Безупречные и падшие

      Том раскрывается в руках ведьмы, она открывает его перед Дафной в самом начале и со страниц начинает вещаться история... Саундтрек: Flume — Insane (feat. Moon Holiday)       1978 год.       В затемнённом царственном зале, освещенном вычурными старинными подсвечниками, проходил бал-маскарад, где собралась вся магическая аристократия Великобритании. За большим круглым столом, укрытом безупречно белой скатертью, особенно выделялось величественной манерой себя преподносить — семейство Малфоев. Абраксас, его сын Люциус со своей новобрачной женой Нарциссой — урождённой Блэк, а ныне леди Малфой. Именитые платиновые волосы, королевская осанка, неукоснительная родословная и цветущий вид молодожён излучали престиж и исключительность рода. В особенности с тем, что пообок с Абраксасом Малфоем сидит один из самых выдающихся магов современности — Том Реддл, именуемый себя лордом Волан-де-мортом.       В разгар бала к Малфоям присоединяются их родственники из Франции. Родная сестра Абраксаса — Кристабелла Моне́, урождённая Малфой, поздоровавшись поцелуями в щеки с братом, представляет собравшимся свою дочь Донателлу, которая с обворожительным, сдержанным реверансом опускает со своих ледяных глаз бриллиантовую белую маскарадную маску, украшеную над головой перьями, держа ту рукой в длинной кремовой перчатке за посеребренную палочку. И белокурых людей за столом становится больше.       — Она не говорит по-английски, Абраксас, — сообщает Кристабелла, поправляя белые кружева и жемчуга в своей торжественной, припудренной серебром, старомодной прическе-фонтанж, — когда тот обращается к племяннице, после приветствия.       — Тогда как же ты хочешь ее устроить в Англии, Криста? — скептично интересуется Абраксас, чуть подкатав рукава с изысканными манжетами на шелковой шнуровке. — Из твоего письма я понял, что ситуация у твоей дочери и без того не радужная…       — Я научу ее, сэр, — любезно вызывается Нарцисса, поручительно глянув на плавно присевшую с ней рядом Донателлу. — Мы с Доной подружились с нашей поездки с Люциусом в Париж…       — Тебе, дорогая моя Нарцисса, нужно уделять время другим важным вещам, нежели покровительствовать нашим неблагополучным родственникам, — строго отмечает Абраксас, с крайней чопорностью промокнув рот тканевой салфеткой. — В частности своему женскому здоровью.       — Отец… — вмешивается Люциус, взяв дрогнувшую кисть жены под столом — поверх ее черных кружевных манжет перчаток — в свою руку, декорированную на плече и предплечье платиновыми рыцарскими доспехами, дополняющими его полностью черное аристократичное одеяние. — Мы с Цисси только-только стараемся оправиться после трагической неудачи. Не нужно упоминать об этом в каждом разговоре. Это не способствует здоровью моей жены — ни физическому, ни душевному. В конце концов… у нас впереди целая жизнь, чтобы порадовать тебя внуками. Не нужно переживать больше чем необходимо.       Обведя сына с невесткой скрупулёзным требовательным взглядом стальных серых глаз, Абраксас складывает рот в тонкую линию и откидывается на спинку высокого стула.       — Очень на это надеюсь, потому что я не молодею, да и вам уже за двадцать. В мои годы… наследником обзаводились куда раньше, не правда ли? — в конце концов с чинной улыбкой обращается он к своим товарищам Пожирателям.       И лорды и леди кивают, подающе надежды поглядывая на опечаленно перебирающую пальцами по ладони мужа Нарциссу. На ее расчувствовавшихся глазах, украшенных винтажной ажурной черной маской, чарующе подрагивают ресницы. Красивая пышная грудь от ее мягкого сопранного вздоха вздымается в персиковом полупрозрачном корсете изумительного платья-бюстье — с бархатной черной облегающей юбкой-футляр, ассиметричным подолом тянущейся в пол и от бедра расходящейся в разрезе.       — Когда плодородие таки благоволит нашу семью, отец... благополучие, о котором стоит предусмотрительно задуматься, может пересечься с нашими родственниками, — Люциус, переплетая пальцы с Нарциссой, многозначительно кивает на свою отстраненную от разговора англичан кузину.       Донателла понимает, что разговор зашёл о ней, и холодно взглядывает из-под своих манерно полуприкрытых ресниц на кузена, перестав скучающе водить вилкой по своему блюду.       — Интересная мысль, — смекает Абраксас выгоду помочь племяннице, сложив скрещенные ладони на своей герцогской трости. — Дальновидность тебе все же не чужда, Люциус. Найти жениха твоей дочери, дорогая Криста, среди нашего окружения — означает обеспечить будущее и чистоту нашего рода. Ведь чем ближе — тем чище кровь, верно?       Темный лорд, прерывая беседу с братьями Лестрейнджами, выказывает одобрение своему самому верному последователю поднятым бокалом. И Абраксас с играющей на губах улыбкой превосходства отвечает ему тем же.       Донателла заговаривает со своей матерью весьма прохладным тоном. Ее французский звучит так высокопарно, что сказывается впечатление отчётливого нежелания маркизы находиться в данном кругу. В дымчатых глазах Донателлы, затянутых поволокой безразличия, при взгляде на Темного лорда, его Пожирателей, не выражается какого-либо уважения. Пока лорды и леди за столом между разговорами оценивающе поглядывают на томную француженку.       Ее нежная горделивая меланхолия обернута неземной лунной красотой в голубо-серых и жемчужно-белых оттенках. От нее исходит аура безмятежной плохой девочки, которая одним своим существованием способна внести смуту в элитный круг темных магов. Слухи о разрыве с Леонардо Ноттом, причины которого вытекали из неблагосклонных взглядов Донателлы к ведению войны против маглорожденных, — в перевёрнутых понятиях о черном и белом делали из нее антагонистку. Как ни крути она была плоха. Во Франции из-за связи с Пожирателем Смерти. В Великобритании — за его непринятие.       Кристабелла, стрельнув в свою непокорную дочь ярым настойчивым взглядом, с надеждой улыбается брату и племяннику, чтобы те устроили ей благополучный брак с одним из английских лордов.       — Это будет непросто, — предупреждает Абраксас и убирает длинные платиновые волосы с преобладающей сединой за спину, когда опирается локтем о колено, поманив сестру пальцами и заговорив на октаву ниже и тише. — Учитывая ее печально известную историю с Ноттом... Но, должен сказать, твоя дочь весьма хороша собой… Уверен, найдётся кто-то, пусть, может, немолодой… кто возжелает дожить свой одинокий век с молоденькой француженкой. Хм-м. Репутацию опороченной девицы можно восстановить, если следовать нашим правилам… Надеюсь бунтарство юной маркизы в прошлом, Криста?       Нарцисса неодобрительно сводит свои вздернутые аккуратные брови и в задумчивости проводит пальцами в фатиновых перчатках по скатерти. Чуя неладное в замыслах овдовевшего свекра и отчётливо предвещая, какое отношение светит Донателле в Соединенном Королевстве, она приглушенно на ушко, прикрыв ладошкой свои губы цвета ириски, заговаривает с подругой на французском. И пытается утешить тем, что, мол, ее свекр и с них с Люциусом попил не мало крови. Но решать не ему. Они с Люциусом одним единым фронтом всегда имели достаточно хитрости и дара убеждения, чтобы воздействовать на его старика. Леди Малфой дает обещание Донателле, что позаботятся о ней и найдут для нее лучший вариант из возможных, уже имея кое-кого на уме. Никаких стариков.       — И никаких Пожирателей, — настаивает Донателла, с презрительным прищуром оглядываясь на окружающих темных магов. — Клянусь, я лучше сбегу к маглам, чем снова буду иметь с ними дело, Нарцисса.       — К кому-кому сбежишь? К маглам? — так же на французском раздаётся над ними мужской величаво переливающийся голос, от которого Донателла претенциозно вытягивается на стуле в ещё более скульптурную позу. — У тебя всегда были весьма недурные склонности к манипулированию, Донателла...       Леонардо Нотт под руку со своей женой Патрицией возвышается над их столом. Ладонью, украшенной кольцами с изумрудами и бриллиантами, снимает с лица серебряную экстравагантную маскарадную маску и поправляет свои темно-каштановые уложенные назад воском волосы. С повязанным на шее под черным воротником белым галстуком-аскотом, заколотым фамильным изумрудом. В черном мундире с историческими белыми манжетами-воланами. Элегантный и статный. Чего нельзя сказать о его жене. Со своим маленьким ростом и негустой тусклой шевелюрой, собранной на затылке, хоть и парадно одетая в зеленое платье под стать, леди Нотт теряется на фоне своего впечатляющего мужа, как дополнение к нему.       Лорд Нотт отводит от Донателлы нежданный, насмешливый «как ты смеешь тут быть» взгляд и по-хозяйски присаживается напротив за стол, приветствуя своего повелителя и товарищей. Перед тем, спохватившись, запоздало выдвигает для своей леди стул. В своей стихии. В своей стране. В отличие от его бывшей возлюбленной.       С довольством присаживаясь, Патриция демонстративно благодарит супруга и смерит соперницу победным наглым взглядом выпуклых карих глаз.       Донателла надменно усмехается краем своих глянцевых, выразительных, пунцовых губ, глядя на их показуху с грациозно закинутой ногой на ногу, выглядывающей из-под выреза на высоких каблуках босоножек с белой меховой отделкой, подобной лебедю. При художественно падающим свете свечей, отзеркаливающимся на ее сияющей алебастровой коже, невольно демонстрирует всю свою выдающуюся красоту. Стойкая. Эстетичная, как с портрета, в голубоватом шелковом платье с переливами оттенка стали. И с аутентичным превосходством на своем глубинно источающим интеллектуальность совершенном лице — покручивает длинную нитку жемчуга вокруг шеи на пальцах, обернутых до локтей, как кремом-брюле, шелком белых перчаток. Саундтрек: Feder feat. Lyse — Goodbye (feat. Lyse)       За другой стол рядом тем временем присаживается компания итальянских волшебников.       — Мафиозный клан, — изрекает Леонардо Нотт, примечательно указав выпивающему рядом с ним Долохову на новоприбывших шикарно одетых семерых мужчин в шляпах, а затем в частности на вышагивающую в черном с лоском переливающимся гламурном платье Корделию Диллинджер-Забини — в их гангстерском сопровождении. — ...Когда-то влиятельный род Диллинджеров ныне крупно разорился. Печально, конечно. Но как она смеет приводить этих итальяшек на нашу землю и предоставлять им возможность свободно орудовать здесь?       — У них растет целая англо-итальянская империя, дорогой, — вмешивается Патриция, дружелюбно помахав Корделии. — С ними нужно дружить. Они не простые итальянцы. Себастьян, муж Корделии, и его брат Стефан родом из римской аристократической семьи — одной из тех, что звались Черной знатью. По легенде когда-то изподполья Ватикана Черная знать управляла маглами, обладая небывалой мощью, которую со временем утратила. И сейчас вот уже как мафия… с Корделией возвращают величие своих домов.       — По легенде, да… Держу пари, она так сказать «замужем» не только за одним, — усмехается Леонардо, отвлечённо от сути слов жены оценивающе поглядев на темнокожую землячку ослепительной красоты, присевшую рядом со своим итальянским мужем, положив тому макушку на широкое плечо. — За всеми ними… по кругу. Такая бомбически знойная красотка эта твоя подруга, Пэтти… — плотоядно протягивает Леонардо, облизав губы. — Да среди пылких итальянцев? Не будет довольствоваться одним. Особенно уж учитывая их гангстерский дух.       — Да ну тебя, Лео, — натужно посмеивается Патриция, недовольно прослеживая его заинтересованный взор, направленный на ее подругу, которая с романтичной улыбкой стала поправлять своему блаженно прикрывшему веки мужу — под приподнятой шляпой — его классическую укладку нежными приглаживаниями прядей оттенка горького кофе. — Корделия — честолюбивая женщина. Она — однолюб.       Нарцисса также изящно машет пальцами в черной полупрозрачной перчатке Корделии, отвлекшейся — помимо от стирания с золотистой кожи Себастьяна у воротника на шее и на щеке любовных отпечатков своей помады со смоченными языком пальцами, — чтобы помахать в ответ.       После чего Нарцисса, взмахом убрав за спину длинные светлые локоны, на макушке заплетённые в утонченную прическу, не оставляет честь лучшей подруги без комментариев:       — Остальные могут засматриваться на нее сколько угодно, думать что угодно, но она засматривается и думает только о Себастьяне Забини, Леонардо. Не зарекайся. Чревато. Буйная кровь… За честь своей женщины эти люди готовы пролить реки крови, развязывать войны. Да и у самой Корделии есть таланты в столь темном колдовстве, что едва ли она менее опасна, чем все мужчины в ее кругу вместе взятые.       Леонардо, с вальяжно закинутой рукой на спинку стула Патриции, любопытно глянув на настоятельно предупредительную Нарциссу, наигранно вздергивает темную четкую бровь.       — Опаснее Беллатрикс? — полутовато протягивает он, поигрывая длинными пальцами по бокалу. — Та меня чуть на днях не линчевала за безобидную игривую шутку… Эдакая колючка. Цисси, нельзя же так со мной… — жалуется он, в процессе нарочито мимолётно скользнув глазами по Донателле.       Высокомерие к окружающим — в частности к нему лично — отражается в великолепных манерах сияющей изнутри француженки, пока она неторопливо отправляет с вилки к себе в рот кусочки еды и без аппетита пережёвывает.       — Перед тобой на цыпочках ходить надо? — Нарцисса попивает с фужера вино и, критично поглядев на Леонардо в компании на вид смиренной с его выходками Патриции, со сложенными пухлыми губами покачивавает головой. — Ой, нарвешься ты однажды, Леонардо…       Братья Лестрейндж даже вполоборота отвлекаются от беседы с Темным лордом, чтобы злопамятно смерить Нотта своими идентичными устрашающими глазами. Леонардо шутливо вскидывает руки а-ля держу их при себе, но тут же переводит всё такой же безнаказанный, вольготный, вопрошающий взор на серьезно кивнувшего в подтверждение Люциуса — мол, Корделия опаснее Беллатрикс.       На что неверяще фыркает.       Себастьян Забини, чутко заметив неравнодушные взгляды Пожирателей на своей жене, накрывает ее точеное плечо своей сильной рукой с золотыми часами и запонками на накрахмаленных белоснежных манжетах. И оберегающе поглаживает безмятежно прильнувшую к себе Корделию — над вид хрупкую — по ее черным блестящим локонам. Взгляд красавца-итальянца такой жгучий, властный и… первородный, что Пожиратели просто не выдерживают конкуренции и отводят глаза. И вовсе переставая судачить на счёт гангстеров, к которым подоспевает Стефан Забини, от чьего сходства с братом вдвойне крепчает атмосфера тестостерона.       Прокашлявшись, Леонардо переключает более явное, заостренное внимание на Донателлу.       В полуприкрытых глазах маркизы невыносимая тоска и лёд. Угол ее челюсти высоко поднят. Тонкие кисти в перчатках до локтей красиво сложены на острых коленях. Натуральные длинные белые волосы шикарно лежат на открытой спине, переливаясь на свету отличительным жемчужным блеском. Донателла словно спустилась с небес, чтобы посетить этот земной бал, где на нее смотрят как на чужеродное прекрасное создание, которое легко возжелать, но боязно подступиться. Темная энергия в ней переплетается со светлой в столь сложном хитросплетении, что вызывает замешательство, как ее идентифицировать.       Она — само воплощение неординарности и классики в одном люксовом флаконе.       Хотя внешне Донателла мало чем отличается от той же ангельски-величественной Нарциссы. В мадемуазель Моне́ прослеживаются черты Малфоев.       Она — дьявольски-величественная.       Все ее нутро излучает наличие заостренного стержня, о который можно запросто порезаться. У этой девушки на лице написано о ее высоких стандартах и твердых границах. В то же время в теле — естественная соблазнительность. В манерах — французское изящество. В глазах — за возвышенной пасмурной туманностью стреляющая молнией сексапильная искорка.       Она кажется той, кто покорит всех своей красотой и уйдет с бала одной и ничуть об этом не пожалеет. Разве что о зря потраченном времени. Потому что, кажется, ненавидит тут вся и всех.       — Алчные, лже-величавые и псевдо-интеллектуальные люди, — бурчит она на французском себе под нос, услышав, как Люциус азартно под нахмуренным взглядом Леонардо собирается подозвать к ней какого-то мужчину.       Встаёт из-за стола и идёт прочь, игнорируя Кристабеллу, которая отвлекается от распланирования будущих судеб ещё даже не рождённых внуков с Абраксасом — и взывает к дочери.       Скрывшись ото всех в нише, Донателла слышит звон в ушах и опирается спиной о гранитную стену.       — …Ты же так ненавидишь Англию, — следом нарастает степенный мужской голос на французском, являя перед ней самого его обладателя.       Донателла наклоняет потяжелевшую голову, скрестив руки на груди и с жесткой пронзительностью устремив глаза на Леонардо перед собой.       — Как собралась здесь устраиваться?       — Я ненавижу не Англию, — размеренным, шелковистым голосом объясняет она. — Я ненавижу вас. Вашу преступную компашку, дорвавшуюся до власти. И этих пустоголовых дур, потакающих вашим преступлениям.       — Осторожно, Дона-Мадонна. Как бы тебя не вышвырнули отсюда… Куда денешься? С твоими-то запросами будешь старой девой, а? Никто же тебя не возьмет из твоих маркизов, такую испорченную плохим Пожирателем Смерти, ц-ц-ц, — насмехается он, по-свойски проводив по ее телу бесстыдными, знающими глазами. — Только мои товарищи, ненавистные тебе Пожиратели… — вкрадчиво произносит он, наклонившись к ее уху и с пикантным вздохом оперевшись ладонью о стену позади нее. — Как тебе Долохов? Пьяница. Или, может, Макнейр? Палач. А Яксли? Старый извращенец. О, ты ему особенно по вкусу придешься… Хочешь познакомлю?       Взгляд Донателлы мутится от законсервированных ненависти, обиды, непринятия. Но она лишь отрешённо вскидывает брови и часто моргает, пока слушает гадости от своего совсем недавно ещё возлюбленного.       — В любом случае кто бы из них не подобрал тебя… — воркует Леонардо, взяв ее за отвернутый подбородок и поводив большим пальцем по подведенному контуру наливных алых губ. После чего обхватывает ее помрачневшее лицо в свои руки и, считывая тяжкое разочарование в ее затянутых тучами глазах, с подрагивающей коварной любовной улыбкой обрисовывает ей перспективы: — Это мои друзья, дорогая. Мы в большинстве своем всем делимся. В том числе и женщинами. Ты не смотри на сестриц Блэк, которые разве что исключение из правила со своими водруженными — их зазнавшимся, якобы королевским родом и влиятельными мужьями — коронами на головах. Я в любом случае получу тебя, если мне будет угодно. Так что… лучше бы тебе отправляться домой, Донателла. Можешь устроиться в моем шато. Будешь сидеть там и ждать, когда мне вздумается навестить свою французскую любовницу… — похлопав ее рукой по щеке, он мстительно улыбается. — Раз женой Пожирателя Смерти ты так противилась быть.       Прикрыв веки, Донателла вымотанно вздыхает, вцепляется ногтями в его руки по обе стороны от своего уклонившегося в сторону лица. Замирает так на мгновение, пока он придерживает ее за голову и, запустив пальцы в волосы, массирует кожу. Потому что ей становится плохо и требуется прийти в себя. Подавляемая душевная боль сказывается головокружением. Ее завитые черные ресницы тягостно поднимаются, и она изучает его своими красивыми мертвыми глазами. В которых — в ответ на затаившегося в выжидании от нее капитуляции Леонардо — назревают бунт и дерзость.       Донателла сбрасывает с себя мужские руки и, сняв перчатку, лихо залепляет ему пощечину. Саундтрек: Vive La Fête — Nuit Blanche       — Прошу прощения, вы — мадемуазель Моне́? — вмешивается какой-то мужчина со стороны, подозрительно глядя на Леонардо Нотта, хотевшего было уже схватить девушку на сей раз за шею. — Меня подослал ваш кузен Люциус. Кажется, он обеспокоен вашим уединением с этим человеком. И, как я вижу, небезосновательно.       Леонардо опускает руку, злостно поглядев на светловолосого мужчину — старше не только Донателлы, но и него самого. С иголочки одетый, солидный зрелый человек, с готовностью заступиться за юную леди, одаряет его весомым взглядом, обещающим значительные последствия за любые дальнейшие противоправные действия. Но пока в его небесно-голубых глазах сквозит лишь хладное предупреждение.       — Мое имя Гилберт, мадемуазель, — представляется он, когда Донателла, выдохнув пар, отходит от Нотта подальше.       С машинальной вежливостью вложив в протянутую руку некого лорда свою ладонь, на которую обратно надевает перчатку, она отстранённо наблюдает, как тот оставляет на ней галантный поцелуй.       — Гринграсс? — узнает Нотт, сощурившись на них. И тут же в осознании усмехается, словно упустил что-то важное, всплескивая рукой в направлении стола, где в обнимку так и сидят до нельзя довольные собой Люциус и Нарцисса. Он разворачивается и идёт к друзьям, явно чтобы выразить перешептывающимся между собой Малфоям некую претензию.       — Позвольте пригласить такую необычайно прекрасную, но печальную леди на танец… — Гилберт в поклоне, всё ещё держа ладонь хмурой Донателлы, по-доброму ей улыбается. — Хочу исправить это недоразумение… с не самым достойным лордом Соединененного Королевства, испортившим вам всё впечатление от пребывания в Лондоне.       Она не сразу соглашается, смятенно оглядев обаятельного лорда, чей исконно британский диалект с трудом понимает, но вежливо ему кивает. Гилберт ведет Донателлу на площадку под громоздкими люстрами с горящими свечами, завлекая ее в медленный танец.       — Я понимаю вашу неприязнь к здешнему окружению, мадемуазель, — заговаривает он с сильным акцентом на французском. — Тут собрались одни преступники: Пожиратели Смерти да итальянские мафиози… — с интеллигентной критичностью кивает Гилберт сначала на одних, потом на других — в сторону клана Диллинджеров-Забини. — Но, поверьте, у нас тут ещё остались порядочные люди.       — Что же вы здесь забыли, если вы относите себя к порядочным людям, как я верно понимаю вас, сэр? — скептично спрашивает Донателла, держа руки на мужских плечах поверх стильного светлого твидового пиджака британского кроя.       — Я на самом деле вернулся из продолжительной командировки во Франции… застав нынешний режим, — прискорбно признается Гилберт и, не сводя глаз со сногсшибательной партнерши, задумчиво отмечает: — Прежде тут всё было иначе. И, надеюсь, когда-нибудь снова станет.       — Неужели, и где конкретно вы были? — скучающе поддерживает разговор Донателла, непроизвольно поигрывая пальцами по плечам мужчины в такт заигравшей по просьбе Нарциссы чувственной, задорной мелодии. — Ваш французский вполне неплох.       — Я был в Каннах, даже приобрел там шато, чтобы чаще проводить в этой замечательной стране время. Это была не столь рабочая, сколько туристическая поездка… Меня тянуло к вашей культуре. Должен сказать, я многое изучил. И остался под приятнейшим впечатлением. Ваша мода одеваться, свободолюбивое отношение к жизни — непревзойденны.       На лице Донателлы впервые за вечер появляется крохотная улыбка.       — Вы один из немногих в этом шовинистском обществе, который говорит о моей стране с уважением. Похоже, вы и вправду порядочный.       Гилберт почтительно снимает воображаемую шляпу и чарующе закручивает Донателлу в танцевальных па.       — Я холост, — сообщает он, пока в танце держит ее за талию.       — Как же так вышло, сэр? Вы должно быть богаты, знатны и… весьма зрелы.       — Мне тридцать три, мадемуазель. Это не так уж много для холостяка по европейским меркам маглов.       — А мне восемнадцать, и, знаете ли, все давят на меня с замужеством… так словно от этого зависит моя жизнь, а не от того, кем я хотела бы стать…       — Чем вы увлекаетесь?       — Я художница. Но никому до этого нет дела.       — Главное, что вам есть до этого дело. Что важно для остальных — для вас важно быть не должно.       После они танцуют в приятной тишине, изучая друг друга.       В его волосы — рассыпчатые объемные золотые нити — хочется запустить пальцы. В его глазах — небо. В его манерах — шик и высокая нравственность. В его уверенных руках — защита и опора. За его вытянутым силуэтом с широким разворотом плеч — даже она со своим модельным ростом может ощутить себя маленькой девочкой.       Донателла теряет свой коронный холодный богемный образ, преображаясь в воздушную кокетливую маркизу, которой была внутри. Она вырывается из рук лорда Гринграсса, закружившись под живую музыку оркестра, лишь под конец бала сменившего репертуар со строго классического на более лёгкий и романтичный — и то не без влияния Нарциссы. В одиночном безмятежном танце Донателла играет со своими белокурыми волосами. Вытягивает руки в перчатках к высокому потолку, словно птица крылья расправляя. И с превосходным чувством ритма пластично виляет бедрами.       — А вы, сэр, значит, интересуетесь ещё и магловской культурой? — вскоре спрашивает она, устало и томно откинув макушку и из-под вальяжно приопущенных век взглянув на этого взрослого мужчину перед собой, что наблюдает за ней с руками в карманах брюк и скромно играющей на губах влюбленной улыбкой.       — Меня очаровал их кинематограф… В Каннах я побывал на кинофестивалях. И это просто невероятно.       — По правде говоря меня всегда интересовало, как они живут… Без магии, — признается Донателла, плавно и непринужденно кружась перед ним в танце. — Но творят что-то такое чудесное из металла и пластика, что способно полететь в космос!       — И я того же мнения, — соглашается Гилберт, взяв девушку за кончики пальцев и завернув ее вокруг оси. — Никогда не разделял ненависть к их популяции. Плохие люди есть среди магов, так и среди маглов.       Завершив танец, Донателла расстается с вновь поцеловавшим ее ладонь лордом Гринграссом на приятной ноте. Он приглашает ее провести время в Каннах, чтобы посетить вместе следующий кинофестиваль. Она ничего ему не обещает, но и не отказывается.       И только в конце замечает на себе пристально наблюдающий тяжёлый взгляд зеленых глаз… в компании пучеглазых карих.       Патриция скверно шушукается с кучкой жен и спутниц Пожирателей Смерти. Леди поглядывают на Донателлу с завистью и осуждением, активно обсуждая ее «неподобающий в английском этикете» по-французски раскованный танец с самым завидным холостяком Соединённого Королевства. Пока их лорды смотрят на чуть расстаявшую снежную маркизу с потаенным вожделением, которое не особо-то искусно пытаются спрятать за натянутыми пуританскими масками пренебрежения. Только итальянцы не присоединяются к осуждению француженки, — некоторые из гангстеров даже в своей темпераментной манере рукоплескают ей, сыпя комплиментами на итальянском. И Нарцисса и Люциус — в серокардинальном малфоевском репертуаре — гордые своим удачным сводничеством.

***

Саундтрек: Enigma — Sadeness       Гилберт Гринграсс долго и упорно ухаживал за Донателлой. Его не интересовало, что говорят о ней в светских кругах, в которых скопом во главе с Патрицей Нотт пытаются очернить репутацию французской родственницы Малфоев. Нарциссе удавалось приструнить Патрицию, неустанно опровергая многие из не подлежащих истине грязных слухов. Но это было непросто. Зерно было уже посеяно и сорняками произрастало в неудобренных извилинами умах. Донателла постоянно прибывала в компании Малфоев и не рисковала выйти в свет без Нарциссы. Как переводчицы, так и защитницы. Леди Малфой наставляла ее не спешить, проводить время в свое удовольствие, побездельничать и только лишь присматриваться. Главное — слушать свое сердце. И «не делать из жуков вокруг акромантулов». Нарцисса была необыкновенной — словно ее ангелом-хранителем во вражеском королевстве. Под крылом своей устрашающей, могущественной старшей сестры и покровительством мужа — казалось, она была неуязвима. И сама стала для Донателлы словно старшая сестра. Нарцисса не только развеяла дым слухов, искусственно разведенных без огня, но и ненавязчиво на собственном примере помогла интегрироваться в английское общество волшебников, столь неприветливое к своенравной француженке.       У Донателлы все пошло более менее на лад. Вопреки кучи ее моральных травм, начало которых брало с отвергнутости в высших кругах на родине, покинутости семьей, униженности сплетнями местной аристократии, заканчиваясь травмами предательства и социальной несправедливости. Дело было далеко не только в разбитом сердце. Она не охотилась за мужчинами, как говорили люди. Она была слишком умна для этого. Но за ее красотой этого просто не видели. Никто не хотел брать в голову мысль, что она и красива, и умна. Только что-то одно. Так велика была потребность верить, что совершенств не бывает, что при любой возможности запятнать отрадней.       Ведь на самом деле это мужчины охотились за ней. Вернее один — самый смелый.       Лорд Гринграсс регулярно присылал Донателле в Малфой-мэнор цветы, платья от кутюр, приглашения в самые лучшие культурные места мира. Они вели переписку, чтобы познакомиться с друг другом лучше. Он узнал, что ее отец умер, когда ей было одиннадцать. Он узнал, какие она пишет талантливые картины. Он узнал, что она в семнадцать влюбилась в друга своего кузена, а тот под оболочкой интеллектуальности и элегантности оказался страшным человеком и предал ее… Сначала ради Темных искусств, а потом и вовсе женившись на злодейке, что из зависти, ревности и обделенности стала строить против нее козни. Он узнал, что порой Донателла сама хочет развязать войну: вернуться во Францию, собрать там армию революционных сопротивленцев, чтобы искоренить подобную тьму и не дать заразить ею свет. Он узнал, что она была одаренной дуэлянткой в Шармбатоне. Он узнал, что она занималась воздушной гимнастикой. Он узнал, что она любит читать военные романы, где добро побеждает зло.       Он узнал ее.       Добрую и злую.       Узнал, как в ней ещё не перевесилась чаша весов в пользу той или иной стороны личности.       И спустя год его неустанных красивых ухаживаний Донателла таки приняла приглашение Гилберта в Канны.       Там они смотрели магловское кино запоем, позабыв о реальности. Наряжались в кастомные наряды от самых именитых модных домов, щеголяя по Парижу. И в конце концов, как в сказке, поженились.       Донателла была счастлива полюбить эталонного мужчину… и оставить позади испорченного.       Лишь потом она узнала, что Гилберт Гринграсс вовсе не такой идеальный, каким хотел показаться. Его репутация чиста лишь в магическом мире. Он признался ей, что в магловском мире был втайне женат на знаменитой голливудской киноактрисе, и от этого брака у него есть сын, который всего на пять лет моложе самой Донателлы. Магловские бывшая жена и сын на почве своей религиозности отказались от Гилберта и его фамилии, как только узнали, что он маг. Окрестив его самим Дьяволом. Гилберт признался, что за это чуть не возненавидел маглов — за их невежество и узколобость. И на этой почве был счастлив «нагулявшимся и одумавшимся» вернуться домой в магический мир, не особо критично выражая свою оппозицию к растущей чистокровной догме. От имени дома Гринграсс он занял нейтральную позицию в текущей войне. Когда же Гилберт встретил Донателлу, неприязнь к маглам прошла, потому как понял, что это судьба развела его с непутёвыми людьми, чтобы свести с любовью всей его жизни.       Чтобы он наконец встретил ту самую — свою волшебницу.       1979 год.       В главных покоях уилтширского поместья Гринграссов Донателла плачет, с подтянутыми к груди ногами лёжа на кровати в одной шелковой голубой сорочке. Рядом сидит Гилберт и, нависнув в дорогом костюме над своей юной женой, гладит ее по вздрагивающей спине и волосам.       — Ты — моя единственная истинная жена, Донателла. Наши будущие дети — мои единственные наследники. Моё прошлое — в прошлом. Ты — мое настоящее и будущее, милая.       — Зачем ты рассказал мне, Гил? Зачем?       — Я рассказал тебе эту мою постыдную тайну… потому что чувствую, что ты видишь во мне идеал. И как тебя съедает твой прошлый негативный опыт. Но никто не идеален, девочка моя.       — Я! Я была идеальна… — досадно хнычет она, распластавшись на боку в постели с подогнутой ногой и подавленно утыкаясь лицом в собранное в комок покрывало. — Пока вы не испортили мне всё. Сначала Леонардо, потом все эти ущербные дамочки во главе с этой безмозглой дурнушкой Патрицией, а теперь и ты тоже своим прошлым, Гил!       Он вздыхает, утешительно поглаживая ее по бедру подушками своих шершавых на контрасте с нежной женской кожей пальцев, и наставляет бархатным голосом:       — …Дона, я вижу, тебя очень ранит, что о тебе говорят в нашем обществе. Ты — перфекционистка. Твоя оклеветанная репутация стала для тебя больным местом. Ты так стараешься всех переубедить… Загоняешь себя в рамки. Я хочу, чтобы ты перестала стараться быть приземлённой, освободилась от этого бремени скрывать свою возвышенную яркую натуру, которую так полюбил я, но которую не выносит низость и серость вокруг. Не позволяй навешать на себя чужие потенциальные грехи из-за того, что люди не понимают, как можно быть такой безупречной и корыстно не воспользоваться всеми преимуществами того. Ты — самая незапятнаная из всех, Донателла. Твоя душа чиста, девочка моя. Ты — моя звезда, не глуши свое сияние, чтобы слиться с серостью. Я уже сделал всё возможное и невозможное, чтобы заткнуть грязные рты. Но ты никак не можешь до конца это отпустить. И поэтому я рассказал тебе, чтобы ты знала, что под своей безупречной репутацией я лишь человек, у которого тоже был неудачный опыт из-за недостойных людей. Не хочу однажды ни в коем случае разочаровать твои высокие ожидания, если у тебя так и будет сложено впечатление, будто я совершенен… Но я хочу соответствовать твоим ожиданиям от чистого сердца, любовь моя.       Спустя миг мучительных раздумий потеплело накрыв потирающую ладонь мужа на своем оголенном бедре, Донателла с нежностью сжимает его предплечье через плотную ткань пиджака. И, взяв за запястье, кладет себе между ног, под сорочку, на свою нагую горячую плоть. Гилберт тут же склоняется к ней, чтобы с чувством поцеловать в губы и проникнуть внутрь ее влажного жара пальцами. Она восприимчиво выгибается навстречу, со страстным тонким стоном широко распахивая бедра. И он, крепко переворачивая жену за талию в постели на спину, искушенно накрывает прекрасное девичье тело своим мужественным, расстегивает брюки и принимается отлаженно над ней двигаться.       Гилберт мечтал о детях. Желая скорее обзавестись с Донателлой настоящим законным наследником или что ещё лучше наследницей. Он всей душой хотел дочку, имея неудачный опыт с сыном, с которым совсем не был и уже не будет никогда близок.       Донателла пока не хотела детей. Ей было всего девятнадцать лет. Но, уступив мужу в его искреннем заветном желании, перестала принимать контрацептивные зелья. Гилберт даже с крайне ответственным подходом к делу продолжения своего рода достал для нее — а в придачу в знак благодарности за судьбоносное знакомство подароком и для Нарциссы — в качестве профилактики наилучшего зачатия из-за границы дорогущий элексир плодородия. Ничего особенного в том не было, всего лишь растительный продукт, скорее действующий подсознательно на будущую мать, как плацебо, что всё сложится благополучно. Так хотел скорее стать полноценным отцом.       Она и подумать не могла, что это за собой повлечет в будущем…

***

Саундтрек: Massive Attack — Angel       В одну из ближайших ночей прямо в спальню молодожён Гринграсс проникает Пожиратель Смерти.       Высокий мужчина в черной мантии и серебряной маске, вырубив спящего хозяина поместья, проникает в постель к его жене и метит в нее своим вмиг вынутым из брюк тяжёлым длинным пенисом. Тёмной магией исказив ее восприятие о яви и сновидении, он берет ее полусонную прямо в супружеской постели. Впоследствии верхом на чужой вяло сопротивляющейся обнаженной жене, закончив глубоко между ее разведенных красивых бедер, не выдерживает преступного таинства и снимает с себя маску.       Расколдовывает леди Гринграсс и грозится убить ее мужа.       Отрезвевшая Донателла нащупывает свою палочку и сталкивает его с себя и кровати, нацелив в него горящий кончик палочки и загородив своего вырубленного мужа, готовая его во что бы то ни стало защитить. В полубезумном состоянии Леонардо поднимает руки перед яростной, стратегичной дуэлянткой, какой была Донателла — в этом мастерстве в несколько раз превосходя него самого. Падает перед бывшей возлюбленной на колени и берется маниакально доказывать ей, что был всё это время под любовным зельем женившей его на себе Патриции.       В ее обычно блаженно-туманных глазах развеивается таинственная облачность, обличая явственные роковые черты чего-то по-настоящему темного.       — Давай покончим с ними, — подстрекает он, с обожающей кривоватой улыбкой проследив эту перемену в ней. — Давай убьем их. Эта полоумная дрянь околдовала меня! А этот щеголь поганый отхватил тебя, как удобно, ха-ха, с разбитым сердцем столь потерянной, уязвленной и юной! И вообще — это Малфой назло мне тебя под него подложил! Давай…       — Нет! Мерлин, что ты наделал…       Хватаясь за тяжело вздымающуюся грудь и живот, она пытается успокоиться, прикрыться и подрагивающими руками натягивает на свое голое чувствительное тело голубой шелковый пеньюар.       — Почему? Почему?! — Леонардо, как сумасшедший, цепляется за длинные ноги в шоке дрожащей, сбитой с толку девушки. — Я очень люблю тебя, Дона. Очень-очень люблю. Это всё чёртово недоразумение… — Привалившись лбом к острым коленкам Донателлы, он прижимается губами к ее сияющей, как молочный шелк, нежной коже и бормочет: — Мы должны были пожениться… И мы поженимся. Ты и я — мы одинаковые, Дона, — убеждённо твердит он.       Ее тонкие пальцы зарываются в каштановые пряди Леонардо, пренебрежительно оттягивая от своих колен голову своего любовно припавшего бывшего мужчины.       Донателла свысока своих моральных принципов смотрит арктически-ледяными глазами на Пожирателя Смерти — гипнотически воззарившегося на нее своими болотно-зелеными, как на подобную себе. Сколько бы она не давала понять, что отличается от него, ставя ультиматумы в попытке на него благоприятно повлиять. Не такая злая, тщеславная и коварная, как он. Он продолжает видеть в ней первозданные зачатки этих качеств и, кажется, желает их пробудить.       Чтобы стать с ней одним единым разрушительным цунами.       — Ты… ненормальный?! Хочешь загреметь в тюрьму?! Не-ет, ты — могущественный идиот, Лео! И ты — опасен! Как ты посмел… Я-я сейчас вызову авроров! — Она пинком отталкивает его от своих ног, так что Леонардо валится на спину, но тут же ловко поднимается снова и, вдогонку доползя до нее на коленях, хватает Донателлу за ее точёные округлые бедра.       Она останавливается, рвано дыша, все ещё под аффектом в неверии, что это всё не кошмарный сон, но в отчётливом понимании, что авроры Пожирателю не помеха. Леонардо, прижавшись щекой к ее ягодице, блаженно водит носом по голубому шелку пеньюара поверх. И мурлычет на французском, прикусывая ее, словно булочку, что-то о том, что знает, какая плохая ведьмочка его Дона-Мадонна.       — …Убирайся и не пудри мне мозги, Леонардо. Я хочу забыть, что ты сейчас сделал. И что сказал… Этого не может быть… Нет-нет! — Донателла категорично разнимает мужские руки вокруг своих бедер, забирающиеся под короткий подол пеньюара. — Этого не было… Этого сейчас всего не было, ясно! — в нарастающей истерике пытается самообмануться она, хватается за голову и вырывает длинные белые шелковые нити своих шикарных волос, яростно затопав ногами. — Убирайся!!!       Он в гневном отрицании смотрит на нее снизу вверх и впервые для себя допускает:       — Ты что же… его любишь?!       — Конечно, я его люблю! — пораженно вскрикивает она, захлебнувшись в подкатывающих к горлу рыданиях и накрыв ладонью свой живот. — Или ты думаешь, что всё это правда, что обо мне говорят?! Я не такая, как ты. Я не вышла бы замуж из мести!       Продолжая, как в бреду, доказывать, что сделал это не по своей воле, Леонардо начинает сдавленно рыдать и пытаться напиться Сывороткой правды. Она его останавливает, смывая зелье в унитаз и пытаясь выгнать обезумевшего Пожирателя из дома. Ведь не знает, не пытается ли он ее так изощрённо обмануть, приняв заранее антидот… или же всё-таки честен… и что в таком случае потом ей делать с этой правдой. Он то жалко цепляется за ноги Донателлы, помешанно взывая к их любви и отказываясь уходить без нее. То грозится убить ее мужа и забрать ее силой. И ведь ничего ему за это не будет. Идёт война. Пожиратели Смерти укореняются в Министерстве магии.       Донателле приходится признаться, что беременна.       Каждый день она применяла на себе диагностирующие чары, которым научилась у повитухи, когда они с Гилбертом только начали планировать беременность. И буквально днём ранее чары показали одиночные розовые искры, предзнаменуя появление девочки.       От этой вести безумная борьба возгорается с новым запалом и продолжается до самого рассвета.       Леонардо, приходя в неистовство, грозится насильно избавиться от их с Гилбертом девочки. Донателла, приходя в еще большее неистовство, грозится убить его за это и покончить с собой.       В конце концов ей удается убедить Леонардо уйти и не делать глупостей, обессилев и согласившись, что верит ему, что ее чувства к нему не прошли.       Леонардо удоволетворенно, будто вина напившись, страстно целует ее и уходит.       А Донателла так и не поняла, кого обманула в своих чувствах — его или себя.

***

Саундтрек: Lady Gaga — Applause (DJ White Shadow Trap Remix)       Несколько днями позже в Нотт-мэнор ураганом врывается Донателла. Под стук своих острых дизайнерских шпилек. Ее длинные ноги в черных чулках, четко и быстро, виднеясь в вырезе обтягивающей юбки, наступают воинственной поступью. В аристократичной женской кисте оружием ждёт своего карательного назначения волшебная палочка. На пути леди Гринграсс расступаются эльфы, не рискуя что-либо возразить разъяренной и заряжённой проклятиями ведьме. Сейчас она вся — заточенное оружие в богемном женском обличии. Адская и райская. Как падший ангел.       Любимица дьявола.       Донателла сбивает со своего пути возмущенную Патрицию, зарядив в завопившую хозяйку поместья наимощнейшим глобально по всему телу жалящим до потери сознания проклятием.       — Любимица моя… — протягивает Леонардо, сидя в кресле перед ревущим камином и разводя руками под впечатлением ее эффектного, как гроза, появления. Но получает отнюдь не пылкий поцелуй, как рассчитывал.       Донателла выбивает с его рук стакан с выпивкой.       В качестве приветствия Леонардо сводит от Круциатуса, молнией потрясшего его с ног до головы.       Подоборав полы юбки, Донателла ставит каблук съехавшему к кресле мужчине на грудь и прожигает его своими промерзлыми, как ледник, глазами.       — Суперфекундация, Леонардо, — театрально слетает с ее алых, будто в ягодном сиропе, губ — в жестокий упрек. — Ничего не слышал, а?       Наклоняясь над подрагивающим от судорог низко стенающим лордом, она приставляет палочку к его виску, на котором от силы пытки подступает вена.       — Что ты… О, Дона-Мадонна, давай сегодня без этого… — под натиском ее палочки на своем лбу проговаривает он, распластавшись в кресле под ней. — Супер… как говоришь?       На губах Донателлы поигрывает надрывная остервенелая улыбка, всё больше походя на безумную, когда она убирает палочку и направляет на себя. Леонардо подтягивается в кресле, настороженно взяв ее тонкую лодыжку в кольцо своих пальцев. Пока она применяет на себе какие-то чары.       В результате чего из ее палочки вырываются розовые и голубые искры.       — До твоего прихода искра была всего одна — розовая, — поясняет она с лютым обвинением. — А теперь появилась и голубая. Теперь искр стало две!       — И что это значит? — успокаивающе погладив ее ногу, пытается понять Леонардо.       — Девочка и… мальчик, — шатким, давшим трещину во льду, голосом объявляет Донателла. — У меня теперь, черт возьми, двойня!       — …Суперфекундация, значит, — приходя в себя, соображает Леонардо над знакомым термином — под ее сверлящими ужасающими глазами. И едко усмехается, погладив девушку вдоль по ноге. — Я всегда знал, что ты та ещё кошечка…       Ей не удаётся в отместку послать в него новый разряд Круциатуса.       Леонардо, придавленный дамским каблуком к спинке кресла, резко притягивает Донателлу за ножку к себе на колени. Она падает на него, сместив палочку с его лба, и стреляет проклятием вместо того в сторону. Он хватает ее тут же за руки, выбивая палочку и сцепляя их у нее за спиной своей твердой хваткой. Она начинает вырываться, кусаться и под конец… рыдать от беспомощности.       Леонардо накрывает ее опущенный затылок и притягивает лицом к своей груди. С растущей таинственной улыбкой поглаживает захлебывающуюся в слезах девушку по голове.       — Мой ведь мальчик, да? — уточняет он, собственнически положив руки Донателле на талию и соблазнительно заскользив по ее великолепному женственному стану.       Она кивает, сентиментально прильнув к нему всем телом.       — Да ты ж моя плодовитая… ну, ничего-ничего, — похлопав ее по бедру, пытается он утешить. Его пальцы в кольцах запутывается в ее блестящих жемчужно-белых волосах, восторженно их перебирая и поглаживая кожу головы. — У тебя Королевская двойня. Ну и что, что от разных мужчин? Такая редкость, Дона. Выбрось ты уже свою добродетель. Мы что-нибудь придумаем.       От необратимости своего положения по-девчоночьи захныкав в мужскую рубашку, Донателла с новой остаточной волной бессильной ярости начинает колотить его кулаками в твердую грудь. Пока Леонардо, не зная преград в своих стремлениях, задирает ей юбку. В два счета рвет на леди тончайшее французское кружевное белье, находит кнопку женского удовольствия и пытается ее завести. Другой рукой дразняще оттягивает аппетитно натянутую на округлость ягодицы подвязку от чулок и с щелчком отпускает.       Следом отвешивает неподвластной ведьме жгучий шлепок.       Она с тягостным стоном и раскрывающимся эротизмом в своих движениях откидывается в руках Леонардо, прогибаясь в спине, как прирожденная гетера. И его филигранное искусство соблазнения распространяется на высоко вздернутую грудь леди Гринграсс. Вкруговую огладив объемные полушария, в облипку обтянутые черным сюртуком, Леонардо стискивает их в ладонях. Пуговицы сиюсекундно летят по сторонам от внушительной мужской силы. Белые перси с эротично взбухшими алыми сосками выпрыгивают наружу. Деловито щёлкнув пальцами по одному из них, он насыщается ее фальцетным протяжным стоном, как гениальной симфонией. Как знаток ее инструментального тела. Как высокоинтеллектуальный любовник.       Донателла, крутанув голыми бедрами верхом на Леонардо, — откровенно от того застонавшем, как элитный жиголо, — в отместку вцепляется в его шею.       Дамские руки в атласных черных перчатках принимаются душить лорда, не давая ему шансов присосаться к чувствительным выпуклостям своего эрогенного тела. Он расплывается греховной улыбкой и обольстительно толкается своей грузно выпирающей сквозь брюки эрекцией между разведенных роскошных женских ног — навстречу к беззащитно торчащему меж влажных складок пульсирующему тугому комочку нервов.       Так что вскоре Донателла под раскаленным градусом сексуального жара сама расстегнет Леонардо брюки и, жёстко схватив ногтями за яйца, насадится, как по маслу, на его подразниващий член, поглотив в свои чувственные трепетавшие глубины.       В одновременных борьбе и объятиях между собой, переходящих в страстнейшее высококлассное соитие, любовники не замечают, что его крепко — как змеёй — ужаленная жена давно пришла в себя. Сейчас скрежеща зубами и вся трясясь от злобы стоит в коридоре — опухшей. Всё слышит: информацию, стоны, шлепки. Не может даже рискнуть помешать парочке превосходящих наискуснейших неистовых магов трахаться у себя под носом. Но уже замышляет, как отомстит.       Так, помимо Королевской двойни, зарождается смертная ненависть.

***

Саундтрек: Scorpions — Still Loving You       1980 год.       «У нас — у Священных… Чем ближе — тем чище кровь.»       Эти возвеличивание, оправдание или утешение от Леонардо — ничего не значат для Донателлы.       На нее обрушилась месть, едва она взяла в руки своих новорожденных детей, появившихся на свет со звонким криком девочки, на который следом появился куда более тихий, хмурый мальчик. Отцы двойни, стоя у кровати роженицы, наблюдательно опознавали каждый свое чадо. Тогда появилась миссис Нотт. Патриция на грани безумия устроила скандал, не понимая, как Гилберт это стерпел, простил неверность «блудной» жены и продолжал как ни в чем не бывало носить ее на руках, «будто курицу, носящую его золотое яйцо».       Патриция не знала, что простая чистая правда относительно спасла отношения Гринграссов, когда Донателла во всем откровенно мужу призналась. Понять, как могла Донателла не придавать острому значению преступные обстоятельства зачатия ребенка от Нотта, Гилберт предпочел со снисхождением и опекой над своей юной женой, приняв во внимание ее незажившие от первой любви раны. Он выполнял любую просьбу Донателлы, пока она, отдавшись самозабвению, стойко всё выносила. Убедить мужа не пытаться наказать Пожирателя Смерти ей удалось, как убедила второго не убивать первого. Не обошлось без взывания к сохранению репутации и чести их фамилии, когда Гилберт завел речь сначала о заведении уголовного дела, намереваясь полным составом Визенгамота засудить бывшего жены, а потом и того хуже — несвойственно своей добропорядочности — о найме киллера из мафии. Донателла опасалась больше всего очередного публичного скандала, порочащего ее и без того запятнанное сплетницами имя. Обвини она одного из самых влиятельных лордов древнейшего дома Соединённого Королевства во вторжении и сексуальном насилии… пусть даже с оставшимся внутри нее доказательством. На нее ополчилась бы в его защиту практически вся британская аристократия. Леонардо бы в лучшем случае оперировал клишированным «распутством» роковой француженки, с ее ответным вторжением в свои владения и подвержением себя Непростительным проклятием, втоптав окончательно в грязь ее честь и достоинство. В худшем — убил бы ее мужа и подчинил ее своей воле. Когда у Леонардо Нотта за плечами целый арсенал темных артефактов из фамильной коллекции и армия друзей Пожирателей, Гилберт Гринграсс со своими исключительно правомерными рычагами влияния априори мало что мог сделать ближайшему соратнику Темного лорда. Не переступая закон… И не рискуя связаться с мафией. Не когда Патриция имела дружеские связи с Корделией.       Здравое рассуждение привело к выводу, что кто-то точно умрет без мирного соглашения двух домов. Депрессивная на ранних сроках Донателла подстегнула лордов принять сложившиеся обстоятельства и сесть за стол переговоров. Гринграссы и Нотты с трудом пришли к мало кого устраивающей, но все же относительной договоренности: двойня будет воспитана до своих одиннадцати лет родной матерью в уединении во Франции, после сослана по отдельности в Шармабатон и Дурмстранг. Донателла привыкла прятаться ещё с тех пор, как Нарцисса, с благоговением и скрупулёзностью ведя календари их общих сроков беременности, стала переживать на свой собственный счёт из-за того, что почему-то ее живот растет с куда меньшей скоростью, чем у на пару месяцев зачавшей позже подруги, — и на пару с Люциусом стала параноидально беспокоиться, что у них снова не дай Мерлин что-то идёт не так с долгожданным чадом. Никто не знал, что у Донателлы двойня. В глазах общественности матерью мальчика планировалось представить леди Нотт.       Однако этот план больше всех не устраивал Патрицию.       Не желая быть формальной матерью сына своего мужа от его ненавистной любовницы, она настолько обезумела, оскорблённая таким вопиющем положением вещей, что первым днём августа восьмидесятого года наложила на весь род Донателлы изощренное коварное проклятие.       — Будь ты проклята! Ты и твои дети! — вопит Патриция у кровати только родившей Донателлы, как никогда искрясь от злобы и зависти. Пока держит в руке белокурую куклу вуду с проткнутым животом.       И сквозь зубы громогласно зачитывает в довершение недлинное, но страшное древнее заклятие на латыни.       Леонардо и Гилберт, держа свёртки со своими новорожденными наследниками в руках, обезоруженно не успевают ничего сделать.       — Теперь жизнь всех твоих детей будет коротка, ровно как четвертинка! А единственным «спасением» им будет, ха-ха, — кровосмешение, — объясняет злобно посмеиваюшаяся ведьма, уже обезоруженная Гилбертом — на полу. — Но я милосердна, Донателла… Настоящим спасением им будет твое чистосердечное жертвоприношение. ТАК ЧТО ЛУЧШЕ СДОХНИ, СУКА!       Передав сына на грудь шокированно застывшей в постели с раздвинутыми ногами, ещё толком не отошедшей от родов Донателле, Леонардо вырубает свою припадочно-озлобленную жену ударом жесточайшего Круциатуса по голове. После которого Патриция, тронувшись умом, уже никогда не будет прежней.       Помимо сильной пытки, на ней пагубно сказываются нерадиво подчерпанные темные силы, вложенные в проклятие рода врага. Как выясняется Леонардо позже через разгромное вмешательство в разум Патриции: втихую понахваталась его одержимая жена колдовством вуду из книг Корделии.       Спустя несколько месяцев исследований в поисках возможности снятия родового проклятия, Пожиратель Смерти, убедившись в его неисправности, забирает своего наследника.       Отнимая от груди родной матери, Леонардо рационально объясняет ей:       — Для того чтобы жениться, им необходимо не знать своего родства. Чтобы спастись, Донателла. Не такой уж и плохой вариант. У нас ведь — у Священных… Чем ближе — тем чище кровь. И самое главное ты, любимица моя, тоже — будешь спасена.       — Тео ещё совсем мал, — изнывает в рыданиях Донателла, позади на кровати хватаясь за мантию Пожирателя, — пусть хотя бы немного подрастет. Ему нужна мама… умоляю, Лео, позволь мне хотя бы вскормить его.       — Люди должны видеть, что Патриция его мать. Потому что мы останемся жить в Англии, Донателла. Весь этот ваш смехотворный план, хах-ха-ха! — громоподобным раскатом бессовестно высмеивает он их договоренность. — Думаешь, я допустил бы, чтобы мой сын воспитывался тобой во Франции? В жизни этому не бывать, моя дорогая.       Обманутая, Донателла начинает реветь ещё сильней, тем не менее на коленях по матрасу подползя к Леонардо, льнет к нему с мольбой. Лишённая в этот момент гордости, она вынуждена просить не за себя, схватившись за мужскую мантию, — а за сына:       — Пожалуйста, Лео, не делай этого… Она будет обижать его.       Оглядев ее умоляющий, отчаянно-ласковый вид, он с довольной улыбкой гладит ранее непокорную, разнеженную любовницу по мягким жемчужным волосам и щеке.       — О, поверь, не будет. Эта дура больная не в своем уме больше, Дона. — Взяв обеими руками женское лицо, сделавшееся перед ним ангельским от душевных мук, Леонардо наклоняется и с небывалым воодушевлением утирает ей слезы. — …Тем более я поработал над ее воспоминаниями, заставив думать, что она мать Тео.       Он отходит от всхлипывающей Донателлы, отняв ее руки от своей мантии, и берет мальчика из белой кроватки с мелодично крутящейся каруселькой. Разлучая Тео с девочкой, названной Дафной, Пожиратель Смерти расцепляет крепко взявшихся за ручки младенцев, так что раздаётся их обоюдный протестующий детский плач.       Луна и звёзды над двойней теперь сияют и играют колыбельную над ней одной. Без него.       Жалобно протянувшей руки Донателле удается вымолить у Леонардо дать ей покормить сына в последний раз. Спеть ей ему не удаётся из-за градом текущих безмолвных слез. Только покачивать на руках, заглядывая в изумруды его беспокойных глаз.       Раздраженный плачем Дафны на фоне, Леонардо вскоре так же подносит ее к материнской груди.       — Я поработал над воспоминаниями и твоего муженька тоже, — вклинивается он, расхаживая из стороны в сторону, пока выжидательно поглядывает на кормящую мать, держащую по младенцу в руке.       Донателла поднимает на Пожирателя Смерти безутешные мокрые, как таящие ледники, глаза.       — Уверен, твой сладкий папочка скорее доведет тебя до самопожертвования, чем допустит, чтобы его долгожданная дочурка и всё его наследство впридачу с ней достались в конечном счёте моему дому. В своих измененных воспоминаниях он теперь думает, что якобы мы сосватали наших детей и втайне провели один древний ритуал ради гарантии чистоты крови будущего потомства, где несоблюдение так же карается смертью.       — Он мне этого не простит… — глухо лепечет Донателла, в слезах покачиваясь с детьми в кресле. — Не простит того, что я даже не делала…       Леонардо корыстно скалится, положив руки в карманы брюк. Полностью удовлетворенный тем, как всё складывается, он отнимает от груди Донателлы их сына. И, не давая ей шансов что-то возразить, отрезает:       — Достаточно. Эльфы найдут, чем его вскормить. Не переживай.       Потянувшись к ним, она хватается за мантию Пожирателя и падает с дочкой на руках коленями на пол, когда он решительно отходит. Донателла начинает рыдать уже в голос, заражая паникой и громко заплакавшую потревоженную Дафну.       — Я не вынесу, если мой сын будет считать эту дрянь мамой… Не вынесу, Лео.       Он разворачивается, поглядев сверху вниз с растроганным чувством в своих темно-зеленых глазах, но не перестает упиваться властью над ней.       — Будет тебе, Дона. Это в первую очередь мой сын. Не говори, что верила, будто я оставлю своего наследника тебе — в статусе жены Гринграсса. Могу… в качестве альтернативы разве что предложить убить Гринграсса и за одно Пэтти, чтобы уж никто не стоял на пути нашего с тобой, любимица моя, счастья, — с грандиозной улыбкой обрисовывает он. — Поженимся и сделаем из родных деток… как бы родных. Это был бы уморительный спектакль, нет? — с тусклой надеждой спрашивает он, никак не реагируя на истошный грудной плач сына. — Разве мачехой быть не лучше, чем никем?       Отчаянно замотав головой, Донателла отказывается от подобного сценария в пользу сохранности жизни своего мужа.       — Даже не думай. Клянусь, Лео, иначе я убью тебя!       — …Печально. Ты разбиваешь мне сердце, Донателла. Вновь… Но теперь-то хотя бы ты видишь всё могущество Пожирателей Смерти, которым так противилась? — в отместку довольствуется Леонардо своей безграничной властью. — Твой щеголеватый папик со своей добродетелью и респектабельностью беспомощен передо мной. И ты — беспомощна передо мной, Дона-Мадонна… — вкрадчиво полушепчет он, с высоты своего большого роста глядя на любовницу на коленях перед собой и ее материнские страдания, облизываясь, когда задерживается на ее подтекающей молоком полной груди. — Я победил, Дона.       Донателла кричит ему вслед до хрипоты в горле, пока Леонардо, неодобрительно покачивая головой, безжалостно исчезает в камине с никак не успокаивающимся, как никогда громким Тео.       Откложив душераздирающе ревущую вместе с ней Дафну обратно в кроватку — впервые в одиночку, — она падает на пол в истерике.       В дальнейшем Леонардо неустанно ей повторял:       «У нас — у Священных… Чем ближе — тем чище кровь.»       Но эти возвеличивание, оправдание или утешение — были пустым звуком для Донателлы.       В ее голове набатом заиграла эпическая рапсодия, когда вскоре Темный лорд пал, война была кончена, а Леонардо едва вышел сухим из воды — и то только благодаря тому, что держался на пару со скользко, как уж, вывернувшимся от правосудия Люциусом. Донателла не донесет на него, зная, что и от этого Пожиратель скорее всего найдет способ выкрутиться. Он — ее. Она обернет свою добродетель в жестокую, любовным лезвией тянущуюся — месть. Превратит жизнь его жены в тот же ад, в какой та превратила ее.       Тем, что вернет его на колени перед собой.

***

Саундтрек: Vive La Fête — Porque te Vas       Пламя в камине Нотт-мэнора завлекает маленького ребенка, одиноко ползающего по полу. Он кричал так неугомонно долго, никак не желая укачиваться, что Патриция, затыкая уши руками, ушла. Ползая часами кругами по холодному полу, мальчик успокоился сам по себе. Искорки огня, треск полений в акустике поместья вместо колыбельной отвлекают Тео. Оранжевое яркое свечение привлекает своим теплом, которого ему не хватает. И только с возникшей тишиной Патриция возвращается, застав его на полпути к тому, чтобы схватиться за раскалённую решетку камина.       Его русый оттенок волос не совпадал с насыщенно-каштановыми родительскими, но обещал стремительно потемнеть с половым созреванием. Так говорил Патриции ее муж, припоминая, что в детстве и сам имел оттенок волос светлее. Она всё забывала женское лицо… кормилицы, приходящей к ним в дом, чтобы принести грудного молока для наследника. Патриция не помнила причину, почему у нее самой молока не было. Стресс, кажется. Так говорил ее муж. Она ведь заболела.       В следующие разы, когда Тео плакал, будучи беспокойным ребенком, Патриция не обнимала его, а брала на руки и подносила к огню, чтобы он успокоился. Это работало. Но то, как это выглядело в глазах однажды пришедшей снова кормилицы… привело к недопониманию.       Патриция стоит в длинной белой ночнушке, с мешками под немигающими, выпученными глазами от бессонных ночей и держит сына на вытянутых руках над камином, пока тот завороженно любуется пламенем. Ведьма, чье имя она всегда забывала, неправильно всё понимает: начинает кричать, лихорадочно выхватывать ребенка с ее рук.       И тут же, положив Тео на ковер, со всей силы ударяет миссис Нотт по лицу.       Ее строгий, неистово-возмущенный, ледяной голос прорезается сквозь туман в голове Патриции:       — Приди в себя! Как ты смеешь?! Убить моего сына решила?! Да я тебя похороню заживо, дрянь! Только посмей!       Белокурая девушка наотмашь бьёт ее снова, так что Патриция теряет равновесие и падает на пол. Рядом с Тео.       Мальчик неуклюже, но решительно поднимается, делая свои первые шаги, чтобы загородить своим маленьким тельцем беспомощно заревевшую маму. Зло смотря перед собой изумрудными глазами. С расставленными по сторонам крохотными руками.       От этого зрелища блондинка, поплохело пошатнувшись назад на каблуках, по-настоящему свирепеет. Патриция у обидчицы на глазах — с непонятным ей самой чувством превосходства — притягивает мало что понимающего, но чутко защищающего сына к себе. И в слезах его впервые с теплотой обнимает.       На поднявшиеся крики приходит Леонардо и начинает успокаивать эту бесноватую блондинку. С любовной лаской, какой никогда не давал законной жене, притягивает к себе и, прижимая к груди, поглаживает по длинным волосам. Пока она пытается бороться с ним, но в итоге в рыданиях обмякает в сильных мужских руках.       Патриция ничего не понимает.       Ее муж интимным тембром объясняет любовь Тео к созерцанию пламени. Что оно умиротворяет его и позволяет крепко уснуть. Иначе же ведь, по его словам, именно без родной мамы и некой Дафны — он не может толком спать. Для подтверждения Леонардо лестно припоминает, как в один из разов, когда она приходила его самолично покормить и уснула вместе на кровати в одной из комнат Нотт-мэнора, — Тео на редкость спал как убитый. Очарованный этим по-особенному запечатлившимся случаем, Леонардо напоминает, как прилёг к ним и как хорошо им было втроем лежать там, как семья, какой и положено быть... так что остальное не важно. Льет мед в женские уши о том, какой горячей она в тот момент была. Описывая, как от созерцания элегантной и чувственной, как Мадонна, кормящей матери своего сына запылали его чресла. И наглядно воспроизводя, как тогда завороженно водил пальцами по ее спящему лицу.       Затем в качестве искусительной ретроспективы Леонардо со всем жаром прижимает эту свою разомлевшую Мадонну к себе спиной, целуя ее в откинувшуюся на его плечо шею. И с грудным хриплым мурчанием, недвусмысленно покачиваясь сзади, ностальгирует, что было между ними тогда в кровати дальше… Под конец этой с запретным эротизмом исполненной сцены, отрезвленный от теплых воспоминаний, когда она отнимает запрокинутую белокурую макушку с его плеча и размыкает руки на своем около трехмесячном округлом животе... Леонардо обещает больше сильно не воздействовать на разум «няньки», чтобы была в относительно ясном рассудке и чисто лишь из случайности — иначе и быть не могло — не уронила в огонь.       Патриция не может поверить своим ушам и глазам, держа в объятиях хмуро вцепившегося в её ночнушку Тео. Нянька? Она? Это же ее сын… Или все же… нет. У нее нет сына. Ее вмиг похолодевшие объятия вокруг нуждающегося в тепле мамы мальчика ослабевают.       Пока слушает и видит, как в запале разожженной похоти обхаживает Леонардо эту ведьму, когда усаживает ее в кресло и склоняется к женским ногам.       — Не приходи больше, Дона. Как бы я не любил твои вносящие в жизнь искру сокровенного таинства визиты. Как бы не была красива ты, любимица моя, кормящая нашего сына… Полутора лет достаточно, чтобы отнять от груди. Иначе он запомнит тебя. Ты же не хочешь, чтобы я воздействовал и на его неокрепший разум тоже… У него уже такой ум в глазах, клянусь, мне кажется, он станет величайшим… Так что, нет-нет, я не стану! Только не начинай снова угрожать тем, что донесешь на меня. Ты же знаешь, мы оба проиграем в этой битве. Мерлин, я так люблю тебя. Очень-очень. Ох, как же ты, ведьмочка моя, сводишь меня с ума!.. — Леонардо утыкается лбом в колени своей Мадонны, окаменело взирающей на него сверху вниз. Пусть и льющей наигорьчайшие слезы от вида того, как Тео неустанно цепляется за отторженную Патрицию на фоне. Но с таким чувством собственного достоинства, что его в сравнении с ней меркнет. — Всё образуется. Наши дети будут счастливы, а эта полоумная и дня в здравом уме не проведет. Я сделал так, что даже больше имени твоего никогда произнести не сможет. Не плачь. Тебе все эти переживания ни к чему. Ты же в положении, Дона. Наша девочка будет только твоя… — уткнувшись лицом ей в живот, с поцелуем клянётся он. — Я нашел способ — не без последствий, но все же ослабить лишь для нее действие родового проклятия, пока плод ещё в утробе.       Этот инцидент Патриция забудет, снова размыв в памяти личность очевидной любовницы Леонардо. Но вот само ее наличие забыть никак не сможет. В ее голове якорем всегда будут: сводящие с ума ненависть и ревность к его загадочной Мадонне. У ног которой — ее муж.       Но вот в объятиях Патриции — ее сын.

***

      1987 год.       — Папа, мама накричала на меня! Заставила заниматься воздушной гимнастикой, но сама теперь не хочет смотреть, как я выступаю. Хочет, чтобы я ушла и не шумела со своей музыкой. Хочет быть в тишине и покое с Асторией… А ещё на-азвала меня очень г-грубым словом и отдала-а самые красивые цветы е-йй, — хныкала семилетняя Дафна, указывая на белые гардении, которые Донателла отдала младшей дочери несмотря на то, что хотела именно их она. Совсем ещё крохе Астории было же абсолютно безразлично, какие достанутся ей.       — Я разберусь, звёздочка моя, — успокаивал лорд Гринграсс, поцеловав дочку в ее светлую макушку.       Отчитать Донателлу за пренебрежение чувствами их маленькой девочки для Гилберта было всё равно что воспитателю осадить на детской площадке задиру-ровесницу Дафны, настолько незрелым казался поступок жены. Но под конец чека стоического терпения мужчины сорвалась и на ссоре отразилось всё, что у него за много лет накипело… В защиту и в отместку лорд Гринграсс, прежде чем уйти одному смотреть, как выступает его Звездочка, вовсе использовал нецензурную брань, так разительно на контрасте своей спокойной интеллигентной натуры.       — Это моя единственная дочь… И ты — французкая пи**а, не смей ее обделять в ее же собственном родном доме!       Гилберт принял внебрачную младшую дочь, но измены и в особенности содеянного за его спиной «преступного сводничества своей наследницы с наследником Нотта» в глубине души не простил. Пока болел за судьбу Дафны всей душой из-за «кровного ритуала, обязующего соблюсти чистоту крови следующих поколений», стал брать больше командировок, открывая в разных точках света филиалы Гринготтса. Приходил домой, в основном только чтобы провести время с Дафной или забрать ее с собой.       Донателла больше не была его фавориткой. Ей была Дафна.       Вдобавок, в отличие от матери, Дафна могла свободно проводить время с Тео, которого Леонардо регулярно в качестве «жениха» приводил гостить к Гринграссам — но по сути ради Донателлы. Только вот Тео был крайне нелюдимым мальчиком, сторонился леди Гринграсс и вообще всех. Но предпочитал компанию Дафны, с которой сошелся так естественно, как будто и не расставался вовсе никогда.       Когда однажды на пороге у Гринграссов белая оттенка слоновой кости дверь распахнулась перед ним пятилетним на руках отца — и явилась Дафна так же на руках матери.       С тех пор, казалось, им двоим никто другой был не нужен.       У Донателлы по существу остались только Астория и частично Леонардо. Целиком и полностью его с ней никогда не было. Только его одержимость ею, что было весьма сомнительной любовью. Но большего Донателла от него вроде бы даже и не хотела. Кроме как видеть у своих ног. Раз не пошел с ней рука об руку, испортив им — и не только им — жизнь. Как подтверждение того, насколько он ошибся, не вняв ее призывам к свету. Как трофей, который отняла у своего врага. А теперь играется. С ним — во тьме.       На свою старшую дочку Донателла не могла смотреть без бессознательного раздражения, хотя и любила ее. Видя в Дафне свое все еще сияющее ярче всех звезд, непотухшее отражение. Частичка нее, которая болит. А она ничего не может сделать, не пожертвовав собой. Так что Дафна и боль — для нее уже как синонимы.       Свое отражение Донателла увидела и в Тео, когда за их совместным с Дафной рисованием разглядела его художественный талант. Через Леонардо — хоть и противника подобного «несерьезного» занятия для подающего великие магические надежды наследника, но все же поддавшегося ее соблазнительным слезливым уговорам, чтобы хоть что-то ему досталось от нее, — Донателла тайным подарком передала Тео свой мольберт, кисти и краски.       Сама она давно больше не писала картины, не занималась воздушной гимнастикой и не сражалась на магических дуэлях.       У леди Гринграсс был сад, в который частенько приходил Леонардо. Но это было совсем не то, чего желала от жизни и на что была способна искусная ведьма. Хоть сердце ее было покрыто шипами, но кожа под его прикосновениями словно один сплошной нежнейший лепесток, который мужчина мог смять как ему угодно. Мог сорвать фамильные гардении с сада Гринграссов, нагнуть свою Дону-Мадонну над цветущими зелёными кустами и, задирая пышные юбки повседневных платьев, украсить белыми лепестками ее между бедер.       Пока в саду цвели гардении, в ее душе расцветала тьма.       Леонардо проиграл войну, но победил Донателлу.       Она-таки стала с ним разрушительным цунами.

***

Саундтрек: Beyoncé — Never Gonna Love Again       1995 год.       Нотт-мэнор.       Сочельник.       Двое любовников оставляют свои семьи в преддверии Рождества.       В украшенной елью темной гостиной мэнора добавляет мистической привлекательности букет редчайшего сорта цветов на планете, что распускаются всего раз в год на одну ночь, а потом увядают — «Королева ночи». Подарком вдовца Нотта для не своей леди Гринграсс цветы стоят в вазе на столике под готичной люстрой в середине комнаты и источают своими острыми белыми лепестками, напоминающими корону, дурманящий аромат, который в рассветом обещает стать прогорклым. И лишь сейчас в полумраке — сияют, как луна.       Подан праздничный ужин на двоих при красных свечах.       Накануне Леонардо одиноко стенал в мэноре с бутылкой огневиски, пока Донателла готовилась к праздникам во Франции с Асторией. Он не мог присоединиться к ней там, уговорил изменить уготованные планы и прибыть к нему раньше. Письмом невероятно эротического содержания в подробностях красноречиво под градусом рассписав о том, как хочет лежать у Донателлы между бедер, уткнувшись лицом в ее «мягкие, как пара кремовых облачек, сиськи», и целовать, сосать, испивать, и трахать ее «шёлковую киску», на вкус напоминающую ему «дорогое французское шампанское», которое мужчине всегда — уж тем более в праздник — не терпится «с фонтаном брызгов открыть».       Чтобы хотя бы ночью встретить Рождество вместе, обернувшись своей Доной-Мадонной, словно изысканнейшим натуральным шелком.       Увлекая Донетеллу с порога в экстравагантный танец, Леонардо запутывается пальцами в ее собранной на затылке причёске и по пути в гостиную поедает губами ее шею и раскрытый в стоне чувственный влажный рот. Рукой забирается под бордовое вечернее платье с вырезом от бедра и закидывает длинную ножку леди к себе за пояс. Аристократичные пальцы лорда с силой впиваются в ее упругое бедро, оттягивая подвязку чулок. Пока изящные пальцы Донателлы, переливающиеся кольцами, — в том числе и обручальным, — быстро расправляются с пуговицами на графитовой рубашке Леонардо, оголяя до середины груди его брутальный торс.       — …Утром я должна быть снова во Франции, — сбивчиво дыша и отталкивая возбужденного мужчину посреди гостиной, предупреждает она. — Я должна встретить Рождество с Асторией…       — Но потом ты вернешься же… — ненасытно рыкнув от ее острых ногтей, прошедшихся по его коже, из-под потежелелых век впивается он в нее своими глубокими требовательными болотно-зелеными глазами, — …на все праздники, как планировали?       Леонардо снова по-собственнически увлекает ее к себе за талию, убедительно посмотрев с высоты своего роста на сомневающуюся любимую женщину. И она с кокетством, держа его в томном напряжении, водит ногтем по груди, прежде чем в подтверждение искусительно на французском промяукать:       — Oui.       Проводя дальше пальцами по строго уложенной темной шевелюре мужчины, Донателла убирает с его лба выпавшую от их страсти прядь — уже тронутую в его-то сорок первой сединой. Гладит преисполненное темного величия лицо Леонардо и проходится по каждой его суровой морщине, — немного разглаживающихся от ее прикосновений. Пожиратель Смерти готов снова ступить на тропу войны за своим возродившимся темным повелителем. Она больше не ставит ему ультиматумов. Но видит, как всё это сказывается на его внешности — воителя. Пока сама Донателла в свои тридцать пять — неизменно молода и совершенна. Невзирая на содеянные грехи…       Восторженно залепетав по-французски при виде самых раритетных цветов в мире, Донателла под любующимся ею взором самодовольно кивнувшего Леонардо, прикрыв веки, с невероятным переживанием склоняется, чтобы вблизи полной грудью, сжатой в глубоком декольте, вдохнуть их необычайный аромат. Долго наслаждаться уникальными цветами ей не приходится, не успев даже спросить, как он их так удачно достал. В жажде ею насладиться мужские руки ложатся сзади на талию и, соблазнительно проскользив выше, накрывают пышно вздымающуюся грудь. Затем вдруг резко задирают подол платья и нагибают над столом.       Любовников застаёт врасплох хлопнувшая где-то на первом этаже дверь.       Ни без сметения оба застывают в объятиях, пока стремительные шаги приближаются.       Мимо в коридоре проходит Тео с метлой в руке. Его удаляющиеся, минувшие арку в гостиную шаги резко останавливаются. И медленно возвращаются назад.       Метла выпадает из его рук.       В изумрудных глазах Тео внезапным градом рассыпаются глубочайшие потрясение, разочарование и боль. Для него раскрывается, кто является любовницей отца. Из-за кого именно до смерти настрадалась его покойная мать.       — Вот оно как, значит, — холодно изрекает он в полной тишине. Затем рьяно проводит по своим взлохмаченным, давно потемневшим каштановым волосам и начинает лихорадочно укладывать в голове увиденное.       Донателла и Леонардо отходят друг от друга, поправляя одежду и переглядываясь с обоюдным недовольством своего неловкого положения.       — Почему ты здесь? — с непоколебимым достоинством возникает Леонардо, прочистив горло.       — Почему я здесь? — надсадно усмехается Тео, закипающе заходив по гостиной. — Не хочешь мне объяснить, отец, почему у нас дома мать Дафны?.. Хотя чего тут объяснять-то, правда? Всё и так ясно! Вы обманывали нас… Пока Дафна грустит из-за сорванных семейных праздников. Пока ее папа сбегает от неверной жены за границу. Пока я скорблю… — Тео, задыхаясь от подступающей ненависти, пренебрежительно оглядывает миссис Гринграсс с отцом. — У вас тут миленькое свиданьице лжецов, а?.. Нет, погодите. Роман? Грязный, дрянной, тайный роман!       — Следи за языком, — жестко обрывает Леонардо, проследив, как мутится от его слов в глазах у подавленно сжавшейся Донателлы. — Не то я проучу тебя, сосунок. И Мерлина ради… было бы по кому скорбеть. Очнись уже, Тео. Патриция не была тебе… хорошей матерью. Жалость тут ни к чему.       — Может, хочешь, чтобы эта, — он с неприязнью указывает пальцем на Донателлу, — была мне матерью?! Ее собственная дочь ненавидит! Какой она может быть матерью?!       Задохнувшись, Донателла горестно проясняет помутившийся взор. И от накопленной обиды длинной в пятнадцать лет в одночасье срывается на вскрик:       — Настоящей! Твоей настоящей, родной мамой!       Опешив, Тео смотрит на нее как на спятившую, пока его отец накрывает лицо ладонью и с тяжким вздохом отворачивается. Тут же поворачивается обратно и пытается сгладить момент истины, подойдя к Донателле и шепнув ей на ушко, чтобы забрала свои слова обратно.       — НЕТ! Леонардо, нет! Сколько можно?! Сколько можно мучить меня этими тайнами?! Ты так и позволишь ему думать, что эта чокнутая ведьма была его матерью?! Так и позволишь, чтобы наш сын остался с замороченными этой своей лже-мамочкой мозгами?! Чтобы он продолжал, ха-ха-ха, скорбеть по ней?! По этой дряни, сломавшей нам всем жизнь?       — Лучше сейчас замолчи, Донателла… — предупреждающе проговаривает он, краем глаз наблюдая, в какой ступор впадает Тео.       — Это ты сейчас замолчишь, Леонардо, — твердо заговаривает Донателла, в решительном запале доставая из-под резинки чулок палочку. — Потому что я больше ни дня не вынесу. Ты заставил меня лгать, разлучать своих детей, отняв у меня моего сына. Из-за того, что эта одержимая идиотка прокляла мой род! — повернувшись к Тео, объясняет она уже ему, держа Леонардо под прицелом.       Всё. С самого начала.       Пока Тео сам не свой слушает.       Леонардо идёт к столу и наливает себе выпить.       А благоухание цветов начинает стремительно обретать гнилые нотки. Саундтрек: Ólafur Arnalds — She's Your Mother       Когда всё было раскрыто, Тео шокированно молчит какой-то миг. Потом в безутешном отрицании мотает головой. И вдруг осознает:       — Т-ты убила ее? Ты довела… заставила ее наложить на себя руки?!       Донателла, пораженная тем, что в первую очередь его волнует это, признает:       — Я.       Ожидая от него ненависти к Патриции за родовое проклятие, за его разлуку с настоящей мамой, за вынужденные ложь и помолвку… Донателла с тоской подступает к Тео ближе.       Но он отшатывается.       — Ты — ужасна… Ты, к черту, самый страшный человек, которого я когда-либо видел. Ты — хуже отца. Ты довела до самоубийства мою мать… Мне плевать, что ты там о себе думаешь! Ты — мне не мать. Ты, блядь, никто, поняла?! И ты за всё заплатишь. За то, что сделала с моей несчастной матерью. Вы оба, — он указывает на ошеломленно уставившихся на себя Донателлу и Леонардо, в накатывающем мандраже всё дальше отшатываясь от них. — Надругались над моими грёбаными чувствами. Ха-ха! А я… как дурак, всё не понимал, как моя мама может забывать, что я ее, блядь, сын! Все ее страдания, ее потери памяти, потери рассудка… Я всё это видел — как она сходила с ума. И всю ее боль воспринимал, как свою… — выдавливает он из себя дрогнувшим голосом, с лютым страданием в прослезившихся глазах. — Клянусь, я верну вам эту боль с лихвой. В частности тебе — сука. За то, что убила ее. За то… как вы надругались над моими чувствами. Как использовали и обманули нас! И, НЕТ ЖЕ, не ради нас! — рьяно обрывает он заранее — хотевшую было выступить в свою защиту надломленно заплакавшую Донателлу. — А чтобы спасти себя!       Донателла с растрёпанной элегантной прической и в роскошном бордовом вечернем платье осядает на край софы и заходится в душераздирающих рыданиях, взявшись за свою светловолосую голову. Пока Леонардо что есть силы кричит на сына. В этот самый момент по неистовому лицу Тео спектрально отпечатываются сразу страшный гнев, жуткий шок и раздирающее неверие. Весь его мир за эти минуты перевернулся с ног на голову.       — ЧТОБЫ Я ТАКОГО БОЛЬШЕ ОТ ТЕБЯ В ЕЕ АДРЕС НЕ СЛЫШАЛ, ПОНЯЛ МЕНЯ, ТЫ, НЕБЛАГОДАРНЫЙ МЕЛКИЙ ГАДЕНЫШ! — Седеющий высокий темноволосый мужчина с суровыми огрубелыми чертами лица и характера стоит в рубашке графитового цвета, расстегнутой до середины широкой мужественной груди, в шаге от того, чтобы схватиться за палочку и направить ее на собственного сына.       — А то что?! УБЬЕШЬ МЕНЯ?! — нарывается побледневший Тео и, исступлённо глядя на отца в упор, широко разводит руками в бесстрашном жертвенном жесте. — НУ, ВПЕРЁД! ДАВАЙ, ИСПРАВЬ СВОЮ ПРОКЛЯТУЮ ОШИБКУ! ПОХОРОНИ МЕНЯ С ЕЕ ТРУПОМ, ТАМ… ГДЕ ВМЕСТО НЕЕ, ДОЛЖНЫ ГНИТЬ ВЫ. — Его голос, надрывным криком сотрясающим мэнор, озвучивает те немыслимые пренебрежение, отторжение и боль, плескающиеся в его озлобленных светло-зелёных глазах. — Но вы, уроды, как давились своей поганой убогой жизнью в тайне, так и будете дальше давиться! Ничего не изменится… Нас как не касалось, ТАК КАСАТЬСЯ — И НЕ БУДЕТ! — кричит он с подступающими слезами, что яростно в себя проглатывает. — ЯСНО ТЕБЕ ЭТО И ТВОЕЙ ШЛЮХЕ?! ОНА ВООБЩЕ НИКТО! НИКТО!!!       Нотт-старший вне себя от леденящего гнева, отражающегося в его ожесточенных темно-зелёных глазах, хватается за палочку на столе, где стоит ваза с цветами, и лихорадочно направляет на сына, посылая в него Круциатус. Тео сгибается пополам, не издавая ни звука, но сотрясаясь всем позвоночником. Пытка длится недолго, потому что вмешивается Донателла, прервавшая свои рыдания и поднявшаяся с софы.       — Остановись! Я сказала, ХВАТИТ! — Женщина хватает взбешенного мужчину за предплечье, отводя направленную палочку от упавшего на колени в агонии юноши в сторону. — Так ничего не решить, Леонардо!       — А как нам теперь всё это решить?! — рявкает он. — Что будет дальше, ты подумала вообще прежде чем ему рассказывать?!.. Мы договаривались, никто не должен был знать этого никогда, Дона!       — Пусть знает! — яро и с наболевшими слезами ему в противовес вскрикивает она. — Пусть и моей Дафне расскажет, если пожелает! Сил моих больше нет это выносить! Будь что будет! Ведь это ТЫ виноват во всем, Лео! Мы вообще не должны были скрываться, всё твоя грязная потаскуха… Пэтти! — истерично выплевывает миссис Гринграсс с отвращением ласкательное имя его покойной законной жены. От былых завидных хладнокровного изящества и богемной отстраненности аристократки не остаётся и следа.       — …Грязная потаскуха здесь только ты! — сквозь сжатые зубы с всепоглощающей ненавистью цедит Тео, опираясь на пол и с тяжестью в дрогнувшем от судорог теле поднимаясь, чтобы с отвращением и злобой в каждом последующем слове нагнетающе выплюнуть: — Убийца! Лживая дрянь! И самая паршивая мать на свете, врагу бы такую не пожелал! Не то что бы…       Себе.       Леонардо с вскипевшей запредельной яростью было снова заносит над сыном палочку, но Донателла вцепляется в ладонь мужчины, в край ошалевшая от всех этих оскорблений. И с вздымающейся в нервном припадке грудью, перебивает своим надломленным, заходящимся смехом, воплем:       — О, Я БЫ ТАКУЮ ГНИЛЬ, КАК ОНА, УБИЛА БЫ ЕЩЕ ДО ТВОЕГО РОЖДЕНИЯ! Будь только у меня эта упущенная возможность, — Донателла мстительно и вздорно оскаливается, — нам бы не пришлось с твоим отцом сводить с ума эту твою мамочку, чтобы эта больная бестолочь ничего не соображала… что впрочем тоже пришлось весьма отрадно! Ведь умирала дряннушка Пэтти, к слову, МУЧИТЕЛЬНО И ДОЛГО.       У миссис Гринграсс из ее остервенелых серых глаз текут затравленные слезы, а изо рта потоком льются такие жестокости, что шокируют пятнадцатилетнего парня, чьей покойной матери предназначены все эти кровожадные бесчеловечные слова.       Вышедшее из-под контроля состояние Донателлы начинает по-настоящему беспокоить ее любовника. Мистер Нотт тащит брыкающуюся, бьющуюся в истерике миссис Гринграсс за собой в сторону камина. Силой затолкав туда блондинку, он зачерпывает едва заметно дрогнувшей ладонью Летучий порох — и назначает локацию для перемещения по каминной сети голосом, заглушенным хрипящими воплями отчаянно-фальшивого превосходства Донателлы: о том, что Дафна-то между прочим знала о их романе с его отцом, так что если Тео решит всё рассказать ее дочери, то пусть имеет в виду, что реагировать та будет разумнее него, но а если так вообще узнает всю правду, возможно, даже и встанет на ее сторону. На этих словах с вспыхнувшими зелёными языками пламени пара любовников исчезает в камине.       В мертвой тишине, оглушающей после всплесков надрывных криков, Тео продолжительное мгновение просто остолбенело стоит, будто его настигло убивающее проклятье. Стоит так в трансе, как живой мертвец, но не падает. Пустота кричит в его бездонных зелёных глазах громче всяких слов. Он не двигается с места, словно не знает, что вообще ему делать дальше, как поступить со свалившейся информацией. Парализованный знанием, как выстрелом пронзившим его насквозь. Но потом вдруг в один непредвиденный момент разворачивается, выходит из гостиной — и в вестибюле начинает подниматься вверх по лестнице. Движения его такие автоматические, безэмоциональные и потерянные, в точности как у призрака, как если бы Тео умер и тут же наполовину воскрес.       И лишь когда он доходит до своей комнаты, немного оцепенело постояв посреди спальни, то позволяет себе медленно и сломленно осесть на пол. Руками судорожно взяться за голову и уткнуться лбом в поджатые колени, как маленький мальчик. Задрожав всем туловищем и начав раскачиваться на полу. А спустя минуту гнетущей тишины — тихо заплакать.       Его заглушенные рыдания прекращаются, только когда Тео своими покрасневшими поблеклыми изумрудными глазами натыкается на колдографию на прикроватной тумбе. В кадре Дафна чарующе улыбается спасительной улыбкой на фоне леса и речки в развевающимся на лёгком ветерке белом летнем платьице.       Вот Тео смотрит на нее, и вот уже стремительно собирает в чемодан вещи из шкафа. У него возникают намерения уйти из дома…       Чтобы всё Дафне рассказать... и предъявить.       Ведь ещё не знает, к каким последствиям это приведет.       Вещающий в руках Айолы Блэк черный том перелистывается, открывая для Дафны следующий раздел: с этого момента ныне измененных, первоначальных событий…