Недобывшие

И порою куда худшим грешником оказывается тот, кто всякий раз приходит на исповедь и молит Бога о прощении, нежели тот, кто в своих прегрешениях вовсе не раскаивается. Ибо церковь грехи не отпускает. Она ими торгует.

      Половицы издают протяжный скрип, когда в маленькое тёмное пространство входят и закрывают за собой дверцу, следом опускаясь на колени и складывая ладони, покрытые чернильными узорами, вместе на уровне лица. Затворка отодвигается, и на альфу проливается немного света сквозь тонкие прорези в деревянной перегородке.       — Что привело тебя в дом Божий? — спрашивает его священник по ту сторону, восседая на скамье и глядя перед собой.       — Я пришёл сознаться в грехе, святой отец, и покаяться. Примите ли вы мою исповедь?       — Приму.       — Я, Иоанн, раб Божий, исповедую свои грехи, — начал он с уже заученной фразы, опускаясь лбом на сомкнутые в замок пальцы. — Поддавшись злому духу, я причинил вред невинному. Молю Бога о прощении и верую в его милосердие, и прошу вас, святой отец, отпустить мне мои прегрешения, будучи посланником воли Его на земле.       — Раскаиваешься ли ты, сын мой?       — Раскаиваюсь.       — Раскаиваешься ли ты, сын мой?       — Раскаиваюсь.       — Раскаиваешься ли ты, сын мой?       — Раскаиваюсь.       Такова цена пролитой крови. Достаточно трижды неискренне покаяться, прочесть «Отче наш» — и священник дарует очищение падшей душе. Молчание Господа бесценно, чего не скажешь о тех, кто был наделён властью проповедовать истины его простому люду.       Перекрестившись, Чаным благодарит святого отца, что выслушал его исповедь, и поднимается с колен, брезгливо отряхивая те от пыли. Он выходит из исповедальни, за ним и другой. Одетый в чёрную рясу до пола, держит в руках крест на подвеске с изображением распятого Иисуса и старенькую потрёпанную Библию — мужчина совершенно ничем не отличается от других священнослужителей, и только стоящий напротив Со знает о том, как же обманчив этот образ. Под ликом праведника скрывается такой же грешник. Но даже он далеко не самое великое зло в этой церкви. Святой отец — всего лишь жалкая пешка, исполняющая указания того, кто на самом деле всем здесь заправляет.       — Архиепископ спрашивал о вас, — негромко проговаривает он, с улыбкой кивая мимо проходящим прихожанам, пока они с Чанымом медленно шагают по внутреннему дворику. — И о том, как продвигается наше, — на этом слове альфа бросает на священника недовольный взгляд и останавливается, — дело.       — Разве я не говорил, что его Святейшеству необходимо набраться терпения? — под суровым взглядом мужчина рядом весь сжимается, будто становясь на глазах меньше. — Это не так-то просто. Думаете, я сижу сложа руки?       — Ну что вы, господин Со, у меня и в мыслях такого не было.       — Проклятый, — замолкает, когда мимо проходят двое отцов. Поджав губы, провожает их взглядом и только убедившись, что поблизости нет лишних ушей, снова начинает говорить: — Проклятый, — повторяет он уже тише, — ведь не сидит и не ждёт, когда за ним придут.       — Но вы говорили, что уже нашли его.       — Я должен убедиться в том, что не ошибся, и этот парень действительно является сосудом.       — Вам стоит поторопиться, ибо терпение архиепископа на исходе. Назначенный день уже близко, если к тому времени вы не выполните обещанное…       — Вы сейчас пытаетесь мне угрожать, святой отец? — выгибает левую бровь.       — Вовсе нет, — улыбается краем губ, — всего лишь напоминаю о степени важности. Мы столько усилий приложили, чтобы совершить задуманное, и не можем упустить возможность, ведь ещё никто до нас не оказывался всего в шаге от того, чтобы отыскать Святой Грааль. Мы ещё никогда не были так близки к заветной цели наших предков. Вы же понимаете это?       Со Чаным прекрасно понимает. Он сильнее других желает заполучить орудие Страстей и вовсе не намерен делиться его божественной силой с архиепископом и его сворой религиозных фанатиков. Но тем не обязательно знать об этом. В то время как священники желают уберечь реликвию от дурного, сам альфа преследует совершенно иную цель.       Святой Грааль — главное из орудий Страстей — чаша, из которой Иисус вкушал вино на Тайной вечере и в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого на кресте Спасителя. Легенды гласят, что испивший из чаши Грааля получает прощение грехов и вечную жизнь. И если первое Чаныма вовсе не заботит, то второе как раз таки является истинной причиной. Он почти уверен, что архиепископ ничем не отличается от него, и только наивный святой отец продолжает верить в чистоту и непорочность их миссии. А может, лишь притворяется. Со плевать в любом случае.       — Передайте его Святейшеству, что скоро всё будет готово, — отвечает он уже в пол оборота, не намереваясь продолжать эту скучную беседу.       — Бог в помощь, — бросает ему в спину священнослужитель, и альфу натурально передёргивает от всей этой наигранной святости, аж блевать тянет.

* * *

      В святом уединении церкви, скрытый в глубинах священного храма, таится кабинет архиепископа — алтарь мудрости и духовной силы. В его стенах узнаются мрачно деревянные панели, теплотой пронизанные тонкими световыми лучами, проникающими сквозь кружевные шторы. Потрёпанные ковры связывают воедино этот уголок с красочными мозаиками пола, словно сжатые страницы Библии, хранящие в себе историю и веру.       Письменный стол, старинный и величественный, стоит посреди комнаты, увенчанный античной лампой, которая озаряет его поверхность, усыпанную пергаментами и свитками рукописей. Поверх него величаво висит изящное изображение Христа, распростёртого в своей бесконечной милости.       На полках под стеклом лежат великолепные экземпляры священных текстов, увековеченные золотом и серебром, драгоценные реликвии, свидетельствующие о вековечной мудрости. Повсюду висят иконы, изображающие святых и апостолов, окружённые лучами света и миром.       Здесь, в этом уединённом пространстве, всякий пришедший ощущает власть духа, сокрытую в тишине и благодати, словно прикосновение к Божественному.       Взгляд архиепископа, пронизанный глубокой сосредоточенностью, устремлён на древние рукописи, расстилающиеся перед ним на письменном столе. Пальцы тихо скользят, изучая слова, написанные пером давно забытых священников, оживающие под его внимательным взором, раскрывая глубины мудрости и тайны, хранимые в них. Среди запутанных строк и изогнутых букв находит утешение в благословенном знании, переданным из поколения в поколение. В его глазах светится огонь страсти и преданности, поглощённый стремлением к пониманию истины и духовному совершенству.       Альфа неспешно переворачивает страницу, когда из собственных дум его вырывает скрип открывающейся двери, и на пороге появляется святой отец.       — Мне доложили, что сегодня к тебе приходил на исповедь Иоанн, — архиепископ, не отрываясь от рукописей, продолжает разглядывать корявый почерк, даже не удосуживаясь обратить внимание на стоящего перед ним. — Чего он хотел?       — Приходил грехи замаливать, — Михаилу стоит немалых усилий сдержать порыв закатить глаза в присутствие Его Святейшества, пускай тот и не смотрит на него вовсе.       — Ты прекрасно понял, что я имел в виду, брат Михаил, — тон его становится серьёзным, но не слишком грубым. Пока что. Серые глаза прикрывают усталые веки, а после устремляются к молодому альфе. — Он нашёл проклятую душу?       — Говорит, что нет. Однако, осмелюсь полагать, что он давно уже схватил проклятого, но продолжает тянуть время, — вот теперь взгляд серых приобретает жёсткость, судя по тому, как изогнулись седые брови, образуя несколько глубоких впалых морщин между ними. — Вы уверены, что мы все ещё можем ему доверять?       — У меня нет причин сомневаться в намерениях Иоанна. Его дед был весьма почитаемым человеком в церкви и не доверил бы своему внуку тайные знания, будь он их не достоин.       — Но Иоанн не его дед, — скептицизм слишком явно проскальзывает в словах Михаила, и это не остаётся незамеченным, от чего архиепископ сильнее хмурится. — Отец Павел свято верил в праведность миссии, чего не скажешь об его внуке. Тот вообще не имеет никакого отношения к церкви и приходит сюда, только чтобы я отпустил ему грехи, а на следующий день идёт и совершает новые. И при этом грешником мы зовём проклятого. Иоанн ничем не лучше.       — Довольно, — грубо прерывает его тираду пожилой альфа, хлопнув ладонью по столу. — Как можешь ты судить о чужих грехах и их соизмеримости столь легкомысленно, будучи святым отцом? Как можешь приравнивать того, кто нарушил главный Божий завет «не убий» и других? Этому тебя учили в семинарии?       — Мы не ведаем об истинных грехах людей, ибо те скрыты глубоко внутри, чего не скажешь о проклятом. Он, может быть, и грешник, да грех его не эфемерный, а имеет вполне физическое проявление — волчью сущность. Если бы злодеяния каждого могли быть столь же очевидны, наш мир не погряз бы всецело в скверне.       — В этом и есть Божий замысел. Он проклял убийцу в назидание другим. И теперь душа его лишена покоя навеки, обречена скитаться по миру до скончания времён.       — Иисус был Божьим сыном, однако Бог не поступил так же с теми, кто убил его. Каин заслужил всё, что с ним случилось. Но этого не заслужили другие — те, кто по воле судьбы становятся его сосудом, что и подталкивает их к совершению греха.       — Не нам судить о справедливости решений Всевышнего. Мы лишь рабы его, что слово его хранят, записанное в Библии. Наш долг — оберегать неприкосновенность святыни.       — Что будет, когда мы найдём Святой Грааль?       — Он присоединится к иным орудиям Страстей, где останется в безопасности и недоступности для искушённых и жаждущих завладеть силой, что им не подвластна.       — А проклятый?       — А что проклятый?       — Что будет с ним, когда обряд будет завершён?       — Его судьба — не наш удел. Он лишь инструмент, содержащий в себе осечку Божественного, что приведёт нас к цели.       — Но если чаша способна даровать прощение грехов, разве не могли бы мы…       — Исключено, — категорично изрекает архиепископ, сжав ладонь, лежащую на древних страницах, в кулак. — Мы не вправе подвергать сомнению волю Всевышнего.       — Значит, мы просто позволим Каину и дальше перерождаться?       — Так было много сотен лет до нас, продолжится и после. Не стоит брать на себя больше, чем способен унести, Михаил. Мы помогаем заблудшим душам встать на путь истинный, но нам не дозволено избавлять от греха убийцу, которого Бог обрёк на вечные муки за своё преступление.       — Но…       — Если это всё, ты можешь возвращаться к своим делам. У тебя завтра утренняя служба, а ты, кажется, совсем измотался. Ступай, Михаил, тебе нужен отдых.       Своей притворственой заботой и искусственной теплотой, сквозь которую просачивается прикрытая угроза в голосе, архиепископ откровенно даёт понять, что святой отец в этот раз зашёл слишком далеко в своевольности.       Михаил же вовсе не удивлён тому, что его слова в который раз не были восприняты всерьёз. С первого дня, когда встретил Со Чаныма, он чувствует исходящую от альфы тёмную ауру, но не может найти этому объяснения. Не верит в искренность того ни мгновения, даже когда вынужден выслушивать исповеди из раза в раз. Предписания гласят, что всякому, кто пришёл в дом Господа в поиске утешения, он дарует своё благословение. Чаным — первый, кому святой отец не захотел отпустить грехи, а предпочёл бы пожелать гореть в вечном пламени за всё, что совершил. Совершенно неподходящие мысли для того, кто носит мантию священника, но Михаил просто не может оставаться глухим и слепым. В то время как самого архиепископа, похоже, эта роль вполне устраивает.       Покорно наклонив голову в лёгком поклоне, молодой альфа не стал продолжать заведомо бессмысленный спор со старшим. Очевидно, что тот верит, будто кровь способна передавать и другие качества. Но единственное, что объединяет Со Чаныма и его покойного деда — это фамилия. Которую, Михаил уверен: внук непременно скоро осквернит.       Стоит, наверное, упомянуть, что отец Павел был не просто глубоко почитаемой фигурой в церкви, но и также состоял в тайном совете последователей Иисуса Христа, тех самых, кто на примере Иосифа Аримафейского продолжали беречь атрибуты Страстей Господних, инструменты мученичества Спасителя. Но лишь часть из тех, что удалось им отыскать. В то время как люди верят, что те хранятся в музеях и церквях, только Папе и приближённым к нему известна истина: последние, оставшиеся в целостности вещи, напоминающие о реальности существования некогда сына Божьего, находятся в самых глубинах катакомб под Ватиканом, скрытые от чужих глаз под надёжностью современных систем безопасности, доступ к которым имеется всего у нескольких человек.       Святой Грааль — последняя из реликвий, чья судьба оставалась неизвестной и многие потеряли уже надежду однажды отыскать её. Но всё изменилось несколько лет назад.

8 лет назад

      Со Чаным был рядом с дедушкой в его кабинете, когда раздаётся такой силы грохот, что казалось, ещё миг — и всё здание уйдёт под землю в мгновение ока. Отец Павел первым выскакивает в коридор и велит всем немедленно покинуть церковь, собравшись во внутреннем дворе. Он спешным шагом направляется в подвал, туда, откуда донёсся шум, совершенно игнорируя предостережения внука, пытающегося остановить его. Спустившись вниз по каменной лестнице, пожилой альфа мгновенно меняется в лице и бледнеет, остановившись на последней ступени. Прямо посередине помещения образовалась дыра в полу, заглянув в которую, едва ли что-то можно разглядеть из-за беспросветной глубины.       Церковь была старой и имела под собой множество подземных ходов, о которых все священнослужители знали, но никогда туда не спускались, ибо все входы и выходы из подземных туннелей были замурованы кем-то до них ещё несколько сотен лет назад. Никому и в голову не приходила мысль попытаться отворить хотя бы один и заглянуть, чтобы узнать причину из-за чего же на самом деле те были запечатаны.       — Что произошло? — спрашивает Чаным, столь же ошеломлённо осматривая из-за чужого плеча открывшуюся картину.       — Я сам ничего не понимаю, — медленно качает головой со стороны в сторону старик, — наша церковь стоит на этой земле уже более восьмисот лет, здесь даже ни разу не осыпалась краска на фресках. Как такое могло произойти?       — Дедушка, пойдём отсюда, — протягивает руку и несильно сжимает предплечье деда, — здесь всё ещё может быть опасно.       Но тот его не слушает, одёргивает свою руку, сбрасывая с неё другую, и подходит ближе, останавливаясь у самого края обвала. Заглядывает, но, как и ожидалось, кроме темноты внизу ничего рассмотреть не удаётся. Альфа уже было хотел разочарованно вздохнуть и всё-таки последовать за внуком прочь, как до его осевшего слуха донёсся чей-то хрип: «помогите».       — Там кто-то есть, — взволнованно оборачивается к Чаныму, — нужно скорее позвать на помощь.       — Я об этом позабочусь, а ты иди к остальным, нужно успокоить людей.       Через час на место происшествия прибывают спасатели. Они внимательно изучают степень повреждений, выясняя причину внезапного обвала каменного пола из цельных плит, ищут способ, как им спуститься вниз, при этом не оказавшись самим под завалами. В общей сложности на всё уходит несколько часов, и из подземелья им удаётся достать уже, к сожалению, лишь труп, что постепенно начинал охладевать из-за внезапно резкой разницы в температурах на разных уровнях. От падения несчастный получил открытую черепно-мозговую травму. Удивительно, как он смог оставаться в сознании ещё некоторое время с буквально пробитым черепом, из которого кровь растекалась огромной лужей по обросшему мхом каменному полу. Даже если бы спасатели справились быстрее, шансов выжить у священника не было.       Но это далеко не единственное, что они обнаруживают на глубине почти двадцати метров. Через экран монитора, транслирующего изображение с маленькой камеры, прикрепленной к шлему одного из спасателей, отец Павел видит то, от чего у него дыхание перехватывает и в груди начинает неприятно щемить — молниеносная реакция организма на неожиданно подскочившее давление. Помещение с обвалившимся потолком оказывается старым хранилищем, заставленным сплошь и рядом различными сундуками с рукописями, как позже выяснят, когда всё это спустя долгие недели будет поднято на поверхность и передано в секретариат церкви для дальнейшего изучения. Человек, не ведающий, счёл бы всё это лишь хламом с отчётами нескольких сотен лет давности о количестве купленного овса и мяса для ежемесячного обеспечениями служащих в церкви и различными вариациями молитв, и без того известными многим благодаря тем же священным писаниям, сохранившимся в первозданном виде и теперь находящихся в музеях. Но не отец Павел.       — Дедушка, тебе бы отдохнуть, — искренне беспокоится Чаным, когда поздним вечером вновь застаёт старшего сгорбленным над одним из старинных дневников, найденных среди прочих рукописей. — Неужели кроме тебя больше некому этим заняться? Кому-нибудь с не таким плохим зрением и больным сердцем.       — Я не могу доверить столь важное задание кому бы то ни было. Тем более, что латынь в совершенстве в этой церкви знаю только я и архиепископ, а у него своих дел хватает по горло, в особенности после прибавившихся проблем с ремонтом в церкви, — всё это отец Павел проговаривает, не меняя позы, продолжая стоять согнутым над столом, который освещают с двух сторон лампы.       — А что насчет профессиональных переводчиков? Они бы справились с этим гораздо быстрее. Если проблема в деньгах, то я готов всё оплатить, — будничным тоном произносит мужчина, бросая незаинтересованный взгляд на причудливые вензеля почерка, заметно стёршегося в некоторых местах, — только бы ты перестал гробить своё здоровье из-за церковных дел. Тебе за них даже никто не платит.       — Ни в коем случае, — старший наконец-то отрывается от своего занятия и с протяжным «ох» разгибает больную спину. — Эти дневники содержат знания, которые никогда и ни за что не должны попасть в руки простых людей.       — Что в них такого?       — Ты же знаешь об орудиях Страстей?       — Предметы, которые использовались для распятия, а после погребения Иисуса Христа. Животворящий крест, гвозди, терновый венец, копьё Лонгина, крестное титло, риза Господня, плащаница и Грааль, — перечисляет каждый, будто на экзамене, что совершенно неудивительно. Будучи внуком святого отца, вырастившего по сути мальчишку, альфа владел религиозными знаниями даже лучше некоторых выпускников семинарии. — Конечно я о них знаю. Что за странные вопросы, дедушка? — в непонимании косится на старика.       — И тебе известно о том, что были найдены все, кроме последнего.       — Да, Святая чаша Грааля, из которой Иисус пил на тайной вечере. И всё же, зачем мы сейчас об этом говорим?       — Кажется, мы нашли то, что столько веков искали наши предки.       — Грааль? Хочешь сказать, он был в одном из тех сундуков? — усмехается, демонстрируя вполне очевидное отношение к данному предположению — бред.       — Нет, но я обнаружил нечто важное. Только взгляни, — он вновь склоняется над ветхими страницами и немного дрожащей рукой из-за тремора на фоне прогрессирующего Паркинсона, указывает на текст, — здесь сказано, что Иосиф Аримафейский увёз чашу с собой, и придание гласит, что ту захоронили вместе с альфой среди прочих его богатств. Однако попасть в гробницу никому так и не удалось, ибо та, как и пещера, в которой захоронили Христа, была запечатана огромным камнем изнутри, не подвластным простой человеческой силе. Никто не знает, как и кто это сделал, однако сомнений не осталось, когда гробницу смогли обнаружить благодаря крови проклятого.       — Проклятого? — удивлённо переспрашивает Чаным и поднимает взгляд на деда. — Какого ещё проклятого?       — Proles Adam et Eva, — читает на латыни, — Sanguis peccatoris, qui a Deo maledictus est, quia occidit fratrem suum, — делает паузу, так как продолжение предложения невозможно разобрать из-за расплывшихся чернил, и дальше уже продолжает со своих слов. — Речь идёт о Каине, том самом, который убил своего брата Авеля, за что и попал в немилость Господа.       — Да, я помню эту притчу.       «Авель был скотоводом, а его брат Каин — земледельцем. Конфликт начался с жертвоприношения Богу, произведённого обоими братьями (это первые жертвоприношения, о которых упоминается в Библии). Авель принёс в жертву первородных своего стада, а Каин — плоды земли.       Бог благосклонно принял только жертву младшего, за что старший из зависти убил брата.       Каин попытался скрыть перед Богом факт содеянного.       И спросил Господь Каина: «Где Авель, брат твой?»       Он ответил: «Не знаю; разве я сторож брату моему?»       После того как Каин убил своего брата Авеля, между ним и Богом произошёл следующий диалог.       Бог обратился к Каину: «Ты проклят землёй, которую ты напоил кровью брата, и впредь, сколько бы ты ни возделывал эту землю, она уже не даст тебе своей силы. Отныне ты изгнанник и скиталец».       «Эта кара тяжела, — сказал Каин, — мне не вынести. Ты меня гонишь с земли, скроюсь я от Тебя. Изгнанник я и скиталец — любой меня может убить».       Но Господь ответил: «Кто убьёт Каина, тому будет отомщено семикратно».       И отметил он Каина особым знаком, чтобы встречные не смели его убить».       — Так вот метка, которой Бог «наградил» Каина, — обличие волка с пылающими красными глазами, коих не встретишь у обычного животного.       — Волка?       — Да, он обратил альфу волком, чтобы тот никогда не смог оплодотворить землю, на которую пролил кровь брата. И не только землю. Свой род Каину также не было суждено продлить, как и запечатлеться с омегой.       — Что? — Чаным невольно отшатнулся, резко заморгав. От услышанной информации его мозг постепенно начинает закипать, и мужчина уже не понимает: это он с ума сходит или его дед окончательно помешался на своих религиозных легендах. — Я могу поверить ещё во все эти библейские мифы про Всемирный потоп и что Моисей водил людей сорок лет по пустыне. Но оборотни? Дедушка, тебе не кажется, что это уже звучит как какая-то невероятно сказочная чушь? Это ты в этих своих дневниках прочёл?       — Я знал об этом ещё до того, как мы обнаружили рукописи, — старик выглядит вполне серьёзно, и его взгляд достаточно светлый, чтобы списать вышеупомянутое на старческий маразм. Но это ничуть не помогает Со-младшему принять услышанное. Он молчит в ожидании, что же тот скажет дальше, и отец Павел не заставляет его долго томиться. — И это не чушь, — звучит почти оскорблённо. — Люди думают, что знают историю, однако это не так. То, что сказано в Библии, — лишь часть правды, которую Бог позволил им узнать, ибо не желал раскрывать своего разочарования в собственном творении под названием «человек» в полной мере. Сперва его милостью пренебрегли Адам и Ева, вкусив запретный плод, за что были изгнаны из рая. А после и их сын сотворил самый страшный из грехов — убил собственного брата из зависти, что дар младшего пришёлся по душе Господу больше.       — Я всё это знаю, но всё ещё не понимаю как это связано с Граалем, — в нетерпении прерывает рассказ старшего, за что получает гневный взгляд и под натиском чужой доминирующей ауры смолкает.       — Если ты не будешь меня перебивать, — хрипит альфа, — то скоро узнаешь.       Прекрасно помня о том, как дед любит рассуждать о Божественном и особенно уходить в дебри, упоминая всевозможные детали, так сказать, заходя издалека, Чаныму ничего не остаётся, кроме как, вздохнув, покорно поджать губы и продолжить слушать очередную очень длинную и не самую интересную, как ему показалось на первый взгляд, историю.       — Когда я был моложе, чем ты сейчас, мне довелось стать тем, кто против своей воли оказался посвящён в таинство экзорцизма. Только вместо личины демона я узрел обличие того, кто, испытывая невероятные муки, на моих глазах из человека обратился зверем. Мой учитель тогда едва не попрощался с жизнью. Вскоре тот мужчина умер, а вслед за ним, будучи при этом совершенно здоровым, через три дня скончался и священник, который пытался спасти его душу, избавив от проклятия. И теперь я понимаю, почему. Всё встало на свои места. Мой учитель невольно стал причиной гибели волка, и на него обрушилась кара. Он убил Каина, того, кого Бог пометил особенной меткой. Об этом как раз таки сказано в дневнике, что сейчас перед тобой.       Чаным опускает взгляд на рукопись и хмурится. Ему всё ещё сложно принять тот факт, что его дед прав, но, кажется, теперь всё действительно начинает обретать свой смысл. Мужчина натыкается глазами на ту самую фразу, которую ранее отец Павел прочёл на латыни, и в его собственном сознании вспыхивает некое озарение.       — Так, значит, — делает шаг, оказываясь вплотную к столу, и склоняется в той же позе, что застал старшего несколькими минутами ранее, внимательно всматриваясь в текст, — Каин и правда до сих жив?       — Не совсем. Каин был убит одним из потомков, что принял его в лесу за обычного зверя. Но его душа, похоже, не познала упокоения после смерти. Она продолжает своё существование, ведь Бог сказал, что никто и никогда не сможет убить Каина, он обречён на одинокую вечность за убийство брата. Но, судя по всему, у него нет постоянного тела, и он использует других.       — Как сосуд?       — Что-то вроде того. Бог проклял Каина на вечные муки, а значит, его душе не суждено обрести покой нигде, даже в Аду, куда она непременно бы отправилась за совершённый грех.       — А Иисус? — осторожно предполагает Чаным, всё ещё не уверенный, что дед имел в виду.       — Нет, — покачал головой, слабо улыбнувшись, — он не был сосудом Каина. Однако эти двое связаны. Тем, что в каждом из них присутствовала так или иначе, часть Божественного. Иисус — сын Божий, а Каин — проклятый, на котором метка Господа. И, похоже, наши предки как-то сумели узнать о том, что их связь может помочь отыскать последнее из орудий Страстей — Святой Грааль.       — Если они узнали, то почему не открыли гробницу сами?       — Здесь что-то сказано о датах. Кажется, они ошиблись в своих расчётах, но я ещё не успел изучить весь текст.       — Допустим, — не особо охотно, но всё же начинает принимать реальность происходящего альфа, постепенно приходя к осознанию, что они сейчас всерьёз обсуждают некого проклятого, который вовсе не сказочный персонаж, а в действительности существует. — Но как нам отыскать того, в кого переселилась душа Каина, если, как ты говоришь, его прошлое тело было умерщвлено по неосторожности священника?       — Медальон, в котором запечатана кровь проклятого — ключ к разгадке.       — Какой ещё медальон?       — Тот, который был обнаружен вместе с дневником.       Старый альфа отступает в сторону и уходит в другой конец комнаты. Под пристальным взглядом внука он с характерным скрипом открывает сундук, закашлявшись от пыли и запаха плесени, что источает старинная вещь. Чаным подходит к деду и помогает ему придержать довольно тяжелую крышку. Тот бережно перекладывает старинные книги и почти с самого дна выуживает маленький неприметный ларец, покрытый таким же толстым слоем пыли, как и сам сундук. Павел протягивает его внуку, несколько раз кашлянув.       — Думаю, что это он.       Чаным на пробу несколько раз дёргает крышку, но та не поддаётся. Приподнимает на уровне глаз и осматривает со всех сторон. Нет ни единого намёка на замочную скважину или вроде того. Применяет силу, крепко обхватив верхушку, и снова терпит неудачу, после чего сконфуженно вскидывает голову и обращается с немым вопросом к старшему.       — Я уже видел такие. Наши предки были довольно изобретательными людьми, — улыбается, по-видимому, испытывая неподдельную гордость за тех, о ком говорит. — Там встроенный механизм, его невозможно открыть простым способом, разве что разломав ларец. Но мы не можем позволить себе обращаться так кощунственно со столь древней вещью, особенно, зная, что находится внутри. Я доверяю тебе, сынок, — легонько хлопает по плечу, — мне предстоит ещё очень много работы, прежде чем я изучу все дневники и смогу найти ответы на оставшиеся вопросы. Отнеси его тому, кто сумеет открыть, и позаботься, чтобы медальон остался невредимым.       — А если кто спросит, откуда у меня эта вещь?       — Скажешь, что семейная реликвия.       «Ну или заставлю не задавать лишних вопросов», — про себя добавляет Чаным, но вслух не произносит. Его богобоязненному дедушке вовсе не обязательно знать, как альфа привык решать вопросы с теми, кто предпочитает слишком много болтать. Кому-то достаточно заплатить, а кому-то… помочь замолчать.       Мужчина согласно кивает в ответ.       — Я позабочусь об этом, не беспокойся.       — Никто не должен знать о том, что я тебе сегодня тут рассказал. Об этом известно только избранным, но ты — моя семья. Я доверяю тебе, как самому себе.       — Я не подведу, дедушка, — торжественно заявляет Со-младший, не желая расстраивать свято верившего в него старика.       Если бы только отец Павел знал, что тот, кому он так безоговорочно доверяет, спустя годы и станет тем, от кого старец желал сохранить тайну. Но ему посчастливилось так никогда об этом и не узнать.       Через несколько месяцев, сражённый болезнью, альфа предстал перед Всевышним, которому посвятил всего себя. Даже свои последние дни он провёл в поисках способов, как уберечь его бесценную святыню.

Наше время

      Со Чаным в самом деле является полной противоположностью своему деду. В то время как отец Павел всю свою жизнь прожил человеком честным и праведным, ни разу не поддавшись искушению ни богатствами, ни властью, его внук же избрал скользкий путь достижения той самой губительной власти с помощью денег и жестокости, которой не умалить в альфе. Оставаясь глубоко верующим, он всё же не брезгует прибегать к грязным методам ведения своего бизнеса, что едва ли могут охарактеризовать его как человека, верящего в Судный день. Видимо, Со Чаныма не пугает тот факт, что после смерти он наверняка окажется в аду. Или же нет. Только если ему удастся совершить задуманное.       По дороге в свой особняк, воспоминаниями мужчина невольно возвращается к тому дню, когда впервые узнал о существовании проклятого. Признаться честно, он не верил до конца, но что-то заставляло его все эти годы искать его. Даже когда медальон действительно задрожал в присутствие души Каина, что оказалась заключена в теле Чонгука, Чаным не поверил. Ровно до того самого момента, пока воочию не лицезрел истинную сущность Божьего проклятия. Сомнений больше не осталось — в дневниках таки была написана чистая правда. Впервые в жизни альфы то, во что он верил просто потому, что ему с самого детства внушали это, обрело реальное физическое воплощение. Всего на мгновение он задумался о своих намерениях, но довольно быстро избавился от ненужных колебаний. Всё же человеческая алчность взяла верх над страхом перед самим Всевышним. Похоже, в этом Чаным вовсе не отличался от Каина.       Подвал в особняке своей мрачной атмосферой напоминает куда больше подземелье в замке Дракулы. Помещение ещё несколько лет назад оборудовали всем необходимым для заключения проклятого, чем или кем бы он не оказался в конечном итоге. Двери в винный погреб заменили стальные прутья с серебряным напылением — как самая настоящая темница. Повсюду установили камеры видеонаблюдения и современные версии ловушек, которыми известны древние гробницы усопших правителей. Чимин не ошибся, когда упомянул, что у Чаныма явно присутствует какой-то извращённый кинк на средневековье.       — Ну как наш волчонок поживает? — интересуется тот у одного из надзирателей, вооружённого, чёрт возьми, грёбаным арбалетом вместо пистолета. Им ни в коем случае нельзя убивать проклятого. А ещё потому, что Со долбаный средневековый дрочер, но вы уже об этом и так знаете.       — Он очнулся несколько часов назад.       — Я надеюсь, у вас хватило ума извлечь из его тела болты прежде, чем бросить в камеру?       — Ну, э-э…       — Сука, тупоголовое создание, — цедит сквозь зубы альфа, готовый в следующий момент уже заехать по роже полоумному созданию напротив, но его отвлекает звук того, как что-то металлическое ударяется о каменный пол.       Он выглядывает из-за спины подопечного и видит, как волк, свернувшись калачиком на полу, тихонько поскуливает и с трудом слизывает языком кровь, сочащуюся из глубокого отверстия на бедре, а возле него валяется окровавленный снаряд. Он дышит прерывисто, каждое шевеление сопровождается тихим стоном, полным боли. Глубокие раны от болта, вырванного неумело собственными зубами, всё ещё кровоточат, заливая его смоляную шерсть и образуя тёмные лужицы на камнях.       Серебро, оказавшееся смертельно опасным для такого существа, как он, жжёт кожу, оставляя за собой ожоги и язвы. Всякий раз, когда волк силится пошевелиться, оставшийся второй болт глубже врезается в плоть, разрывая её и вызывая новый приступ агонии. Его тело судорожно дёргается, рефлекторно пытаясь избавиться от источника боли, но от неосторожных движений мучения только усиливаются. Болевой шок сковывает тело, не давая возможности дотянуться и вытащить чёртово орудие. Глаза волка широко раскрыты и блестят красным отливом в тусклом свете подвала, отражая смесь страха, гнева и отчаяния. Каждый вдох даётся ему с трудом, кажется, что воздух обжигает лёгкие, как раскалённый уголь.       Со буквально упивается видом того, как страдает Чонгук, замкнутый в теле зверя и не имеющий возможности ничего сделать с этим. Он просто физически не в состоянии сейчас принять человеческое обличье из-за полученных увечий, которые, по-видимому, будут ещё долго исцеляться. Чаным не был уверен до конца, что серебро окажет на проклятого воздействие, но всё-таки решил проверить теорию, и это сработало.       — С виду грозный зверь, а на деле ничем не отличаешься от самой обычной побитой собаки, — надменным тоном произносит альфа, подходя ближе к металлическим прутьям.       Совершенно не скрывает того, какое извращённое удовлетворение на грани с возбуждением ему доставляет наблюдение за тем, как чужая воля терпит крах под гнётом безысходности и обречённости, когда в ответ волк издаёт лишь сдавленный рык. Его тазобедренные кости раздроблены, из копчика продолжает торчать серебряный болт, и попытка подняться хотя бы на передние лапы обращается провалом, придавливая мохнатую тушу вновь к земле.       — Больно, да? — издевается, не стирая с лица омерзительного оскала. — Тебе должно быть невыносимо больно, и это только малая часть того, что ты на самом деле заслуживаешь. Мне всегда было интересно, что чувствуют люди, когда кого-то убивают? — присаживается на корточки, не прерывая зрительного контакта с проклятым. — Что почувствовал ты, когда убил своего брата, м? Мне вот, например, было немного не по себе, когда я выстрелил в твоего омегу.       Волк рявкнул, дёрнувшись, а потом протяжно заскулил, когда почувствовал, как его дыхание перехватило от внезапной вспышки боли из-за резкого движения.       — Так, значит, ты меня понимаешь, — самодовольно хмыкает. — У меня, правда, не было в планах трогать омегу, ты своей непокорностью меня вынудил! Но ты должен быть мне благодарен, что я не дал тебе совершить ещё одно убийство и нарушить Божий запрет. Бедняжка, наверное, истёк кровью уже давно, — наигранно грустно произносит, — и сдох вместе со своим отпрыском. Но их смерть на твоей совести, Чонгук. Или мне стоит называть тебя, как полагается, Каин?       Слова Чаныма звучат как мрачный приговор. За ними повисает тишина, и Чонгуку кажется, что уши закладывает от гулкого звука разрывающегося сердца в груди.

Animals Phone Home Salvatore Lo Presti

      Беременный… Чимин был беременный, и эта новость ударяет альфу сокрушительной силой. Боль, которую он чувствует, превосходит даже ту, что исходит из его ран, продолжающих истекать кровью. Чонгук ощущает, как тяжёлый груз отчаяния и бессилия ложится на его плечи. И в одночасье мир рушится, словно землетрясение, оставляя лишь развалины его надежд и мечтаний. Он не может поверить, что всё, что они строили вместе с Чимином, теперь разрушено.       Чимин носил под сердцем ребёнка. Его ребёнка.       Вслед за осознанием приходит иное чувство: всепоглощающая ненависть к самому себе. Хочется поскорее истечь кровью и сдохнуть, только бы не думать о собственной ничтожности, как альфы, который не смог уберечь своего омегу и их малыша. Ощущение тотального опустошения охватывает его своими скользкими щупальцами, подобно чёрной бездне, поглощающая всё существо. Чонгук чувствует себя разорванным на части, и каждая из них кричит от боли, подобно гласу вопиющего в пустыне. В его звериных глазах мерцают слёзы, что после стекают из уголков, оставляя мокрые следы на шерсти.       — Ты что, плачешь, волчонок? — откровенно насмехается, склоняя голову набок, и внимательно всматривается в совершенно отрешённое выражение на волчьей морде. — Ты не знал, — вдруг осеняет Со. — Какая жалость, — поднимается на ровные ноги, — ну теперь знаешь, — бросает небрежно, отворачиваясь.       Не произнося больше ни слова, Чаным уходит, оставляя волка наедине с мыслями о приближении желаемой смерти.       Чонгук роняет голову, пытаясь заглушить истошный вой, рвущийся наружу из груди. Он прижимает морду к земле передними лапами, но затем с внезапным порывом поднимает голову и хватает зубами кончик серебряного болта, со всей силы вонзая его в свою плоть. Давит на болт до тех пор, пока не чувствует, как нос касается шерсти, пачкая её и свои губы кровью, а после резким движением дёргает назад, и звук удара металлического орудия о каменный пол разносится по всему подвалу вместе с душераздирающим воплем. Это крик его боли, его ярости, его решимости. Чонгук найдёт способ вырваться из этой клятой клетки, чтобы отомстить за свою жизнь, за свою любовь, за своего ребёнка.