики. — Послушайте, не могли бы вы и для меня самую малость изменить этот мир?».       «Вы с ума сошли! — заорал ему снизу Господин, надрывая голос и надсадно кашляя. — У меня всего лишь одна монета и один-единственный шанс, в котором я до конца не уверен; я хочу изменить целый мир, а вы просите, чтобы я занимался такой малостью, как ваша жизнь? По-вашему, я должен подстраивать этот мир исключительно под вас, тогда как у меня самого — грандиозные планы! Я не буду ничего делать ни для вас, ни для себя, я собираюсь поменять всё устройство мироздания!».       Помощник таким ответом остался очень недоволен, но, порассуждав немного, решил, что в случае успешного осуществления их затеи и сам сможет потом без труда спуститься на дно часов, чтобы исполнить уже своё собственное желание.       Время медленно потянулось, сталкивая с заржавелых насестов заевшие шестерёнки, и с каждой отмеренной ими секундой помощник постигал одну за другой незатейливые истины, падающие гранитными глыбами ему на плечи и навсегда, чтобы больше уже не подняться на ноги, прибивающие к земле своим непомерным грузом.       Человек, которому единожды удалось изменить этот мир, зная, что подобное может осуществить и любой другой его конкурент, никогда не допустит такой оплошности. Человек, изменяющий мир, будет менять его наверняка, исключая малейшую возможность вернуть всё обратно. Человек, ни в чем не стеснённый и изменяющий мир ради идеи, никогда не поверит, что кто-то другой может желать для себя сущей чепухи.       Человек, который собирается изменить мир, возможно, даже не отводит для вас места в этом обновлённом мире…

      — Думаю, объяснять, что случилось дальше, не требуется, — закончил историю Лэндон, наблюдая за пляской пламени сквозь каминную решётку. — Лестница со страховочным тросом были перерезаны, а Господин навсегда упокоился на дне часов, истлевая уходящими под землю костями. Что же до помощника, то он был схвачен полицейскими ещё прежде, чем подготовил снаряжение для повторной, но уже одиночной вылазки. Случай этот — не единственный, однако даже рисковых одиночек, отправившихся покорять неприступные часы, говорят, выслеживали какие-то бродяги, ошивавшиеся в окрестностях башни, и брали в заложники, требуя осуществления своих сокровенных желаний. Потом до этих тугоумных доходило, что человек с монетой, если только доберётся до самого дна, будет равен божеству и вместо обещанного может попросту стереть своих обидчиков с лица земли, и они отнимали у бедолаги всю тщательно продуманную верёвочную систему, а дальше… Дальше, как ты и сам должен понимать, Ключик, либо не справлялись с ней — но обычно до этого даже и не доходило, — либо не могли поделить друг между другом первенство и на почве повального недоверия устраивали прямо в башне резню… С некоторых пор Клокориум закрыт для простолюдинов, за ним следит Совет самых обеспеченных семей, охраняет специально обученная стража и посторонних туда больше не пропускают. Видишь ли, сильные мира сего хоть и не особенно верят, что часы когда-нибудь удастся завести, а всё-таки не хотят, чтобы всякое отребье… уж прости мне этот нелестный эпитет… перекраивало мировое устройство по своим убогим меркам. Де-юре традиция собирать монетки и высыпать их на дно осталась, но де-факто она никому ничего не приносит: иглы часового механизма расставлены слишком редко, чтобы хоть одна из них могла зацепиться, и если вдруг повезет, то это действительно будет тот самый фатум, что свыше.       — Неужели люди настолько друг другу не доверяют? — наполовину севшим голосом спросил Кей, как только господин Валентайн закончил свой рассказ и воцарилась тишина.       Тот презрительно фыркнул, а затем уточнил:       — А ты сам, к примеру, доверяешь мне, Ключик? Вот он я, человек, спасший тебе жизнь — так что же, есть в тебе безграничное ко мне доверие?       Кей осёкся и замолк, а потом нехотя и пристыженно выдавил, подчиняясь заложенной в него честности:       — Я тебе доверяю, но… но не во всём.       — Вот оно! — щёлкнул пальцами сударь Шляпник. — «Не во всём», Ключик. Вот тебе и ответ. Никто не доверяет другому настолько, чтобы вручить ему в руки собственную судьбу там, где речь идёт об осуществлении самой смелой и невероятной мечты. А что, если этот человек возьмёт да и пожелает, чтобы тебя попросту никогда не существовало в его прекрасном и совершенном мире?       — Звучит жутко, — поёжился Уайт. — Мне такое и в голову бы не пришло.       — Причины для недоверия могут быть разными, — добавил Лэндон, поднимаясь из кресла и выглядывая за окно, где всё продолжала властвовать непогожая осенняя хмарь, поработившая Хальштатт до переломных зимних заморозков, обещающих уже очень скоро случиться, обложить дахштайнский массив метелями, насыпать на крышах шапки сугробов и убелить туманные чёрные горы оседлой сединой. — Но даже малейшее недоверие в таких серьёзных вещах способно вызвать панический страх у любого, а вообразил бы ты, какой ужас испытали главы правящих семей, чуть только поняли, что часы, в принципе, может попытаться завести любой проходящий мимо циркач!..       — Странно, что они ещё не сгрузили в Клокориум тонну этих монет, — пробормотал Кей.       — Отчего же не сгрузили? — охотно отозвался господин Валентайн, заставляя мальчишку изумлённо округлить глаза. — Как раз это они и устроили первым делом, попутно едва не поубивав друг друга, покуда не сообразили, что затея их пустая и скорее угробит часы, чем принесёт хоть какой-нибудь прок. Поэтому теперь осталась только традиция, и только один раз, на совершеннолетие, дети пытают своё счастье, чтобы взрослые не похоронили Клокориум под курганом из денег, окончательно испортив часовой механизм.       — Почему ты выбросил свои монеты? — осторожно, чтобы не растревожить рану, что, возможно, всё ещё болит, проговорил Уайт приглушённым шёпотом. — Разве у тебя не было никакой мечты?       — Моя мечта обесценилась, Кей, — с лёгким налётом грусти, но спокойно сообщил ему сударь Шляпник. — А когда мечта обесценивается, ты уже не будешь жаждать её осуществления. Никаких других особых желаний у меня не было, и я просто отказался от этого мусора. Как видишь, мне и так неплохо живется. А, кстати… чего бы пожелал ты, будь у тебя уникальная возможность изменить наш мир?       Он обернулся к мальчишке, весь обратившись во внимание, и с интересом уставился на него, выжидающе скрестив руки на груди. Кей помялся немного, а затем опасливо предположил, будто сомневался, что мечта его достойна исполнения:       — Наверное, корабли?.. Я бы хотел, чтобы в небе парили летучие корабли.       — Романтик ты, — с тёплой улыбкой откликнулся Лэндон, выдав снисходительный короткий смешок. — Неоперившийся и наивный. Впрочем, это хорошая мечта, — закончил он уже совершенно серьёзно, глядя, как закипает в синих глазах штормовая обида. — Пойдём, прогуляемся с тобой, пока совсем не стемнело…       Ползли туманы, светили жёлтым окна, на деревянных перильцах перемигивались облупившиеся фарфоровые фигурки озёрных эльфов, горы запирали кладовые на глухие засовы, деревья засыпали до весны, впившись в каменистую землю щупальцами корявых, с прозеленью, корней, и навеки потерянная чаша резного Грааля, сбросив пожухлые вишнёвые соцветия, проступала по кромке кровавой жертвенной солью.

⚙️⚙️⚙️

      Октябрь подходил к концу, покрывался инеем облетевший шиповник, скукоживая от холода бурые ягоды, сворачивал колючие листья бессмертный серебристый чертополох, плоды жимолости темнели драконовым камнем, сберегая до весны кисло-сладкие соки, и Дахштайн всё тяжелее дышал умирающим зверем. Кей, по укоренившейся привычке поднимающийся раньше своего взрослого спутника и уже достаточно осмелевший, чтобы до его пробуждения выбираться на короткую прогулку, давно не видел, чтобы через Хальштаттерзее курсировал прозябающий за ненадобностью белый паром, но сегодня тот решил вдруг тряхнуть стариной, лебединым королём величаво пересекая супящуюся озёрную гладь. Уайт, смирившийся с тем, что в Хальштатт никто обычно не приезжает, долго и с удивлением следил за его путешествием, пока не продрог окончательно — пришлось возвращаться домой, так и не дождавшись, когда пироскаф причалит.       — Я сегодня видел, как кто-то прибыл в город, — поделился он с господином Валентайном, когда тот соблаговолил выбраться на белый свет из медвежьей своей берлоги.       — Да? — с легким интересом откликнулся мужчина, заспанно повалившись в негласно принадлежащее ему кресло и подхватив со стола загодя приготовленный мальчишкой бутерброд со свежим маслом и хрустящим белым хлебом. — И кто это был?       — Не знаю, — пожал плечами Кей. — Там такая холодина, что я не выдержал столько торчать на пристани. — Выждав немного, он наконец-то решился озвучить то, что давно тревожило и терзало душу: — Послушай, Лэн… Мы здесь остаемся до весны? Я просто подумал… пока не пришла зима и дорогу окончательно не замело… может быть, мы могли бы уехать куда-нибудь… ещё?       Он спрашивал осторожно, стараясь быть послушным, как того требовалось, и боясь негодования или недовольства сударя Шляпника, будто бы не понимающего, что они рискуют застрять тут на несколько бесконечно-долгих зимних месяцев, за которые несложно сойти с ума в западне четырех стен, двух коротеньких улочек и кольца дахштайнских гор, нависающих со всех сторон неприступным фортом, но тот, вопреки его ожиданиям, совершенно спокойно и понимающе ответил:       — Разумеется, мы уедем отсюда, Ключик. Мне и самому не слишком улыбается пережидать в здешних краях зиму. Уедем сразу же, как только немного распогодится, чтобы не попасть в грозу или буран — я боюсь, что со дня на день может пойти дождь с градом или даже повалить сильный снег. Погляди-ка туда, — он ткнул пальцем за окно, где полысевшие горные шапки, сделавшиеся невзрачными и почти бесцветными, оседлали пухлые и пузатые тучи: густо-сизые, с белыми маковками, напитанные кристаллами промёрзшей воды. Казалось, их вот-вот разнесёт, и из разорванной брюшины повалят оголтелые стаи белых мух.       Кей воодушевился и просиял, позволяя появиться и заиграть на губах такой редкой гостье-улыбке, с каждым днём, проведённым рядом с господином Валентайном, всё чаще осеняющей коронованное печалью лицо, и с удвоенной охотой принялся за еду.       Он незаметно приучился радоваться их совместным будням, по утрам встречая мужчину с затаённым нетерпением, а вечерами желая ему доброй ночи, и порой, подготовившись ко сну и забравшись под одеяло, подолгу ещё глядел в заоконную черноту, где горы, озеро и небо спаялись в одну немыслимую стихию, неизбежно возвращаясь мыслями к Лэндону, к их редким поцелуям, которые нет-нет, да и случались как-нибудь украдкой, тайком, и чувствуя — уже открыто, без притворств и самообмана, — что начинает по-настоящему его хотеть.       Так просто и бесхитростно хотеть, неизбывно думать, представлять, грезить тем, как Лэндон, наплевав на все и каждый его отказ, подминает под себя, стаскивает одежду, ваяет тело умелым скульптором, разводит в стороны податливые ноги и наконец-то проникает, заполняя собой горячее нутро.       Природа не вложила в Кея ни лидерских качеств, ни стремления верховодить в чём бы то ни было: роль ведомого была ему вполне по душе, и, в сущности, не такой уж он был невинный и правильный мальчик, чтобы не попробовать, страшно стыдясь даже собственного крамольного присутствия, что почувствует его тело, если решиться, позволить и всего только протолкнуть внутрь один-единственный палец — должен же он был хоть примерно понимать, что тогда испытает, хоть разок вообразить, что это чужая плоть движется в нём, медленно и властно подчиняя себе.       Он пробовал, а потом комкал в руках повлажневшее от пота одеяло, впивался в него зубами от безысходности и, клеймя себя жалким отступником, впускал в гости к заигравшемуся разуму всё больше и больше ярких, красочных и насыщенных картинок, где Лэндон брал его во всех немыслимых позах, да только вот — на то они и бесплотные картинки — всё никак не мог сполна удовлетворить своей жажды.       Всё, что творилось в его мятущейся душе, было запрятано слишком глубоко, чтобы сударь Шляпник смог заметить хоть что-нибудь, и внешне быт их оставался всё тем же: наполовину благочестивым, наполовину пронизанным утончённым развратом, источником которого неизменно оставался старший мужчина.       День порадовал оживлением не только на озере, но и в смурных, вскормленных будущими лавинами и густой пургой небесах: к причальной вышке подтекал «Mactíre Bán», поблёскивая такими же мышастыми, как и всё вокруг, боками и на сей раз почти не выделяясь среди общей серости.       Уайт стоял, запрокинув голову, на хальштаттской площади, теребил замёрзшими пальцами торчащий из-под рукава пальто кружевной манжет и наблюдал, как дирижабль разворачивается боком, выпуская из труб клубы паровой копоти, и, заметно терзаемый главенствующими среди облаков ветрами, выбрасывает щупальца гайдропов, которые схематичные люди-муравьишки подхватывают внизу, одни спешно соединяя с механизмом лебёдки, а другие готовясь приладить к скальным крючьям.       Его спутник не выдержал бессмысленного созерцания: скурил пару сигарет, перетравился за раз крепчайшим хальштаттским табаком, утомился вместе с Кеем глазеть на окоём, ломая шею в затекших позвонках, и ушёл домой, наказав мальчишке присоединиться к нему не позднее чем через четверть часа.       Кей остался таращить на дирижабль глаза, стирать с тёмных ресниц леденеющие слёзы, набегающие от порывистого и колючего ветра, и в одиночку дожидаться, когда парящая махина наконец-то пришвартуется, чтобы до самого вечера зависнуть над дахштайнским склоном. Он довольно долго топтался на аккуратном опустевшем пятачке, уложенном брусчаткой и обнесённом по периметру витыми стеблями фонарей, пока вдруг не услышал грузный стук подошв и не заметил в стороне от себя лёгкое и едва уловимое движение.       Вздрогнул от неожиданности, оборачиваясь на звук, и разом похолодел, за долю секунды превращаясь в недвижимый соляной столп, от макушки до пят скованный крепчайшим параличом, потому что там, подводя черту короткому дню австрийской осени, плескалась удушливая пражская ночь со звоном битых стёкол и ворвавшимся в дом душегубом-сквозняком.       Там, у не такого уж и далёкого противоположного края площади, утомлённо поводя округлыми и покатыми плечами, возвышался человек в мешковатом чёрном пальто, таких же сплошь чёрных штанах, заправленных в тяжёлые сапоги, в потёртых кожаных перчатках и накрепко запомнившейся Уайту личине, скрывающей настоящее лицо под пучеглазой вороньей маской с никелированными трубками и гогглами защитных очков, которую нежданный гость тщательно и неторопливо, с хорошо сознаваемым превосходством заканчивал крепить на затылке.       Кей ахнул, побледнел и отшатнулся, с каждым новым разом всё быстрее обнаруживая в себе способность вырываться из парализующих шоковых путов. На ослабевших ногах отступил на четверть ломкого шага, задыхаясь от выжигающей лёгкие пустоты, в отчаянном порыве уцепился коченеющими пальцами за равнодушный и гладкий чугун фонарного столба и, спотыкаясь на подворачивающихся стопах, припомнивших всё мучительно острой фантомной болью, бросился бежать сломя голову, не оглядываясь и ни на секунду не останавливаясь; пронёсся вниз по улице, сипло выталкивая из горла сгоревший до спазменной углекислоты воздух, взлетел по трём скользким ступенькам, покрытым изморосью, распахнул парадную дверь и, оглашая лестницу эхом стремительного топота, ворвался в их временное пристанище, до смерти перепугав вскочившего с места и ошарашенного его вторжением Лэндона.       — Пьеро, что… — начал было тот, но не успел сказать ни слова — Уайт, бешено выпучив глаза и задавленно дыша, сипло и обрывисто выпалил, вкладывая в каждый свой порыв столько беспомощности и мольбы, что дальнейших разъяснений уже не потребовалось:       — Пожалуйста, бежим отсюда! Он здесь, убийца… Быстрее, уходим!..       Повторять дважды не пришлось — господин Валентайн, помучнев лицом и из вальяжного лодыря обратившись в напряжённую струну, отшвырнул газету, метнулся в прихожую, срывая с крючка пальто и в спешке набрасывая его на плечи, сунул ноги в туфли, дёргаными пальцами лихорадочно завязывая шнурки, подхватил со столика забытый там стеклянный кубик, вручая его заделавшемуся бессменным хранителем Уайту, сунул под мышку саквояж с деньгами и парашютный зонт и подлетел к окну, уводящему на противоположную от Хальштаттерзее сторону, выдёргивая шпингалет и распахивая узкие створки.       Окинул напоследок тоскливым взглядом футляр с изуродованной виолончелью, а после выглянул на улицу, обнаруживая внизу, аккурат под их квартиркой, уплотнившийся и просевший костеломный каменный курумник, уходящий под откос, подёрнутый редкой травой и беспорядочно усеянный можжевеловым и пихтовым молодняком.       — Боюсь, что мы с тобой свернём себе сперва ноги, а затем и шеи, — невесело заключил он, взбираясь на подоконник и заранее раскрывая выставленный наружу зонт. — И тогда всё очень быстро закончится, Ключик, но выбора у нас особого нет.       Зонтичный купол, непомерно огромный для скромной с виду трости, колыхался на ветру нетопырьими крыльями, ловил изменчивые потоки, но не обещал ни удачного приземления, ни даже того, что успеет подхватить и удержать отчаянных беглецов в их коротком сумасбродном полёте до земли. Кей, объятый таким ужасом перед чумным преследователем, что всё остальное на этом фоне меркло, торопливо вскарабкался на подоконник и высунулся на свободу, свешивая ноги, пригибая голову и с трудом умещаясь рядом с Лэндоном.       До немеющих пальцев впился в зонт пилигримом кочевых парасолей, обхватывая длинный полированный набалдашник чуть повыше сударя Шляпника, и зажмурил глаза, доверяясь в ладони обезумевшей трюкачке-судьбе.       Господин Валентайн, почуявший его решимость, только с грустной иронией прошептал: «Странным образом я последнее время квартируюсь», обхватил мальчишку рукой поперёк талии и, швыряя их обоих в ненадёжную и рискованную пустоту, вместе с ним соскользнул с последнего оконного рубежа…       Падение их было столь же сумбурным, сколь и коротким: частая хвойная поросль приняла в свои неприветливые объятья, прогибаясь под смягчённым зонтичным куполом весом, оцарапала иголками и смолистой корой лицо, затрещала надломленными сучьями, путаясь своими ветвями в конечностях сиганувших в неё человечков, едва не вывернула мальчишке локоть из ненадёжного сустава и в конце всех концов швырнула незадачливых прыгунов на острые сколы голых гранитных камней.       Ноги заскользили, без потерянного равновесия оступаясь и проваливаясь в расщелины, но зонт, всё ещё раскрытый и полощущий над головами непроницаемым полотном, зацепило ветряным порывом, вскидывая кверху, и они смогли устоять, уцепившись руками за липкие и шершавые неокрепшие сосенки.       Лэндон первым опомнился, с трудом закрывая противящийся парашют и балансируя на осклизлых камнях, сбрызнутых никогда не просыхающей в тени ночной росой. Дёрнул мальчишку за рукав, молча и без лишнего шума, которого и так успели поднять предостаточно, уводя в непролазную гущу ежовых зарослей и забираясь как можно дальше от человеческого жилья: присутствие случайных свидетелей не спасло бы от гибели, это он твёрдо уяснил ещё в Блошином дворце, а потому лучше было скрыться за окраинами города в безлюдных предгорьях, чем оставаться в его пределах.       Частые деревца преграждали дорогу, россыпь шатких камней под ногами норовила ухватить голень в тиски, зажать и, круша суставы и хрупкие косточки, переломить надвое, точно жалкую щепку, подводя черту едва успевшему начаться путешествию. Приходилось, еле удерживаясь на сомнительной почве, гуляющей под ногами взволнованным морем, подныривать под корявые стволы, протискиваться через плотно сплетённые ветки, продираться сквозь сплошной игольчатый заслон и карабкаться на крутые шумящие кручи, вырываясь из подлеска на просторы настоящего, рослого леса. Сил это отнимало столько, что Кей мгновенно утомился, бездумно и на одном лишь подгоняющем страхе продолжая следовать за своим взрослым спутником.       — Проклятье, — сквозь стиснутые зубы шёпотом ругался господин Валентайн, отмахиваясь от пушистых колючек, целящих выколоть ему глаза. — Я бы спросил, не ошибся ли ты, Ключик, но мне хватило одного взгляда на твое лицо, чтобы понять, что ты отнюдь не шутишь. Трудность вся заключается в другом… я безмозглый остолоп, признаю, но я был твёрдо уверен, что никто и никогда не отыщет… не захочет даже тратить свои силы на то, чтобы искать тебя в такой глуши. Я сам всё испортил, не предусмотрев никакого пути к отступлению… куда нам, дьявол, бежать теперь отсюда?! Чёртов паром ушёл ещё с утра, и мы здесь ровно что в ловушке… впрочем, паром и сам по себе был бы отменной ловушкой.       — Бежим к дирижаблю, — задыхаясь от усталости, не раздумывая выпалил Кей. — Он уйдёт отсюда в шесть. Давай попробуем пробраться на него!       Лэндон замер, вскинул голову, высматривая громаду дутого эллипсоида, плавно парящего над верхней точкой дахштайнских соляных забоев, и, ободрённый этой идеей, решительно объявил:       — Кем бы ни был этот тип, вряд ли он знает Хальштатт так же хорошо, как и я — только на это вся надежда. Надо опередить его, первыми добравшись до входа в шахты. Подниматься по любой из троп — безнадёжное дело, но если воспользоваться вагонетками…       — И как мы воспользуемся вагонетками? — недоумевая, спросил его Кей.       — Как-нибудь, — неопределённо и не слишком уверенно отозвался сударь Шляпник. — Идем, Ключик! Выбора у нас с тобой всё равно не остается.

⚙️⚙️⚙️

      На крохотной вагонеточной станции, кутая замызганные копотью бока в шаль из ранних сумерек, чадил густым смогом пробуждающийся ото сна паровоз, готовясь исправно толкать в гору состав, груженный тюками с переработанной на маленьком хальштаттском заводике солью, с керосином и маслом, и беглецы, пробиравшиеся сюда окольными путями, долго смотрели, как кочегар таскает в кабину уголь, а помощник то обсуждает что-то с машинистом, то вновь исчезает из виду, опустившись на корточки у прожорливого зева топки.       Лэндон улучил удачный момент, пока кочегар в очередной раз скрылся в подсобке, а машинист увлёкся изучением приборов, скачущих туда-сюда взволнованными стрелками, и потянул за собой Кея, вместе с ним выбираясь из закутка за станционными домами и бегом преодолевая обозримое пространство между кирпичными стенами и гирляндой вагонеток. Как можно теснее прижимаясь к их кованым чашам, быстро нырнул в промежуток между вагонами, хватаясь за лишённые точек опоры стальные бока и наступая на стержень округлого буфера над сцепным устройством. Подтянулся, изворачиваясь, и с ловкостью, какую трудно было в нём заподозрить, на миг показавшись Уайту всего лишь повзрослевшим мальчишкой, растерявшим юность в череде суетных дней, перекатился через край кузова. Быстро оглянулся на паровоз, убеждаясь, что манёвр его остался никем не замеченным, и высунулся наружу, принимая поданные саквояж с зонтиком и протягивая руку своему юному спутнику, не представляющему даже, куда первым делом поставить ногу, чтобы повторить только что проделанный сударем Шляпником трюк.       — Давай быстрее, Пьеро! — громким шёпотом позвал он, чуя, как гулко загудели, коротко дёрнувшись и тут же снова остановившись, железные колёса на рельсовом полотне, и, ухватив мальчишку за обе руки разом, практически втащил за собой следом, помогая забраться в груженную солью вагонетку.       — Мы успеем? — испуганно спросил Кей, опускаясь на тюки и пригибаясь так, чтобы голова не торчала над литыми краями. — Вдруг дирижабль уйдёт раньше?       — Мы успеем, — спокойно откликнулся господин Валентайн, отыскав себе удобное местечко, покомфортнее устраиваясь и откидываясь на спину. — Он не уйдёт, пока не заберёт весь этот груз. Меня гораздо сильнее беспокоит другое: хватит ли мозгов у этого твоего приятеля…       — Он не мой приятель! — страшно оскорбился Уайт, злобно сузив глаза.       — Разумеется, — кивнул Лэндон, всем своим видом выражая огорчение от того, что кое-кто совсем не понимает шуток. — Так вот, меня беспокоит, хватит ли у него мозгов понять, что мы собираемся воспользоваться дирижаблем, и если да, то где он будет нас поджидать: у входа в шахту или у причальной вышки?       — Разве его так легко пропустят к причальной вышке? — усомнился Кей.       — А нас с тобой — пропустят, Ключик? — резонно переспросил мужчина, внешне вроде бы остающийся спокойным, но выдающий нервозность никак не унимающимся тремором в руках. — Все мы здесь действуем на свой страх и риск, и вопрос лишь в том, насколько тщательно он изучил этот городок, чтобы понимать, какие пути уводят отсюда, насколько хорошо разбирается в планировке соляных шахт и насколько осведомлён в расписании отправления и прибытия грузовых дирижаблей. Одно мне известно точно: парома до завтрашнего утра не будет, да и последнему идиоту ясно, что соваться на паром нельзя, это слишком очевидное самоубийство… — Подумав немного, он подвёл печальный и неутешительный итог: — Если этот наёмник каким-то образом сумел нас с тобой найти — а я до сих пор не представляю, как ему это удалось, — то дело своё он знает неплохо и будет пытаться пробраться к дирижаблю, чтобы там и подкараулить.       Воздух над головой заволокло жёлто-серым дымком, паровоз издал упреждающий гудок, поступивший в поршневой механизм пар толкнул ползунок, и ведущая колесная пара с протяжным скрипом стальных конструкций сдвинулась с мёртвой точки, толкая перед собой вагонетки и заставляя машину постепенно набирать ход.       Проплыли виднеющиеся из кузова крыши домов под бременем ненастного неба, набрякшего такой чернильной синевой, что становилось по-настоящему прощально и страшно; господин Валентайн поджёг сигарету, непроизвольно сминая её трясущимися пальцами, и выдохнул прогорклое курево, мгновенно смешавшееся с озерными туманами и растворившееся в них. Состав потянулся в гору, с натугой покоряя уложенный рельсами склон, а на смену обрывкам городского пейзажа пришёл пейзаж лесистый, мелькающий с двух сторон разлапистыми еловыми ветками, изнеженными лиственницами и пушистыми кронами длиннохвойных кедров.       Кей долго молчал, а потом полупридушенно, с запоздалым и никому уже не нужным раскаянием промямлил:       — Мне очень жаль, что… что тебе не повезло связаться со мной, Лэндон…       — А вот тут не ври, — резко и очень недовольно перебил его мужчина, приподнимаясь на локте и смеривая мальчишку отточенным взглядом. Добившись удивлённой и испуганной паузы, заговорил, роняя каждое слово весомо и твёрдо: — Больше всего на свете — наравне с пресловутым добровольным мученичеством — я ненавижу притворные соболезнования, Ключик. Ты не сожалеешь. Ты остался жив и ничуть об этом не сожалеешь, не надо вешать мне на уши лапшу. Быть может, тебе немного неуютно, что втянул меня в собственные неприятности, но меньше всего на свете ты хотел бы сейчас остаться с ними наедине. И я не желаю больше никогда слышать от тебя этого лживого прискорбного фарса, понял? К тому же, давай не будем забывать, что я сам избрал для себя этот путь, что это было моим свободным решением — открыть в тот день для тебя двери своей квартиры, тогда как я преспокойно мог остаться в постели досыпать свою ничем не омрачённую ночь, созерцая сладкие сны. Итак, я понимал, на что иду, а ты нисколько об этом не сожалеешь — давай остановимся на этом, потому что именно это и будет чистейшей правдой, договорились? — Ещё немного выждав, он прибавил: — Если кому тут и полагается сожалеть, то только мне. Но я не сожалею, Ключик. Я никогда и ни о чём не сожалею.       — Что, если ты умрёшь из-за… из-за меня? — пристыженно, сдавленно и задушенно выговорил Уайт, комкая в перемазанных сажей пальцах отвороты пальто, припорошенного солёной пыльцой. — Что, если мы оба сегодня погибнем?       — Если бы я мыслил подобными категориями, то меня бы попросту не оказалось в Блошином дворце, — заметил Лэндон, равнодушно пожимая плечами. — И поверь, что это далеко не первый раз в моей жизни, когда я рискую умереть. Я с семнадцати лет шатаюсь неприкаянным по всей Европе, Ключик, а мне уже тридцать четыре. Сосчитай в уме, сколько это будет?       — Ровно семнадцать? — отозвался Кей, вдруг впервые с трепетом постигая, что разница в возрасте между ними ни много ни мало, а в целые немыслимые шестнадцать лет.       — Верно, малёк. Ровно семнадцать, — подтвердил мужчина. — За этот срок, не имея цели, крыши над головой и постоянного занятия, всякое успеваешь повидать. Конечно, наёмные убийцы за мной ещё не охотились, но… — Он ухватился за края вагонетки и высунулся наружу, высматривая, что их поджидает впереди. — Но всё когда-нибудь случается в первый раз. Кстати, скоро будет мост!       — Мост?.. — оживился Уайт, взбудораженный в равной степени и бегством и их откровенными разговорами. Осторожно подтёк к господину Валентайну, вслед за ним приподнимаясь над кузовом, и увидел, как прямо перед ними разверзается бездна, провал, пустота: поросшие хвойной щетиной скулы старика-Дахштайна и тоненькая нить ненадёжного виадука, перекинутого с одного обрывистого склона на другой. — Это — мост? Ты серьёзно? Мы же разобьёмся вместе с ним!       — Состав катается здесь каждый день, — спокойно возразил ему Лэндон. — Однажды он, безусловно, может и рухнуть, но я бы на твоем месте не рассчитывал, что сегодня, Ключик. Это было бы слишком милосердно, тогда как нам с тобой предстоит ещё изрядно помучиться.       Кей, удивительным образом приободрённый его циничной репликой, только крепче впаялся замёрзшими и побелевшими пальцами в холодный металл, покорно глядя, как приближается к ним пропасть с шаткой конструкцией, гудящей старыми фермами под порывами ветра, день за днём старательно раскачивающего опорные узлы в шкодливой попытке надломить хоть один из них. Смотрел, как их состав вылетает на поросший увядающими травами спуск и, заметно сбавив ход, вступает на дрогнувшее и протяжно занывшее под колесами полотно моста, соединяющего мир низинный с миром горным и более всего напоминающего путь в загробную страну.       Паровоз, словно издеваясь, совсем снизил скорость, двигаясь с быстротой нерасторопной улитки, и когда край одного утёса уже скрылся из виду, а до другого было ещё очень далеко, когда их объял бескрайний реющий простор, обнесённый только вечерним многоцветьем хмурых гор, и стало так немыслимо легко, что захватывало дух, Кей не выдержал и зажмурился от страха, не желая видеть под собой этого ущельного могильника; не так его даже пугала высота, как тёмный каменный мешок внизу, приветственно разверзший иезуитские объятья. Он не видел ни того, как вагонетки успешно преодолели пропасть, снова вгрызаясь железными челюстями в гранитную твердь, ни того, как прямо по курсу выросла приземистая и основательная квадратная башня Рудольфстурм с пепельными крышами лаосских пагод и крепкими белёными стенами, и только когда опустившаяся на плечо ладонь выдернула из наваждения, он запоздало успел заметить промелькнувшее мимо строение.       — Через пять минут мы с тобой уже будем в шахтах, — предупредил господин Валентайн, напряжённо подбираясь пружинистым телом.       Кей захлебнулся от ужаса, всем своим существом мечтая, чтобы всё это просто взяло и прекратилось, чтобы он очнулся в их с Лэндоном квартирке с камином и библиотекой, с чайными вечерами, частыми перепалками и проталинами задушевных разговоров, с дрянным кислящим вином, вынужденно скрашивающим неотличимые друг от друга дни, с кружевом табачных завитков под потолком, с крыльями распахнутых настежь рассерженным мальчишкой форточек, с прогулками и запретными грёзами, но…       …Но перед ними раскрывала пасть бездонная чёрная пещера, слабо согретая одиноким фонарём, тело студило пробирающим до костей октябрьским холодом, а паровоз, надрывая глотку визжащими тормозами, плавно подтёк к проёму, укреплённому балками, с лязгом выбитых суставов отцепил грузовые вагонетки и, легонько подтолкнув их заботливой дланью, отпустил в медленное свободное падение по пологому и тщательно выверенному спуску. Обречённым взглядом провожая паровую машину и настолько забывшись, что почти вскочил на тюках с солью, Кей успел хлебнуть напоследок живого горного воздуха, чтобы тут же, погрузившись в подземную хмарь, вдохнуть уже совсем другого газа: затхлого, отсырелого, мертвецкого и бедного кислородом. Низкие своды отразили гулкий грохот колёс, усиливая стократ и швыряясь помноженным эхом, незримый вес громадной горы обрушился непомерной ношей, грозясь в любую секунду стиснуть в крушащем кулаке, а волчья темнота набрасывалась то слева, то справа, пока светлое пятно входа окончательно не скрылось из виду, погружая в черноту настолько сплошную и непроницаемую, что Кей, перестав верить во чью бы то ни было реальность, схватил Лэндона за руку, больше всего на свете страшась разорвать этот замо́к и навсегда потерять заботливые и тёплые пальцы.       Потом впереди забрезжил неясный свет; угол спуска сошёл на нет, и вагонетки, поначалу набравшие некоторую скорость, теперь постепенно замедлялись, уже на остатках инерции вкатываясь в просторную пещеру с желтовато-белесыми сводами, переливчато поблёскивающими морозным инеем под светом опасных керосиновых ламп. Остановились с грохочущим дребезгом, всколыхнулись, закачались и застыли, завершая свое путешествие.       Лэндон высунул нос из их убежища, в кромешном каторжном полумраке и непоседливых отсветах огня, устроивших здесь театр оживших теней, оставаясь никем не замеченным, разглядел нескольких усталых трудяг в балахонных серых робах, нехотя принимающихся за разгрузку состава, обнаружил проём в сплошной стене со стрекочущим подъёмным механизмом, на который кидали слежавшиеся от прелой сырости мешки, услышал в дальнем углу хриплое ржание трёх заморенных кляч с поредевшими гривами, натруженными сухожилиями и грустным непониманием в маслинах умных глаз, подполз к противоположному краю и, перевалившись через него, бесшумно опустился на погрызенный кирками и отполированный сапогами пол. Помог перебраться мальчишке, подхватывая на руки и храня спасительную тишину, а затем они вдвоём прокрались вдоль вагонеток парой ловких бродячих кошек, разменивая по пенсам последнюю, девятую жизнь и исчезая в узком и извилистом рукаве, уводящем в путаную глубину соляного царства.

⚙️⚙️⚙️

      Поначалу выдолбленный в скале коридор был совершенно пуст: откуда-то проливались крупицы дефицитного освещения, выхватывая обглоданные добытчиками пласты слоёных соляных пород, через равные промежутки попадались надтреснутые от натуги балки, перемычки, так жалко и до леденящего жилы ужаса смешно укрепляющие неровные потолки хлипкими спичечными подпорками, что Кею хотелось орать, рыдать и в припадке клаустрофобии драть ногтями камень, чтобы как можно скорее вырваться на волю…       …Вместо этого приходилось забираться глубже в сердцевину горы, давя в себе этот первобытный страх и поминутно оглядываясь в опасении, что кто-нибудь в любой момент сунется за ними следом, обнаруживая их не слишком преступное — ничего дурного они ведь не делали, — а всё-таки крайне нежелательное здесь присутствие.       Кей впервые увидел, как растёт, распускаясь кипенными соцветиями, в горе самая обыкновенно-незаменимая соль, которую он привык именовать столовой, бездумно зачёрпывая щепоть полупрозрачных белых кристалликов за едой — здесь она мало походила на то пригодное в пищу крошево, покрывая стены нетающей мутной наледью, скапливаясь сталактитовыми и сталагмитовыми наростами и сверкая синевой вечной полярной зимы. Здесь, повинуясь неведомым законам, вырастали нерукотворные арктические дворцы, холодные, но нетающие, и поневоле верилось, что это просто затянувшаяся ночь, это просто затишье после метели, это просто маковки айсбергов застыли в тысячелетнем январском океане.       Русло главного хода расширилось, обозначая развилку, и вот тут двое беглецов, напрасно ободрённые обманчивой тишиной, услышали перекликающиеся голоса. Путь ветвился, встречая непрошеных гостей небольшим пятачком и искусным барельефом, выдолбленным в соляном панно безвестным умельцем: Кей, беглым взглядом углядев виртуозно высеченные лилейные нимбы, только и успел понять, что перед ним какой-то фрагмент из жития святых, как слева заметались по стенам отсветы качающегося фонаря, донёсся гулкий стук шагов и голоса, ещё секунду назад казавшиеся отдалёнными, стали быстро приближаться, неумолимо направляясь в их с Лэндоном сторону.       — Сюда! — быстро среагировал тот, сгребая своего юного спутника за рукав перепачканного и измятого пальто и утаскивая в соседнее ответвление, ничем не лучше первого и, судя по фонящим звукам разговоров и ругани, такое же оживлённое. Голоса хрипели извечной рудниковой сыростью сзади, голоса поджидали их впереди, путь, ведущий наверх к причальной вышке и дирижаблю, был только один, да и то неясно, который из двух. Лэндон, в панике хватаясь за стылые стены, то шероховато-матовые, то безупречно-гладкие, почти бегом протащил за собой Кея, не иначе как чудом благополучно миновав глубокий и крутой спуск в боковую пещеру с головокружительной лестницей, сколоченной из брёвен, откуда долетал монотонный звон железа, вскрывающего каменное нутро. Пронёсся вместе с мальчишкой по шахте, заполненной дрожащими тенями незримых бородатых казначеев в кумачовых колпаках, и, напоровшись на мелькнувший луч очередного подгорного фонарщика, с грохотом выкатывающего из-за поворота груженую глыбами соли тачку, был готов уже рвануть назад, нигде не находя надёжного укрытия, как вдруг заметил впереди совершенно чёрный, зияющий неизвестностью отнорок, уводящий в беспросветную темноту позабытого людьми грота, где могло таиться что угодно: выработанные залежи, соляное озеро или даже провал, тянущийся до самой земной сердцевины — гадать было некогда, и он, крепко сжимая в пальцах онемевшую ладонь до смерти перепуганного мальчика, затащил его туда, первым спускаясь в таинственную бездну и с каждым шагом прощупывая дно перед собой.       Стопа раз за разом отыскивала твердь, мгла радушно принимала, обволакивая аспидным дыханием, и к тому моменту, как человек с тачкой поравнялся с ними, проходя по коридору и ровным счетом ничего не замечая вокруг, отчаянных вторженцев уже пожрало с головой, укутав и укрыв от посторонних взоров.       Лэндон замер, переминаясь на месте и дожидаясь, когда за спиной всё стихнет, а громыхание тележки замолкнет в отдалении, вдохнул-выдохнул, опасаясь делать лишний шаг в сторону, осторожно присел зачем-то на корточки, пошарил по карманам, выудил спичечный коробок, чиркнул спичкой и, с облегчением убедившись, что ничего от этих его манипуляций не произошло, выпрямился во весь рост, дрожащим и слабым огоньком освещая пространство вокруг себя и обнаруживая, что находятся они в просторной горной зале с высокими сводами, посаженными на бревенчатые крепи…       Впрочем, крепи эти хорошо держались только у спуска в грот, а вот дальше, где врезались в лоно горы обглоданные солончатые стены, они, безжалостно смятые, раздавленные, размозжённые в щепы осевшими породами, торчали из-под белых осколков покорёженными мачтами разбитых в шторм кораблей, так и не добравшихся до обетованных берегов. Там, наполовину разобранные и растащенные по периметру, грудились сошедшие то ли каменной лавиной, то ли снежным оползнем обломки соли, но их почему-то не спешили отсюда выносить и пускать в переработку готовое сырьё, само собой ринувшееся людям прямо в руки.       Их не спешили трогать, потому что пахли они острее, чем положено соли, да и не пахли даже, а разили окислым металлом, курганным прахом, навьим прокажённым дыханием и обителью косматого Хозяина дахштайнских копей.       Кей, едва почуяв всё это сквозь марево бесконечной подземной ночи, отшатнулся, часто задышал напуганным до полусмерти зверёнышем и наверняка бы вылетел из грота, бросаясь сломя голову через все коридоры в чьи-нибудь подоспевшие руки, если бы господин Валентайн, предвосхищая этот его необдуманный порыв, не схватил за шиворот, насильно заставляя оставаться на месте, смотреть, проживать и впитывать, покуда не погаснет в пальцах прогоревшая дотла спичка.       — Здесь был обвал, — озвучил он очевидное. И, не выпуская мальчишку из предусмотрительных силков, с потрясающим того равнодушием двинулся вперёд, вплотную подходя к черте, у которой камнепад остановился, за короткий и никем не предугаданный миг перед тем погребя под собой всех, кто трудился в то время в забое.       — Уйдём отсюда, — взмолился Уайт, не понимая, чего ради явно рехнувшийся сударь Шляпник мучает его, испытывая судьбу.       — Куда мы уйдем, глупый ты малёк? — грустно отозвался господин Валентайн, зажигая новую спичку и пиная затёртыми и утратившими лаковый блеск туфлями осколки соли. Поднёс к глазам наручные часы, безжалостно и неутомимо отмеряющие секунды, и произнёс, окатывая стылой безнадёгой: — Снаружи постоянно кто-нибудь шастает. До отправления дирижабля остался ровно час, но как до него добраться, никому не попавшись на глаза, я не представляю.       — Тут нас тоже найдут, если останемся! — выпалил Кей, неспособный сейчас мыслить трезво и подчиняющийся лишь слепым инстинктам.       — Не найдут, — покачал головой Лэндон, глядя, как угасает вторая спичка. — Сюда никто не спустится, Ключик: люди в горах суеверные, и больше всего на свете боятся потревожить мстительных духов.       Их жалкий источник света был настолько ненадёжным и кратковременным, что Уайту, истерично думающему, что правы, ох как правы эти горные люди, обходящие такое место стороной, постепенно стало мерещиться, будто склепную пещеру озаряют неуловимые вспышки молний, выхватывая на недолгое мгновение то кусок стены, то аккуратно сложенную соляную горку, оставленную посмертным памятником тем, чьи тела извлекли из-под завала и предали земле, то покорёженные ломики, лопаты и лишившуюся колеса тележку — всё это покидали здесь, не желая переносить в другие шахты ничего из тех вещей, которых коснулась трагедия, даже если вещи эти были ещё вполне пригодными к работе. Лэндон, окончательно рехнувшийся в собственном дерзком неуважении к чужим поверьям, быстро обходил по кругу покойницкий грот, переворачивал забытое имущество, по сугубому мнению Кея, своими выходками только навлекая на них беду, и наконец добрался до своеобразного могильного алтаря, обнаружив в дальнем углу груду хламной ветоши и замирая над ней с видом, словно сокровище какое нашёл.       — Посвети-ка, малёк, — велел он полуживому Уайту, вручая ему коробок спичек и к его вящему ужасу беззастенчиво и святотатственно принимаясь копаться в куче изорванного и несвежего тряпья, задубевшего от въевшейся в ткань соли.       — Ты совсем рехнулся, Лэн?! — выдохнул Кей, еле удерживая в трясущихся пальцах обжигающую их щепку. — Не трогай здесь ничего!       — …И умри молодым в соляных шахтах Хальштатта, — подхватил и едко закончил господин Валентайн. — Весьма нелестная и нелепая смерть, учитывая, что я в них даже не работаю.       Он выудил широкую и длинную холстину, явно служившую когда-то вместительным мешком, растянул в руках, встряхнул, выбивая облачка вездесущей пыли — воздух сделался тяжелее, гуще, насыщеннее, оседая на языке характерным привкусом, — и, опустив на пол зажатые под мышкой и крайне мешающие ему саквояж с зонтом, изучил свою находку со всех сторон.       — Как думаешь, Ключик, — медленно и задумчиво спросил, постигая новые грани сумасбродства, — получится из этого одёжка навроде той, что носят здешние солекопы? Проделать только дыру для головы да подпоясать — в шахтах так темно, что никто не отыщет и десяти отличий, если, конечно, не станет вглядываться в лицо…       — Я это не надену! — твёрдо объявил Уайт, мгновенно доводя сударя Шляпника своим упрямством до белого каления. — Если мы хоть что-нибудь отсюда возьмем, то наверняка сгинем и никогда уже до дирижабля не доберёмся!       — Ты это наденешь! — недовольно зарычал Лэндон, пока спичка гасла, в очередной раз погружая их в кромешную темноту. — Хватит нести раболепную чушь! Если не наденешь — вот тогда точно останешься здесь навсегда! Твоя задача — светить и не спорить со мной, понял?       Кей понял, Кею было так страшно пропасть в лабиринтах змеистых подземелий, что он, крепко закусив вновь истерзанные губы, послушно чиркал серной головкой, снова и снова разгоняя перешептывающийся в глубинах завала морок.       На короткий миг замирал вместе с Лэндоном, прекращающим надрывать холстину острым соляным осколком, найденным под ногами, когда мимо них проходил кто-нибудь, дребезжа расшатанной тележкой, и опять выуживал трясущимися пальцами из пустеющего коробка последние драгоценные спички.       Потом закончились и они; похоронная чернота гиблой пещеры, потрескивающей крошащейся тут и там солью, то ли не успевшей утрамбоваться и осесть, то ли заново отшелушивающейся с потолка, отвоевала причитающееся, и ещё через пару никем не сосчитанных минут отчаявшимся беглецам, вынужденным скрываться в этом глухом котловане, начало чудиться, что не только два их дыхания тихонько раздаются в пустоте оживших стен, а через раз к ним присоединяется дыхание третье, невесть кому принадлежащее.       Уайт пришибленно молчал, втянув голову в плечи и боясь свои наблюдения даже озвучить, а Лэндон, торопливо распарывая плотные нити и уже раздирая их руками, слишком хорошо понимал, что они оба это слышат, хотя слышать ничего не должны.       Ещё чуть позже, когда он принялся за вторую холстину, методично и упрямо переделывая её в шахтёрское одеяние, из самой глубины сошедшей соляной волны донеслись хорошо различимые как будто бы шаги: так мог бы спускаться хромой ребёнок или древний карлик, всё ниже и ближе, целенаправленно преодолевая застывшую россыпь кристаллов.       Лэндон встрепенулся, вскочил, не выдержав этого напряжения, и шаги, всего лишь только почудившиеся, моментально стихли, оборачиваясь уже привычной сверчковой трескотнёй под потолком, но стоило только ему, немного успокоившись, возвратиться к своему занятию, как они снова ожили, оставаясь где-то на самой кромке слуха: быть может, это просто вода точила камень в сокрытом от глаз тайнике. Обманчивый перестук всё близился, Лэндону с каждой секундой становилось всё беспокойнее, всё тошнотворнее и нервознее, и он лишь быстрее надреза́л крепкую холстину, стараясь не обращать внимания на боль от бессознательно вонзающихся ему в предплечья пальцев полуобморочного мальчишки.       Капель одолела завал, на мгновение затаившись и собираясь ручьями гнилой воды.       И в ту же минуту соседствующий с ними коридор, как по команде опустевший и обезлюдевший, окрасило прыгучими сполохами, хороводящими под самым потолком, и оттуда, постепенно приближаясь, донёсся размеренный шорох, словно это ползла, перебирая нерасторопными лапами, слоновая черепаха, или безногий калека с паперти влачил своё изъеденное язвами и прокажённое струпьями тело.       Лэндон с Кеем оцепенели, затаились, не сводя пристальных глаз с неровных очертаний сквозного проема, и через некоторое время увидели, как перед ними возникает самый обыкновенный человек, согбенный и будто придавленный непомерной тяжестью к земле. Он полз по шахтенному ходу на карачках, передвигаясь короткими лилипутскими шажками, и тащил над собой длинный шест с промасленной паклей. Пакля эта, пылающая наподобие факела, по временам искрила и вспыхивала, выстреливая драконовым огнём и вулканическим пеплом.       Кей застыл, раскрыв от изумления рот и провожая диковинного бедолагу ошалелым взглядом, и не сразу расслышал, как Лэндон рядом с ним, тоже потрясённо проследив за пресмыкающимся человеком, облачённым в набрякшие от воды одежды и кажущимся юродивым, отчётливо прошептал:       — «Кающийся грешник».       — Что?.. — переспросил Уайт, вздрогнув и выныривая из оцепенения.       Человек всё волочился, медленно переставляя подрагивающие от усталости конечности, со лба его, медно блестящего от пота, стекали на кончик носа прозрачные крупные капли, нечёсаные и грязные золистые волосы, растерявшие настоящий свой цвет и поседевшие от соли, торчали из-под капюшона свалянными сосульками, а лоб, испещрённый преждевременными морщинами, выдавал крайнюю степень напряжения физических и душевных сил. Шест в его руке подрагивал, фонтанировал короткими фейерверками, коптил мутные своды, опаляя языками чермного пламени, и порошинки сажи парили над ним сворой голодных мух, точно после пожарища.       — Это был «кающийся грешник», — повторил господин Валентайн, опомнившись и расторопно принимаясь распарывать холстину, пока оставался хоть малейший источник освещения.       — Что он делает? — непонимающе пробормотал Кей, с тоской глядя, как тают в отдалении последние крупицы огненного зарева и пещера медленно и неотвратимо погружается обратно в темноту. — Почему он ползёт? Что с ним?..       Он был уверен, что это какого-то рода наказание, применяющееся к тем, кто провинился в шахтах, и загодя пребывал в трепетном ужасе, но Лэндон разрушил все пугающие иллюзии настолько тривиальным, насколько и неожиданным объяснением:       — Выжигает метан, чтобы не было взрыва.       — Выжигает метан?.. — недоверчиво переспросил Уайт, нервно косясь за спину, где голодная капель порывалась ожить топотком никому не принадлежащих шагов.       — При добыче соли выделяется метан, поднимается вверх и скапливается под потолком, — отозвался господин Валентайн, оборачивая сложное и непостижимое — простым и понятным. — Соединяясь с воздухом, он становится взрывоопасным. Чтобы не случилось беды, его регулярно выжигают — это сложная и рискованная работа, её выполняют только самые опытные шахтеры. «Кающиеся грешники», так их прозвали из-за того, что им приходится постоянно ползать на четвереньках.       Пещеру окутали синюшные тени, возвращая потревоженную и отогнанную на время погостную мгу, тишина, ненадолго воцарившаяся в соляном гроте, довершила короткую считалочку, обещаясь идти и искать, а потом — Лэндон с Кеем слышали и не слышали одновременно — отозвалась отчётливым хрустом не то из дальних углов, не то совсем, до цикутного холодка по венам и сведённых судорогой зубов, непозволительно близко, только руку протяни…       Лэндону, резко вскочившему, мгновенно обернувшемуся и вытаращившему глаза в невинную пустоту, хватило и этого короткого помешательства, чтобы твёрдо уяснить одно: оставаться дольше здесь категорически запрещено, если он не хочет, чтобы Некто, только начавший свой неторопливый путь, в конце концов добрался до них, а грот окончательно захлопнулся, смыкая крепкие челюсти.       Сунув под мышку вместе с саквояжем и зонтом измочаленные обрывки верёвки и пару изодранных мешков, он схватил мертвецки бледного Кея за руку и, к вящему облегчению последнего, спотыкаясь и едва не падая, поспешно вылетел вместе с ним из пещеры, уже в тревожной тесноте смердящего гарью шахтенного коридора одним махом дорывая остатки ткани и набрасывая мальчишке на плечи самодельное рубище. Торопливо перепоясал, сбивчивыми движениями облачился следом за ним и действительно сделался почти неотличимым от здешнего люда — Кей, обводя сударя Шляпника потрясённым взглядом, воодушевлённо подумал, что затея его, кажется, оказалась далеко не самой бессмысленной и пустой.       — А теперь бежим как можно быстрее, Ключик! — велел Лэндон, двигаясь наугад по избранной ими развилке и обнадёженный еле заметным подъёмом. — В нашем распоряжении осталось от силы полчаса, чтобы успеть.

⚙️⚙️⚙️

      На них иногда посматривали, но устало, с остывшим ко всему интересом: скользили равнодушными взглядами, запоздало припоминая, что никогда не видели здесь ни чересчур энергичного для горной работы мужчины, ни щуплого и тощего мальчишки, обещающего ещё до первых подснежников истлеть хлипким здоровьем и непригодным к тяжёлому физическому труду телом. Люди в хальштаттских копях были слишком заняты и утомлены, чтобы отвлекаться от дела, хватать за руку, останавливать да приниматься точить впустую лясы, разузнавая, кто и чьи, и Лэндон с Кеем, опьянев от собственной безнаказанной неуловимости, торопливо шагали по витым ходам, отыскивали редкие служебные указатели и только с их неоценимой помощью всё ещё не заплутали, свернув ненароком не туда.       Шахты петляли, вышвыривали в просторные выдолбленные залы, встречали неподвижной гладью и пронзительной стрекозиной синевой горного озера, притаившегося под низким чёрным альковом, соляными нишами и близящимся вечерним забвением.       Люди готовились закончить ежедневный труд и покинуть копи до следующего утра, обещавшего начаться ещё засветло, со звоном басистых хальштаттских колоколов, и лабиринты понемногу наполнялись торжественным гулким эхом, пугающим Кея стократ сильнее, чем ещё час назад кипевшая вокруг суета.       Им с Лэндоном посчастливилось услышать знакомый мерный рокот и на короткий миг увидеть ступенчатое полотно движущейся ленты, означающей, что они на верном пути: толстозубые шестерёнки усердно толкали промасленные валики и гоняли истрёпанные кожаные ремни с заплатами, исправно бегающие по заданному им кругу. Бревенчатая лестница вильнула, и шкуродёрный лаз, продолбленный в стене для шахтенного механика, остался позади, а сквозняком повеяло чуточку сильнее, принося головокружительные запахи кедровых смол, пряных трав, озёрных хлябей, петрикора и мелкой дождевой пыльцы.       Застилая взор обманкой небесного света, неотличимого от ненастных гранитных стен, над верхними ступенями открылся прямоугольный проём, в который даже не сразу и поверилось: Кей запнулся, хватаясь окоченевшими пальцами за рукав сударя Шляпника, и услышал нарастающий с каждым шагом рокот и шум ветра, завывающего над причальной площадкой.       Время на часах неумолимо близилось к отправлению, но Лэндон, замерев на граничной черте и почему-то не торопясь её преодолевать, украдкой выглянул наружу, ухватив глазами серую махину дирижабля, терзаемого ветрами и отсюда кажущегося непомерно, немыслимо огромным, стальную вышку с единственным человеком на ней, следящим за погрузкой тюков с солью, приземистое устройство, чадящее паром и издали похожее на вращающийся колодезный сруб, и нескольких работников, готовящихся высвободить гайдропы и отправить «Mactíre Bán» в дальнее воздушное плавание к вересковым ирландским берегам.       — Чего мы ждём? — подогнал его Уайт, нервозно переминаясь на месте и вгрызаясь в собственные губы до свежих кровянящихся трещин. — Он ведь вот-вот уйдёт!       Господин Валентайн молча пресёк его безотчётный порыв рвануть скорее к вышке преградившей дорогу рукой, удерживая от безрассудства, ещё раз высунулся, щуря усталые от темноты глаза, остро и болезненно реагирующие теперь даже на полумрак ранних сумерек, и уже внимательнее оглядел площадку перед собой.       То, в чём ему примерещилась верхушка колодца, в действительности оказалось механическим патерностером, питающимся от угольной печи и цилиндрических котлов, самолично заставляющих вращаться тяжёлый ворот; его рабочая часть была вынесена из спёртых и грозящих взрывами подземелий наружу, где могла беспрепятственно полыхать хоть круглые сутки, гоняя вверх-вниз подъёмное полотно. Само же полотно тянулось от горы до основания вышки и уже там меняло угол наклона на девяносто градусов, круто поднимаясь вверх и подавая мешки с солью прямо к дирижаблю. Человек в шахтёрской робе подхватывал их и один за другим сгружал в заполненное брюхо грузовой гондолы — швырял, не особо нежничая и не утруждая себя тщательной укладкой, верно, понимая, что это не фарфор и ничего худого не будет, если без того мелкое крошево сделается ещё чуточку мельче, чем есть.       Лэндон покосился на людей, неторопливо отцепляющих швартовочные тросы от крюков, вперил в грузчика пристальный взгляд, ожидая неминуемого подвоха, но одежда его выдавала в нём коренного труженика копей, а больше ничего отсюда было не разглядеть.       — Пойдем, — костями чуя неладное и мучительно гадая, действительно ли его пугливый Ключик видел своего преследователя или ему это просто помстилось в ясеневом тумане, всё-таки собрался с духом он и, когда от скалы отдали последний канат, вместе со своим юным спутником бесшумно покинул конечный горный рубеж и крадущейся тенью решительно двинулся к вышке в зыбкой надежде оказаться у её подножия быстрее, чем персонал заметит их маневры: разделаться с оставшимися креплениями он сможет и сам, если только удастся дотуда добраться, в пилотной кабине вряд ли станут разбираться с этой маленькой заминкой, а поймать оторвавшийся от своей опоры дирижабль, ринувшийся в небо, будет уже не под силу никому.       Кей, плывя одурманенной их безумной выходкой головой, шёл рядом, до немоты впиваясь Лэндону пальцами в запястье и намереваясь, видно, переломить его пополам от ужаса, а другой рукой прижимая к груди запрятанные под холщовое рубище саквояж, кубик и заткнутый за пояс зонт, жутко ему мешающий. Смотрел стеклянными глазами на дирижабль, до последнего отказываясь верить, что у них хоть что-нибудь получится, но исправно двигался заведённым болванчиком, под заинтересованными взглядами заприметивших их шахтёров приближаясь к причальной вышке и вслед за господином Валентайном поднимаясь по звонким стальным ступеням, ходящим под ногами ходуном.       Чем выше они взбирались, тем мрачнее и неотвратимее вырастали со всех сторон неприступным фортом вершины Дахштайна в дымке осевших на кручах и в ущельях блакитных облаков. Вросшая в небо башенная пристань на фоне скал и огромного дутого дирижабля казалась ничтожной граммофонной иглой, и с каждым шагом всё сильнее сжимало дыхание в груди от стегающего ветра, от простора и пустоты, от собственной жалкой незначительности в бескрайнем мире.       Чувствуя, как всеобщее внимание приковывается к их сомнительным персонам и уже больше никуда не отвлекается, с каждой секундой наполняясь небезосновательными подозрениями, Лэндон взобрался на верхнюю площадку и, вперив напряжённый взгляд в широкую спину ничего не замечающего грузчика, нелепой выходкой конченого шута подхватил последний тюк с солью, уводя его прямо из-под носа у работяги, с трудом помахал увесистым кулем в воздухе и с лучезарной улыбкой произнёс, заставляя Кея испытать помимо ужаса ещё и горячечный испанский стыд:       — С вашего позволения, мы проверим, как вы там всё уложили. — Осекся, недоуменно распахнув глаза и стирая с губ надломленную улыбку, потому что из-под капюшона шахтёрской робы блеснули белки ничуть не растерянных, а словно только этого и дожидающихся глаз, мелькнули залысины на высоких висках округлого маслянистого лица, редкие чёрные волосы, зачёсанные со лба, широкий нос и тяжёлый подбородок…       Кей в панике отшатнулся, рухнул на загудевшее под его весом стальное заграждение, едва не срываясь с сумасшедшей высоты и отчётливо угадывая те никогда не виденные им черты, что всегда скрывались под вороньей маской. Он закричал, а крик потонул в рокоте и треске паровых моторов дирижабля, оглушающем свисте ветра и визге ожившей цепи, прорезавшей серый рукав балахона от локтя до запястья и проступившей наружу стремительно вращающимся лезвием акульих зубов. Мешок с солью, по инерции выставленный Лэндоном перед собой, вспороло от верха и до низа, вскрыло нутро, выпустило наружу белую взвесь и оставило в его руках куском надорванной тряпицы.       Уайт покачнулся и обессиленно осел, столбенея от столкновения со своим ожившим кошмаром и уже готовясь покорно принять неминуемую смерть, господин Валентайн, отшвырнув бесполезную холстину, бросился к механизму лебёдки, а по литой трубке ограждения там, где он секунду назад стоял, проехалась режущая кромка, яростно вгрызаясь в бесполезный металл и высекая снопы белых искр.       — На дирижабль! — заорал Лэндон своему непутёвому мальчишке, и тот, как сквозь сон повинуясь его приказу, поднялся на ватные ноги, пошатываясь и слишком отчётливо ощущая, что вот сейчас, уже в следующий миг или ещё через два невыносимо сладких вдоха его голова отделится от тела, будет взрезана грудная клетка, брызнут гранатовым соком артерии, выплёскивая его порция за порцией и заливая всё вокруг живительной алой кровью, а для него всё будет кончено раз и навсегда.       И точно: наёмник предсказуемо обернулся было к нему, не желая тратить впустую силы на безоружного человека, за чьё убийство ему к тому же не заплатят ни пенни, но в тот же миг, ухваченный Лэндоном за голень, опасно накренился, теряя равновесие и заваливаясь набок.       Вынужденно припал на одно колено, наотмашь резанул свистящей цепью, резким рывком заводя руку за спину и заставляя не успевшего выпрямиться сударя Шляпника так и отпрыгнуть — по-звериному, на четвереньках, загребая пальцами просыпанную соль; заставляя уворачиваться, уходить в танце фехтовальщика, постигшего основу замысловатого мастерства и твёрдо знающего лишь одно: остановиться значит умереть. И Лэндон, действительно хорошо знакомый с этим правилом, бесчисленное количество раз отшатывался и выныривал из-под осатаневшего лезвия, готового крошить черепные кости и вскрывать заполненную жёлтыми мозгами сердцевину, почти оступался, но чудом сберегал хрупкую жизнь, балансируя на ржавой кромке бесноватым канатоходцем, и на исходе отмеренных ему сил уходил из-под удара затравленным ополоумевшим лисом, посаженным в узкую и тесную клеть.       Внизу, где предзимние бореи овевали просторную площадку, давно уже поняли, что на вышке творится неладное, и замерли, взволнованно наблюдая за борьбой, но предпочитая оставаться сторонними свидетелями и не желая в неё вмешиваться, а Кей, мучительно дыша и от страха за себя медленно, но верно переходя к страху другому, за своего взрослого спутника, так тесно переплетённому с первым, что уже невозможно было разобрать, где заканчивается один и начинается другой, сделал ещё два хмельных шага к трапу, ведущему на дирижабль, продвигаясь как сквозь плотный овсяный кисель и не спуская мечущихся глаз с Лэндона, по-прежнему остающегося на крошечной арене смертельного боя.       — Лэн! — в отчаянии проорал он, обдирая горло и хватаясь неподатливыми пальцами за верёвочные края качающегося трапа.       — Я сказал! — зарычал тот в таком страшном бешенстве, что Уайт, припомнив все уроки послушания, понял одно — ничем он ему здесь при всём своём желании не поможет, — кубарем ввалился внутрь, падая на тюки, твёрдо спружинившие под его весом, больно ударился о набалдашник спрятанного под рубищем зонта и, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжил смотреть во все глаза на завязавшийся снаружи неравный поединок.       Наёмник тем временем успел переосмыслить свои приоритеты, окончательно осознав, что убить мальчишку ему не дадут, пока существует нежеланная помеха в лице взрослого мужчины, и поднялся на ноги, медленно выпрямляясь перед своим противником в полный рост.       Лэндон поднялся вместе с ним, в бессилье стискивая безоружные кулаки, пробуя обречённость на вкус и тяжело дыша, и когда человек, даже без бубонной маски продолжающий нести за собой неотвратимую смерть, шагнул вперёд — вдруг резко вскинул руки, неожиданно швыряя в так удачно оставшееся незащищённым лицо две пригоршни жгучей каменной соли.       Колкая пыльная крошка с силой ударила прямиком по глазам, попадая в слёзные протоки и разъедая слизистую плёнку, чумной убийца, впустую взмахнувший в защитном жесте цепью, запнулся, рефлекторно зажмуриваясь, вынужденно накрывая ладонью веки и утирая выступившую влагу, а сударь Шляпник, пользуясь этой маленькой победой, наконец-то дёрнул рычаг лебёдки, разрывая соединение тросов и заставляя последний гайдроп стремительно исчезнуть в утробе «Белого Волка».       Не рискуя поворачиваться спиной, отпрыгнул, хватаясь за трап, и в наивном порыве оттолкнулся от причальной вышки, не особо рассчитывая, что сдвинет с места целую летающую махину, но всем сердцем желая как можно скорее увеличить разделяющую их дистанцию.       Впрочем, «Mactíre Bán» и без того уже отчаливал, покидая хальштаттские копи, покидая затерянный в предгорьях озёрный городок и оставляя Дахштайн неизбывно тосковать отжившим своё седым лунем, мудрым и равнодушным ко всем мирским невзгодам. Скрипел старыми лонжеронами и верёвочными стропами, чадил изогнутыми трубами, выпуская густейший пар, рассеивающийся в вечернем мареве, покачивался подвижной гондолой, легонько кренился и плыл, покоряя виднокрай и пределы звездопадных заоблачных миров.