Труп чародея

Том стоял поодаль от суеты, с напряжëнной опаской наблюдая, как носились здешние жители, вычищая склепы и приводя надгробия в приличный вид. Выносились охапки гниющих цветов и усохших кустов; раздавались тут и там резкие крики и суетливые оклики — громче всех вопила, распугивая птиц, недовольная Вальбурга Блэк; дети следовали за родителями: младшие назойливыми хвостиками ходили по пятам, канюча пару свободных минут на игру, а старшие — те, кто не успел улизнуть в лес, — пытались вызнать, отпустят ли их на другие континенты, если друзья не сумеют прибыть. Когда особо недовольное «нет, тебе нельзя!» раздалось совсем близко, Том заскользил назад и приткнулся в основании дерева, сев на выкорчеванный из земли корень, который служил скамейкой. Небольшое кладбище, и так обычно громкое и оживлëнное, сегодняшней ночью напоминало улей, полный громких сердитых пчëл. — Придëт твоя Флëр, никуда не денется! — сварливо проговорил голос. — Билл, подай лучше тряпку… Так, ну кыш, кыш, пошли отсюда! — ватага чëрных крыс с громким писком покинула нору и побежала к южной стороне; испуганный визг, донëсшийся от малфоевских усыпальниц, явно не принадлежал женщине. — Чарли, Рон! Подите-ка сюда, помогите сестре! — с осуждением крикнула, прерывая ехидный гогот сыновей, полная женщина, живо выметая паутину с углов Блэковского склепа. Сами Блэки от мала до велика разбирали хлам, наваленный во всех их комнатах. Одежды, книг и безделушек у них было полно: Том ещё ранним утром слышал, как Вальбурга распекала своего мужа за разбитый бабкин сервиз — откуда тот взялся, если никакой бабки у них не было, он не знал. Рыжие, как печные огоньки, мальчишки, страдальчески переглянувшись, нехотя поплелись к девчонке в мужских обрезанных брюках. Та без труда держала огромную корзину красных спелых яблок и зазубоскалила над ними, как только Молли Уизли, их мать, отвернулась к мужу: Артур пытался прикинуться одной из статуй, коих на кладбище стояло многое множество, но быстро огрëб тряпкой и с тяжëлым вздохом продолжил генеральную уборку. Том хмыкнул: раз в год он всë же тайно радовался тому, что его последнее пристанище было ямой под деревом, и он мог только обламывать омертвевшие веточки, дабы создать иллюзию занятости: приобщаться к деятельному характеру Молли он не желал. Том вежливо улыбнулся и отщипнул пару жëлтых хвоинок, когда пристальный взгляд остановился на нëм. Женщина одобрительно кивнула и переключилась на другого, кого — он уже не видел: решил дислоцироваться за тис, так, на всякий случай. Со стороны малфоевских могил — опять! — раздался раздражëнный стон: тамошний наследник выказывал своë «фи». Избалованный ещë при жизни, после смерти он стал совсем невыносим, и управу на него находила только мать — вот и сейчас шелеста еë голоса хватило, чтобы, замолкнув, он пошёл раздавать огненные бархатцы остальным. Рвано хватая цветочки, Малфой-младший швырял их в чужие головы и цедил сквозь зубы: «С праздником». Таким тоном чаще желали смерти своим врагам, а из-за брезгливого выражения на лице можно было подумать, что в корзине конское дерьмо, но никто не обращал внимания: привыкли. — Положи, пожалуйста, в изголовье, Драко, — предусмотрительно пробормотала кудрявая, как ягнëнок, девушка, перекладывая с места на место книги; горы иссохших талмудов высились над еë невзрачным тëмным камнем и грозились погребеть под собой неосторожно прошедших не-людей — такое уже случалось, и не раз, и, Том мог предсказать, случится ещё. Уизли — младший, высокий и робко-неуклюжий около конкретной девушки, — выхватил цветы у зашипевшего Малфоя и отправил того куда подальше. Он благоговейно склонился перед камнем и, протерев платком, бережно уложил бархатцы. Грейнджер рассеянно дëрнула углами губ и указала головой на ближайшую стопку; парень молча взял книги и понëс к Блэкам с туповатой гримасой. Грейнджер состроила вслед такое же глупое выражение, но оно быстро стëрлось, стоило ей только начать сортировать книги. Временами, когда на Тома накатывала уж совсем необъяснимая меланхолия, он смутно жалел, что Гермиона Грейнджер погибла в столь юном возрасте: как трагично, что загублены недюжинный талант, острый ум и ненасытная жажда знаний — такой потенциал должен был быть реализован. Впрочем, увидел он кипу исписанных пергаментов, она и в не-жизни нашла себе занятие: девушка страстно полюбила подлунный мир за вызов и так же пылко его возненавидела за невозможность выяснить правдивость еë теорий. Томово веко тревожно дрогнуло, когда из зарослей можжевельника выпрыгнула исполинских размеров собака и стремглав помчалась под ногами испуганных не-людей, поднимая в воздух собранные в кучи жухлые листья. Жители тут же заголосили, понося разрушителя мнимого покоя; раздался ещё один шум. — Я тебя на ковры пущу! — Беллатрикс угольной стрелой вылетела из трещащих кустов и вскинула руку; лунный свет отразился от серебряного лезвия. Все, кому была дорога не-жизнь, поспешили убраться с дороги. Животное жалобно заскулило и, поджав хвост, юркнуло за самого нерасторопного: Малфой-младший с растущим ужасом таращился на кинжал, проткнувший добротную плетëнку. — Прочь отсюда, Драко! Малфой-младший открыл пару раз рот, а потом дрожащим голосом рявкнул: — Да с радостью! — и, используя корзину, как щит, побежал к матери под крыло. Нарцисса уже ждала, напряжëнная, как пружина часового механизма, готовая кинуться вперëд и встать перед безумием родной сестры, чтобы продемонстрировать своë собственное — они делили одну кровь, и Том не мог сказать, кто в конечном счёте окажется опаснее. Беллатрикс хищно осклабилась, показав острые гниющие зубы; еë порывистые нервные движения замедлились, став текучими и плавными. Чем ближе она подходила, тем громче становилось утробное рычание и сильнее дыбилась шерсть на загривке. Одним слитным движением женщина оказалась рядом со зверем и схватила того за пасть. Том прищурился: он с трудом, но разглядел ветхую тряпку, зажатую в зубах. Кажется, это еë любимое платье — ну, или было им, добавил он, когда послышался треск рвущейся ткани. — Я убью тебя, Бродяга, убью, мешок с блохами! — взвыла Беллатрикс, но Бродяги уже и след простыл: он мчался к другой стороне поляны. — Давай, тëтя, распотроши его! — послышался тоненький голосок, прерванный крепкой затрещиной Вальбурги, однако было поздно: еë племянница уже пустилась в погоню. Пëс, притормаживая, оглядывался и вилял хвостом, а когда Беллатрикс была в паре прыжков от него, снова ускользал от безумного гнева. Они петляли между оградами по узким дорожкам, задевая туи. Ригель, младший из Блэков, задорно подначивал их, болея то за Бродягу, то за Беллатрикс — те, впрочем, не обращали на него никакого внимания. Что Бродяга, что Беллатрикс — оба ненавидели друг друга с особой страстью, свойственной только родственникам. Заливистый лай заглушил визг, с которым женщина упала в гробницу; туда поспешили братья Лестрейндж, а Регулус Блэк, устало потирая лицо, забрал метлу Молли Уизли и погнался за собакой сам. Том молча провожал их взглядом, про себя кляня полнолуние, объясняющее особую активность его соседей. Хотя это были Блэки — тем и полнолуния не надо, чтобы сходить с ума. Он отвернулся от них, массируя ноющие виски, и задумчиво опëрся на холодный ствол. Этот его дом был неплох настолько, насколько вообще мог быть. Незаметный, если не приглядываться внимательно, он находился в самом основании разлапистого тиса. Колючие ветви скрывали некогда ненавистное имя, вырезанное ритуальным ножом, а выросшие за долгое время корни таили под собой осевшую земляную насыпь, но, главное, тут открывался прелестный вид. Том посмотрел на большой диск луны насыщенного бело-жëлтого цвета, на заброшенную небольшую часовню с увитым плющом шпилем и тремя потемневшими колоколами, на замшелые надгробные камни и искусные статуи, на старые выгребы, дорогие мемориальные плиты и простые кресты, на оживлëнных кладбищенских жителей. Все его владения раскинулись, как на ладони; здесь, под деревом, располагался его дворец, в который был заказан вход всем, кто не хотел с ним вражды; он был королëм, единоличным правителем с безоговорочной властью — тем, чем он грезил с ранних лет. Тем, что принадлежало ему по праву рождения, и тем, что он выгрызал зубами и выдирал когтями. И всë же, в конечном счёте, это была могила, которую Том ненавидел. — Чувствую, праздник будет на славу… — послышалось слева. — Вон как переполошись… — протянули справа. — Жизнь прямо-таки витает в воздухе… — Осталось дождаться хозяйку… — И открыть бал! — заявили бойко голоса и замолкли в ожидании. Два одинаковых коренастых парня рассматривали Тома с хитрецой. Близнецы Уизли смерти вопреки оставались такими же шумными и неугомонными балагурами, будто, пока они были вместе, становилось неважно, живы они или мертвы. Это вызывало зависть, недоумение и смутное восхищение одновременно. — Всë готово? — спросил он, отмахиваясь от неприятной тянущей пустоты в животе, хотя и знал ответ: сам всë проверял ещё пару часов назад. — Всë-всë, милорд! — Зал украшен выше всех похвал! — Музыканты скоро будут, кладбище блестит! — Бал открыть осталось, и жо-… сердце не болит! Фред покосился на Джорджа — или Джордж на Фреда, Том не утруждал себя их различием — и недоумëнно скривился: — Что, в загробную жизнь рифм не довезли? Хиреешь, брат мой, хиреешь, — Джордж — или Фред — кисло кивнул, признавая, что в этот раз стихотворения не вышло; в моменты особой одухотворенности близнецы говорили в рифму, что Тому иногда казалось забавным. — Так что, долго ей ещё? Том, ухмыльнувшись, глубоко вдохнул несколько раз и прикрыл глаза; звуки хлынули в его голову потоком бурной реки, дезориентировав на мгновение. Сотни, тысячи, десятки тысяч голосов кричали на разный лад. Бесы, феи, вампиры, ведьмы, призраки — различная нечисть доносила ему о передвижениях будущей хозяйки бала. Едва различаемое бульканье утопленников рассказало ему, что хозяйка пересекла мост, а голодный вой оборотней поведал, что она уже пробирается сквозь чащу. Том сосредоточился, медленно дотягиваясь до той крохотной, еле заметной связи, дымчатой нитью опутывающей его с ног до головы. Начавшаяся пульсация в голове дробно застучала: девчонка или сильно нервничала, или страдала тахикардией — ещё немного, и свалится с сердечным приступом. У него перехватило дыхание, свело огнëм лëгкие, хотя в воздухе он не нуждался уже очень давно. Раздражение Тома, вынужденного сейчас делить одни чувства на двоих, испарилось под приливной волной чужого отчаяния — такого сильного, что его зашатало в стороны. Он почувствовал две пары рук, подхватывающие его под локти, и зашипел, не желая упустить момент, когда связь ещё могла показать ему больше. Проглотив ком в горле, Том ухватился покрепче за сизую нить и дëрнул, тут же провалившись в никуда. Холод сковал его, звуки возни исчезли, сменившись тревожной тишиной. Он открыл глаза и замер, боясь спугнуть видение: два бесовских огонька, плохо различимые, как за матовым стеклом, мерцали в темноте леса. Том невольно ухмыльнулся: зелëный ему импонировал. Едва видный силуэт резво пригибался под ветвями и перешагивал через корни; Том подался вперёд, жадно разглядывая будущую невесту… И тут же рухнул на колени. Он нашёл себя, жутко хрипящего, на руках взволнованных Уизли и встал на слабые ноги. Разум был пуст, руки дрожали, а Том пытался понять, всегда ли будут такие последствия от ритуала, который он дополнял последние пару лет. Кольцо начало нагреваться — он почувствовал тепло сквозь карман мантии. Послышались тоненькие колокольчики паутины, которую он расставил накануне, и в воздухе запахло магией: всë шло по плану, пусть и не совсем так, как он представлял. — Уже скоро, — просипел Том, и кладбище замерло в ожидании.

***

— Согласен. Гарри Поттер, до ужаса, до сжавшегося сердца напуганный, развернулся в прыжке и приготовился дать шутнику в морду — а кроме заскучавшего смотрителя это не мог быть никто иной. Машинально пытаясь найти что-нибудь потяжелее, Гарри поднял глаза и пропал. Он зачарованно замер, в голове поселился гулкий шум. Всё вокруг испарилось, стало далëким и приземлëнным. Заботы, свадьба, работа, жизнь и смерть — ничто не имело значения. Он тонул, горел и падал одновременно. Это походило на момент перед взрывом: секундное необъяснимое напряжение и блаженный конец, растянувшийся в вечность. Это была и погибель, и возрождение — это было что-то, чему объяснения не существовало. Всë его нутро дрожало и вибрировало потревоженной паутиной; его притягивало к земле с огромной силой, но он мог летать. Сейчас он мог всë — и всë же не мог ничего. Парень, удивительно тонкий и юный, удивлëнно разглядывал его. Фарфоровая кожа без следа румянца, ярким пятном белеющая в тени дерева, изящные волны тëмных волос, чëрные одежды и глаза… Глаза словно светились изнутри, такими яркими были; будто маковое поле, будто спелая брусника, будто горячая кровь — алые-алые глаза смотрели на него. Одеревеневшие ноги сделали шаг. — Какого чёрта? — пробормотал парень и склонил голову к плечу; его голос состоял из перезвона нежных колокольчиков и шелеста южного ветра; голос, дивный лëгкий тенор, звучал далëким и близким, раздающимся отовсюду и из ниоткуда. Редкие движения были такими изящными и плавными, какими не обладали самые выдающиеся танцовщицы — это манило, так непреодолимо влекло, что он был готов сейчас же, сиюминутно сделать что угодно, лишь бы на него не переставали смотреть. Всë его естество стремилось к тени тиса, ближе к юноше, словно там располагались райские сады, словно там его не достали бы разъярённые родственники и голодные животные. Он хотел, так сильно желал подойти к дереву, где он смог бы забыть обо всех своих несчастьях — он знал, что больше никогда не будет волноваться. Шаг, ещё один. — Глаза зелёные… Но почему мальчишка? Сладко пахло цветами, — он откуда-то знал, что так пахнут кладбищенские тигровые лилии; знал он и то, что лилии нравились ему особенно сильно, — он чувствовал себя таким пьяным… Ноги, ватные и дрожащие, вязли в земле, а зрение расплывалось, как от слëз. Кладбище кружилось, качалось из стороны в сторону, неясными мазками виднелись деревья и камни, и только лишь глаза юноши оставались ясны и неподвижны. «Как маячки», — мелькнула вспышка на половине шага, быстро растворившись в благоговении, и он остановился в растерянности. Почему он остановился? Ему нужно скорее быть там, почему он не идёт? Ему нужно… Что ему нужно? Зачем он идёт? Его начало подташнивать. — Подойди ко мне, я жду тебя, — сладко шепнул голос, и точно! Точно, он торопился к нему, к голосу, к юноше с неземными глазами. Насыщенный цвет был так похож на цвет камушка в кольце, которое не пожалел отдать, хотя оно принадлежало его матери. Его матери? Пальцы и губы немели. Почему пахло лилиями, если он не видел ничего, кроме бархатцев, чью горечь он чуял ещё в лесу? В каком лесу? Лес он знал и видел только один, и легенды о нëм в деревне ходили одна страшнее другой. Запретный лес. Бедолаги, которых он потом закапывал в закрытых гробах, промелькнули перед взором. Мозг сжимала жестокая ладонь. Точно, нужно было поторапливаться, если он не хотел опоздать на свадьбу. Свадьбу? Кларисса убила бы его, если б он опоздал, это точно… Кларисса? Какая Кларисса? Кларисса Поттер? Нет, нет-нет, она из Смитов — сумасшедшая бабка и ублюдок-шурин, вспомнилось ему. А Поттер… Поттер — это он. Гарри будто огрели лопатой по голове. Он слизнул языком кровь с верхней губы — и когда только успела пойти? — и встряхнулся, пытаясь сбросить полчища невидимых муравьёв, ползающих под одеждой. Юноша под деревом молчал. Он вглядывался в Гарри, не моргая и не двигаясь, а потом вдруг достал что-то из кармана. — Иди сюда, — ласково улыбнулся он и поманил пальцем. «Как собаку подозвал», — нахмурился Гарри, пытаясь справиться с жутким похмельем; он не помнил, что заходил к Хагриду. — Давай же, не бойся. Смотри, что у меня есть, — и показал перстень. Что-то шебуршало в разуме Гарри, копошились на краю сознания, как крысы в застенке; что-то настойчиво убеждало его бежать обратно к Дурслям как можно скорее. Это было дикостью, что он желал оказаться в доме у людей, которые ненавидели его. — Я только надену кольцо, иди ко мне. Это чувство направляло его всю жизнь, понял Гарри. Когда он прятался от Дадли, когда избегал тычков и летящих вслед камней, когда убегал от убийцы своих родителей. — Ну же, просто подойди. Я хочу отдать тебе твоë кольцо, — уверял парень, перебирая кольцо в руках. Из тëмного золота, с матовым чëрным камнем, оно маячило на уровне глаз и явно стоило, как все лавки Дурслей вместе взятые. Гарри знал, что его кольцо серебряное, а камень там — цветная стекляшка. — Выйди из тени, — неуверенно выговорил Гарри, едва справившись с распухшим сухим языком; голос его скрежетал, а шум в голове переменился на неясные крики. Тишина повисла над поляной. — Что, прости? Череп Гарри раскалывался от тупой боли; сглотнув горькую слюну, он выдавил с третьей попытки: — Тень. Выйди из неë. Юноша поднял брови и посмотрел на Гарри, на кольцо и снова на Гарри. Мученически скривившись, он помахал рукой и заладил нетерпеливо: — Иди уже сюда, я кольцо хочу отдать, — и вновь тряхнул кистью. Видя, что Гарри не двигается, парень раздражëнно выдохнул и ступил вперëд. Гарри словно примëрз к месту: ему хотелось бежать навстречу юноше и от него, но он не мог сделать ничего. Ужас нарастал в нëм, нутро сжалось и устремилось вверх, к горлу. Он всë падал и падал, проклятый Седлбек никак не заканчивался, он просто хотел, чтобы всë прекратилось. — Что ты упрямый такой, а? Живо иди сюда, тут ведь ничего сложного, просто кольцо надеть! В голове взрывались фейерверки и скулили волки — какофония воплей глушила все мысли; мир начал дрожать и рассыпаться, огоньки замерцали по краям зрения. Гарри думал, что сойдëт с ума и упадëт замертво, когда всë прекратилось. — Дерьмо! Юноша пропахал носом землю совсем не грациозно, и голос звучал совершенно по-обычному. Гарри сморгнул пелену; сознание возвращалось нехотя, урывками и дымными кольцами — малейший порыв ветра, и развеятся, будто и не было их. Парень всë лежал, грязно ругаясь и шаря руками по земле. Неловко наклонившись, Гарри поднял упавшее к ногам кольцо и протянул незнакомцу: — Не ушиблись? Тот вскинул голову,

будтотоммаковоеполебудтомарволоспелаябрусникабудториддлгорячаякровь

и Гарри попятился, держа в руках перстень. Странное исступление нахлынуло на него, и он только и мог, что осторожно отходить назад. На чужом безымянном пальце сверкало серебро, а красный камень ловил просветы луны. Гарри раньше думал, что мертвецы на то и мертвецы, чтобы лежать в земле: его родители вот лежали, и соседская девочка, и старая кошка… — Ну-ка отдай. А этот и говорить умел. Панический вопль спугнул птиц с верхушек деревьев.

***

Гарри задыхался; в его груди ворочался ëж, иголками задевая лëгкие и сердце; конечности немели, а лицо пылало так, будто его варили заживо. В мыслях не было ничего, на языке крутилась молитва, по ногам носились судороги. Ветви хлестали его по лицу, цеплялись за длинный подол и словно пытались удержать — Гарри уже ничему не удивился бы. Каждый вдох обжигал горло; он заполошно кашлял, уже не стараясь быть потише: он знал, как знают преследуемые зайцы, что тишина не поможет ему скрыться. Тьма вокруг сгущалась. Гарри казалось, что она играет с ним, как кот с мышью; он думал, что может спастись, а потом миг — и еë зубастая смердящая пасть схлопнется у него на шее. Крики позади давно смолкли, но остановиться Гарри не осмелился — он боялся даже обернуться. Перемахнув через поваленное дерево, он влетел в ежевичные кусты: шипы оставили кровоточащие царапины на руках и лице, а подол сюртука превратился в бахрому. Судорожно ломая ветви, он вывалился к замëрзшему ручью. Стук крови в ушах заглушал хруст льда и плеск воды; Гарри кинулся вперëд, оскальзываясь на камнях, и, молясь, ускорился. Секунды становились заточëнными в янтарь мухами, а минуты, напротив, сверкали белыми молниями: чувство времени потерялось; сколько он вообще здесь бродил? Мрак лизал ему пятки, ледяным огнëм пробирался под кожу и ловким мошенником путал сознание. Гарри пронëсся мимо приметных дубов и елей; кажется, он проходил тут пару часов — минут, дней? — назад. Дерево выросло перед ним внезапно; завернув в сторону, Гарри всхлипнул от острой боли в лодыжке и божьим чудом не свалился. Лес редел; вдали, рассеиваясь из-за влаги на веках, виднелся холодный белый свет — чëртов фонарь у края чëртовой деревни, он узнал! Крохотная, неверящая улыбка растянула разбитые губы. В глазах летали разноцветные мушки, он хромал и начал спотыкаться, когда наконец выбрался из леса. При виде хлипкого моста Гарри громко разрыдался, как истеричная Кларисса, и стыдно ему ничуть не было. Еле двигаясь, он доковылял до деревянных опор и рухнул на перекладины, надрывно кашляя. — Боже, — хрипел он между вдохами, — Господи, спасибо… Никогда ещё Гарри не был так счастлив видеть грязную реку, вонь из которой могла отправить в нокаут неподготовленного; Гарри глубоко вдыхал амбре рыбы, живой и уже не очень, чтобы перебить запахи жирного чëрного дëрна и удушающих сладких цветов, въевшихся в пазухи. Утирая слëзы, судорожно всхлипывая и мельком глядя на небо — с чернильного полотна ему насмешливо подмигивали мерзавки-звëзды, — он разжал трясущуюся левую руку: вокруг большого пальца тускнела полоска золота, а на ладони остался неясный треугольник. Кольцо Гарри прихватил машинально; сначала не мог разжать рук от ужаса, а потом попросту стало не до него. Массивное украшение удивительно точно подходило по размеру, и Гарри повернул его камнем вверх. Шероховатая поверхность со странными царапинами пожирала свет и притягивала взгляд. «Может, оставить? Покойнику-то не пригодится», — подумал Гарри и тут же ощерился; то, что он хотел присвоить чужую вещь, знаком было пугающим, особенно если вспомнить, кому она принадлежала. Он перекрестился сам, а потом перекрестил проклятое кольцо. «Сниму и швырну к лесу, а там уж сами разберутся», — решил Гарри и попытался снять перстень. Тот не сдвинулся ни на дюйм. Нахмурившись, он с силой потянул золотой ободок и… ничего — застряло намертво. — О, господи, серьёзно? — шикнул Гарри и попробовал прокрутить: снова ничего. Панически напевая, он порылся в карманах и выудил нитку: просунуть её под обруч не получилось. Нервно вдохнув, он прошëл вперëд; покачиваясь, зацепил край кольца за мостовой поручень, с силой отклонился и упал, занеся занозы в руки. Ругнувшись из-за занывшего копчика, Гарри прищурился: — Иисусе, ты серьёзно. Это казалось ужасной шуткой. «Или смешным ужасом, смотря с какой стороны смотреть», — надрывно фыркнул Гарри и поднëс палец ко рту. Замерли луна, облака и звëзды; стихли все звуки, застыла зеркальной гладью вода. Мир перестал вращаться, и на мгновение всë оцепенело. — Что ты делаешь?! Гарри поспешно спрятал руку за спину и поднял глаза. У основания ступеней стоял парень; весь взмыленный, с порванной — Гарри непроизвольно позлорадствовал — одеждой в грязи, он в испуганном замешательстве смотрел на него, а нос его подëргивался; красными фонариками светились расширенные глаза. Сердце у Гарри чуть не остановилось. Он вскочил и в пару прыжков оказался на середине моста. Тело протестующе заныло, а подвëрнутая нога вспыхнула огнëм; он лишь стиснул зубы и развернулся, готовый бежать на другой конец страны. — Стой! Стой, кому говорю! — Ща-ас, ищи дурака, — прошипел под нос Гарри, начиная бормотать первую молитву, пришедшую в голову, и бочком двинулся к городу. Он не решался смотреть прямо, но боковым зрением заметил, как парень беспокойно открывал и закрывал рот, взмахивая руками. Он ступил вперëд, но тут же отшатнулся. Отчаяние на его слишком идеальном лице выглядело жутковато, когда он крикнул: — У тебя моë кольцо! Отдай, и я ничего тебе не сделаю! Гарри аж споткнулся то ли от такой наглости, то ли от усталости, запнувшись на «Боже духов и всякия плоти». — С преследующими меня придурками переговоров не веду, звиняй, — выплюнул злобно Гарри, но задумался: может, сам владелец смог бы снять перстень? Парень угрожающим не выглядел, скорее, уставшим и нервным: видимо, погоня за ним выдалась непростой. С другой стороны, погоня. Гарри потряс головой, зажмурился и, подавив порыв заорать во всю глотку: «смерть поправый и диавола упразднивый», — вцепился в поручни, живо ползя в противоположную сторону. — Просто кинь его сюда и катись своей дорогой! Что хочешь делай, только верни! Оно дорого мне: моя мать передала кольцо перед смертью, как ей еë отец, и как отец еë отца еë отцу, — тише продолжал он, звуча уже просяще и трогательно, как сиротка у церкви, клянчащая милостыню. Гарри мрачно хмыкнул, повернувшись спиной. — Ты мне зубы не заговаривай. Ты мне его сам надеть хотел, так чего сейчас хочешь обратно, м? — низко спросил он, облокачиваясь на поручни: стоять становилось сложно. — И вообще, почему сам не заберëшь? Вот он я, подойди, возьми обратно. Я не убегу. — Да Бога ради! — рявкнул парень, — Я нечисть, неотëсанный ты тупица, а нечисть, к твоему сведению, не может пройти реку через мост! Просто кидай сюда и вали. — Милые ноты исчезли, оставив после себя жëсткую требовательность. Гарри даже дышать стало легче — всë же тот славный, переливчатый тон задевал в нëм что-то, что, как ему казалось, давно покоилось на глубине шести футов и благополучно гнило. — Так ты всë-таки Том Риддл? — флегматично переспросил он. — Аллилуйя, кретин! Кольцо отдавай, тугоумный! Гарри всë ещё опасался оборачиваться — мало ли, — но он хорошо запомнил его, на всю жизнь. Том Риддл казался таким живым… его движения, голос, внешность — никто и никогда бы не уличил в нëм мертвеца, Гарри так точно. Особенно когда его хватали материальные руки, стараясь повалить на землю, которые Гарри от себя отпинывал, пытаясь убраться с того кладбища. Нечисть, надо же. Кажется, он вошёл в те десять процентов счастливчиков, у которых крыша ехала. Нечисть, ну какая же шутка. — Почему ты хотел, чтобы я надел кольцо? — проигнорировал приказ Гарри и осторожно, медленно обернулся, присматриваясь. Том Риддл был бледен, как поганка, его мантия — мантия же? — выглядела так, будто ей место в печи на растопке, а тени вокруг него были немного гуще, чем им следовало. Гарри внезапно прыснул, поняв, на кого похож этот Риддл — на самого обычного городского сумасшедшего; дикого отшельника, которого огибают взрослые и над которым хохочут дети. «Глаза только выдают». — Просто отдай мне мою вещь и уйди домой, мальчишка, — прошипел Риддл, чьë симпатичное лицо исказилось в уродливую опасную гримасу. Темнота подле него взвилась, как живое существо, и расстелилась возле ног, странными щупальцами пытаясь подобраться к мосту. Гарри не испугался — кажется, впервые за этот длинный вечер. Он сплюнул, чувствуя странное превосходство — и много, много ярости, которая обосновалась в нëм с самого детства. — Пока ты не объяснишь, что за херня случилась на кладбище, нихуя я тебе не отдам. И если опять прикажешь мне хоть что-нибудь, или попытаешься проникнуть в мою голову, или ещё что-то подобное, моя рука случайно дрогнет. Прямо. Над. Рекой, — прорычал Гарри отрывисто. Сейчас он готов был отгрызть себе пальцы, чтобы кольцо не досталось чëртову ублюдку, который попытался побить его у своей могилы и который потом гнался за ним через проклятый Запретный лес. Да, сейчас Гарри был готов на всë — и ко всему, включая сраного ожившего трупа. На белеющем лице эмоции быстро сменяли друг друга; в один момент напрягшемуся всем телом Гарри показалось, что его убьют, а потом зашелестел недовольный Риддл: — Для ритуала. Сегодня Самайн, ночь нежити. Балу нужна хозяйка, а та, что нацепит это дурацкое кольцо, ею и станет. Только вот непонятно, как и откуда вылез ты, всë испортил и удрал с кольцом. Теперь будь добр отдать мне, пожалуйста, моë кольцо, — терпеливо, через стиснутые зубы, выдавил он и протянул руку. — Хм, — глубокомысленно протянул Гарри, ворочая объяснение в голове так и сяк; что-то этот мертвец — или не совсем? — недоговаривал, это было таким же ясным, как июльское солнце. Выбора у Гарри особо не оставалось, так что он недружелюбно буркнул: — Я бы рад помочь, но оно не снимается. Может, у тебя выйдет? — Конечно, выйдет, я же… Постой, кольцо что? — Застряло, не сдвигается, сидит, как влитое, вообще не отодрать, — любезно уведомил Гарри и зашагал к нему, подволакивая ногу. — Так что, снимешь его? Только, если можно, побыстрее, а то я замëрз и хочу есть, и ты заставил меня бежать через лес, а ещё я чуть Богу душу не отдал и совершенно точно поседел… — тараторил он, не обращая внимания на шок, крупными буквами написанный на риддловом лице, — И не мог бы ты отдать моë кольцо? Вот оно точно досталось мне от матери, и, хотя и не проводит бал нежити, в чëм я совершенно уверен, я хотел бы вернуть его. Совершим бартер, ладно? — риторически спросил Гарри и остановился за пару футов до Риддла. Тот молча уставился на свою руку — на правую, где на безымянном пальце сверкал красный камешек, — и, кажется, не моргал совсем. — Эй, ты слышишь меня? У нас деловая сделка, а ты занимаешься всякой х-а-а?.. Доски под ним, громко хрустнув, разломились пополам, и Гарри успел лишь прочитать по Риддловым губам «блять», когда рухнул в воду с громким плеском.