Недобывшие

      Чимин медленно опускается на колени, старается не делать резких движений, на подсознательном уровне испытывая некий страх спугнуть зверя. Он внимательно рассматривает его морду, всё чаще задерживаясь на горящих во тьме алых радужках. Волк не шевелится, даёт себя гладить по макушке, за ушами, и всячески пытается подавить в себе эту животную натуру, которой от трогательных прикосновений хочется буквально вилять хвостом, как самой обыкновенной псине. Чонгук неосознанно подставляет голову под ладонь омеги, когда тот проводит ею по шерсти. Прикрывает глаза, ощущая касание к груди, где так откровенно и неистово грохочет его сердце на грани разбиться на мелкие осколки от очередного удара о стенки рёбер. Сквозь плотно сомкнутую пасть проскальзывает тихое урчание, и Чон вдруг замирает, резко распахнув глаза.       Он волнуется.       Боится, что в какой-то момент Чимин вдруг одёрнет руку, испугавшись зверя перед собой, но Пак в ответ на это лишь улыбается. Видно, что у него глаза блестят от слёз, но омега не отстраняется, наоборот, ещё раз чешет кончиками пальцев то место и снова ощущает под подушечками вибрацию. Есть вещи, которые альфе, как бы ни старался, контролировать не удаётся, находясь в своей животной ипостаси. И, похоже, Чимин это понимает, когда в третий раз гладит мохнатую грудь, пуская по телу волка целый табун мурашек и слыша его очередное непроизвольное урчание. Чонгук смущённо дёргает головой в сторону, в попытке уйти от прикосновения, но его омеге всё это кажется таким до жути забавным, что он, позабыв на мгновение о сути происходящего, широко и искренне улыбается.       — Ну такой ты щеночек ласковый, — лепечет омега, не отнимая руки, возвращается к морде и снова чешет за ушком. Потеряв бдительность, Чонгук не сразу обращает внимание на то, что его хвост, решивший жить отдельной жизнью от тела и разума своего хозяина, виляет активно, как электровеник, из стороны в сторону, поднимая облака пыли. — Мой волчонок, — с нежностью называет привычным прозвищем.       Альфа смотрит в ответ своими пронзительными на лик возлюбленного и чувствует, как буря внутри стихает. На смену беспокойству приходит умиротворение. Чимин его не боится, не испытывает отвращения к волчьему обличию, и это поражает до глубины души. Чонгук видит тот самый взгляд, который запомнился ему в их последнюю ночь, остался высеченным на подкорке мозга и не покидал мыслей. В нём таится так много того, чего Пак не решался произнести вслух.       Чон всегда знал, но теперь воочию убеждается в том, что их связь — не просто элемент проклятия; омега этот — его, а не Каина вовсе. Они были предназначены друг другу, и альфа намерен эту связь сохранить во что бы то ни стало. Даже будучи зверем он своего истинного не покинет, не позволит разлучить никому. Ничто и никто не остановит его.       Чонгук ради одного нежного взгляда Чимина не то что сам, весь мир заставит опуститься перед ним на колени. Ведь он из тех, кто между спасением мира и любовью предпочтёт спалить весь этот чёртов мир дотла ради любви.       — Ты вернулся ко мне, — парень обнимает волка, опираясь коленками в землю, чтобы дотянуться, — родной мой, — опускает веки и делает глубокий вдох, наконец-то ощущая древесный запах, по которому так истосковался. Чон льнёт к нему, укладывая морду на плечо, и тоже закрывает глаза.       Чимин крепче прижимается к Чонгуку, тот чувствует его дрожь, знает, что омега снова пытается казаться сильнее, но не справляется. Слышит, как его драгоценный мальчик душит в себе подступивший к горлу ком, как трещит по швам выдержка, от которой ничего не осталось. И ненавидит. Ненавидит себя за то, что родился таким. Ненавидит проклятого Бога. Ненавидит ублюдка Чаныма, чьи обугленные, не пригодные к опознанию останки уже успели дотлеть среди дремучей лесной чащи. Он почти утопает в омуте этой ненависти, и только присутствие ангела рядом не позволяет окончательно потерять себя в нём.       Чонгук отрицает существование иных божеств.       Ведь у его ангела нет крыльев, он не излучает чёртово сияние. У его ангела несносный характер и глаза цвета жгучего янтаря, на дне которых пляшут бесы. И всё же в нём куда больше света и тепла, и пахнет он так сладко, что от одного вдоха все внутренности обволакивает вязкой патокой. Чонгук не может им надышаться. Никогда не сможет.       Объятия ослабевают. Волк от досады щурится, а после от неожиданности округляет глаза, когда Чимин целует его прямо в нос.       — Что он там делает? — Тэхён наблюдает за ними, стоя на пороге дома.       На столе стынет ужин, омега собирался по привычке пойти за другом, чтобы усилиями вытащить того из машины и в очередной раз принудительно усадить за стол. Но Пак мало того, что по собственной воле покинул своё «гнёздышко», так ещё и обжимается сидит на холодной земле с каким-то бродячим псом. Совсем уже из ума выжил от горя.       — Господи, откуда здесь только взялась эта собака?       — Какая ещё собака? — Юнги выходит следом на крыльцо.       — Да вон, — машет рукой в сторону Чимина, — он же беременный, ему нужно о своём здоровье заботиться, а он бродяжек тискает. Ещё заразу какую-то подцепит, а мне потом опять нервничать и выхаживать его, — всё продолжает причитать Ким, не обращая внимание, как меняется в лице его альфа.       — Это не бродячий пёс, — выходит у него с хрипом от внезапно нахлынувшего чувства, — это мой брат. Это Чонгук.       — Ч-чонгук? — теряется Тэ, так и застывая с открытым ртом.       Юнги же с места срывается, перепрыгивает все ступеньки и чуть ли не переходит на бег, замечая, как в темноте сверкнули до боли знакомые красные глаза. Чимин пугается от неожиданности и, ойкнув, теряет равновесие, упав задницей прямо в лужу с болотом. В Чонгуке инстинкты молниеносно оживают — загораживает омегу собой, ступив на больную лапу. Скалится и рычит, защищает свою пару.       — Не рычи на меня, альфа, — почти уязвлено произносит Мин, но ближе не подходит.       Знает, что альфа перед ним сейчас себя не до конца осознаёт, может вполне кинуться. Юнги хорошо помнит о том, каково это, когда зверь овладевает разумом младшего. Каждый день видит последствия прошлой неосторожности в зеркале в виде продольного шрама от когтей на лице.       — Я твоему омеге не наврежу. Это же я, твой хён, — говорит медленно, не двигаясь, даже не моргая.       — Всё хорошо, Гуки. Юнги не причинит мне вреда, — Чимин, доверившись своему омежьему чутью, обращается к Чону и мягко касается его бока ближе к животу. Успокаивает своими феромонами и невербально велит прислушаться к его голосу.       Волк недоверчиво ведёт ушами, прячет оскал, опуская губы, но рычать не перестаёт, хотя делает это уже не так громко.       — Всё хорошо, тише, — подобно мантре, повторяет и гладит напряжённое туловище зверя.       Тот в последний раз огрызается и оборачивается к своему омеге. Приблизившись, обнюхивает, убеждается в целостности, однако стоит Юнги сделать шаг, как он снова щетинится, шерсть становится дыбом, и глаза не по-доброму блестят. Пак переводит взгляд на Мина и отрицательно качает головой. Оперевшись рукой на крепкую спину волка, самостоятельно поднимается на ноги и отряхивается.       «В волчьем обличье ты ещё более безумный ревнивец, чем я думал», — улыбается своим мыслям и ласково треплет вороную шерсть на макушке.       — Глазам своим не верю. Это чудище и правда, кроме тебя, никто не в состоянии усмирить.       — Не называй его так, — теперь уже сам Чимин огрызается, заступаясь за своего альфу, и осуждающе смотрит на мужчину. — Никакое он не чудище, просто любит меня слишком сильно, — и в подтверждение сказанного Чонгук прислоняется ближе к омеге, снова подставляя голову для поглаживания, млеет — от былого грозного хищника не остаётся и следа.       — Вы оба не от мира сего, — усмехается Юнги, хотя на языке вертится совершенно иное сравнение. Покрасноречивее, так сказать. — В дом-то хоть зайти позволит мне твой альфа? Или теперь это только его территория?       — Может, и позволит, — опускает взгляд на прижавшегося к его беременному животу зверя и нежно проводит пальцами под его челюстью. — А если нет, с тебя не убудет. Переночуешь на свежем воздухе, ты же любишь походы и природу. На улице лето, не замёрзнешь, разве что комары загрызут, но это не смертельно.       — Узнаю старого Чимина. Всё такая же язва.       — А ты всё такой же брюзга, — фыркает Чимин, всё ещё ласково поглаживая Чонгука по голове. — Ладно, не переживай, мы найдём тебе местечко внутри. Да, милый? — последние слова обращает к Чону.       Альфа неохотно отстраняется от омеги и как-то чересчур снисходительно даже для своей волчьей морды смотрит на Юнги. Мол, так и быть, позволю. Чёртов мелкий засранец. Он, будучи человеком, вёл себя порою как говнюк, а в теле волка так и вовсе всякий стыд и уважение к своему старшему потерял. Пользуется тем, что хён против него не пойдёт, не станет давить авторитетом, на который Чонгук сейчас чхать хотел с высоты орлиного полёта. Он, кроме своего возлюбленного, никого не видит и не слышит.       Мин только вздыхает, признавая своё поражение в этой дружеской перепалке. Продолжать — всё равно что пытаться убедить воду течь вверх.       — Что у него с лапой? — беспокоится Юнги.       Он ещё на улице обращает внимание на то, что до самого дома Чонгук хоть и старается не подавать виду, но с трудом волочит конечности, то и дело давя в себе тихое поскуливание, когда наступает на правую переднюю лапу.       Чимин, переодевшись в чистую одежду и устроившись на мягком ковре в гостиной, заламывает брови и смещает взор на лапу Чонгука. Альфа, свернувшись вокруг него, неестественно её подгибает. Омега тянется к лапе, но волк только сильнее прижимает ту к себе и рокочет. Удивлённый такой реакцией, Пак смелее протягивает руку, опуская пальцы рядом и погружая их в ворс ковра, но не прикасается к альфе. Смотрит прямо в звериные глаза напротив, ожидая разрешения. Чонгук в конце концов сдаётся и вытягивает раненую конечность, чтобы омеге было удобнее её осмотреть. Он ведь не успокоится. Ему, скорее всего, неизвестно о тонкостях регенерации проклятого, что тело само себя исцеляет, но нужно время и покой. Чон усугубил своё состояние несколькими днями непрерывного бега, и теперь ему потребуется больше времени на восстановление.       Чимин осторожно берёт волчью лапу, та в его маленьких ладошках выглядит ещё огромнее и массивнее. Проводит рукой и неосознанно надавливает чуть сильнее, чем нужно, на место, куда попала пуля. Реакция не заставляет себя ждать, и волк инстинктивно клацает пастью, кусая воздух.       — Ты чего кусаешься? Совсем уже обалдел? — легонько щёлкает зверя по носу, и тот морщится, фыркая.       Тэхён, примостившийся под боком у своего альфы на диване, запрокидывает голову и шепчет:       — У меня у одного сейчас дежавю?       Юнги в ответ только широко улыбается и целует парня рядом в нос.       Потому что нет, не кажется. Ощущение, будто ничего не изменилось и всё как прежде, наполняет обоих. Чонгук всё такой же верный Цербер, следующий по пятам за дитя Лилит. Гундит, брыкается, натуру альфы проявляет, но в конечном итоге омеге своему поддаётся, добровольно вручает в руки поводок от ошейника, что сам же себе на шею и нацепил. Являясь натуральным олицетворением адской гончей, едва ли своим видом может напугать кого-то. Уж явно не лёжа на спине и рефлекторно дёргая задней лапой, пока Чимин чешет ему пузо. Кажется, этих двоих вовсе не смущает тот факт, что один из них, как бы это сказать… проклят Богом и застрял в теле зверя?       — Я пойду проведаю Намджуна, — Юнги попытался озвучить это как можно тише, чтобы услышал только Тэ, но от чуткого волчьего слуха имя родителя не ускользает.       Мин поднимается на ноги, и Чонгук мгновенно переворачивается обратно на живот, выжидающе уставившись на старшего.       — Хочешь увидеть его, — говорит утвердительно, ведь Юнги знает, что хочет, потому кивает в сторону лестницы и сам направляется туда.       Когти приглушённо скребут деревянные половицы, пока Чонгук поднимается следом на второй этаж. Звук этот, подобно тонкому лезвию японского ножа, разрезает воздух, отвлекает от оглушающего сердцебиения под хитросплетениями рёбер.       «Отец жив», — твердит он сам себе, ищет утешения в очевидной истине, но не находит.       Что-то не даёт покоя, странное предчувствие тревожит, не позволяет свободно вздохнуть. Внутри всё сжимается в импровизированные тиски, а лёгкие вот-вот схлопнутся.       Предчувствие чего-то неминуемого пахнет кровью. И немного медицинским спиртом. Это первое, что раздражает звериное обоняние своей резкостью, когда перед волком открывается дверь в спальню ведьмака. Юнги всего лишь человек, ему не понять, почему младший вдруг цепенеет, останавливается на полпути, так и не перешагнув задними лапами порог. Нервно постукивает челюстью под вопросительным взглядом Мина, и вдруг его осеняет. Запах крови. Озона. Спирта. Он всё это уже видел и ощущал, когда на его глазах подыхал скот, не заслуживающий право жить. Намджун заслуживает. Ким больше всех в этой долбанной комнате заслуживает жить. Но его слабое и обессиленное тело сейчас лежит неподвижно на постели, обвитое капельницами, а рядом датчики отслеживают пульс и уровень кислорода в крови.       Да, Юнги ослушался дядю. Воспользовавшись тем, что Намджун долгое время не приходил в себя, альфа вызвонил старого знакомого и попросил приехать помочь. Им оказался вполне себе реальный врач по имени Чха Ыну. Он осмотрел ранение, отметив, насколько аккуратны и почти точны были швы для того, кто вообще ни черта не смыслил в медицине.       Позже в особняк привезли и портативные аппараты, к которым подключили бету, чтобы фиксировать динамику. Юнги впервые в жизни воспользовался счётом, оставленным родителями, хотя клялся себе, что никогда не прикоснётся к деньгам без крайней надобности. Жизнь Намджуна оказалась той самой надобностью.       Пуля прошла навылет, не задев каким-то невероятно чудесным образом жизненно важные органы. Прогнозы обнадёживающие, а состояние стабильное. Стабильно хреновое. Иначе почему бета уже третий день подряд не приходит в себя? Только противный писк аппаратов подтверждает тот факт, что Намджун всё ещё здесь, рядом с ними, благо, дышит самостоятельно и в искусственной вентиляции лёгких не нуждается.       Но он, чёрт возьми, нихера не в порядке.       Чонгук злится на безрассудство отца. Намджун ему даже не родной, а рисковал своей жизнью ради него. Чонгук ради своего сына убил бы не задумываясь, свою жизнь отдал бы. Имеет ли он тогда право осуждать Кима за его решения? Нет. Но липкий страх расползается всё дальше по позвоночнику, проникая в ткани всех органов, отравляет их, заставляя чернеть. Что, если ведьмак не очнётся? Что, если вместо тошнотворно перманентного писка Чон услышит один протяжный? Это будет означать, что сердце беты не выдержало, оно не справилось, не смогло пережить горе и остановилось, чтобы перестать, блять, страдать. Чонгук за отца боится. Очень сильно боится, до трясучки переживает. Знает, что не простит себе, если с ним что-то случится. Никто не простит ему смерти Намджуна, пускай в лицо об этом никогда не скажут.       Альфа пересиливает себя, заставляет подойти к кровати родителя, кляня в сердцах самого себя за трусость. Запах лекарств кажется отравляющим, несмотря на то, что их предназначение заключается в обратном — в исцелении. Волк недовольно ведёт носом, прижимает крылья, сдерживая чих, и медленно опускает голову на постель рядом с рукой больного. Обнюхивает, снова морщится. Шершавым языком проводит по пересохшей коже фаланг пальцев, а затем легонько подталкивает их носом, чтобы забраться мордой под безвольную ладонь. Смотрит жалобно, немо просит открыть глаза, взглянуть на своего нерадивого сына и снова отчитать за импульсивность и неосторожность, которые чуть ли не стоили Чонгуку не только собственной жизни, но и его омеги с ещё не рождённым малышом.       Однако Ким остаётся слепоглухонемым к чужим мольбам. На его красивом, почти не тронутом возрастом и морщинами лице, умиротворённый вид, кроме тоски ничего не вызывающий. Альфа не может выразить словами, не может обратиться, ему ничего не остаётся, кроме как заскулить, в надежде достучаться до сознания родителя, вырвать того из цепких лап тьмы. Всего лишь на мимолётное мгновение сигнал аппарата оповещает об участившемся сердцебиении, но затем снова возвращается к привычной тональности. Чонгуку и этого достаточно. Отец услышал его, он знает, что его сын вернулся домой. Он обещал дождаться. А значит, не имеет права не сдержать обещание. Ким Намджун — человек слова.       Чон закрывает глаза и позволяет памяти вновь испытать его на стойкость. Вспоминает тот самый день, что отнял у него отца и папу, но взамен подарил человека, сумевшего если не заменить их, то хотя бы унять со временем боль. Но горечь от утраты осталась навсегда металлическим привкусом на кончике языка.       Намджун его буквально по кускам собирал, как какую-то сломанную и нещадно истрёпанную вещь. День изо дня дарил свою любовь, заботился, пока Чонгук погибал в клетке собственного сознания, куда сам себя запер вместе с монстром, из-за которого всё и случилось. Хотел, чтобы тот его сожрал с потрохами, не подавившись ни единой косточкой. Но у монстра были совершенно иные методы истязания своей жертвы. Двоих самых родных и близких людей Чон уже потерял из-за него.

8 лет назад

      Это был приятный солнечный день, отец наконец-то возвращается из очередного рейса. Снимает форму пилота, принимает душ и вместе с мужем едет забирать сына из школы.       Последний урок тянется невыносимо долго, особенно под монотонный бубнёжь учителя про эпоху позднего Возрождения. Альфа в возрасте читает из библиотечной книги записи какого-то исследователя, даже не пытаясь заинтересовать учеников материалом. Чонгук откровенно пропускает мимо ушей абсолютно всё, находя листву дерева за окном куда более привлекательной для изучения. Он замечает статную фигуру отца почти сразу и, не задумываясь о последствиях и возможном выговоре, срывается с места и с радостными криками выбегает на улицу. Альфа ловит своего сорванца на ходу, прыгнувшего на него, будто ему снова пять лет. Он не ругает сына за то, что сбежал с урока, только велит вернуться и, извинившись перед учителем, забрать свои вещи.       Отец давно обещал Чонгуку свозить его в парк аттракционов, который приезжает раз в году в город, расположенный по соседству с их. Обычно в это время мужчина всегда находится в рейсе, но в этом году им везёт: удаётся вырвать отпуск для себя, чтобы провести время с семьёй.       Они едут в стареньком кабриолете с откинутой крышей, отец с сыном громко подпевают песням драконов. Папа-омега качает головой в такт и посмеивается, ведь медведь знатно оттоптал уши его любимым мужчинам. Однако это никоим образом не мешает всем троим наслаждаться долгожданной поездкой. Ветер мягко треплет волосы и осыпает лица прохладными поцелуями, пока автомобиль плавно мчится по пустынному шоссе. Солнце клонится к закату, и небо переливается золотыми и розовыми оттенками.       Чонгук, на мгновение прервав пение, восторженно указывает на далёкие огни, сверкавшие на горизонте.       — Отец, это парк развлечений? Мы уже почти приехали? — в его глазах светится детская радость и нетерпение.       — Да, сынок, — тот улыбается, взглянув на сына через зеркало заднего вида, — там нас ждут аттракционы и много веселья.       Машина плавно преодолевает последний поворот, и перед ними открывается вид на разноцветные огни, окружавшие вход в парк. Огромное колесо обозрения возвышается над остальными аттракционами, а отовсюду доносятся звуки музыки и смеха.       Когда Чоны припарковались и вошли внутрь, их встречает настоящее царство магии и веселья. Высокие ворота, украшенные мигающими лампочками, приглашают гостей в мир радости. За ними расстилилась широкая аллея, обсаженная фонарями в виде сказочных существ, мерцающих разноцветными лампочками. Вдоль стоят палатки с яркими вывесками, предлагая всевозможные угощения: от сахарной ваты и попкорна до карамельных яблок и горячих пирожков.       Справа виднеется огромная карусель с резными деревянными лошадками, каждая из которых расписана вручную. Под звуки старинной органной музыки она кружит вокруг, переливаясь в свете софитов всех цветов радуги. Дети и взрослые смеются и машут руками, наслаждаясь волшебством мгновения.       Слева возвышаются американские горки, исполинские металлические конструкции, откуда то и дело доносятся восторженные крики. Поезд мчится по извилистым рельсам, взмывая к небу и стремительно падая вниз, закручиваясь в мёртвые петли и крутые виражи. Яркие светодиоды мигают в такт движению, придавая всему аттракциону фантастический вид.       Между палатками с угощениями бродят артисты в красочных костюмах: жонглёры, фокусники и клоуны. Они устраивают мини-спектакли, собирая вокруг себя толпы зрителей. Музыка, смех и веселье наполняют воздух, создавая ощущение настоящего праздника.       В самом центре раскинулось огромное колесо обозрения. Его кабинки плавно поднимаются и опускаются, открывая потрясающий вид на весь парк и окрестности. С высоты можно увидеть всё, как на ладони: причудливые постройки и извилистые дорожки, уводящие в дальние уголки парка.       — Сначала на колесо обозрения? — предлагает отец, глядя на сына.       — Да! — восторженно откликается мальчик, и они направляются к огромному аттракциону, предвкушая незабываемый вечер.       Когда чета Чон занимают место в одной из кабинок, колесо медленно поднимает их вверх. Открывающийся вид захватывает дух: парк простирается во всей своей красе, переливаясь маленькими, но очень яркими огоньками, словно сказочная страна. Отец и сын держатся за руки, ощущая особую магию этого момента, когда казалось, что весь мир принадлежит только им двоим. Папа-омега сидит напротив, не нарушая их идиллию. Он тоже безумно скучает по мужу: этот рейс оказался почти одним из самых долгих за всю его карьеру и длился несколько месяцев. Омега терпеливо ожидает своего часа, тогда альфа несомненно не оставит его без внимания, обласкает и зацелует от головы до пят. Ну а пока он принадлежит только их сыну, который то и дело восторженно вскрикивает и тычет пальцем в стекло, перечисляя поочерёдно на какие дальше аттракционы они пойдут.       Сорокалетний альфа ничуть не уступает четырнадцатилетнему Чонгуку. Сложно даже было на первый взгляд сказать, у кого из них больше детство в жопе играло. Омеге приходится их почти что за уши оттаскивать от американских горок, на которых те намеревались прокатиться уже в третий раз.       Уставшая, но довольная и счастливая, вся семья двинулась в сторону машины. Уже давно стемнело, и глава семейства решает выбрать другой путь для возвращения домой. По времени должно было занять больше, но зато дорога более подходящая, хорошо освещённая и с идеально уложенным свежим асфальтом после недавнего ремонта. Чонгук, объевшийся сладкой ваты на целый год вперёд, так утомился, что засыпает почти сразу же, как автомобиль выезжает с парковки.       Ничто не предвещает беды. Когда случается то самое роковое событие.

Наше время

      Чонгук плохо помнит события многолетней давности, словно кто-то намеренно стёр их из памяти, оставив только последнее светлое воспоминание о родителях, когда те были ещё живы. Альфа не помнит своё первое обращение, не помнит ужас, застывший в глазах папы, лишь его пронзительный вскрик, прежде чем жизнь обоих родителей оборвалась на глазах ничего не понимающего маленького зверя, которым обратился мальчик.       Автомобиль вылетел с трассы прямо в кювет, взрослые погибли сразу же на месте.       Легче было сосчитать целые кости, нежели поломанные, раздробленные в труху, когда Намджун обнаружил Чонгука в обличье волка, свернувшегося подле уже бездыханных тел родителей. Ведьмак сразу же всё понял, как только увидел красные радужки волчонка. Каин. Проклятый вновь пробудился в новом сосуде.       Даже спустя годы Ким так и не смог найти ответов, что же заставило его в тот день сжалиться и забрать мальца к себе. В момент, когда души альфы и омеги прошли сквозь ведьмака, явив тому свой миг смерти, он будто услышал некий зов извне, что этот ребёнок — его предназначение. Намджун никогда не верил в судьбу, предпочитая думать, что люди сами пишут каждый свою историю. Но в тот миг ведьмак почувствовал, как перо судьбы оказалось в его руках, и он сам вывел ещё неизвестное ему имя на страницах собственной книги жизни, навечно связав свою и волчонка.       Чонгук ощущает их связь сейчас особенно остро.       Он был ребёнком, напуганным и одиноким, а этот человек стал для него всем. Теперь же по его вине лежит без сознания, такой немощный, вовсе не похожий на могущественного ведьмака. Волк сидит рядом с ним, его красные глаза тревожно следят за каждым вздохом, а грёбаный писк монитора в очередной раз напоминает ему, что несмотря на скрытую силу, Намджун по-прежнему остаётся всего лишь человеком. А людям свойственно умирать.       Чонгук чувствует себя беспомощным, не в силах что-либо изменить, и от этого ему так погано на душе, что хочется оказаться на месте отца, отдать свою проклятую душу, только бы он жил. Впервые альфа не думает о своём омеге, что тоже нуждается в нём, а он должен продолжать бороться ради их будущего. Чимин бы не осудил его за такие мысли. Хотя у парня никогда не было тёплых и близких отношений со своим папой, в том, насколько сильна связь Намджуна и Чонгука, омега не смел сомневаться ни на мгновение.       С пониманием отнёсся, когда увидел, что Юнги вернулся один. Не стал беспокоить тихое единение сына с отцом, лишь украдкой взглянул на них сквозь щель приоткрытой двери, а после бесшумно закрыл её, оставляя двоих наедине друг с другом. Чимину тоже больно видеть Намджуна таким. Пускай у них не было достаточно времени узнать друг друга, но это не умаляет степени благодарности Пака. Ведьмак сдержал своё слово, он вернул его альфу. Тот по-прежнему остаётся в своей звериной ипостаси. Омега не понимает почему, но уверен: они справятся и с этим. Непременно. Вместе преодолеют все невзгоды. Ведь теперь Чимин ни за что не покинет Чонгука. Пойдёт за ним куда угодно, если потребуется, снова принесёт себя в жертву, но спасёт своего альфу от проклятия. Они будут счастливы. По-другому просто не может быть. Они, чёрт возьми, заслужили это после всего того дерьма, что им довелось пережить.

* * *

      Тэхёну тоже неспокойно. Он не смог не заметить потухший взгляд Чимина, когда тот вернулся на кухню.       — Ты как? — вкрадчиво поинтересовался, обняв друга со спины.       — Мне страшно, — не стал лгать омега. — Я был так рад тому, что Чонгук вернулся живым, и совершенно не придал значения тому, что он по-прежнему… волк. Что если он таким и останется до конца жизни? — голос его дрожит, выдавая волнение.       И плотину, прежде сдерживающую эмоции, прорывает. По щекам снова беззвучно текут слёзы, выпуская наружу все накопившиеся тревоги и страх.       — Ты боишься его?       — Нет, — качает головой, всхлипнув. — Я знаю, что Чонгук никогда не причинит мне зла, и не позволит это сделать другим. Но наш ребёнок, — прикасается к животу и сжимает ткань рубашки в гармошку, — я хочу, чтобы Чонгук был рядом, когда малыш родится, чтобы смог взять его на руки и прошептать на ушко имя, которое мы придумаем вместе. Он всегда мечтал о детях, а я, — снова всхлипывает, — а я был так жесток к нему. Говорил, что никогда этому не бывать. А теперь… это карма, да? — потресканно улыбается, чувствуя, как внутри него всё тоже трещит и ломается. — Теперь, когда я больше всего на свете хочу подарить ему сына, судьба измывается над нами, припоминая мне мои же слова.       — Тише, малыш, не плачь, — Тэхён разворачивает омегу к себе лицом и вытирает слёзы с лица. — Всё образумится, вот увидишь. Чонгук снова станет прежним, и мы все забудем о случившемся, как о страшном сне.       — Я так его люблю, — сорвано шепчет, словно голос его покинул в момент, когда с дрожащих губ слетело долгожданное признание.       Закусывает нижнюю губу до побелевшей кожи в провальной попытке заглушить рёв, но не справляется. Он так устал пытаться себя сдерживать, чтобы не заставлять других сильнее волноваться. В то время, как сам погибает, считая вдохи и боясь, что следующий станет последним, как только остаток запаха любимого альфы растворится в его лёгких и больше нечего будет вдыхать. Безнадёжно. Тщетно. В пекло. Чимин больше так не может. В нём накопилось так много боли, что тело уже не выдерживает, в нём просто не осталось больше места. И омега срывается. Изливает душу, выворачивая всю наизнанку, показывая самую непривлекательную её сторону. Ту, где он на самом деле слабак с кучей комплексов и детских травм, полученных благодаря папаше, который в своё время был готов обменять нежеланного ребёнка на бутылку соджу, предоставь ему кто-то такой выбор.       — Мы столько времени потеряли из-за того, что я был трусливым идиотом, отвергал его чувства, топтал и обесценивал. А он всё это время любил меня, понимаешь? — поднимает поплывший от слёз взгляд на друга и хватается за его руки на своём лице. — Меня, который не достоин такого альфы, как он. Я всегда всё только порчу, разрушаю и уничтожаю вокруг себя. Лучше бы он вовсе не встречал меня. Я не заслуживаю его. Он должен был встретить омегу, который бы ценил его и любил, смог бы сделать счастливым.       — Не говори так, Мини, — Тэ убирает руки и несильно сжимает трясущиеся плечи. — Это всё неправда, слышишь? — несильно встряхивает, приводя в чувства. — Чонгук очень привязан к тебе, и никто кроме тебя никогда бы не смог сделать его счастливым. Я понял это, когда впервые увидел, как он смотрит на тебя. Я ни у одного альфы не видел такого влюблённого взгляда. Ты для Чонгука единственный, всегда был и будешь. Он для тебя — тоже. Как бы отвратительно клишированно это ни звучало, но вы будто были созданы друг для друга.       — Потому что я истинный Каина. Поэтому Чонгук влюбился в меня. Из-за проклятия.       — Нет, глупыш, — тепло улыбается и притягивает Пака в свои объятия. — Он влюбился в тебя, потому что в тебя было невозможно не влюбиться, — мягко проводит по розовым волосам, успокаивая. — Будь я по омегам, то сам бы тебя у него увёл.       — Дурак, — легонько пинает Кима в бок. Но признаться честно, эта дурацкая шутка помогает. Омега уже не плачет, прячет улыбку в изгибе плеча парня.       Чимину явно за какие-то особые подвиги в прошлой жизни в этой достался такой замечательный друг, как Тэхён. Заботливый и понимающий, точно знающий, что и когда сказать, пускай какую-то глупость, но даже она оказывается верной в нужный момент. Пак крепче обнимает его за талию и бормочет в шею слова благодарности.       — Давай я заварю тебе чай с ромашкой, а после мы пойдём спать, — целует в висок и отпускает.       — Ты останешься сегодня со мной? — всё ещё сжимая чужую одежду по бокам, с надеждой спрашивает Чимин.       — Конечно, — ободряюще улыбается, — всё будет хорошо, — обещает Тэхён, и Чимин ему верит.

* * *

      На четвёртый день Намджун наконец-то приходит в сознание. Он очень медленно открывает глаза, словно веки свинцом налились и такие невозможно тяжёлые, что приходится приложить усилия, чтобы увидеть перед собой размытые очертания собственной спальни. Во рту засуха, Ким с трудом размыкает присохшие друг к другу половинки губ, срывая верхний тонкий слой отшелушившейся кожи. В груди так тянет и давит, будто наяву испытывает сонный паралич. Тело одеревенело, пошевелиться не получается, только разве что немного дёрнуть пальцами. Намджун сжимает их поочерёдно и незаметно хмурится, нащупывая что-то странное под правой ладонью. Что-то волосатое и тёплое. Неужели?..       Бета по крупицам собирает в себе остатки сил и поворачивает голову. Взгляд фокусируется на волке, так и уснувшем сидя на полу и уложив голову на край постели. Потресканные губы ведьмака плавно растягиваются в болезненном подобии улыбки, и он еле ощутимо сжимает его нос. Убеждается, что затуманенное после долгих дней и ночей во тьме сознание не рисует перед ним того, чего на самом деле нет.       — Сынок, — почти беззвучно зовёт Чонгука. Тот сначала настораживает уши, а затем открывает заспанные глаза.       Увидев перед собой очнувшегося родителя, он мгновенно вскакивает. Подпрыгнув, передними лапами опирается на кровать и, наклонившись к лицу беты, обнюхивает. Не удержавшись, лижет его щёку, а затем утыкается в неё своим мокрым носом. Намджун снова прикладывает усилия и поднимает руку, чтобы погладить шею зверя, потрепав его шерсть и слегка прижав к себе.       — Как ты? — знает, что альфа ему не ответит, но не спросить не мог.       «Сгораю в пламени сожаления и сам себя пыткам подвергаю в наказание за то, что едва не потерял тебя», — твердит молчаливый волчий взгляд. И Намджун понимает его без слов.       — Это не твоя вина, не кори себя. Я сам так решил. Ты ведь знаешь, что я никогда бы тебя не бросил. Ведь ты — частичка моей души, часть меня самого. Мой сын, — говорит он, поглаживая челюсть волка и проводя большим пальцем под его глазом.       «Знаю, отец, знаю».       — Я уже и не помню, когда видел тебя в последний раз таким. Ты вырос, — улыбается, глядя снизу вверх на возвышающегося над ним зверя. — Твоя лапа ещё не зажила? — мягко касается раненой конечности. — Если бы я мог, то исцелил бы тебя, но, как видишь, сам прикован к постели, — гладит выпирающие косточки у основания когтей. — Как твой омега? — снова смотрит прямо на Чонгука. — Он у тебя такой смелый, мой мальчик. Если бы ты только знал, как Чимин отчаянно хотел найти тебя. Даже согласился на ритуал кровных уз. В нём заключена необычайная сила, и его сердце наполнено такой невероятной любовью к тебе. Береги его, — кладёт ладонь на грудь волка и чувствует, как аномально сильно колотится его сердце в ускоренном темпе. — Чимин особенный. Он был предначертан тебе проклятием, однако он же и способен его разрушить. Омега должен выносить и родить ребёнка. Позаботься о нём до тех пор, ладно?       Чонгук понимающе кивает и опускает голову, укладывая поперёк намджуновой груди. Чувствует его равномерное дыхание, рефлекторно дёргает ухом и протяжно вздыхает, безмолвное обещание отцу даруя. Он непременно позаботится о своём омеге. И будет самым счастливым засранцем на всём белом свете, когда на свет появится их сын. Закричит так громко, чтобы даже чёртов Бог услышал, как альфа счастлив. Пусть подавится своим проклятием, Чонгук вертел его на болту размером с Юпитер. Если понадобится, зубами станет выгрызать для них этот шанс. Спустится в Ад, обратится за помощью к самому Дьяволу, призовёт тёмные силы, да, блять, любые, какие существуют в этом и других мирах. Но не даст, не позволит больше никакому ебучему божеству их разлучить.       Звучит как безумие. Что ж, тогда Чонгук самый отбитый человек на этой планете, раз готов бросить вызов Всевышнему.       «На мне этот порочный круг замкнётся», — поклялся он однажды своему хёну. И клятву сдержит. Чего бы ему это ни стоило.

* * *

      Дом погружён в затишье. Непривычно. Слишком тихо. Ещё раннее утро, все спят, но Чонгуку всё равно не по себе. Он на цыпочках подбирается к комнате Чимина и останавливается у двери. Ему не хочется будить омегу, но в равной же степени хочется его увидеть. Ночь без него — слишком большой срок после того, как им довелось провести вдали друг от друга так долго. Волк нерешительно переступает с лапы на лапу. Только собирается дать знать о своём присутствии, дверь сама собой открывается. На пороге стоит заспанный Тэхён и трёт ещё закрытые глаза. Он не ожидает наткнуться на Чона в такую рань, по инерции делает шаг, упираясь бёдрами прямо в волчью морду. От неожиданности взвизгивает и отшатывается назад.       — Напугал, блин, — прикладывает ладонь к груди, выдыхая. — Чимин ещё спит, он уснул всего час назад, так что веди себя тихо, — наказывает он волку, понимая, что тот никуда не уйдёт.       Тэхён пропускает Чонгука внутрь, а сам уходит, осторожно прикрыв за собой дверь.       Усиленный ягодный запах приятно щекочет нос, Чонгук вдыхает поглубже, и зверь внутри довольно виляет хвостом, прямо как сам Чон в этот момент. Чимин лежит к нему спиной, обняв спортивную кофту альфы, которую в первый же день принёс из машины и сделал самым значимым элементом своего гнезда. Он такой трогательный и беззащитный в этой позе, окружённый множеством мягких вещей, подушками и пледами, что наверняка стащил сюда со всего дома. Чонгуку никогда не доводилось видеть, как омеги вьют свои гнёзда, но он уверен, что у его Чимина оно самое очаровательное из всех возможных.       Теплом и трепетом наполняется душа от осознания, что его любимый омега так старательно готовится к своему будущему отцовству. Альфу до сих пор не покидает мысль: «Вау! Неужели это и правда происходит с нами? Чимин такой родной, такой мой и под сердцем носит нашего ребёнка. Я в самом деле чёртов счастливчик».       — И долго ты там будешь стоять?       Сиплый тоненький голосок обескураживает своей внезапностью. Чонгук вздрагивает и неосознанно пятится назад, будто его поймали за неприличным подглядыванием, хотя он всего лишь любовался своим же омегой.       Чимин поворачивается и смотрит через плечо на волка, а затем почти беззвучно хлопает ладонью несколько раз по свободному месту рядом с собой.       — Иди сюда, — в приглашающем жесте отодвигает от себя несколько подушек, чтобы Чону было куда лечь.       Тот медленно, вжав голову в туловище и сложив уши на макушке, семенит к кровати. Обойдя её с обратной стороны, останавливается у другого края. Ему почему-то боязно запрыгивать, не хочет своим неуклюжим движением нарушить ореол гнёздышка, которое Чимин с таким старанием и любовью выкладывал на постели. Альфа знает, как болезненно омеги реагируют на подобное. Во время беременности у них просыпаются инстинкты на уровне тех, что у обычных животных. Если бы вы нарушили покой беременного льва, он разорвал бы вас на части в тот же миг. Омеги, находясь в деликатном положении, едва ли чем-то отличаются от опасного хищника. Они ни за что не подпустят чужака к своему гнезду, будут остервенело защищать свою территорию любой ценой.       Но Чимин сам просит лечь рядом, показывая наивысшую степень доверия. Он позволяет альфе забраться внутрь, при этом совершенно не испытывает тревоги из-за свалившейся всё-таки одной из подушек. Запах Чонгука — именно то, чего Паку так не хватало, ведь его кофта почти уже не пахнет им. Он сползает с подушки и пододвигается ближе, уткнувшись лицом куда-то в солнечное сплетение альфы. Его, подобно мягкому кокону, окутывает любимый древесный аромат. Омега сонно водит носом по шерсти, словно изголодавшийся, вдыхает полные лёгкие. Терпкий феромон убаюкивает, Чимин так и засыпает, уткнувшись лицом в запаховую железу чуть выше на шее.       Чонгук покорно дожидается момента, пока его беспокойный омега перестаёт вошкаться на кровати, и его дыхание постепенно выравнивается. Только после этого он сам укладывается в не самую удобную для себя позу, но так, чтобы не потревожить чужой сон. Альфа не спит, а стережёт и оберегает своего возлюбленного, словно верный пёс. Цербер он и есть Цербер.       Впервые в жизни Чимин не видит снов. Ни кошмаров, ни иллюзий — лишь пустота, которая дарит ему необычайное спокойствие. Омега медленно просыпается, не торопится открывать глаза, наслаждаясь остатками дремоты и чувствуя себя прекрасно отдохнувшим. Нащупав рядом мягкую лапу, он улыбается и легонько сжимает её. Пододвигается ближе и ощущает на лице неровное дыхание Чонгука — горячее и прерывистое, что вызывает у него беспокойство. Резко встрепенувшись, парень поднимается на локте и наклоняется к волчьей морде, замечая застывшую болезненную гримасу.       — Чонгук, — тихо зовёт альфу, поглаживая шею, но тот не откликается, только дёргает головой и носом зарывается под подушку, давя стон. — Что с тобой? — вместо ответа раздаётся ещё один стон, и зверь сворачивается клубочком, поджав хвост к задним лапам.       Недолго думая, Чимин, путаясь ногами в одеяле, сползает с кровати и выбегает в коридор, почти сбивая с ног Юнги, вышедшего в тот момент из их с Тэхёном спальни.       — За тобой как будто стая демонов гонится, осторожнее, — ловко подхватывает под локоть налетевшего на него омегу и осматривает с ног до головы. — Ты в порядке?       — Чонгук… он… ему плохо, — в перерывах между вдохами по слову озвучивает он и оборачивается на распахнутую дверь.       Мин осторожно отпускает чужую руку и твёрдым шагом направляется в сторону, откуда доносятся хриплые волчьи стоны. Но стоит ему переступить порог, как альфа резко останавливается — ноги словно подкашиваются. Он пятится назад, зажимает нос в изгибе локтя и начинает кашлять, пытаясь справиться с резким запахом, сбившим дыхание.       — Твою ж мать, да здесь дышать нечем, — всё ещё покашливая, Юнги в несколько шагов быстро подходит к окну и распахивает его настежь, пока Чимин в непонимании мечется взглядом от фигуры альфы к постели, где заметно подрагивает в мелких конвульсиях его собственный. — Ты что ничего не чувствуешь? — по совершенно растерянному лицу понимает, что нет. — У Чонгука начался гон.       Гон? У Чимина глаза округляются до размера блюдец, он тянет носом, принюхивается и только сейчас в действительно чувствует некую горечь в родном запахе, отравляющими парами заполонившую всё пространство вокруг. У Юнги от переизбытка чужого сильного феромона начинает кружиться голова и горло дерёт, а в слизистой носа такое неприятное чувство, будто он простоял над чаном с кислотой и её испарениями себе все лёгкие выжег к чёртовой матери. Альфа из последних сил задерживает дыхание и подходит к Чонгуку, тужась, поднимает тяжеленную тушу на руки и взваливает на себя.       — Что ты делаешь? — наконец-то оживает Чимин и хватает за предплечье подошедшего к нему Юнги. — Куда ты его тащишь?       — В подвал.       — Какой ещё нахрен подвал? Он тебе что, псина какая-то? Не пущу, — становится поперёк двери и широко расставляет руки в сторону. — Учти, Юнги, я беременный, у меня гормоны шалят не по-детски. Я и убить могу, сказав, что был в состоянии аффекта, поэтому положи моего альфу на место. Иначе я за себя не ручаюсь.       — Чимин, блять, — рычит Юнги, раздражаясь упёртости несносного омеги и что из-за него вынужден надрываться, продолжая удерживать на весу тело Чонгука, который в звериной шкуре весит, кажется, целую тонну. — Сейчас вот вообще не время для твоих омежьих замашек с «мой альфа». Тебе же лучше, чтобы «твой альфа» сейчас оказался как можно подальше от тебя, пока не пришёл в себя.       — Что ты несёшь?       — Я говорю, что, кх… — дыхание снова перехватывает, а Чон вот-вот выскользнет из рук хёна. Мужчина вынужден подбросить его повыше, чтобы перехватить удобнее и закинуть голову омеги себе на плечо. — Если у тебя гормоны все мозги поплавили, то напомню: сейчас Чонгук — волк. И когда он придёт в себя, его животная натура возьмёт верх, и это уже будет не твой альфа. Во время гона нам всем крышу сносит, мы почти не контролируем свои инстинкты. А теперь представь, что будет с Чонгуком, который сейчас, по сути, буквально зверь.       — Но я ведь его пара, — не сдаётся Чимин, хотя его плечи заметно опустились от раздосадованности, и руки безвольно повисли вдоль туловища. — Разве ему не будет лучше, если я останусь рядом и помогу ему?       Их обоих прерывает гортанное рычание, вырвавшееся будто не из волчьей пасти, а из самых недр преисподней. Юнги настороженно косится на Чонгука, а затем переводит решительный взгляд на Чимина, всем своим видом давая понять, что этот спор омега проиграл, и правота остаётся на стороне старшего.       — Я не могу позволить тебе остаться рядом с Чонгуком: он непредсказуем в теле волка, а если причинит тебе вред, то никогда не простит этого ни себе, ни мне. Поэтому, Чимин, пожалуйста, — его тон смягчается, когда он видит, как глаза омеги начинают блестеть от слёз, — отойди с дороги.       И Чимин послушно отступает в сторону, пропуская альфу вместе с волком на руках. Омега порывается отправиться следом за ними, но телом он словно окаменел и ногами врос в пол. С тоской наблюдает за тем, как широкая спина Мина удаляется по коридору и вскоре исчезает за поворотом, спустившись по лестнице.       Как бы не рвался, не умолял и не плакал, Чимина в самом деле не подпускают к Чонгуку, запрещают даже приближаться к двери, ведущей в промозглый подвал. Ночами весь дом содрогается от истошных звериных воплей и звуков, как что-то тяжёлое постоянно бьётся о стены.       Омеге снова неспокойно. Вторую ночь он почти не смыкает глаз, всё мечется на постели, разбросав подушки и разрушив окончательно своё гнездо. Всепоглощающая тревога скручивает его внутренности, принося почти физическую боль. На Чимине нет метки, но он всё равно чувствует мучения альфы, пропуская всё через себя. Омежья часть его души беснуется из-за незнания, как облегчить страдания любимого. Ему уже плевать на пугающий вид хищного оскала, он не боится, что однажды эти самые зубы сомкнутся на его тонкой шее. Он просто, чёрт подери, хочет быть рядом со своим альфой, став той поддержкой и опорой, которой никогда не был, хотя Чонгук заслуживал всего этого, как никто другой.       Каждой клеточкой своего тела Чимин ощущает трепетное волнение, осознавая, насколько невыносимо сильно он привязан к Чонгуку. Даже всё, что произошло между ними, не смогло оттолкнуть омегу. Наоборот, это только ещё крепче связало его с его истинной парой.       На третью ночь Пак всё-таки не выдерживает и тайком спускается вниз, осторожно перешагивает скрипучие ступеньки, надеясь остаться незамеченным. На носочках подкрадывается к двери подвала, сердце кровью обливается и дыхание спирает, когда до его слуха доносится жалобное вытьё. Чимин прижимается лбом к шершавой поверхности, положив ладони по обе стороны от себя, до боли закусывает губы, давя в себе всхлип. Он дрожит. Альфа по ту сторону чувствует его присутствие, замолкает, обострённым слухом прислушиваясь к биению любимого сердца. Сладкий ягодный запах проникает сквозь маленькую щель, приятно щиплет нос, монстр внутри чонового сознания замирает и принюхивается. Чонгук подходит ближе к двери и скребёт когтями деревянную поверхность, от чего Чимин начинает ещё сильнее дрожать и вжимается всем телом в дверь, желая пройти сквозь неё и оказаться рядом, прижать волка к себе и позволить тому наполнить свои лёгкие его запахом. Чтобы подарить хотя бы самую малую крупицу себя, в которой альфа так невыносимо сейчас нуждается.       — Не делай этого, — чья-то холодная ладонь накрывает чиминову, когда тот тянется к ручке, намереваясь уже отворить замок.       Парень поднимает затуманенный взгляд и не сразу, но различает перед собой очертания Намджуна. Тот выглядит по-прежнему бледным, а второй рукой придерживается за раненый бок, очевидно испытывая всё ещё болезненные ощущения от любого неловкого движения. Ведьмак легонько тянет омегу на себя, отрывая от двери, и тот обессилено поддаётся, позволяет себя увести в сторону.       Чонгук, осознавший, что у него снова кто-то отнял его омегу, заходится диким воплем и ожесточённо начинает драть деревянную панель с обратной стороны. Крохотный проблеск ясности ума меркнет на фоне вновь вспыхнувших звериных инстинктов. Он со всей силой, что возросла в нём с приходом гона, обрушивается на треклятую дверь, почти слетевшую с петель от мощи чужой ярости. Намджун тут же заводит руку назад и прячет Чимина себе за спину. Всё ещё зажимая рукой забинтованные швы, тяжело дышит, но упорно выводит указательным и средним пальцами на двери запечатывающую руну. Символ вспыхивает, а затем растворяется прямо на глазах.       В доме наступает могильная тишина.       Слышен только тихий треск, как будто что-то надломилось. Или в ком-то. Кажется, это было сердце самого омеги, что в момент возникшей тишины замерло на мгновение, а после камнем обрушилось вниз, разбившись на сотни осколков.       — Неужели так будет всегда? — не своим голосом потерянно шепчет Чимин, не в силах взгляда отвести от двери.       — Это впервые, когда Чонгук так долго в теле волка. Похоже, Каин каким-то образом смог взять над ним верх.       — И что же теперь делать? — оборачивается к бете. — Чонгук так и останется в теле волка? И каждый раз я буду вынужден запирать его в подвале во время гона, опасаясь, что он может причинить вред мне или ребёнку? — обнимает себя обеими руками за живот, будто защищаясь от всего мира в одночасье.       — Я не позволю этому случиться, — твёрдо заверяет Намджун. — Чонгук снова будет прежним. Проклятие уже давно ослабло, ваш ребёнок явно стал ключом к его снятию, — опускает взгляд на заметно округлившийся, но всё ещё маленький живот омеги. — Я непременно найду этому доказательства.       — И как же вы это сделаете?       — Я — маятник в потусторонний мир, — поднимает голову и сосредоточенно смотрит на лицо Пака. — Помимо меня существует ещё шестеро таких же маятников. Я видел множество перерождений Каина за время своего существования, и видел его жизни, но лишь те, что он проживал в конкретном теле. А чтобы докопаться до сути проклятия, мне нужно узнать, каковым оно было изначально.       — Хотите сказать…       — Я должен найти ведьмака, который стал первым маятником для Каина. Того, кто видел его разговор с Богом.