Безупречные и падшие

Саундтрек: De Ambassade — Geen Genade       В один из дней своего заключения, которым Дафна совершенно потеряла счёт, она решает проведать лошадей в конюшне.       Близится зима.       С момента похищения это ее первый выход за пределы старинного каменного особняка, с вида со стороны местами поросшего мхом за время заброшенности.       Прогуливаясь под затемняющей раннее утреннее небо синеватой мантией огненного купола от дома до конюшни вдоль реки, Дафна больше не так угнетается от ее угрожающего наличия. Она постепенно старается набираться сил, изгоняя слабость, чтобы быть готовой к борьбе.       Ее жемчужно-белые локоны изящно собраны на затылке наследственной элегантной, инкрустированной изумрудами, платиновой заколкой, которую нашла в шкатулке у покойной grand-mère Нотта. Дафна отыскала также свою подростковую старую одежду для верховой езды темного кофейного цвета, которая больше не приходилась по размеру. Верх беременная ведьма едва смогла застегнуть на своей набухшей груди, чуть не заплакав от болезненной чувствительности ноющих сосков, а штаны еле смогла натянуть на бедра. У Дафны не было палочки, чтобы трансфигурировать ткань. И все же она кое-как смогла влезть в плотно облегающий костюм.       То было не единственными трудностями, чтобы выйти самой свободно на разведку прогулку. Дафне пришлось терпеливо потратить где-то около двух недель, чтобы найти закономерности в весьма хаотичном распорядке дня Фрица: двадцать четыре на семь не только как проклятого батрачащего по хозяйству, но и скрупулёзно следящего за ней. Выходило так, что между волшебницей и домовым эльфом велась обоюдная слежка. Более или менее Дафне все же удалось вычислить, в какое время эльф не сможет увязаться за ней хвостом.       Зайдя в конюшню, Дафна приветствует старых любимцев. Уж на лошадей дома Ноттов ее неприязнь никак не распространяется.       — Бонжур, Густаве́, как поживаешь, красавец? — Похлопав роскошного черного жеребца в стойле, Дафна гладит его блестящую гладкую шерстку и великолепную длинную черную гриву.       Конь, бархатно зафырчав, кажется, ее вспоминает.       Покормив его морковкой, Дафна проходит дальше и в восторге видит свою былую любимицу, которую ей седлать всегда было гармоничнее и легче всего. Вероятно, всё дело в имеющейся интуитивной связи наездницы и скакуньи.       Белая породистая кобыла с шелковистой волнистой гривой мгновенно ластится мордой об протянутые руки знакомой гостьи.       — Маркиза моя… — ласково воркует Дафна, прижавшись щекой к радостно фыркнувшей кобыле. — Ты всё такая же грация, — улыбается она, отстранившись и погладив вдоль макушки. Затем встаёт впереди, проникновенно взглядывает в голубые глаза лошади и, гладя обеими руками по бокам морды, будто секретничая, вполтона спрашивает: — Как насчёт того, чтобы как-нибудь прокатиться?.. Ты не беременная? Ещё в силах для длинной поездки, а, Маркиза?       — Что ты тут делаешь?       Дафна оборачивается на звук требовательного мужского голоса в воротах конюшни и слегка сникает. Однако воодушевление на ее лице быстро возвращается, когда она, с улыбкой продолжает гладить Маркизу и, подавая той в пасть морковь, отвлеченно отвечает Теодору:       — Я решила выйти на конную прогулку… — Ее взор вновь поднимается на него, а бровь уточняюще изгибается. — Нельзя?       Теодор проходит внутрь и останавливается посреди просторной конюшни. Краем глаз оглядев его абсолютно идентичную с собой одежду для верховой езды оттенка темного фундука, отлично сидящую на его широкоплечей высокой фигуре. Также взлохмаченные только высушенные после душа каштановые волосы. Дафна приходит к выводу, что он пришел сюда за тем же.       Миг понаблюдав, как она искренне ухаживает за лошадью, его напряжённое подозрительное лицо чуть разглаживается.       — Можно…       Однако вопросы у него остаются:       — Но почему ты тут одна? Почему Фриц не уследил за тобой?       — Не знаю, Теодор… У Фрица много дел по дому. Чтобы следить за всем этим хозяйством в одиночку, у бедного эльфа, должно быть, не хватает сил следить за мной… Не вздумай наказывать его! — настоятельно взывает к его добропорядочности Дафна, отвлекаясь от кобылы, но тут же возвращает той внимание и продолжает ему говорить: — Я же сплю обычно в такую рань… Откуда ему было знать. Ты, знаешь ли, создал для него неблагоприятную среду… Вот у нас с Блейзом домовики никогда так по одиночке не упахиваются… — вспоминает она, с грустной улыбкой гладя Маркизу по ее перламутрово-переливающейся очаровательной шерстке. — Прояви благодарность, что Фриц при нынешнем положении вещей вообще с тобой на безвозмездной основе остался… себе в ущерб.       Теодор, потоптавшись на месте, рьяно проводит рукой по волосам.       — Придется самому теперь следить за тобой.       — Может, не придется…       Он не сдвигается с места в ожидании пояснений.       — Я много думала… — начинает Дафна, не отвлекаясь от ухаживаний за Маркизой. — Над тем, какое наследие после себя оставлю в памяти. И для себя стойко решила, что чего бы то ни стоило не допущу, чтобы моя дочь думала обо мне, как я о своей матери. Я хочу быть для нее лучшим примером для подражания. Чтобы она гордилась мной. Чтобы не испытала нехватки материнской любви… — Дафна берет щётку, принявшись расчёсывать Маркизу, пока чувствует на себя пристальный взгляд внимательно слушающего Теодора. — Чтобы ей никогда даже в голову не приходила мысль стараться ни в коем роде не походить на свою родную маму… Я буду для нее самой лучшей. — Дафна опускает щётку, мягко проведя по блестящим длинным белым волнам лошадиной гривы, и решительно заявляет Тео в лицо: — И сделаю всё для этого.       — Например? — сглотнув в опасении, уточняет он.       — Кроме того, — продолжает она, проигнорировав его и принявшись дальше расчёсывать кобылу. — Я обещала Корделии, что не допущу, чтобы Блейз стал таким же демоном, каким она считает себя…       — И? — настойчивее возникает Теодор, ступив на шаг ближе. — Что ты в таком случае сделаешь? А, Дафна?       В ожидании худшего, Теодор побледнело выглядит словно уже приговоренный к казни смертник. Его зелёные глаза ничего не выражают, не моргая уставившись на Дафну, как на своего палача. Хотя девушка и безоружна, совсем без палочки тут — в его власти.       — Я… — Дафна поворачивается к нему полностью лицом, убрав щётку. Затем поднимает глаза со своих коричневых перчаток на Теодора, стоящего перед собой, вскидывает подбородок и, нервно сжимая пальцы, ровно договаривает: — Останусь с тобой.       Не глядя Теодору в глаза, а ниже на высокий воротник, облегающий мужскую шею, она видит, как поднимается и опускается его кадык. Смелости, которой Дафна набралась, хватает не настолько, чтобы говорить ему это в глаза.       В один шаг он приближается к ней, хватает за руку и прижимает к ближайшей вертикальной поверхности. Взяв Дафну за подбородок, Теодор лихорадочно ищет ее глаза, которые она ему являет спустя пару мгновений трепетаний своих ресниц. У нее перехватывает дыхание. Та самая хрупкая надежда захватывает его воспалённый разум. Дафна видит по глазам Тео, словно ослепленным зелёным северным сиянием, — что является чудесным явлением в их обмертвело-закристализированной палитре.       — Правда? — тихо вырывается с его губ, не иначе чем мольбой.       Ее рука в колебаниях тянется к его шее, обхватывая четырьмя пальцами в перчатках сзади за затылок. В то время как большой дамский палец проводит по коже Теодора рядом с кадыком.       — Я устала бороться с тобой, — почти шепотом произносит Дафна. — Мне не нужна война. Мне нужен покой.       Миг разглядывая ее, Тео с пониманием кивает, положив одну руку Дафне на талию, а вторую на затылок поверх драгоценности его рода в ее волосах. Его длинные пальцы берутся за скрученные волосы, кончиками задумчиво водя по фамильной гравировке «Нотт» на зажиме заколки и по камушкам изумрудов на той. Он пытается заглянуть Дафне в самую глубину ее небесных глаз, но находит всю выступившую на поверхности уязвимость ее положения, которую до этого старалась спрятать от него, а теперь ослепляющим светом сквозь скол в своей ледяной оболочке излучает перед ним.       Беззащитная и хрупкая. С зарождающейся жизнью внутри себя. Нуждающаяся в заботе. В поисках покоя.       В конце концов Тео притягивает ее голову лицом в изгиб своей шеи и прижимает вплотную к себе за талию. С таким облегчением, словно только сейчас вернул в свой дом, когда выдыхает Дафне в макушку:       — Мне тоже.       Веки Даф не прикрываются, когда она щекой утыкается Теодору в плечо, а руками обхватывает его за пояс. Пальцами в перчатках она прощупывает его подтянутые, перекатившиеся от своих прикосновений мышцы на спине поверх плотной прилегающей ткани редингота. В исследующей манере руки Даф поднимаются до расширяющегося разворота плеч Теодора, — высоко поднявшихся и низко опустившихся, в момент когда она, вытянувшись на носочках сапог, берется за них, неуверенно поворочившись щекой об плотную ткань. То ли будто ластится, то ли никак не может найти себе места на его плече... Но все же с чувством утыкается в мужчину лбом.       Он напряжен, но с каждой секундой все больше расслабляется.       Рука Теодора поднимается с ее узкой талии, тесно обернутой рединготом в тон его, и тянется вновь к ее лицу. В раздумьях поглаживая Дафну по щеке своей рукой без перчаток, Тео начинает всё больше всматриваться в нее с нежностью, заглушающей его до безумия пытливый разум.       Уголок его губ ползет в неверящей улыбке.       — Какая ты хорошая… остаёшься с одним монстром, чтобы окончательно не сделать второго из другого.       Он кладет вторую ладонь ей на живот, немного задержавшись, будто в поисках изменений, которых особо пока не видно. Затем поднимается к груди, вызывая у Дафны чувствительный вздох, когда через ткань задевает ее сосок. И решает словить этот вздох с ее уст, возбуждённо шагнув на ведьму всем телом.       Он приникает к Дафне, глубоко втягивая в себя ее выдохи, словно свой единственный источник воздуха.       И они сталкиваются лбами — глаза в глаза — в затяжном мгновении ментальной близости, которую Теодор постепенно начинает разбавлять физической. Прикрывая веки, кротко и невесомо касается своими губами то уголка ее губ... то попеременно нижней и верхней... В конце концов совсем обрывает их наколенный обоюдно-испытующий зрительный контакт, когда, придерживая голову блондинки в своей ладони, с силой притыкает ее к стене. И собирается с гортанным хрипом полноценно поцеловать. Его широкая и твердая грудь накрывает вздымающиеся округлости женской груди. Пальцы хватаются за фамильную заколку в белых локонах. Рот пылко впивается в ее.       Но Дафна, часто и со стоном задышав в его жадные губы, болезненно реагирует. И отталкивает Теодора толчком в грудь, так толком и не ответив на его поцелуй.       Он отступает на шаг — и с учащенным дыханием смотрит вниз. На то, как Дафна, сморщившись и захныкав от неприятных ощущений, накрывает свои груди в защитном жесте.       Достав палочку из своей набедренной кобуры, на которую ведьма только сейчас обращает внимание, Теодор нацеливает кончик ей в грудь.       Глаза Дафны под таким боевым прицелом в настороженности широко распахиваются.       Однако ничего страшного не происходит.       Заклятием Теодор трансфигурирует сильно обтягивающую ткань бюста, так что ее ноющая боль уменьшается. Саундтрек: Public Memory — Heir       — Вот, а то, смотри, так и пуговицы треснуть могут, — с лёгкой ухмылкой находит он и отходит в сторону к лошадиным стойлам.       — Так найди мне палочку… — не теряется Дафна. — Скоро мне многая одежда вообще подходить не будет. А я ничего не могу сделать без магии.       Он заходит в стойло к Маркизе, начинает проводить стандартный осмотр перед прогулкой, между делом с неоднозначностью взглянув на Дафну в ответ на ее просьбу.       — Не так быстро, родная.       Дафна, затопав сапогом, прикусывает кончик пальца в перчатке.       — Сколько ты планируешь держать меня на правах пленницы?       Над долгосрочной перспективой ее прибывания ему явно задумываться ранее не приходилось. Теодор в размышлениях выводит за поводья для нее Маркизу, набрасывая на кобылу седло.       — Это хороший вопрос… Наверное, зависит от твоего поведения.       — Я сама… — возражает она, когда чувствует позади себя обхват его рук вокруг талии, чтобы подсадить.       Он уступчиво убирает руки.       И Дафна, залезая на кобылу, оценивает свои несколько подутратившиеся навыки. Ей не хватает сил для ловкого рывка, чтобы как следует отскочить от земли. Оглядываясь через плечо на Теодора, стоящего с затейливо-выгнутой густой бровью и скрещенными на груди руками, Дафна, недовольная собой, все же позволяет ему помочь. Пока самой хочется плакать от лишнего подтверждения того, как далеко она от себя прежней. Не сломленной. Как и подозревала, потребуется тренировки, чтобы уверенно взбираться в седло. И не отдалиться от самой себя ещё дальше. Не только телом, а самое важное — духом.       Посадив чуть прослезившуюся Дафну в седло и подав ей в руки поводья, Теодор миг смотрит на нее. Дафна отчётливо чувствует, как он с помощью Легилименции пытается прочесть ее мысли, узнать причину ее слез. Но ведьма умело с помощью Окклюменции вновь затмевающе выставляет на поверхность из всех хитросплетений причин — свою грусть от утраченных навыков верховой наездницы. Считав ее слезы за очередные беременные всплески эмоций, Теодор хлопком по крупу проводит вперед Маркизу. Сам следом быстро седлает Густаве́ и бросает отдаляющейся Дафне в догонку предостережение:       — Только шагом по равнине, максимум рысью, ни в коем случае не галопом. Не то только со мной в седле!       Дафна что-то недовольно бурчит о том, что он слишком раскомандовался.       Всадники выходят друг за другом верхом через ворота, ступая вдоль по горизонту к речной мостовой — в сторону огибающего усадьбу соснового леса.       Под мерное покачивание в седле, стук лошадиных копыт по брусчатке и лесным тропинкам, словно под колыбельную, затихают все беды. Высокие стволы ароматных сосен, шум протекающей речной долины и свежий утренний воздух со слабыми порывами обдувающего щеки французского осенне-зимнего ветра — дарят желанный покой.       Франция, как чистилище, неизменна прекрасна.       Здесь Дафне всегда было хорошо...       В глубине леса встречают каменные холмы, покрытые зелёным мхом и усеянные речными ответвлениями и протоками, которые ведут к укрытому в скалах маленькому озеру с пещерой. Переглянувшись со всюду следующим за ней по пятам на черном коне рассудительно-серьезным Теодором, Дафна вдумчиво уводит кобылу за поводья в другую сторону, чтобы обойти возвышенность.       Она ещё к такому не готова.       Кроме того, вся эта местность, помимо душевного покоя от природных красот и медитативной езды верхом, навевает воспоминания о том, какая была здесь прошлая жизнь. В той жизни Дафна не мечтала о многом, лишь о таких спокойных прогулках, будучи в трепетном ожидании ребенка. Она никак не ожидала, что эти маленькие мечты воплотятся таким образом и будут сопровождаться надзирателем в лице отца этого ребенка под зловещей синевой огненного купола, а ее будущие — вопреки всему взрощенные — большие и дерзкие мечты будут им же разрушены в самом рассвете. Отняв у нее всё вдохновение и возможность заниматься своей творческой деятельностью. Отняв от рук любимого…       В завершении конной прогулки, на обратном пути проходя верхом мимо обветшалой персиковой рощи, Дафна вся в своих мыслях возвращается в дом со смешанными чувствами.       В какие же мечты ей всё-таки стоит вкладываться…       Однако с неизменно превалирующей потайной целеустремленной верой в то, что, набравшись сил, быть может, все же у нее получится возродить свои большие и дерзкие мечты.

***

Когда я была постарше,

Я была моряком в открытом море.

Но сейчас я под водой,

И моя кожа бледнее, чем должна быть.

Я снова лежу в постели,

Мечтая о времени и месте,

Где ты и я останемся лучшими друзьями,

Даже после того, как всё это закончится.

Мы можем притвориться?

Я лежу, я снова лежу на спине.

Мне всё больше и больше кажется,

Будто мы постоянно проверяем друг друга на прочность,

Останавливаясь в критический момент, а потом

Снова пытаемся сломить друг друга.

Кажется, я оказалась меж двух огней.

Да, меня этому учили, это немного у меня

В крови, в крови.

Воспоминания сгорают, как при лесном пожаре.

Проливной дождь превращает любой погребальный костёр в грязь

При наводнении.

Я вспоминаю тебя. Слишком поздно для новых стремлений.

Я по-прежнему являюсь жертвой по своему желанию,

Но я вижу себя злодейкой, да.

— Billie Eilish «WHEN I WAS OLDER»

Саундтрек: Billie Eilish — WHEN I WAS OLDER (Music Inspired By The Film ROMA)       Набираться сил приходится мучительно и долго.       В первую неделю интенсивных тренировок у Дафны, помимо ноющей груди, болит спина, ноги и всё, что только можно. Дело в беременности или долгом отсутствии подобной нагрузки, — вероятно, всё вместе. Теодор пытался утихомирить Дафну, как каламбурно выражался: «попридержать коней», опасаясь, что она переусердствует или вообще не дай Мерлин упадет с лошади. Но всё, что ему оставалось, это варить для нее зелья от мышечной и костной боли, зачаровывать седло от рисков падения, да слушать убеждения, что причинами ее одержимой тяги к конному спорту — являются исключительно эффективное целебное воздействие на душевное состояние да желание поддерживать фигуру в форме из-за беременности. Никак не то, что ей срочно нужны навыки опытной всадницы… Дафна и его подсадила с собой регулярно заниматься верховой ездой, мотивируя тем самым «успокоить свой душевный омут, полный чертей, чтобы меньше вытворять безумств». Ему это, очевидно, не особо помогало, ведь почти каждый день Теодор что-то неустанно замышлял для захвата власти, если посудить по его регулярным переговорам с наведывающейся Айолой Блэк.       И Дафна не могла больше ждать. В том числе пока не вырос живот и ей не стало совсем противопоказано заниматься верховой ездой.       Найти подходящий момент было сложно.       Несмотря на их перемирие Теодор теперь попеременно с Фрицем следил за ней, как бы Дафна не старалась усыпить его бдительность. Теодор спал в комнате рядом и всегда слышал, когда она вставала среди ночи «подышать свежим воздухом».       В свою постель она по-прежнему его не пускала.       Однажды, когда он завел на эту тему разговор, среди ночи пробравшись к ней в постель и разбудив поглаживаниями бедер и поцелуями в совсем ещё малость проявившийся животик... Дафне пришлось объяснять, что ей «нужно время, чтобы вновь перестроиться», и вообще у нее всё болит и совсем ничего не хочется. Тео сперва с некоторой иронией удивился, мол, ей-то и совсем ничего не хочется? Но все же отнёсся с пониманием, когда Дафна жалобно завалила его всеми своими стрессовыми перестройками в организме. Помимо тянущих болей в спине и животе и ноющей груди, расписала в красках и по пунктам скачки сильной усталости и сонливости с редкими вспышками переизбытка энергии; переменчивость настроения с периодами тревожности и депрессии; плаксивость по поводу и без, в моменте пустив слезу в том числе и при озвучивании всех этих тяг; отвращение к запахам, чуть в запале не обронив, что теперь и вовсе стал необъяснимо раздражать его ранее приятный ей осенний запах… в тоске по лету; утреннюю тошноту… Также углубилась в психологическую составляющую своей моногамной натуры, для которой непривычно в долгосрочной перспективе менять партнёров с одного на другого… и обратно — просто щелчком пальцев. В конце концов, Дафне понадобилось долгое время, чтобы отвыкнуть от Тео и сойтись с Блейзом, а обратный путь, должно быть, ещё сложнее.       И больше он после такой исчерпывающей тирады старался Дафну не тревожить. Но перед этим натер ей стопы и намазал спину и живот сваренным обезболивающим гелевым зельем, прилагая усилия, чтобы избегать касаний ее болезненно-гиперчувствительной груди, к которой беременная ведьма прикасаться строго запретила.       В один из дней смен Фрица, выбрав наиболее подходящий, Дафна нарочно утомила домовика надуманными капризами беременной и выждала, когда тот от усталости отрубится.       Чтобы наконец направиться в ноттовский кабинет.       Когда оставляет пожилого эльфа вымотанно-уснувшим в кресле, Дафна жалостливо покачивает на беднягу головой, ведь тот мог принять помощь Гермионы и по ее программе устроиться в нормальную семью, иметь права, получать зарплату и выходные, как нынче остальные домовики. Но он выбрал остаться с Ноттом.       Она такую ошибку больше не сделает.       Дверь в кабинет открывается со скрипом.       Дафна ругается про себя, оглядываясь по сторонам затемненного коридора с тускло горящими настенными подсвечниками в лампочках. Как можно бесшумнее проникнув внутрь, она ещё медленнее закрывает за собой дверь. Обстановка всё та же, как она ее помнила. Дафна немедленно направляется к книжной стене слева, обходя кожаные коричневые стулья, задвинутые за т-образный рабочий до блеска отполированный стол. У сейфа она нажимает на ручку, со странным чувством произнося подслушанное кодовое слово:       — …Женевьев.       Дверца сейфа открывается.       Дафне на глаза попадается тот самый большой черный том, и она забирает его. Наконец-то держа древний артефакт в руках, от которого накаленно чувствуется заколенная веками магия, она раздумывает, стоит ли прочесть его сразу же. На толстом корешке серебристые римские цифры обозначают период от начала восьмидесятых прошлого столетия до двадцатых годов нынешнего века… Едва Дафна от нетерпеливого любопытства раскрывает том, как он самостоятельно перелистывается, судя по всему, на последней открытой странице, на которой ей на глаза первыми попадаются следующие строки:

2002–2020 гг.: Лорд Теодор Леонардо Нотт (единолично с 2005 года) занимал пост главнокомандующего Верховного Совета волшебников.

2002–2005 гг.: Леди Дафна Донателла Нотт (в девичестве Гринграсс) занимала в партнёрстве с лордом Теодором Леонардо Ноттом пост Верховной Совета волшебников.

      Дафну пробирает дрожь до самых пят.       И она резко захлопывает том, решая отложить его исследование на потом. Шестое чувство подсказывает, что информация там лично для нее совсем не для лёгкого чтения… Сейчас ей нужна ясная голова, чтобы воплотить задуманное. Так что прячет том в набедренную сумку, зачарованную заклятием незримого расширения, которую ранее отыскала в шкафу со своими старыми вещами.       Направляясь к выходу, Дафна берется за ручку, как тут слышит приближающиеся мужские шаги в коридоре. Тут же в панике отпрянув, она бегает глазами по кабинету, находчиво срывается с места и начинает шарить по выдвижным шкафам в столе. Когда дверь распахивается и в кабинет заходит Теодор, то застаёт Дафну застуканно-выпрямляющейся с портсигаром в руках.       Его лицо тут же нагнетательно каменеет. Изумрудные глаза, сверкнув ярким огнем опасения, метаются от Дафны к книжной стенке.       — Что ты здесь делаешь? — Он шагает вперёд, осматривая ее исподлобья с нешуточным подозрением.       — Что ж… ладно! — Дафна в демонстративной капитуляции швыряет на стол позолоченный портсигар с персональной гравировкой: «Л. Нотт». — Ты меня поймал! Я долго хотела покурить и вспомнила, что у твоего отца тут хранились сигареты…       Она опускает голову в досаде, потом несмело поднимает глаза на Теодора. Он не мигая, нахмурившись, осматривает ее собранный внешний вид. На Дафне теплая походная мантия шоколадного цвета.       — Мне не спится… — объясняет она. — Думала немного пройтись вокруг и покурить. Фриц устал и уснул…       Если его это и убеждает, то мало. Теодор идёт в сторону сейфа, не сводя с Дафны глаз, и собирается тот проверить. Когда его рука берется за ручку, он колеблется называть при ней кодовое слово. И Дафна спешит его отвлечь, тем что хватает обратно со стола портсигар и шустро направляется к дверям со словами:       — Ну, раз ты не против…       Он останавливает ее на полпути, настойчиво ловя за руку и разворачивая к себе. Мантия Дафны, всколыхнувшись, открывает вид на одежду для верховой езды под ней. Теодор в растущих подозрениях стремительно распахивает полы ее мантии. И тогда его лихорадочный взгляд находит набедренную сумку…       Тут-то вся ее стратегия вконец начинает рушиться.       Теодор немедля открывает сейф, почти прошипев кодовое слово. И, не обнаружив там тома, разворачивается к замеревшей Дафне с ужасающей паникой в потемневших зеленых глазах. Он немедленно ее обыскивает, стаскивая мантию и срывая с бедра сумку. Дафна, до боли закусив губу, шатается от его резких, вертящих ее, как куклу, движений. Она словно пришла обратно к началу, в котором он чуть не прожёг ее татуировку…       В конце концов Теодор, придерживая ее за локоть, вытряхивает из сумки всё содержимое:       Грузно упавший на паркет том, карту Франции и следом посыпавшуюся мелкую провизию…       Сумка выпадает с его рук, когда Теодор поднимает на нее взбешённый, мгновенно всё осознающий взгляд. Она его обманула. По-крупному обманула. А учитывая его отношение ко лжи... Дафна ожидает худшего.       — Сколько тебе известно?! — немедленно требует он ответа, шагнув на нее и сильнее схватив за локоть. — Ты подслушивала, маленькая чертовка… Сколько ты подслушала, а?! Мерлин… — До него доходит всё больше, когда взгляд вновь проскальзывает по собранной провизии с картой Франции. — Ты что, спятила?! Собиралась сбежать верхом?! Так вот, значит, почему скакала как ненормальная?!.. Готовилась преодолеть такое расстояние?! До Канн в шато своего отца?! Или к родственникам, к своей grand-mère Кристабелле?! А может, и того хуже до самой Англии?! Да тебя по пути… могли настигнуть какие-угодно опасности! От того, что свалилась бы с лошади и потеряла ребенка… Вплоть до того, что нарвалась бы в дороге на какой-нибудь сброд!       Он встряхивает ее, словно провинившуюся первокурсницу, и Дафна начинает раздражаться от подобного отношения к себе.       — А ты, что думал?! — в отчаянии прикрикивает она в ответ, одернув его хватку со своего локтя. — Палочку ты мне так и не дал! А ждать, пока я тут округлюсь и совсем застряну, я больше не могла! — Дафна, всхлипнув, понижает тон под накаляющимся градусом его полыхающих зелёных глаз на себе. — Ты не оставил мне никакого другого выбора, кроме как пойти на такой риск…       — Ты обманула меня… — выдыхает он злобно, прерывисто дыша. — Всё было ложью…       Дафну пробирает на истерический смех.       Ткнув ему пальцем на том на полу, она предъявляет:       — А ТЫ, что сделал? Что ТЫ сделал?! А, Тео?! Или кто ты там сейчас, черт подери?! Ты обманывал меня столько лет… Почему говорил с Айолой Блэк о нашей даже ещё не рожденной дочери, будто уже растил ее?! Почему говорил, что я когда-то была в этом вашем Верховном Совете?! Ты… что-то сделал со Временем, не так ли?.. — Она вне себя толкает его в грудь, тут же хватая за отворот мантии. — Как это возможно, Мерлин тебя разрази? Ты… с детства интересовался разработкой артефактов и в будущем смог создать Маховик времени, способный перемещать на столько лет назад?! Ты пришел ко мне из будущего?! Оттуда твой доппельгангер, не так ли?! Именно так ведь ты изменился с того Рождества на пятом курсе?.. Черт возьми, сколько же тогда лет твоему вселившемуся в тебя двойнику?! — обомленно пытается высчитать Дафна, припоминая всплывшую дату «2020», как конечную его правления в Верховном Совете, но теряется в гуще терзающих вопросов и продолжает свой допрос: — И что же… он натворил там, в том будущем, такого ужасного, за что я буду ненавидеть тебя больше, чем уже ненавижу в настоящем?!       Теодор теряет дар речи, в паническом страхе глядя на разъяренную, всё умно проанализировавшую Дафну.       За тайным обдумыванием днями и ночами подслушанного разговора она припомнила те мемуары о приключениях во времени, которые давным-давно читала с ним. Не поленилась перерыла библиотеку, перечитала и поняла, что побочное слияние двух прототипов одного человека из разного времени возможно при контактировании друг с другом. И все же, как в нем могут уживаться две версии самого себя? Как отделять Тео из настоящего и его вселившегося доппельгангера из будущего? Интуитивно Дафна всегда замечала в нем разницу. Но есть ли вообще разница, если это один и тот же человек… Просто разного возраста. Ее воротило от мыслей, что он был с ней, будучи душой куда старше. Однако это как многое объясняло, так и вызывало ещё больше вопросов.       — Что ты сделал… чтобы так все исковеркать? — мучаясь неделями в догадках, она наконец задает ему этот вопрос, не дававший ей спать по ночам. — Ты всегда врал… Все, что ты делал, было ложью. Твои отношения с Блэками. Ты врал, когда выяснялось, что работаешь на них. Когда на самом деле они работают на тебя?! Я слышала, Регулус II жив, этот разработчик порабощающей волшебные существа кровной магии. О, и, поверь, ему точно теперь несдобровать за гибель Джонни… Что у тебя вообще с Блэками общего, а Тео? Ты был знаком с ними в будущем, так ведь?.. — предполагает Дафна, не получая ни на один свой вопрос ответа от заледенело-выслушивающего ее догадки Теодора. — Скажи… мне. — Набрав в лёгкие нехватающего воздуха, Дафна готовится озвучить свою самую страшную догадку. — Ты настолько решил изменить порядок вещей, манеру поведения… чтобы скрыть, изменить… что?       Теодор молчит, полностью оглушенный каждым ее вопросом, как сброшенной бомбой.       — Что ты там сделал такого непоправимого, чтобы возвращаться так далеко во времени? Чтобы сначала пытаться оттолкнуть меня, а потом сходя с ума силой возвращать?       — Дафна… Поверь мне, тебе лучше не знать.       Он отворачивает голову, резко сжав и разжав челюсти. И тогда у Дафны укрепляются худшие предположения, которые она севшим дрогнувшим голосом — в на мгновение воцарившейся оглушительной тишине кабинета — озвучивает:       — Скажи… ты убил меня, да?       Теодор вздергивает голову, посмотрев ей в глаза кошмарным образом.       Дафна уже совсем не удивится, что так и есть. Тогда в первый день, не напой она ему, у нее сейчас на теле вполне могла быть выжжена кожа.       — Иначе… что может быть хуже того, что ты уже делал? Скажи… — срывающимся голосом умоляет Дафна, всхлипнув, — что это не так…       Он мотает головой в отрицании, но ничего не говорит, побелелый как мертвец. Хватает ее за руку и тянет прочь из кабинета. Стремглав проведя за собой за руку по коридору, заталкивает обратно в спальню и велит ей, пока сам намеревается сбежать:       — Иди спать…       — Т-ты издеваешься?!       Дафна хватает его за мантию и удерживает, затаскивая за собой внутрь. Он вынужденно заходит за ней в спальню и весьма неубедительно проговаривает:       — Я… не убивал тебя, ладно?       — Я тебе не верю. Докажи.       — …А зачем? — Он вдруг всё осмысливает, паронаидально-яростно заходив из стороны в сторону по комнате. — Ты так или иначе уйдешь, не так ли? Будешь пытаться сбежать, пока не родишь. Чтобы забрать у меня всё. Сама умереть хочешь за неисполнение обета передать мне опеку? Или надеешься на Грейнджер и Малфоя, чтобы те избавились от меня или засадили куда подальше? Или все же… — Тео хватает ее за руку, с ненавистью разглядывая обручальное кольцо, которое Дафна так и не сняла, отделываясь отговорками, что это красивое кольцо с неповторимым бриллиантом в цвет ее глаз, которое просто обожает. — …Надеешься на Забини? Что же, не будешь спасать его душу, а?       Из раскрытого, загнанного в ловушку человека, Нотт перевоплощается обратно в худшую версию себя — злого и сумасшедшего. Одним махом стягивает кольцо с безымянного пальца Дафны и — под ее протестующий эмоциональный вздох — замахивается и выбрасывает через раскрытые дверцы балкона.       — Называешь меня лжецом… но что насчёт тебя, ты — проклятая лгунья, — выплёвывает он с черствым налетом в зелени своих вновь потускневших глаз и, разочарованно указав на нее, горько усмехается. — Щупала меня в конюшне, наверняка, в поисках палочки, чтобы попытаться сбежать ещё тогда… — разоблачает ее Теодор, вспоминая детали. — Даже заколку фамильную надела, хитрая лиса, чтобы бросить пыль мне в глаза... А вся твоя трогательная благородная речь там же… Просто ложь.       — Я лгала только в том, что останусь с тобой, — отрицает Дафна, со слезами прижав руку без кольца к сердцу. — Всё остальное — правда.       — …Одно я знаю точно, — отворачиваясь от нее в сторону выхода, огрубелым бездушным тоном заговаривает Теодор. — Ты, очевидно, всё-таки хочешь войны, ma chérie.       Дафна, задохнувшись, провожает его в спину с фатальной обречённостью, укореняющейся в ее глазах.       Теодор без оглядки уходит, оставляя за собой угрожающее обещание:       — И ты ее получишь.       Дверь за ним с громким хлопком закрывается.

***

Иногда я просыпаюсь утром,

А небо горит красным, синим, жёлтым цветом —

Настоящее безумие, я бы могла запить его

Текиловым рассветом,

Поставить песню,

И танцевать, как сумасшедшая.

Я ощущаю свободу, когда никого нет рядом

И никто не знает обо мне.

Иногда я просыпаюсь утром

От света красных, синих и жёлтых огней.

По понедельникам меня разрушали,

Но к пятнице я возрождалась.

Я ставлю песню,

Надеваю свои тёмные очки в дождь,

С тех пор, как я обрела славу,

Мне больше не для чего жить.

Видит бог, я жива.

Бог знает, я умирала.

Бог знает, молила,

Молила, одалживала и ревела.

Видит бог, я любила,

Бог знает, я лгала,

Бог знает, что я пропала,

Бог даровал мне жизнь.

И бог свидетель, я пыталась,

Видит бог, я пыталась.

Так пусть будет свет,

Пусть будет свет,

Озари мою жизнь.

— Lana Del Rey «God Knows I Tried»

Саундтрек: Lana Del Rey — God Knows I Tried       Проплакав всю ночь, Дафна с рассветом спускается вниз, ровно под окна своей комнаты. У нее уходят часы на то, чтобы отыскать в кустах свое обручальное кольцо. Может, у нее получилось бы быстрее, если бы она не захлёбывалась в слезах, пока искала, исцарапав себе в колючих кустах все руки. Но Дафна просто не могла успокоиться и унять рыдания, пока не нашла свое кольцо, прижав к груди с чувством, что оно даёт ей силы не сдаваться.       Ведь все ее старания — вышли впустую.       Теодор был прав, скорее всего она не смогла бы благополучно добраться. Всё тело продолжало болеть после тренировок. А ей нужно было бы поберечься. Неужели она переоценила свои силы… Неужели надежды больше нет…       Продев кольцо через цепочку на шее и утерев мокрые от слёз щеки, Дафна направляется обратно в дом. Она будет держать то ближе к сердцу, подальше от злых глаз Нотта.       Когда проходит через галерею, ее внимание привлекает одна конкретная колдография на стене. Дафна останавливается, рассматривая детское невинное изображение ребенка, которым раньше Тео был:       Маленький мальчик лет шести — ещё с непотемневшей при половом созревании светло-русой шевелюрой — пытается привлечь на пикнике внимание матери. Темноволосая женщина с редкой неуклюже собранной прической и челкой, обрамляющей ее ладные, но невыразительные черты лица, сидит на расстеленном пледе и сама себе на уме недобрыми карими глазами смотрит куда-то в сторону. Пока сын рядом протягивает ей букет полевых цветов и указывает пальцем в объектив для колдоснимка.       Дафне внезапно ярко вспоминается этот момент, ведь кадр делала она сама. Это был семейный пикник Ноттов и Гринграссов, который инициировали с помощью эльфов они с Тео. За кадром Гилберт тогда читал на скамейке газету, между тем рассказывая маленькой любознательной Дафне, играющейся рядом с отцом с колдоаппаратом, о курсе галлеона. Из всего вокруг, помимо газеты, ему было дело только до своей старшей дочери. В то время как Донателла, держа на руках кроху Асторию, шушукалась в стороне с отцом Тео. Его отрешенная мать была явно не в восторге от всего вокруг. А сам Тео собирал на лужайке цветы.       Дафне вдруг резко становится дурно, голова начинает кружиться. Ее ноги отступают назад по мраморному полу, рука накрывает лоб. Натыкаясь позади себя на изящное коралловое канапе, выполняющее скорее роль декора в галерее, она опадает на него. Уже в сидячем положении Дафна хватается за голову, опустив локти на свои колени. Перед глазами начинает темнеть, вероятно, из-за бессонной ночи и пережитого стресса от скандала с Теодором.       Надо поспать и больше не нервничать…       Рухнув на канапе спиной с расставленными по обе стороны от сиденья в пол ногами и вновь накрыв одной ладонью лоб, а другой живот, Дафна чувствует такую сильную усталость и сонливость, что перед ней начинает мигать высокий потолок и плыть на том узор барельефов.       Ей заторможенно видится Теодор, забирающийся на нее на этом самом канапе сверху между ее раздвинутых по сторонам ног. Розовый шелковый длинный пеньюар расходится по сторонам, обнажая голые бедра, лобок и живот. Кровь приливает к низу живота, когда он закидывает ее ноги к себе за пояс и начинает двигаться над ней. Проникая внутрь через сминаемые стволом своего члена слегка влажные лепестки половых губ хаотичными толчками. Ее грубо наполняющееся влагалище тянется и сокращается изнутри, выделяя для него больше смазки, чтобы лучше принять в свои тиски тут же хорошо заскользившую тяжелую мужскую плоть.       Сумбурная эротичность длится недолго, кончаясь тем, что Теодор запечатывается внутри Дафны до самого конца, упираясь ей в матку, и освобождается в нее не издавая ни звука. Лишь пронзает ее сверкнувшими синем пламенем страшными глазами, в которых меркнет всё его изумрудное царство в стремительно поглощающей тьме.       Происходящее, фрагментом прерываясь в вихре черной неясности, окрашивается в смутный кошмар.       Из внезапно вскрытого горла Теодора на нее как из ведра сверху хлынет кровь. Его пламенные глаза потухают: изумруды и вся жизнь в них угасают.       Стаскивая с Дафны обескровленный труп Теодора, на неё следом — всю окровавленную — сверху хищнически взбирается высокая гибкая мужская фигура в черном. В помутненном рассудке она не сразу понимает, что это Блейз избавился от Теодора, словно от другого самца за право спаривания. Он снова в своем худшем обличии. Его черные глаза в темноколдовском тумане серой пелены заволакивает всё хорошее, что она в нем любила, — всё плохое, полностью его захватившее и возведённое до абсолюта.       Блейз голодно облизывает окровавленную шею Дафны, когда закидывает ее разведённые длинные ноги к себе на плечи и таранящими движениями проталкивает между мякотно-раскрытых блестящих нижних губ ведьмы свой мощный член. До самых ее влажных упругих глубин следом звучно заскользив внутри. С животной, собственнической хваткой в своих сильных руках хватается за ее нежные бедра и ягодицы и принимается растягивать и сотрясать разгоряченное лоно. Как поршень, четко вертикальными, плавно отточенными погружениями трахая Дафну, Блейз с рыком впивается в неё жёстким поцелуем.       Кровожадно.       Все в ноттовской крови. Целуются. Трахаются, как звери.       Вся в поту Дафна просыпается с невосполненным жаром между всё так же расставленных по обе стороны от канапе ног.       Дезориентировано оглядываясь по сторонам, замечает, что солнце уже в зените.       Она проспала несколько часов в одной и той же позе, а кажется, что миг. Ее тело всё пылает, сосредоточив накаленный сгусток энергии в сокращающемся истекающем отверстии между ног. Дафне никогда не снились такие реалистичные эротические кошмары. С ее губ одновременно с тоской и опасением срывается имя Блейза, отзываясь пульсацией в половых губах — уже с физической тоской по мужу. Если бы она могла побыть с ним во сне ещё чуть-чуть… Даже таким убийственным, каким она надеется больше никогда не увидеть наяву.       Она вся взмолкла — особенно там.       Бедра шире расходятся на канапе. На волшебнице нет трусиков. Воздух охлаждающе касается ее пылкой нежной влажной плоти между ног.        Дафна тянется рукой по животу вниз, все ещё в полусонном бреду мыслей о большом стройном мускулистом теле Блейза на себе. Отстегнув пуговицу на длинном шелковом пеньюаре и откинув его полы, она одной рукой поглаживает себя по бедру с внешней стороны, а второй нащупывает свои сильно намокшие складки. Указательным и средним тонкими пальцами Дафна расправляет набухшие лепестки малых половых губ, собирает между них обильную влагу, немного погружаясь во внутрь. Когда дальше нащупывает свой полный клитор, то замечает, что тот стал больше, как и соски с беременностью. Или она настолько возбуждена…       Как только Дафна с надавливанием касается налившегося, пульсирующего горячего камушка плоти, ощущения потрясают своей интенсивностью. Она приподнимает одну ногу с пола, согнув в колене и прижав к себе. Другой рукой сильней обхватывает себя за гладкую кожу бедра, сжимает и слегка похлопывает по ягодице, представляя, что это делает Блейз.       В несколько круговых надавливающих движений подушечек пальцев по сверхчувственно выглянувшей из-под капюшона наливной головке клитора — ведьма доводит себя до пика, чувствуя, как по животу распространяется тепло. Из нее сочится и прыскает, как из самого спелого персика, стекая сзади между половинок.       Холмики плодородно-налитой груди оргазмирующей Дафны, с тугими сосками и ярко-заалевшими пухлыми ареолами, высоко вздымаются и подергиваются от ее учащенного томного дыхания и быстрых скользких движений пальцев между ног. И под конец, когда ведьма глубоко выдыхает, поглаживая себя по животу, опадают с облегчением.       Расслабленно откинувшись назад взъерошенной белокурой макушкой на канапе, Дафна опускает ногу обратно на пол со звонким стуком серебряного каблука босоножки об мрамор.       Страстное женское дыхание стихает в галерее, оставляя лишь мирное завывание ветра за окнами.       Прикрыв веки, Дафна в умиротворенном единении со своим телом и зарождающейся жизнью в нем водит кончиками пальцев по животику с разливающимся теплом в сердце. Это намного лучше, чем отсутствие всякого желания в начале триместра. Она вновь ощущает силу своей чувственности, мощно захлестнувшую после первых тяжёлых месяцев беременности и депрессии.       — Кхм-кхм! Ну, что за развратная девица! Вся в мать.       Дафна резко сдвигает ноги и собирает полы пеньюара, подскочив от перепуга. Но тут же выдыхает, потому что то был всего лишь портрет. Сфокусировав зрение, она всё же несколько смущается, когда разглядывает изображение Патриции Нотт — с осуждением взирающее на нее.       — Ох, неужели в беременность вас не настигал… жар, миссис Нотт? — защищается Дафна, прикладывая к разгоряченным щекам тыльную сторону ладони.       Патриция замирает, в спутанных мыслях задумываясь на минуту или даже две, после чего обрывает молчание неохотным ответом:       — Даже и не вспомню вообще свою беременность…       «Даже портрет миссис Нотт ничего толком и не помнит о своей жизни», — думается Дафне, не видя смысла дальше с ней разговаривать.       — …А ты, я смотрю, вылитая Донателла, не только внешне, поначалу надо же чуть вас не спутала… но и повадками, — продолжает нападки неудовлетворенная при жизни и в личностном отражении своего портрета женщина, вдобавок возмущаясь: — Я это канапе покупала не для ваших утех!       Дафна, вновь впадая в помраченное состояние, сурово взглядывает на портрет полоумной ведьмы, припоминая, что все проблемы сейчас по большей части из-за нее. И, разумеется, единственное, что Патриция помнит, это сексуальное поведение ее матери… что собственно и при жизни для нее было судя по всему куда важнее собственной беременности.       Из коридора в галерею через арку семенящей походкой спиной заходит Фриц, левитируя чей-то портрет и между тем с ним разговаривая:       — Мастер Теодор жесток к вам, хозяин, его указом было сжечь ваш портрет… Боюсь, если повесить вас в галерее вновь, то может сжечь вас своими же руками!       — Я же сказал, не бывать такому, чтобы портрет лорда дома Ноттов висел в каморке у эльфа! — рявкает до боли знакомый жуткий мужской голос. — Пускай лучше сжигает, неблагодарный выродок, но на своем законном месте!       — Боюсь, и Фрица тогда накажут… — сгорбившись, взывает к несуществующей жалости домовик у портрета Леонардо Нотта.       Дафна застывает, наблюдая за происходящим в тихом ужасе. Увидеть это жестокое лицо снова, пускай даже в портрете, написанном ещё не в том состоянии, в каком она Пожирателя Смерти застала в последний злополучный раз, а в лучшие годы лорда, когда тот был ещё не настолько законченным извергом, — тем не менее это самое неприятное, что могло случиться и в без того не самой лучшей ситуации. Ее негативные эмоции разделяет портрет Патриции. Однако оглушенно молчать леди за рамой, в отличие от Дафны, поджавшей ноги и глубже запахнувшейся полами пеньюара в объятиях себя за плечи, — долго не собирается:       — Фриц! А ну, немедленно убери этого ирода с глаз долой! А лучше, как было велено, сожги! Ни дня больше находиться в одной галерее с ним не стану!       Домовик испуганно подскакивает от неожиданности, разоблаченно разворачиваясь лицом. Мистер Нотт же собирается в гневе перейти через портреты других родственников, чтобы достать жену, которая, увидев его злые намерения, зашуганно прячется за спиной нарисованного стула. Потасовка мистера и миссис Нотт за рамами мельтешаще проходит у Дафны на глазах сквозь пелену и возникший в ушах шум.       Она едва замечает, как на крики и вопли портретов приходит Теодор.       Увидев впавшую в транс Дафну, он молниеносно достает палочку и берет ситуацию в свои руки: изгоняет отца из портретов предков, по которым тот гонялся в тираническом припадке за Патрицией, чтобы заключить в его собственном.       — Почему его портрет всё ещё здесь?! — громко и угрожающе рявкает он на задрожавшего Фрица, переводя тревожный взгляд с отцовского портрета на Дафну, поплохело накрывшую свой живот ладонью.       — П-простите, хозяин… — Обхватив голову с поджавшимися ушами руками, трясется домовик и виновато скрипит: — Фриц делает всё для блага дома Ноттов… Фриц не виноват, что хозяева враждуют друг с другом даже после смерти.       Леонардо, заключенный в рамках одного своего портрета успевает только с воинственной удовлетворенностью взглянуть на Теодора с Дафной, держащейся за свой живот. Да гадко им усмехнуться. Как мгновенно покрывается синим пламенем. Вспышка разгорающейся синевы огня с лицом Леонардо Нотта, величественно изображенном на полотне в его викторианских чертах, ворошит в сознании у Дафны забытые воспоминания. Она вновь обращает внимание на колдографию из детства, от которой ее собственный разум, будто до этого пытался отвлечь, но теперь уже никак не может игнорировать; потом на Патрицию, злорадно выпрямившуюся при виде горящего мужа. И у Дафны от всего этого вдобавок начинает сильно болеть голова. Осознавая всю тяжесть содеянного этой парочкой Ноттов в их нелепой супружеской вражде, она, хватаясь уже за голову, без особых надежд, но все же просит у Теодора:       — Ее тоже. Сожги ее. — Она в прострации указывает на Патрицию. — Видеть их лица больше не желаю… Всё из-за них, Тео… Все наши страдания из-за них. — Несчастно помотав опущенной головой в своих руках, Дафна поднимает умоляющий взор на подошедшего к ней Теодора, когда тот приподнимает ее лицо за подбородок и проницательно считывает обострившийся посттравматический синдром.       Патриция что-то возмущается, взывая к смотрящему от нее в сторону Теодору, когда науськивающе указывает ему на Дафну пальцем. Однако долго ей это делать не приходится. Портрет миссис Нотт так же возгорается синим пламенем от рук Теодора, так и не обратившего на нее внимание. Ровно как она когда-то не обращала на его протянутый букет полевых цветов.       Тот букет он тогда подарил Дафне.

***

Саундтрек: Disclosure feat. Eliza Doolittle — You & Me (Flume Remix)       С того дня Дафне снятся кошмары почти каждый день.       Когда Теодор потушил обугленные портреты, затоптав их ботинком, чем окончательно втоптал память родителей в небытие. И следом чуть не выпустил скопившуюся злость на виновнике неисполненного приказа, Дафна успела защитить Фрица от наказания под горячей рукой хозяина. Загородив это несчастное глупое создание собой на корточках, Дафна при всём эмоциональном накале довела себя до полуобморочного состояния. Пока просила Тео не становиться копией своего изверга-отца, налево и направо наказывающего всех подряд — жену, сына, любовницу, домовиков, даже обещанную неудавшуюся невестку, — от перенапряжения у нее как по нарастающей невыносимо раскалывалась голова, тянул живот и сильно стучало сердце. Но в итоге Дафне удалось пробудить в Теодоре человека и вновь временно усыпить монстра, которым он всё чаще становился.       Он сжалился над съежившимся за волшебницей под страхом гибели эльфом. Поднял ее саму с пола на руки и поспешил отнести в постель.       Посадив Дафну на матрас в спальне, он присел напротив, взял ее руки в свои и, обнаружив их исцарапанными в кустах, молча обработал мазью. Дафна всё это время смотрела на Тео сверху вниз и пыталась его понять, разгадать… Сопоставить с тем светлым мальчиком, в детстве подарившим ей букет полевых цветов, и тем, что пришел из будущего по загадочным и по всей очевидности трагическим причинам, виной которым явно послужил сам. Чтобы как-то предупредить одну войну за власть, что Теодор хочет разыграть с Гермионой и Драко. И последующую более долгоиграющую войну в случае его выигрыша — с кланом Диллинджеров-Забини — за их дочь, которую ни одна сторона из-за данного обета не сможет завершить убийством. Как всё это ей предупредить и при том сохранить свою свободу, любовь и, возможно, жизнь… если всё-таки в том изменённом будущем Теодор убил ее?       Ведь видя его взрывное поведение сейчас… Не будь она с мужчиной доброй и кроткой, то наверняка попала бы под горячую руку. Как долго убаюкивание его чертей в голове — ласковыми напоминанями о их былой любви и об обещаниях из детства не стать похожими на своих родителей — будет срабатывать…? Дафна не хотела проверять.       Когда приняла предложенные им зелья «от нервов и головной боли», то тут же почувствовала их сильнодействующий эффект и стала опадать на постель на бок. Тео поймал ее голову своей ладонью и медленно уложил, подложив подушку. Не разрывая с отключающейся Дафной зрительного контакта, он синхронно лег рядом с ней на кровати. Расправил полы пеньюара и стал гладить по животу. У нее опустела голова, пока смотрела на него напротив себя. Никаких тревог, страха, обид. Только его зелёные глаза напротив. С его рукой, так и подложенной под ее щекой; пока второй, как когда-то раньше при менструациях, снимал боль уже на ее беременном животе. И своей на сей раз бесхитростной уязвимостью перед ним, которую Тео ясно считывал в глубине ее небесных глаз.       С губ Даф слетала повторно фраза: «Все остальное — правда», и он утешительно гладил ее по щеке и шее.       Ее душа была обнажена перед ним. Можно ли назвать это покоем… Но, пока смотрела Тео в его печальные, такие же откровенные глаза, вновь уснула под успокаивающий шелест развевающихся на ветру балконных тюлей.       Проспав так, как убитая, около двадцати часов, Дафна больше принимать от Теодора зелья не рисковала. Конечно, она не думала, что он сейчас сильно навредит ей, уж не пока носит ребенка… Но то, какой безвольно-безмятежной была после такого сна, настораживало. К тому же она помнила, что засыпала вся мокрая… а проснулась чистой.       Без этих подозрительных зелий в дальнейшем сны Дафны преследуют кошмары. Воспоминания из Азкабана вновь осколками не до конца собранной мозаики через сновидения всплывают в сознании.       Темно-серые холодные сырые стены заволакивают обратно в произошедший там ужас.       Бушующий шум Северного моря. Лязгающий звук тюремных решёток. Колючий жестокий насмешливый взгляд Пожирателя Смерти, заключённого на пожизненное за пособничество Темному лорду в первую и вторую магические войны. Его во мраке звучащий скрипучий басистый голос, вновь воспроизводящий в голове все сказанные гадости. Грубая рука в волосах и последующий удар головой об стальную столешницу. Удушающая мертвая хватка на шее. Громоподобный раскатистый смех. Зябкость от черствых прикосновений и глаз мистера Нотта на своем вмиг оголенном теле. Чрезмерно преобладающая над ней мужская физическая сила. Плевок между ног — издевательский, смазывающий. Шершавые костлявые пальцы, — сновавшие внутри. Влага между насильно разинутых бедер. Безжалостные похотливые болотно-зелёные глаза на своих интимных местах. Тянущая хватка на лобке. Свой страх. И взывающий несмотря ни на что к правде крик.       Порой она просыпалась, ища по постели Блейза, как было в такие моменты раньше… Но не находила. Порой гладила себя по вздрагивающим плечам и пыталась представить, что это ее обнимает Блейз. Порой даже в сонном забытье звала его по имени, сжавшись под одеялом калачиком и обнимая себя за живот руками. Вместо него приходил Тео: ложился рядом с ней и пытался прижать к себе. Но, когда Дафна в кольце его лелеющих объятий вокруг своего набухающего животика настойчивее взывала к Блейзу, то сдавался и уходил.       Иной раз после очередного подобного пробуждения, обнаружив Тео обеспокоенным рядом с собой на кровати, она сообщила посетившее ее во всплывающих воспоминаниях осознание:       — Знаешь, ты, оказывается, пахнешь, как свой отец… Я не хочу этого знать, Тео, — заплакала она под его ужаснувшимся взором. — Не хочу!       После такого шокирующего открытия очередной генетической подставы, которой явно так же, как она, не хотел бы знать, он к ней больше не приходил.       Его осень — стала гниющим напоминанием, что всё мертво. Их детство, счастье и любовь.       Дальше в ее кошмарах стал вразнобой фигурировать Блейз.       Сначала он был словно каратель, спасительно-вмешивающийся в воспоминания. Но потом, помимо того, что страшно избивал злодея, как было в действительности, Блейз и сам становился злодеем. Первоначальный вид избитого в мясо Пожирателя Смерти не давал повода усомниться, что, даже не добей его собственный сын, тот всё равно бы умер в агонии от нанесенных Блейзом несовместимых с жизнью травм.       В один из спутанных между плодом ее воображения и реальными воспоминаниями снов Дафна звала Блейза в спину в рушившихся в синем огне темных стенах Азкабана. Он неподвижно стоял над разможженными мозгами трупа не только Нотта-старшего, но и в луже крови трупа младшего. И медленно поворачивался на ее зов — весь испачканный по локоть в крови, символически в кожаных красных перчатках, как на Вестминстерском мосту. На красивом заострённом скулами лице Блейза было нечеловеческое выражение. Глубокие кофейные глаза, в которых Дафна находила целую другую галактику, всё заволакивал глухой серый туман — в поглотивших его прекрасную душу Темных искусствах.       В его глазах теперь была сама Смерть.       Каждый раз гора трупов за спиной Блейза пополнялась. Кроме Ноттов, там был и Монтегю. И слизеринские девчонки, которых он одергивал от сплетен и нападок на нее. И всё британское общество, которое выступало против нее.       С одной стороны это было кошмаром, которого Дафна страшилась и который ни за что не допустит в жизни. С другой — пролитая во имя мести за тебя кровь у Диллинджеров-Забини считалась жестом проявления большой любви… И Дафна в мираже именно этих сонных видений чувствовала себя окровавленно любимой им.       Это чувство помогло ей справиться с реальным кошмаром, который окончательно воссоздался в ее голове. Когда во сне Дафна целиком вспомнила, что рассказал ей мистер Нотт, пока нависал сверху, пригвоздив к столешнице своими грозными туловищем и членом, и скверно нашептывал через ее запачканные в крови белые волосы на ухо всю правду. И пусть отвлечённо-разбавленную в процессе гнусными бредовыми насмешками, мол, будь сейчас древность, по чистокровным обычаям, как вдовствующий лорд, вполне имел бы право на невесту своего наследника, как на женщину, до́лжно бы вошедшую в его род, так что ничего такого сильно противоправного не делает. Если опустить извращённые мужские грёзы о темных веках, правду она все же в промежутках получила:       О той лжи, которую с ее матерью когда-то вложили в головы своим детям из-за родового проклятия.

***

      К Дафне в спальню на сей раз заходит Айола Блэк.       Пока она сидит в постели, уставившись в одну точку, шум зимнего французского ветра снаружи, залетая через колыхающуюся тюль, холодит кожу. И Айола взмахом палочки закрывает балконные дверцы.       — Что случилось? — спрашивает она, внимательно всматриваясь в Дафну. — Почему ты ничего не ешь?       Блэк со вздохом присаживается на край кровати, когда, не получив ответа, задумывается над поведением беременной ведьмы.       — Ты что-то вспомнила?.. Вижу же, ты вспомнила, что разболтал его отец… — догадывается она. — Теодор говорит, что не может прочитать твои мысли из-за того, что защищаешься Окклюменцией. — Айола заранее вскидывает руки в располагающем жесте. — Сразу говорю, я пришла не чтобы пытаться залезть к тебе в голову. Ты можешь поговорить со мной, Дафна… Поверь мне, я пойму.       Дафна поднимает на нее изучающий мрачный взгляд с залегшими под грозовыми глазами тенями. Ее длинные белокурые волосы в беспорядочном хаосе, кожа бледнее обычного, из-под незапахнутого белого халата виднеется совсем ещё едва заметная округлость животика.       — Ты знаешь, что так сильно закрываться чарами Окклюменции не лучшая идея для ментального здоровья… Не только твоего, но и ребенка?       — Уходи. Мы не подруги, чтобы говорить по душам на такие темы, пусть и, может, по твоей части… — Дафна по-новому с подозрением оглядывает Айолу. — И передай Теодору, чтобы не пытался мной манипулировать через свою сообщницу, ясно?       — Досадно, а ведь мы могли бы быть хорошо знакомы, даже быть близкими подругами… И, к слову, я сейчас не манипулирую. — Понизив тон, Айола заправляет черные волосы за уши, когда наклоняется к Дафне и по секрету говорит ей: — Хочешь верь, хочешь нет… Но я хочу помочь. Всем. Ты ведь уже знаешь, что Теодор путешествовал во времени? Так вот с ним кое-что случилось при слиянии со своим прототипом из будущего и обострялось на протяжении многих лет с того момента. Теодор сам не знает, какая в нем Тьма, Дафна. Вездесущее пламя в его исполнении — не встречалось среди волшебников на протяжении веков. Я узнала о его состоянии, когда мы послали к нему в Святое Мунго душевного целителя. Мы заколдовали Терренса Честертона: он докладывал нам все детали психоанализа Теодора. Не удивляйся и не злись, но мы заколдовали также и твоего душевного целителя, профессора Дженкинса, чтобы через него попытаться повлиять на то, какое влияние ты в свою очередь можешь оказать на путешественника во времени, благодаря которому держится всё им изменённое. Уж так вышло, что на него повлиять можешь только ты. Это сложно так сходу объяснить… Путешествия во времени при не соблюдении четкого регламента, который Теодор собственно и нарушил, могут повлечь за собой непредсказуемые последствия. Боюсь, если его убрать за неисправностью, как раньше делали в случае с подобными магами, то все изменения — либо канут в лету, либо Тьма в Теодоре в сопротивление сотворит куда более худшее, чем ты можешь себе представить. Я хочу показать тебе, что он изменил… — Айола на глазах у пасмурно-взбудораженной Дафны, предостороженно оглядываясь на дверь, достает из своей сумки на плече тот самый черный том. — …Чтобы доказать, что за эту версию сложившихся событий стоит бороться.       Том раскрывается в руках ведьмы, она открывает его перед Дафной в самом начале и со страниц начинает вещаться история.

***

      «Мой дорогой,       Со мной всё в порядке… Никто не обижает.       Пожалуйста, не руби с плеча. Заклинаю, не используй Темные искусства! Побереги себя. Иначе, Блейз, клянусь, я не прощу себя, если ты из-за меня пожертвуешь самой важной частью себя. Своей прекрасной душой, которую мы всей семьёй так любим… Обещаю тебе, малыш, я выберусь. Позволь Гермионе и Драко сделать свою работу Верховных. У них должны быть гуманные мудрые способы решения конфликта, что бы они там такого не раскопали… Из-за чего Нотт так взбесился и похитил меня. Понятия не имею, что в него вселилось, но, думаю, я смогу сыграть в его «игру», чтобы как можно скорее выбраться. А пока вынуждена быть здесь, обязательно докопаюсь, что он пытается от меня скрыть. Он прячет от меня эту загадочную книгу, но я до нее доберусь.       Как шпионка, помнишь? Прям как когда внедрялась к Блэкам через Нотта. А уж с ним самим, думаю, я справлюсь.       Не переживай за меня, я всё смогу — я стараюсь оставаться сильной. Верь в меня. Любимый мой… именно мысли о тебе придают мне сил. Надеюсь так же мысленно быть с тобой, пока наша с тобой мучительная разлука не подойдёт к концу. Чтобы быть рядом, когда однажды мы снова будем счастливы… и всё это уже не будет иметь никакого значения.       С любовью,       Твоя Дафна.       P.S. Здесь, во французском шато Ноттов, — Айола Блэк.» Саундтрек: Travis Scott — HYAENA       Письмо Дафны — изрядно измятое от частого перечитывания — находится в руке у Блейза.       Он во Франции. В черном камзоле возвышается над пламенным синим куполом на воздвигнутой невыразимцами вышке. Вид на усадьбу полностью закрывает сосновый лес и эта непроглядная снаружи завеса Вездесущего пламени. На чрезвычайно сосредоточенном лице Блейза с тех пор, как его жену похитили, запечатаны неутомимые выверенная ярость и жажда расплаты и крови.       Слова Дафны наизусть засели у Блейза в голове ласковой мантрой. Его девочка старается быть сильной… Ее надежды мысленно быть с ним в полной мере явственны. Дафна всегда с ним в мыслях.       До ее письма Блейзу повторяли все кто только мог — и друзья, и семья — те же самые слова. Не становиться плохим человеком, — как обещал Джесси. Не становиться кровожадным capomafioso, а ровняться на виртуозного в своем мафиозном правлении Джонни, — как выражалась Корделия в своих наставлениях. Не становиться нехорошим примером для будущего поколения, — как настаивала Дженна. Не развязывать раньше времени войну, которую можно всегда с лёгкостью начать, но никогда больше не закончить, — как мудровствовала Гермиона. Не взращивать в себе монстра практикой Темных искусств, — как советовал Драко.       Пока Блейз денно и нощно не выходит из режима каждодневной охоты на Теодора Нотта.       Напоминание об Айоле Блэк заставило madre принять более серьезные меры, чем попытку отследить Дафну через ее обсидиан. Однако магия Королевы вуду, на удивление, вновь успешно блокировалась. Не зная точных координат шато Ноттов, которое было вне закона магически стёрто со всех реестров, Корделия не могла без губительных последствий для своей души воздействовать более эффективно на поставленный блок. До того, как защита была поставлена, лишь в первые минуты после похищения Блейз смог отправить Теодору то изуверское кровавое послание, которое навсегда останется теперь отпечатком на теле жертвы. Последующие попытки воздействия колдовством вуду были тщетны. Потребовались месяцы, чтобы отыскать в горных лесах Франции ноттовские владения. Совы сюда больше не летали. Но огненный синий купол в глуши высоких скалистых гор и лесов сказал всё сам за себя.       Если бы ни ее письмо (присланное совой смертницей, рассыпавшейся прахом сразу после вручения), Блейз не уверен, что кто-либо смог бы удержать его от… необдуманных действий.       Он в который раз пробегается по по-прежнему красивому, но ставшему где-то шатким почерку Дафны. Его мучают терзающие подозрения относительно строчки «Никто не обижает». На его взгляд, — наверное, как никто знающего манеру письма Дафны, — написанной под кривой смазанный конец с неуверенностью.       — Так готово ли твое секретное оружие? — спрашивает Блейз в непокидающем его воинственном настрое у стоящего на вышке по правую сторону от себя Драко. — Я не могу... больше ждать.       — Мне нужно как минимум ещё пара месяцев, — отвечает Драко и, получая на то выражение лютого нетерпения на лице лучшего друга, поясняет: — Это немного по сравнению с последним годом, который я на это в тайне потратил. Честно говоря, я и не сильно рассчитывал овладеть подобным исключительным магическим мастерством. Ты понимаешь, как я рискую? Если совершу хоть малейшую ошибку, то не смогу больше стать человеком. Это редчайшее Высокое искусство во всём магическом мире, которое долгое время никто не пытался осилить из-за огромных рисков провала и необратимых последствий. Нет среди живущих сейчас таких прецедентов, Блейз. Это покрыто семью замками тайны из-за рисков породить из величайшей магии — величайшее зло. Информация о крестражах в куда более незасекреченном доступе… Даже в Отделе тайн архивных данных об успешных перевоплощениях не так много. Однако я, — поправив графитовые манжеты мантии невыразимца с платиновой вышевкой, Драко заверяет многообещающим кивком, — это искусство почти освоил. Все ритуалы пройдены, осталось немного практики, и я буду готов.       Блейз крепко сжимает перила вышки, чувствуя исходящий от огненного купола нервирующий и провоцирующий его жар.       — Послушай свою семью, послушай нас с Гермионой, в конце концов послушай Дафну, — настойчиво взывает к его благоразумию Драко, положив руку на напряженное плечо Блейза и кивком указав на письмо в его руке. — Не руби с плеча. Чтобы выиграть, мы не должны уподобляться злу. Не практикуй Темные искусства, Блейз. Поверь, ты не захочешь стать тем монстром, в которого тебя они превратят… Я тебе слово даю, — а даю я его, ты знаешь, редко, — у нас и без этого хватит сил выстоять. Трезвым ясным умом. Добром и любовью в сердцах. Ну, и, конечно, не без высшего чародейского мастерства в его сокрытых таинством формах…       Блейз с толикой удивления на своем угрюмом недрогнувшем лице оглядывает лучшего друга с ног до головы.       — …Тебя Грейнджер что ли укусила?       Пока Гермиона с отрядом невыразимцев патрулирует горы и лес, ища возможную брешь в куполе, Драко, похоже, решил прийти ей на замену в многочисленных светлых речах, которыми они все с самого момента похищения Дафны пытаются его сдержать от непоправимых вещей. Блейз раздумывает, когда Драко так заразился грейнджерским духом, или же всё-таки пришел к этому сам, после того как побывал в шкуре Пожирателя Смерти…       — Да-а, — мечтательно отвлекается Драко, ухмыльнувшись, — укусила, клеймила, что только эта блестящая ведьма со мной не сделала… Кхм, к слову, уверен, Дафна там держит Нотта за яйца, — утешительно находит с усмешкой — уже в своей чисто малфоевской манере. — Она у тебя может… Вообще не удивлюсь, если скоро сама триумфально выйдет верхом на коне из пламени с томом в руках.       Всё ещё покрытое для всех, кроме Верховных, строжайшей секретностью содержание непостижимого для посторонних артефакта из Отдела тайн в напоминание также не даёт Блейзу покоя. Друзья не смогли дать ни каких чертовых объяснений, что это было с объявлением Нотта бывшим Верховным. Всё, что невыразимцы смогли сказать, так это то, что у них есть источник в ноттовских кругах, вроде как соблюдающий пока что относительный нейтралитет. Ничего нового.       — А что, если он раскроет ее мотивы добраться до этого тома? — рычит Блейз, агрессивно заиграв желваками на своих высоких четко очерченных скулах. — Он же долбаный псих.       — …Она хорошо научилась Окклюменции, Блейз, — уверяет Драко, лично когда-то дававший Дафне уроки, будучи сам первоклассно обученный Беллатрикс. — Не горячись. Я лучше чем кто-либо понимаю: ты за ней и в огонь и в воду… Но в огонь давай с холодной головой, а не облитым Темными искусствами, как бензином. Расплата должна быть точной и холодной, как лезвие катаны. А уж ты, Блейз, сколько я тебя знаю, всегда таким был в моменты икс: точный и холодный, как лезвие катаны. Вспомни, что ты сам мне говорил, когда я чуть не прибил МакЛаггена. О том стоит ли пачкать свои руки в крови, когда она не хочет, чтобы ты этого делал… — напоминает он Блейзу его же сказанные хоть и давно, но навсегда запомнившиеся мудрые слова. — Тебе стоит в первую очередь считаться с ее мнением, а не превозносить на первое место свою жажду мести, кажется так ты мне говорил? — Хлопнув смертоносно заряженного, как пулемет, мафиозного принца по плечу, Верховный оставляет его на оптимистичной ноте: — Верь в нее, как просила. Верь себе, мудро и здравомыслящему Блейзу Забини, которого я знал, и не теряй… А мы пока будем делать всё возможное и невозможное, чтобы скорее разрешить этот конфликт.       Не дрогнув плечом, Блейз продолжает неотрывно и жёстко смотреть на синее переливающееся пламенное ограждение, разделяющее его с Даф.       Но все же выдыхает в зимний воздух пар.       Точный и холодный, как лезвие катаны.       Сколько ещё тайн предстоит раскрыть? В глубине души Блейзу всё ещё дурно от мыслей, какого будет Дафне, когда вспомнит или ему самому в конце концов придется ей рассказать об одной из них. Отчасти ему многое стало понятно после того, как выведал эту тайну у ее матери, и хоть на йоту сейчас не так всё беспроглядно, как могло бы быть, от прибывания Дафны в плену у Нотта. С одной стороны его жену похитили не какие-то там Монтегю или МакЛагген — без какого-либо кодекса чести. С другой же, зная, что этот ублюдок ей не чужой, а она скорее всего беременна…       Мысли о ее беременности всегда тревожат в Блейзе усыпленную женским ласковым письмом нутряную свирепую ярость, которую он едва может сдержать от пробуждения.       Его руки с силой до скрипа вцепляются в железное ограждение вышки. На красивом лице Блейза играет поистине зверский оскал, пока он люто смотрит на Вездесущее пламя. В нем пульсирует хищническая потребность броситься в чертово пекло, разорвать на части этого гребаного ублюдка, пленившего его жену, и наконец достать ее из этой проклятой огненной клетки.       Мерлин, без нее он как неукротимый…       Нет.       Блейз берет волю в кулак, глубоко задышав с самурайской стратегичностью. Внутри него полный раздрай, но его суровый нрав не должен взять над ним полный верх.       Точный и холодный, как лезвие катаны.