Если бы были вечны наши жизни

Азирафаэль тщательно одевается и приводит себя в порядок, смотрит в зеркало, пока его лицо не перестаёт ничего выражать. Он сглаживает его недостатки улыбками, словами и привычным прикосновением к спине, которое стало более нежным, чем когда-либо прежде. Кроули появляется с опозданием на десять минут. Хотя Азирафаэль прекрасно знает, что у него потрясающее чувство времени и он редко его торопит. Теперь ни один из них никому не обязан. Они оба освободились от того, что так сильно тяготило их. Он думает, что Кроули нравится заставлять Азирафаэля ждать его, что ему нравится представлять, как тот расхаживает по своему магазину и высматривает его, предвкушая появление Кроули. Хотя Азирафаэль всегда отрицал, что делал что-либо подобное. Или, по крайней мере, так было раньше. Тот факт, что он хоть на мгновение притворился, что ему всё равно, причиняет боль. - Ты готов, ангел? - Кроули оглядывает его с ног до головы, замечая новую рубашку и свежий галстук-бабочку. Небольшие изменения, ничего такого, что могло бы привлечь слишком много внимания. Но Азирафаэль не хотел надевать ту же одежду, которая не могла его скрыть. Она всё ещё кажется слишком тесной на его спине, которая представляет собой открытую и пульсирующую рану, скрытую под наспех наложенными повязками. Но только после того, как он вправил сломанные части своего тела обратно, где смог, и прижал их к позвоночнику там, где не смог. - Да, я как раз заканчивал переносить кое-какие вещи, это заняло больше времени, чем я думал, но я совсем не против подышать свежим воздухом и перекусить, - он пытается изобразить на лице довольную улыбку, чтобы успокоить Кроули. Но это очень трудно. Он никогда раньше так много не лгал, особенно Кроули. Он не может не задаваться вопросом, не является ли это ещё одним признаком того, что всё происходит, пока он не обращает внимания, что он неизбежно и неудержимо движется по своему пути, и никакое отчаяние не остановит его. - Мы могли бы прогуляться, если хочешь, спешить некуда, - Кроули улыбается ему, как будто мысль о том, чтобы провести с ним день, растягивая минуты, доставляет ему радость. Никакой спешки. Азирафаэль кричит где-то в глубине его души, потому что минуты, оставшиеся ему, сочтены, и он не хочет ничего больше, чем провести их с Кроули. Но он снова тратит их впустую, почему он всегда их тратит впустую? Он мог бы так много сказать, так много объяснить, если бы это был последний раз, а он чувствует, что это так. Один из их обедов неизбежно станет последним. Это может быть этот или следующий. Целая жизнь, полная страха, и всё, что нужно - это один смелый момент. Одно движение руки. Одно правильно сказанное слово. Или все они. Все сразу. "Я люблю тебя. Я любил тебя ещё до того, как понял, что могу это делать. Ты думаешь, что, будучи демоном, ты становишься хуже, но за эти годы я стал свидетелем обратного. Я видел, как отчаянно ты пытаешься вытащить других из тьмы, показать им, что они не должны оставаться там, как бы глубоко они ни пал. Ты любил изобретательных, смелых и непокорных, а они причиняли тебе боль в два раза чаще. Твое разочарование каждый раз доказывает мне, что ты хочешь, чтобы у них все получилось лучше. Никто другой никогда тебя не видел. Ты никогда этого не хотел. Ты дикий, острый на язык, любопытный, ты мой демон, и я люблю тебя. Я люблю тебя так, как никогда не умел говорить. Я не хочу покидать тебя. Я не хочу, чтобы ты покидал меня". Всё то, что он не сказал за эти годы. Он вдруг понимает, как жестоко было предполагать, что Кроули знал всё это. Что ему не нужно было слышать это вслух. - На улице или внутри? - спрашивает Кроули, когда они подходят к знакомым деревянным столам и зонтикам, расставленным для обеда. - Снаружи, - решительно говорит Азирафаэль. Он улыбается так же, как обычно, с тем же энтузиазмом, с той же лукавой улыбкой. Он знает, что лучше не улыбаться одними губами. Кроули слишком хорошо его знает, он бы сразу заметил. Он всё ещё может это сделать, ведь Азирафаэль за все эти годы мало что от него скрывал. Кроули ненадолго замирает на месте, оглядывая его, и Азирафаэль задерживает дыхание. - Их паста с базиликом и фетой взбодрит тебя, - решает Кроули, решительно поджав губы, - по крайней мере, я уже видел, как это творит чудеса. Если нет, то в крайнем случае всегда можно выбрать торт. Еда должна была сотворить чудо. Азирафаэль надеется, по крайней мере, что он сможет попробовать её сегодня. Кроули отодвигает для него стул, пряча улыбку за очками, и Азирафаэль садится за стол. Как будто ему нравится это делать, и теперь он может делать это по своему желанию. Сегодня еда не испорчена и во рту у Азирафеля знакомая сладость помидоров и мягкость сыра. Паста приготовлена именно так, как он любит, и на мгновение всё идёт так, как должно быть. Кроули наблюдает за ним с другого конца стола, с высоким стаканом кофе и самым изысканным медовым тортом, который Азирафель когда-либо видел. Ему даже не нужно притворяться, что он тихо постанывает от удовольствия. - В последнее время ты выглядишь уставшим, - наконец говорит Кроули, стряхивая крошки с пальцев. Азирафаэль на мгновение замирает, чтобы вытереть рот салфеткой. Он держится из последних сил, по привычке. Он ангел, и он будет сохранять эту маску так долго, как только сможет. Пусть Кроули запомнит его таким, пусть думает, что конец наступил внезапно. То, чего Азирафаэль не боялся почти два месяца. Он достаточно хорошо знает Кроули, чтобы понимать, что тот никогда бы не захотел, чтобы тот страдал. Мысль о том, что, возможно, он мог бы помочь, если бы только знал, не даёт ему покоя. - Я и сам порядком вымотался, - осторожно говорит Азирафаэль, добавляя в свои слова немного самокритики. - Ты принял решение? Ты сказал, что тебе нужно принять трудное решение. Не похоже, что ты хотел об этом говорить, но, кажется, ты всё ещё переживаешь из-за этого. Я могу чем-то помочь? Азирафаэль мог бы сказать ему прямо сейчас, мог бы выложить всё начистоту, и он знает, что Кроули не бросит его, знает, что он останется с ним до конца этой ужасной истории. Но он также знает, что будет жалость, и страх, и чувство вины, и ярость из-за всего этого. Он не может даже намекнуть, не может уклониться или отвлечь. Кроули всегда был слишком умен для этого. Азирафаэль не хочет портить конец ни одному из них. Нет. Пусть у них будет это. - Я всё ещё борюсь с этим, но надеюсь, что скоро найду решение своей проблемы. Книжный магазин очень старый и не поддаётся переменам, как и я. Ты это знаешь. -Ты всё ещё думаешь о ремонте после всего этого времени? - в голосе Кроули звучит странно новая нотка надежды. - Или, может, собираешься переехать в какое-нибудь другое место? Я знаю, что ты уже давно здесь, и магазин почти стал частью тебя. Но я подумал, что, может быть, - он постукивает ногтями по столу, и в этом есть что-то нервное, и Азирафаэль задаётся вопросом, не упустил ли он что-то из-за того, что пытался сохранить свои секреты. Что-то, на что он должен был обратить внимание, что он бы заметил при любых других обстоятельствах. - Если ты подумываешь о том, чтобы уйти, возможно, нам обоим будет проще обосноваться где-нибудь в другом месте. Кажется справедливым предположить, что теперь мы будем встречаться чаще. Я просто из любопытства посмотрел несколько мест. Азирафаэль изо всех сил старается сосредоточиться на том, что говорит Кроули, и это кажется важным. То, как он поправляет себя, как небрежно отмахивается от собственных слов, не сводя при этом пристального взгляда с реакции Азирафаэля на них. Но всё, что он видит - это ритмичные движения пальцев Кроули, когда он барабанит ими по столу. То, как они поднимаются, а затем опускаются, и этот звук странно диссонирует с приглушённым стуком столовых приборов и разговорами. Поднимайся и бей в барабан, поднимайся и бей в барабан, как будто это визуальное эхо, как будто его глаза обрабатывают две картинки, одна из которых движется гораздо медленнее другой. Предполагается, что у человеческого тела должно быть только два глаза. Но теперь возникает странный двойной эффект. Он видит и поток движения, и чёткую картинку пальцев, и на какое-то мгновение у него кружится голова от наложения движений. Глаза Азирафаэля в его истинном обличье видят не так, как человеческие глаза, и он бы почувствовал, если бы что-то просочилось из его изначальной формы. Появился бы свет и излучение, и он увидел бы Кроули так, как не способны видеть физические глаза. Эти новые глаза не принадлежат ему и, конечно, нежеланны, грубо вторгаясь в их личный обед. Неприятное напоминание о том, что его ангельский опыт подходит к концу. Ещё более неприятный намёк на то, что будет после. - Что ты думаешь? Азирафаэль моргает, держа вилку с макаронами, хотя он и не помнит, когда поднял вилку, которой рассеянно тыкал в блюдо. Он тоже не может внятно объяснить, о чём говорил Кроули. Его внимание полностью сосредоточено на другом. Речь шла о будущем, которое будет существовать, хотя он до сих пор боится знать, в какой форме. Речь шла о переезде Азирафаэля из Лондона, о беспокойстве Кроули. Но подробности после этого в основном отсутствуют. Он отчаянно пытается найти ответ, который убедит Кроули в том, что он был внимателен. - Мы оба знали, что не останемся в Лондоне навсегда, - говорит он, но мягко. Он смягчает любое возможное разочарование, которое может случайно вызвать. Он успокаивается, когда Кроули кивает и поднимает свой кофе. - Да, я просто подумал, что это было бы более естественно, что-то вроде континентального дрейфа, который унёс бы нас в другое место, а не... ну, что-то вроде внезапного ухода на пенсию, - он постукивает ногтями по краю бокала. - Но мы могли бы как-нибудь поговорить об этом подробнее, если ты не... если тебе не противна эта идея? Азирафаэль не может представить, что когда-нибудь возненавидит что-то из того, что сделал Кроули. - Конечно, нет, мы обсудим это позже. Или, может быть, в эти выходные, когда вернёмся из театра? Азирафаэль не хочет, чтобы сегодняшний день был испорчен разговорами о важных решениях, которые придётся принять в будущем, в будущем, частью которого он, возможно, не станет. Он хочет наслаждаться этим днём. Он хочет провести время с Кроули, он хочет быть самим собой. Ещё один день. Всего лишь еще один день. Кроули выглядит удивлённым, его полуулыбка превращается в нечто обнадеживающее... и эта мягкость ощущается как удар. Азирафаэль заставляет себя доесть макароны.